Ради твоего блага

       Диковинное чувство аффектации бьёт по вискам с таким размахом, что из глаз невольно сыплются пёстрые искры. Маринетт замирает; как раз в тот момент, когда гарванная бабочка должна вот-вот слиться с ней, но её тут же безжалостно давят в фантомное крошево.        Грохот дождя и участившееся сердцебиение сливают воедино всё мироздание, и посему она слышит слова Адриана Кота так, словно они звучат откуда-то за стеной. Прочной, не сломать.        Маринетт думает, что ей чудится, хоть прозвучавшие слова («Прости, моя Леди, но я не мог допустить, чтобы ты оказалась в такой опасности») и раздаются так отчётливо. Кажется, что ничего не происходило, что то, как напротив Адриана минуту назад парил мглистый котёнок и по одному зову накрыл его чёрной паутиной трансформации — это всё сплошные галлюцинации, которые шлёт ей контуженное горем расставания сознание.        Но всё оказывается правдой.        Чувство мокрого латекса, к которому она жмётся, как к спасательному кругу, его слова и тот факт, что обожаемый одноклассник вдруг становится её нерадивым напарником — это всё правда.        Безумная, невероятная до такой степени, что хочется представить её сном, но правда, и в энтропии ощущений Маринетт теряется, не знает, как реагировать на всё это.        — Эй, посмотри на меня.        Кот Нуар («Это Адриан» — напоминает она себе, и даже голос разума передаёт эту мысль так, будто не до конца верит в это) зовёт её мягко, так, что ей хочется верить, будто ничего страшного не произойдёт с ними.        Он осторожно приподнимает её голову за подбородок, делает так, чтобы встретиться с ней взглядом, и Маринетт, поддавшись его действиям, глядит теперь в его малахитовые глаза, излучающие не то беспокойство, не то страх.        — Ответь мне, только честно, каким бы ни был ответ.        Кот выдыхает холодный воздух.        Дождь за ними трещит, барабанит так, что не слышно ни своих мыслей, ни что-то вопящую в нескольких метрах от них Натали, но Маринетт слышит его: этого становится вполне достаточно.        До тех пор, пока он не продолжает:        — Ты правда меня больше не любишь?        В его словах раздаются отблески горечи и неминуемого отчаяния, в них — тот самый нещадно раздробленный мир, который они вместе строили с таким упорством.        И тот, который терпит первую трещину.        Потому что так всуе их совместному благу хочет его отец. Потому что так, как ей твердят уже который раз, будет лучше для его свободы.        Маринетт хочется броситься ему на шею, рассказать всё, сделать так, чтобы он больше не смел никогда о таком думать, но минутная слабость улетучивается.        Пока ответ ожидается именно от неё, пока тишина передаётся анафемской эстафетой ей, только она держит их общее уже треснутое мироздание в своих руках.        — Да, — звучит раскатистым громом и заглушает все звуки окрест.        Трещина сменяется оглушительным грохотом, вокруг них — раздробленные в кровавые шматы осколки. Наступи на один из них — и разорви всего себя в мясо и кровь.        Кот Нуар, секунду назад тянувший к ней руку, дабы коснуться её запястья, замирает, когда раздаётся ответ, и сжимает дрогнувшие пальцы.        В конце концов, он ведь обещал, что примет любой её ответ.        Маринетт смотрит на него по-своему виновато, отчётливо понимая, что она творит, хоть и пытается поначалу скрыть это, сделать вид, будто она ничего не чувствует. Она знает, что разбивает этим их обоих: и его, и себя.        Но внутренний голос холодно шепчет в пустоту: так будет лучше.        Почему-то голосом Габриэля Агреста.        — Мне жаль, Адриан. Мне правда очень жаль, — её слова почти не звучат, хоть для него они кажутся громче, чем любой другой шум. — Прости, но… видимо, это было временной влюблённостью. Нам правда стоит остановиться.        Маринетт хочется сказать, что во всём виноват его отец, что все эти слова, все до единого — то, что он заставляет сказать её, но вместо этого вырывается то, что рушит их обоих.        И она ждёт, что Адриан — или Кот Нуар, чёрт разберёт их! — не выдержит, прогонит её и скажет, что она испортила ему жизнь, или же и вовсе упрекнёт в том, что она воспользовалась его статусом в свою выгоду. Маринетт, в общем-то, хочет больше всего именно этого: так у неё появится повод сбежать, скрыться от всех на свете в комнате и вдосталь наплакаться в подушку, жалуясь своей квами на всю ту боль, которую её заставляют ощутить — сделать всё то, чего никогда не сделала бы Ледибаг.        