• • •
— Хэй, не хочешь сегодня сходить погулять? Марк появляется в дверях комнаты и, привалившись к косяку, снимает потрёпанные кеды, наступая носком на пятку. Карандаш в руках Донхёка с резким нажимом проходится по рисунку, прежде чем ладони нервно накрывают альбомный лист. — Я… я сегодня занят, — блеет Хёк, сгребая пару тетрадей и раскрывая их в случайном месте. — Задали… много домашки задали, да. Я не хочу в самом начале запустить учёбу. Марк хмурится, закусывает верхнюю губу, а затем пожимает плечами. — Ну, ладно… Я просто подумал, что мы можем сходить в кино вместе, или ещё куда. Чтобы познакомиться получше. Но раз ты занят, тогда… отложим это на потом. Сосед исчезает в ванной, запирает дверь, а Донхёк тяжело выдыхает. «Познакомиться». Сколько раз он слышал это предложение, и сколько раз считал его безобидным. Но на практике всё было куда сложнее. Белый лист донхёковой души с каждым годом менялся, становился более пёстрым и красочным. Но когда он с гордостью показывал его кому-то другому, лист этот неизбежно оказывался смятым и выброшенным в урну. Донхёк подбирал его, аккуратно разглаживал пальцами, прижимая к своей груди, и продолжал раскрашивать дальше. Вот только сгибы выправить никак не мог. — Не будет никакого «потом», — шепчет Донхёк тихо-тихо, вслушиваясь в быстрое биение сердца. Он делает глубокий вдох-выдох и достаёт из-под тетрадей незаконченный набросок. Тот идёт уродливой кривой складкой.• • •
Марк предлагает Донхёку прогуляться ещё несколько раз, прежде чем всё-таки добивается своего. Случается это, на самом деле, ненамеренно: у них в одно время заканчиваются пары, а затем они оказываются в одном магазине за пару кварталов от общаги. Донхёк замечает соседа у стойки со снеками и галопом скачет в другую часть магазина. Марк обычно питается одними фастфудами или заказывает что-то на дом, поэтому забегает в продуктовый только за перекусом и пивом. Донхёк позволить себе готовую еду не может. Он вообще себе мало что может позволить, поэтому старается на всём экономить и покупать только то, что необходимо. Остальное может подождать до праздников или чёрного дня. Очень чёрного. Но его стратегия терпит крах, когда он натыкается на любимые сладости. Донхёк сладкоежка. И это выше его. Даже чёртова пачка зефира выше его и теперь надменно, претенциозно маячит с самой дальней полки. Донхёк делает решительный шаг прочь. Ещё один. Останавливается. Тяжело вздыхает. И как самое безвольное существо на планете тянется за упаковкой, вставая на носочки. — Тебе нравится зефир? Пачка вылетает из рук Донхёка и с характерным звуком шлёпается на пол. Марк поднимает её, вертит так и этак, а затем как-то странно улыбается. Для Донхёка насмешка Марка, как запах дыма при пожаре: от этого срабатывает звонкая сирена. Плечи его напрягаются, взгляд хаотично бегает по прилавку, а в голове рождается с десяток оправданий, когда сбоку прилетает радостное: — Мне тоже. Давай возьмём две пачки? Чужая рука возникает прямо перед носом и, забрав последнюю упаковку ванильных сладостей, кидает её в корзину. — Чек пополам поделим. Я, кстати, купил лапшички на вечер. Хочешь, на двоих сделаем? Донхёк косится на Марка с неприкрытым удивлением. Его сосед — типичный такой пацан. Ходит в спортивках, по вечерам режется в игры, потягивая пиво прямо из жестяной банки и, наверное, даже не догадывается о существовании стаканов. Он частенько бурчит себе под нос какой-то рэпчик, отбивает бит по всем поверхностям в их комнате, а ещё регулярно качается и молится на плакат Брюса Ли, висящего над кроватью. Ну и покупает вместе с Донхёком ванильные зефирки. — Мне как-то без разницы, — бурчит Хёк, потому что Марк до сих пор ждёт от него ответа. — Тебе нравится калькуксу? — А тебе? — Ага. — Значит, будем есть калькуксу, — подводит итог Донхёк и торопится на кассу. Марк молча плетётся за ним и выглядит каким-то озадаченным. Он не сводит с Донхёка внимательного взгляда. Половина пути проходит в молчании. На второй половине Марка снова прорывает: — Слушай, а кем ты мечтал быть в детстве? — Что за рандомный вопрос? — Ну ответь, тебе чё, жалко что ли? — Не помню. — Врёшь? — Нет. — А я вот мечтал быть футболистом. — Почему? — Ну, не знаю. Потому что об этом все мечтали. «Вот