Желание затеряться

— …сметёт ненавистный Сенат, его бесценный флот… Голограмма окрашивает стены их квартиры в сапфировый цвет уже несколько часов. Отголоски речи доносятся снова и снова. Маленькая фигурка в центре помоста, в длинной шинели, с идеальной осанкой, командует «Огонь!» так же фанатично, как и в первый раз, и в десятый, и в тридцатый. Пока не начинает казаться, что остался только этот момент, этот призыв, начало и конец всего. Во всяком случае, до тех пор, пока речь не проигрывается заново, знаменуя в очередной раз: «…последний день Новой Республики! …Конец…» Ничто вокруг не противоречит этим словам. Хаос снаружи подтверждает, что их безмятежное время на Гаталенте подошло к концу. Уничтожение Хоснианской системы повергает в панику даже их обычно невозмутимых домовладельцев. Улицы переполнены ищущими помощи и скорбящими. Закольцованная запись катастрофы озаряет все экраны в городе. «Последний день, последний день, последний день. Огонь!» Рой кораблей взмывает в черничные небеса, направляясь… Куда? Сложно сказать. По-видимому, на подмогу. Как? Остаётся неясным. Пяти разрушенным планетам уже ничем не помочь. Но Маратель знает, что так положено. Мчаться сломя голову. Побыстрее давать отпор. Снова и снова. В галактике ничего не меняется. Она теребит пальцами краешек шали. Шаль лёгкая, тонкая, словно паутинка, серо-синего цвета, без орнамента — по местной моде. Им хорошо удалось слиться с толпой. Как и всегда. Никому невдомёк, кем они были тридцать лет назад. Жена коменданта и юная кухарка давным-давно пропали из поля зрения равнодушной галактики. С тех пор, как всё вокруг разлетелось на куски. Академия и прочее. Никто не знал, что она осталась там, всем было плевать. Пока не появилась девчонка-простушка, родившая сына её мужу, которая протянула ей мозолистую руку и вытащила из-под обломков. Брендол к тому времени исчез. Вместе с мальчиком. Мальчик — теперь ему за тридцать — на голо ораторствует с яростной одержимостью своего отца и прочих фанатиков, жаждущих править галактикой. «Оставшиеся системы признают власть Первого Порядка». Садхаб придушенно всхлипывает в ответ. Она похожа на маленький шерстяной кокон на диване: сгорбленные плечи, подтянутые к груди колени, влажный носовой платок зажат в кулаке. Маратель вздыхает и наконец осторожно отходит от окна, игнорируя боль, пронзившую её из-за попытки оттянуть неизбежное. Садхаб перевалило за пятьдесят. Она уже не та румяная девушка со светло-пшеничными волосами, сплетёнными в аккуратные косы, крепкими, мускулистыми от взбивания сдобного теста руками и лёгким акцентом побережья Арканиса, который никуда не делся даже теперь, независимо от того, сколько раз они пересекли эту переполненную мирами звёздную спираль. У Садхаб не осталось неизведанных территорий для Маратель. Она изучила её целиком и полностью. Седину на висках, очертания щёк, тонкую, нежную, покрытую едва заметными растяжками кожу на животе, округлые бёдра и грудь. Маратель знает её, и ей слишком хорошо знакомы эти прерывистые, до икоты, всхлипывания и подрагивающие плечи. Именно так она плачет поздними ночами, вспоминая о нём и о том, как его вырвали из её рук, прямо перед тем, как посыпались бомбы. Маратель прижимается к ней так, как и в другие подобные ночи на протяжении многих лет, утыкается носом в макушку и, обняв рукой за талию, крепко целует в висок, вложив в поцелуй всё своё раскаяние. — Ну вот, милая, всё не так уж плохо. Правда? Смех Садхаб напоминает сопение: — Да ладно? — Он мог взорвать шесть планет, — беззаботно замечает Маратель с той же интонацией, с которой могла бы сокрушаться по поводу неудачного платья хозяйки дома. — Или ту, которая нам по душе. Мне всегда было плевать на Хосниан Прайм. А тебе? — Маратель, — охает Садхаб. — Люди погибли. Миллиарды. Разве тебя это не расстраивает? — Не особо. — Как ты можешь такое говорить? — Дорогая, ну что я могу сказать? Иногда наши сыновья — или, в моём случае, сын нашего самого очаровательного любовника и самого презренного супруга — уничтожают миры. Не стоит убиваться из-за этого. — Ну конечно, жёны имперской элиты никогда не забивали свои украшенные драгоценностями головки подобными вещами. Какая разница: есть Альдераан или нет. Преисполненная амбиций, как и муж, Маратель когда-то стремилась стать одной из них. И, вероятно, ей бы удалось, не оставь её Брендол на руинах совместно построенной жизни. Ей даже не довелось поблагодарить его за это. — Хватит с нас смертей. Садхаб с визгом отталкивает её руку и, вывернувшись из объятий, заглядывает прямо в глаза Маратель: — Ты ужасна. Маратель пожимает плечами, не подавая виду, что ей приятно видеть проблеск сильной духом личности, которую она так любит. А потом выключает голо и, смахнув волосы с липкого от слёз лица Садхаб, вновь обращается к ней, гораздо мягче: — Ну ты хотя бы знаешь, что он жив. Скажи ещё, что не рада этому. В конце концов, они потратили много лет и немало кредитов на поиски. — Ты же знаешь, что рада, — отвечает Садхаб. Её голос пронизан горечью. — Сама не знаю, кто в таком случае я, но я тут же подумала: «Вот