Но Кот Нуар не прогоняет её, не кричит, даже не издаёт никакого звука, будто одной правдой она уничтожает в нём всё живое, пробивает насквозь его.        Он только тянется к ней, берёт на руки и бормочет растерянно, что отнесёт домой, а там они и разойдутся.        Маринетт хочет, чтобы он не уходил.        Вопреки всему на свете она стоит рядом, слушает, как он отвечает на благодарности её родителей вежливо-усталым «не стоит», и дёргается, когда он смотрит на неё в последний раз.        Ей, опять же, хочется остановить его, отвести в комнату и рассказать обо всём, а потом попросить, чтобы он остался с ней, хотя бы на пару минут.        Может, Кот таким образом специально тянет время, ждёт, что она скажет ему остаться и признается, что все те слова — самая настоящая ложь.        Но Маринетт отпускает его. Слушает его многозначительное «я пошёл», в котором ей одной доводится услышать болезненно-тягучее «у нас есть шанс всё исправить, просто поговори со мной», и ей почти хочется ненавидеть его за то, что он так провоцирует её.        Это расставание — их общая боль, ноша, которую они тащат одновременно и вместе, и порознь, но Маринетт знает, что это на его же благо.        Это становится весомой причиной, чтобы пойти на поводу прихоти Габриэля.        Она знает — так будет лучше.        Даже когда видит Адриана, с которого будто все краски вырывают, а он сам, будто желая сохранить всё в тайне, наотрез отказывается рассказывать Нино о произошедшем.        Даже когда Алья вовсю спрашивает, что произошло и почему они расстались, если ещё неделю назад радостно ходили за руку и говорили обо всём на свете.        Маринетт молчит всё равно. Эта тайна останется между ней и чёртовым Габриэлем Агрестом, который резче ожидаемого превращается из её главного кумира в некого аутсайдера.        В особенно сильном порыве злости она мысленно желает ему всего наилучшего — да самых страшных акум она желает, что б его! — и не перестаёт жалеть Адриана хотя бы за то, что ему, такому наивному и солнечному, как по издёвке судьбы достаётся такой неудачный родитель.        Они больше не договариваются о прогулках и свиданиях, а частый флирт во время битв с акумами вдруг прекращается. Так, будто его никогда и не было.        Маринетт хочет успокоить себя любой мыслью, внушить себе насильно, что её слова, сказанные в порыве желания спасти, отнюдь не ложь, и делает для этого всё, что только возможно.        Уверяет себя, что это Адриан самый настоящий лжец, что то признание в любви, все те красивые слова, словно вырванные из прекрасных поэм — всё это было адресовано не ей. Всё это — для Ледибаг, сильной и волевой героини, а не для самой обычной девушки с манией заикаться перед ним каждую секунду.        Все их свидания принадлежали только её геройской личности. Каждый его взгляд, каждая реплика — не ей, а для обожаемой пятнистой Леди.        Она почти верит в это, почти проникается своей догадкой, но вдруг вспоминает, как Адриан смотрел на неё всё это время, как говорил, и этот фальшивый постулат рассеивается сизым туманом.        Заставить поверить в это невозможно практически так же, как и вернуть их отношения на ту точку, на которой они начинаются, потому Маринетт остаётся только продолжать подыгрывать Габриэлю.        Ледибаг постоянно смотрит на Кота Нуара, на своего верного напарника, и каждый раз, будто забывая один нюанс, напоминает себе: это Адриан.        Адриан, о котором она так давно мечтала, как ребёнок о рождественском подарке, но которого по такой невероятной глупости теряет.        И Маринетт видит: он хочет заговорить с ней. Что будучи обычным парнем, что в костюме героя, а он хочет поговорить, понять в подробностях, что произошло, но все его попытки оказываются провальными, и потому они в очередной раз обмениваются лишь дежурными фразами, прежде чем проститься друг с другом.        На следующий день они встретятся снова, скажут один другому виновато-сухое «привет», одолеют очередную акуму и попрощаются. Так же, как они прощаются с того рокового дня.        И так по кругу, по бесконечному адскому кругу, не вырваться.        Маринетт ждёт чего-то, хотя сама не понимает, чего. Ей хочется, чтобы Адриан нашёл смелость поговорить с ней, попросил рассказать всё, заявив, что он не верит в услышанное. Она думает, что не выдержит, признается во всём, наплюет на все угрозы Габриэля, но вспоминает, чем он угрожает, и это заставляет претить её желанию.        