в том то и дело», — думает Донхёк, а вслух говорит: — Тогда это мечта какая-то общая, а не твоя собственная. Марк замолкает и отстаёт от него. Донхёк не оборачивается и не горит желанием продолжить разговор. Когда они доходят до общаги, Донхёк взбегает по ступенькам, достаёт ключи из кармана толстовки и открывает дверь. Марк поспевает за ним в последний момент. Разбирают пакеты в тишине. Единственный звук, помимо шебуршания пакетов — трель SMS. На экране светится информация о пополнении счёта, и Донхёк переводит хмурый взгляд на Марка. — Здесь гораздо больше, чем надо. — Я наугад скинул. Плохо запоминаю цифры. Донхёк тяжело вздыхает и начинает что-то вбивать в телефон. — Что ты делаешь? — Перевожу тебе лишку. — Да не парься, — отмахивается Марк, одной рукой открывая банку пива. Оно пенится и переливается через край. Терпение Донхёка тоже. — Мне чужого не надо. — Слушай, — устало выдыхает Марк, вытирая разводы со стола, — тебе что, заняться нечем — копейки считать? Подумаешь: сейчас я тебе, потом ты мне. Мы же теперь соседи, так что всё в порядке, — и, видя, что совсем не убедил Донхёка, добавляет с ноткой серьёзности. — Я могу обидеться. Сказано это из тупого упрямого принципа, но Донхёк, скрипя зубами, телефон убирает. Для него подобная сумма вовсе не копейки, но признаться в этом — сознаться в бедности, а делать этого не хочется. И раз Марк не воспринимает подобное как подачку, он, так и быть, забьёт, а потом обязательно сравняет счёт.• • •
Донхёк повсюду чувствует себя инородным. Ощущает себя чужестранцем. Желание найти человека, с которым можно полностью разделить все интересы, разобрать до обнажённого хребта самые потаённые мысли, Донхёк давно похоронил под слоем неоправданных надежд. Он познал экзистенциальное одиночество ещё задолго до того, как вообще узнал об этом понятии. Он отрицал. Рьяно искал и делился, размахивал красным флагом посреди площади, а на утро оставался одиноко стоять под проливным дождём среди городской грязи. Он злился. Пытался переделать себя, подстраиваться в угоду другим, но от лицемерия становилось лишь более тошно. Он мучился. Сгнаивал крик. Что-то в нём искало выход, царапалось о внутренности, но Донхёк насильно запихивал это глубже, завязывал сильнее, крепче, туже, лишь бы опять не обжечься и не сотворить глупость. А потом пришло смирение. И вместе с ним в его жизнь пришёл Джемин. Они познакомились на какой-то сходке современного искусства, к коей Донхёк не имел ни малейшего отношения. Подобные встречи всегда носят хаотичный, фаталистический характер. — Нравится? Донхёк даже не сразу понимает, что обращаются к нему. Он отвлекается от разглядывания старинной рамы и невольно начинает рассматривать человека перед собой. Тот одет по-детски ярко: зелёные штаны, красная куртка и жёлтая футболка. Голубые пряди волос. Открытая обворожительная улыбка. Джемин выглядит, как небрежно сделанный коллаж. Донхёк прекращает пялиться и разворачивается к картине: равносторонний синий треугольник на белом фоне. Честно признаться, рама и то выглядит интереснее. — Я плохо разбираюсь в современном искусстве, — честно признаётся он. — Что именно из этого должно мне понравиться? Его нового знакомого неосведомлённость не оскорбляет, а, скорее, пробуждает спящий до этого энтузиазм. — Что ты видишь? — Ну, эм, синий треугольник? — Ох, нет, он не просто синий, — возражает Джемин, засунув руки в карманы и раскачиваясь с пятки на носок. — Он идеально синий. Типа, как ночное небо. Ты когда-нибудь думал, насколько небо глубокое? Оно ведь бесконечно глубокое. А ещё этот оттенок напоминает водную толщу. Море. Океан. Ты будто смотришь в него, погружаешься и становишься его частью. Растворяешься. Донхёк смаргивает наваждение и делает шаг назад. — Цвет выразителен сам по себе, но форма здесь тоже прекрасна. Так стабильна и лаконична. И ты только взгляни на эти углы, — Джемин поднимает руку и, удерживая её перед лицом, касается рисунка. — Об них хочется порезаться. Джемин пугает и притягивает одновременно. Все творческие люди немного сумасшедшие, но этот даже здесь умудряется отличаться. Джемин вообще не поддаётся какой-либо классификации. Джемин самобытен. Он как шрифт «магнето» среди ходячих «таймс нью роман». Нестандартный. Оригинальный. Выделяющийся. Донхёк видит это и цепляется за него изо всех сил.• • •