он, живой и здоровый, по крайней мере». И почувствовала облегчение. Маратель гладит её по щеке: — Ты его мать. Садхаб кривит пухлые губы: — Мать… Как его там называют в голонете? Убийцы звёзд. — Звучит впечатляюще, не так ли? И он неплохо устроился. Сразу видно, генерал или даже покруче. Достаточно важный, чтобы произнести такую речь. И выступил профессионально. Возможно, нам стоит гордиться. — Мара, прошу, ты не должна так говорить. Вздохнув, она берёт её руки — постаревшие, с выступающими венами и шишковатыми суставами, но до самого Дикого Пространства нет рук дороже. Деликатность никогда не относилась к талантам Маратель. — Ну и чего тебе хочется, любовь моя? — спрашивает она напрямик и поглаживает костяшки Садхаб кончиками пальцев. — Если хочешь, можем остаться здесь, пойти на улицу, рвать на себе одежду и волосы. А может, окажем помощь новым повстанцам Леи Органы, или как там они себя теперь называют. Можем полететь на Кантонику и позабыть о наших горестях, наслаждаясь вином из солнечных ягод, красивыми лицами и азартными играми. — Маратель признаёт, что это последнее — её собственное желание. Но ведь она никому не навредит, упомянув его? — Лишь бы тебе полегчало, милая. Я в твоём распоряжении. Как и всегда. Но ей нет нужды напоминать об этом. С момента возникновения Новой Республики (не так уж отличавшейся от Старой) они ни в чём не нуждались. Маратель сочли невиновной в делах Брендола на благо Империи, новый режим не тронул владения её семьи. Она заграбастала богатство, которое Брендол собирался использовать в своих целях. Её пропавший муж считался мёртвым. А если бы он и вернулся, его ждал смертный приговор. Вообще отлично. Маратель не волнует, что с ними будет. Они уже пережили смену власти. Переживут и эту. Садхаб смотрит на неё, раздражение её идёт на спад. Вскоре Маратель отправит дроида за водой — протереть влажные щёки и промыть заплаканные глаза. И пусть принесёт вуаль, если Садхаб захочет. Так люди подумают, что она в трауре, и не будут задавать лишних вопросов. Да, с этим она справится, она сможет обеспечить заботу и комфорт, как обеспечивала её Садхаб много раз в прошлом. Хотя могла бросить её, оставить одну, забытую, покинутую, воздав по заслугам за всё, что Брендол сделал с ней, за всё, что у неё отнял. Маратель по-прежнему мечтает, как затянет ему под подбородком один из своих красивых шёлковых шарфов и свернёт жирную шею. Или аккуратно вонзит в спину мономолекулярное лезвие. Воистину приятные образы. — Хочу увидеть его, — наконец говорит Садхаб. — Армитажа. Хочу посмотреть ему в лицо и узнать, какой он на самом деле. Хочу понять, есть ли в нём что-то… — она указывает на погасшее голо, — …помимо того, что от Брендола. Маратель беспечно кивает, словно Садхаб попросила сладости на ужин или новое платье. Но теперь, когда Первый Порядок перестал скрываться и объявил о своих намерениях на всю галактику, будет несложно найти Армитажа Хакса. После множества бесплодных попыток и долгих десятилетий, проведённых в неведении. Кто мог знать, что однажды он выйдет из тени и провозгласит громко и чётко: «Вот он я» и «Зарубите на носу», — словно его и не похищали. — Ну конечно, дорогая. Я сейчас же поговорю с гильдией, пусть пошлют самых лучших от нашего имени. — Она наклоняется и крепко целует Садхаб, заверяя: «Я здесь, я с тобой». Но, когда она пытается встать, Садхаб не отпускает её и, переплетая их пальцы, крепко цепляется за неё. — Как считаешь, глупо думать, что он нас помнит? Будет ли это иметь какое-то значение теперь? — Не могу обещать, кого именно ты увидишь, — говорит Маратель с расстановкой. «Если бы могла, то с радостью бы это сделала, — добавляет она мысленно. — Будь это в моих силах, я бы в тот же миг вернула тебе мальчика, которым он был когда-то». Но Садхаб и так знает — Маратель клялась ей в этом бесчисленное количество раз. — Но кем бы он ни стал, я буду рядом. Если захочешь скрутить его и швырнуть в трюм корабля, пока будешь раздумывать, что делать дальше, то мы это провернём. А Первый Порядок и галактика пусть катятся в бездну. Теперь Садхаб целует Маратель, нежно, неторопливо. — Спасибо тебе. **~*~** Тем утром на Арканисе было холодно. Вокруг всё было запорошено пылью, в воздухе клубились пепел и дым, Академия лежала в руинах, уничтоженная ракетами и бластерным огнём. Зелёный пейзаж был осквернён повстанческими кораблями, дождь лупил по их корпусам. Маратель, в разорванном платье, с перепачканным лицом, ёжилась под уцелевшим балконом. Не в силах сдвинуться с места или что-то сказать, она едва дышала и даже не могла думать, что с ней будет дальше. Как вдруг перед ней, словно по воле космического провидения, возникла девчонка-кухарка, целая и невредимая. Маратель сразу узнала её, хотя они никогда не разговаривали. Естественно, она была в курсе, кто это такая. Мать мальчика. У неё были такие же глаза — цвета моря. Решительно протянув руку Маратель, она сказала: — Ну что, милая, давай выбираться отсюда. **~*~** Маратель смотрит в зелёные глаза и ощущает то же спокойствие, что и Садхаб в тот день. — Всегда пожалуйста, моя дорогая.