Она молчит. Он молчит следом за ней. Это молчание тянется донельзя сильно, долгой кровавой полосой по грядущей вечности, и им остаётся одно: молчать дальше и терпеть.        И оставаться сильными.        Большего от них не требуется. Не сломаться — и этого достаточно. Со всем остальным они справятся. Герои, как никак, и не столь важно, что всего лишь подростки.        В дождливый день обстоятельства, с которыми вселенная вынуждает их столкнуться, душит с новой силой. Ледибаг провожает взглядом белую бабочку, а Кот, стоящий рядом, смотрит на напарницу девушку, за которую он всё ещё готов встать под удар. Вот она, с растрёпанными хвостиками, с алыми лентами, которые развевает ветер, совсем близко.        Но она уйдёт.        Уйдёт так же, как она уходила обычно, как делала это и до того, как они стали парой или опрометчиво раскрыли друг другу личности.        — Постой, — говорит Нуар, а она застывает, понимая, что сказать ей нечего.        Леди поднимает голову, смотрит долгое время на него, пока капли дождя стекают по волосам и щекам, застывая крупно-мелкими бисеринками на костюме.        — Вот, — он протягивает ей невесть откуда взявшийся зонт, а Ледибаг остаётся только стоять и смотреть на него, как на какую-то диковинную вещь. — Держи.        Кот Нуар безмолвно выдыхает, когда она медленно-опасливо берёт за ручку зонта.        — Я долго хранил его в нашей штаб-квартире, ожидал, когда будет подходящий момент дать его тебе и… вот, — неловко проговаривает он, мнётся, пока Леди кусает губу и чувствует, что хочет сбежать отсюда. Подальше от него. — Я припрятал его перед битвой. Помнишь его? Это тот самый зонт, который я дал тебе в наш первый день, он…        — Спасибо, Кот, — Маринетт понимает: пора остановить его.        Нуар выглядит так, будто получает пощёчину, и ей в разы хуже от этого вида. Он разбит, и она готова поклясться, что таким его ещё не видела.        Ледибаг хочется поскорее уйти.        Она разворачивается на пятках и подаётся самообвинению хотя бы за то, что забирает у него саму себя: она ведь так хотела сделать его счастливым! Она ведь знает, что рядом с ним почти никого нет, и потому так рьяно мечтала быть той, кто поможет ему встать на ноги.        Ей надо уходить.        — Я всё ещё люблю тебя, — раздаётся сзади тихо-жалостливо, и Леди досадливо сжимает зубы.        Акума подери этого кота!        Она поворачивает голову к нему.        Нуар стоит перед ней, неловко потирает намокшие волосы на затылке и смотрит вниз, точно нашкодивший котёнок, а Ледибаг так и хочется его успокоить и сказать, что он не виноват.        Но она не может.        — Прости, что говорю это после того, как ты дала понять, что все твои чувства ко мне угасли, — изрекает он, когда напарница смотрит на него то ли скорбно, то ли с немым вопросом, — но я просто хотел, чтобы ты знала это. Я всегда больше всего хотел, чтобы ты не сомневалась в моих чувствах.        — Кот, перестань.        — Ты всегда можешь поговорить со мной. Я не хочу, чтобы мы вечно молчали, как враги. Я хочу попытаться сделать так, чтобы ты снова влюбилась в меня. Я буду пы…        — Хватит, Адриан! Хватит!        В ярко-зелёных глазах Кота Нуара снова отражается проблеск провинности, заставляющий его опустить уши, и Ледибаг, сохраняя апатичную маску, старается вырваться от голоса, который настаивает рассказать ему правду.        — Мы можем поговорить с тобой. Может, мы всё уладим, ты только поговори со мной. Может, у нас есть ещё шанс начать всё заново.        На языке у неё крутятся всевозможные слова, которые она может сказать и вернуть им то, что так нещадно отбирает у них его отец.        Я всегда любила тебя! Я бы никогда тебя не бросила, но это всё ради твоего же блага. Пойми, я лишь хочу, чтобы ты был в безопасности, и ради этого я пожертвую нашими отношениями.        Это всё твой отец, Адриан. Если бы он не заставил меня, если бы он не пригрозил твоей свободой, я бы никогда в жизнь не отказалась от тебя!        Да, у нас есть шанс. Мы можем быть счастливыми. Мы можем любить друг друга, можем быть вместе, чтобы вскоре создать семью и больше никогда не разлучаться.        — У нас ничего бы не вышло, прими это наконец, — вырывается у неё вопреки всем мыслям. — Прости, Адриан, но всё решено. Я не хочу притворяться рядом с тобой, потому говорю сразу всё, как есть. Это ради твоего же блага.        В её последних словах другой смысл.        Тот, которого он никогда не поймёт.        