Так Джемин становится единственным, кому Хёк не боится рассказывать о своих интересах. Джемин не будет критиковать — у самого те ещё замашки. Одно только увлечение кориандром чего стоит. — Говоришь, сосед тебя напрягает? — изображение в скайпе опаздывает на пару секунд, но голос Джемина слышно отчётливо. — Тогда почему не скажешь ему об этом прямо? — Потому что это некрасиво? — Но мучиться тоже не вариант. Он не перестанет к тебе лезть, пока не поймёт, что ты против. — Не то чтобы я был против… Просто, ты же знаешь… В общем, я не хочу, чтобы ещё одно знакомство закончилось плачевно. Нам с ним жить ближайшие несколько лет, и я не желаю с ним ссориться. — Ну и что ты собираешься делать? — Держаться на расстоянии? Ну, типа, если не подпускать близко к себе, то и ранить человек не может, так? И, если я сам не буду лезть, то и он со временем успокоится. — Так то оно так, но из всех правил есть исключения. Попробуй сначала сам узнать его, а потом уже делать выводы. Донхёк презрительно фырчит. — Мне это ни к чему.• • •
Только вот Донхёка никто не спрашивал. Марк пристаёт к нему, как банный лист, и отцепляться явно не собирается. Пицца или суши? День или ночь? DC или Marvel? На все эти классические вопросы Донхёк пожимает плечами, а Марк только отшучивается и делится предпочтениями, отвечая на свои же вопросы. Разве вот такому болвану будет интересно, что Донхёк не любит ни суши, ни пиццу (только если она не с ананасами), но зато может до конца жизни питаться одним кимчи ччигэ. Что Донхёк не любит ни день, ни ночь, но обожает раннее безлюдное утро, а ещё поздние уютные вечера. И вряд ли Марк сможет понять, что Донхёку нет дела ни до DC, ни до Marvel, потому что ему просто нравятся качественные фильмы и без разницы, кем они были созданы. Ну а про любимые дорамы он даже заикаться боится. — Слушай, я не поверю, что у тебя нет предпочтений, — рассуждает Марк, полулежа в кровати и закинув ногу на ногу. — Не припоминаю, чтобы я когда-то утверждал подобное, — выдыхает Хёк, великодушно нарезая им на завтра салат. Марк его особенно любит, и так вышло, что Донхёку он нравится тоже. — Выходит, ты их намеренно от меня скрываешь, — тон игривый, почти заискивающий. — Неужели так жалко поделиться? — Не жалко, — стук ножа по разделочной доске учащается. — Тогда почему? — не унимается Марк, приподнимаясь на локте и сверля взглядом чужую спину. Тук-тук-тук. — Неужели боишься? Лезвие проходится ровно по сгибу пальца. — Блять, — шипит Хёк, бросая нож и бездумно зажимая рану. Она неглубокая, только сильно кровит, но этого хватает, чтобы Донхёк мгновенно растерялся. Марк оказывается подле него буквально через секунду. Беспокойство в чужих глазах неподдельное, и Донхёк не знает, чему удивляться больше: этому факту или тому, как быстро волнение сменяется на уверенность и чересчур предприимчивую деятельность. Марк перехватывает его кисть, сам промывает рану, промакивает её полотенцем, достаёт из аптечки бинт и колдует над повязкой. Под конец на его губах расцветает лёгкая улыбка. Донхёк бы списал её на облегчение, да только ничего тяжелого не случилось. — Теперь ты у нас раненый солдат. «Нет никаких нас», — пролетает у Донхёка в голове, но тепло чужих рук, озорной блеск глаз и непрошеная забота встают поперёк горла, не позволяя озвучить мысль вслух. Вместо этого он придвигается ближе, смотрит прямо, открыто и с вызовом. Марк не двигается, но — замечает Донхёк — задерживает дыхание. — На самом деле тебе ведь не интересно, что мне нравится, — так тихо, словно шепчет секрет на ушко. — Это всё твоя общительность и вежливость. Так вот, можешь забыть о них. Я не нуждаюсь в друге. А ты не нуждаешься в моей барахолке. Там товары явно не по твоим интересам. Он отходит на шаг, так, чтобы лучше видеть чужую реакцию. Но не находит ни обиды, ни злости, ни удивления. Вообще ничего не находит. — Спасибо за помощь, — он потупляет взгляд, и делает ещё один шаг назад, а затем капитулирует в ванную комнату. В единственное легальное убежище. А когда возвращается, Марк вновь сидит на своей кровати в наушниках, обложившись учебниками, а на столе стоит готовый заправленный салат.