Ледибаг знает, что он её слов не воспримет всерьёз, и понимает это, когда в тот миг, как леска йо-йо уводит её в другую сторону, Кот подаётся вперёд и зовёт, так, что почти разрывается горло.        Ей, естественно, хочется вернуться, но она удерживает себя.        Иронично: Маринетт обещает себе со дня их встречи, что сделает Адриана самым счастливым на всём свете, но вместо этого, как по насмешке, она всё делает наоборот.        Она хочет надеяться, что это неспроста, что если не она, то уж его отец постарается сделать так, чтобы он был счастлив.        Маринетт практически ненавидит эту мысль, но она надеется, что если уж не она и даже если не его отец, то счастливым Адриана сделает уже совсем другая девушка. Возможно, она полюбит его куда сильнее, чем в своё время любила она. Возможно, что Адриан в какой-то миг решит, что вся та любовь к пятнистой маске была сплошной глупостью.        Ну, она всё равно заставит себя порадоваться за него, пускай и сквозь слёзы, чётко представляя, как он целует другую, как он признаётся ей в любви и приглашает на свидания другую девицу.        Потому что Маринетт в такие счастливые для него секунды останется для когда-то единственного и любимого Адриана лишь горьким и пустым воспоминанием.        Потому что Ледибаг в его самые яркие моменты превратится для когда-то отвергаемого Кота Нуара такой же глупой влюблённостью, коей она сейчас обзывает его.        Потому что однажды ей просто не останется места в его жизни.        Но это случится, думает, не очень скоро.        В их настоящем, в раздробленном в белое крошево настоящем, что Адриан, что Кот, а они оба смотрят на неё и верят, что она передумает, что все слова в тот день окажутся ложью, и против собственной боли Маринетт желает, чтобы он нашёл другую (и чтобы его паршивый папаша не поступил с его последующей любовью так же, как он поступает с ней).        Она боится заговорить с ним, когда их ставят за один проект или когда они должны проститься после патруля, потому что не выдержит и сорвётся.        Даже когда Кот Нуар взволнован до посинения, когда логово Бражника оказывается в его доме, а Ледибаг хочется его утешить, она молчит, чтобы не пойти против правил, которые ставит его отец (и не так важно, что её втягивают в этот марьяж против воли).        Но когда Габриэль Агрест предстаёт перед ней в новом свете, когда отныне самый ненавистный ей человек окончательно ломает в Адриане всё-всё, то что-то в ней вздрагивает.        — Беги! БЕГИ!        Маринетт точно так же, как и её геройская ипостась, привыкает убегать от него, особенно тогда, когда ему больше всего нужно, чтобы она была рядом.        Но сейчас, когда его разумом овладевает тьма, когда в его руках их скорая кончина, а он сам вовсю кричит ей бежать как можно дальше, она понимает, что больше не в силах оставлять его одного.        И потому бежит. К нему, на сей раз.        Бежит, сломя голову, хоть и зная, что не успеет его спасти.        Ледибаг останавливается только тогда, когда белёсый шар обволакивает его, когда движется в её сторону, и она, задыхаясь, кричит убого-отрешенное «нет!».        — Нет, нет! — героиня отступает назад, сжимает губу, и слышит напоследок, как он просит прощения за то, что не в силах сопротивляться акуме. — Мой Адриан…        Зрение прорезает белой вспышкой.        После — тьма в бреши неизведанного мироздания. Адриана там нет. Кота Нуара — тоже.

***

       Она стоит перед ним спустя несколько контуженных месяцев расставания, смотрит на него так, будто видит перед собой призрака. Или же очень сильного врага, хотя последнее, отмечает про себя Кот Нуар Блан, частично правда, если не считать того, что для своей Леди быть врагом ему не хочется.        Мысленно он добавляет, что последний аспект зависит лишь от неё одной.        — Ты всё так же прекрасна, как и перед концом света, — мурлычет он, наводя вокруг неё круги.        — Кот, послушай, — Леди отшагивает назад и смотрит на него с искренним страхом. — Что произошло? Что с Парижем? Что… — она сглатывает, — с тобой…?        — О, Париж, — хмыкает Кот Блан, махнув рукой так, будто желая показать весь город. — Ничего особенного. Всего лишь результат нашей с тобой любви, моя Леди.        — Мы…?        Белый Кот фыркает, пока Ледибаг, глядя на него, чувствует непередаваемый ужас. Она хочет сказать, что ему жутко не идёт белый костюм, а голубые глаза по-дикому чужды и отражают полностью безумную горечь, но она молчит и смотрит, как искажается оскорблённым негодованием его лик.        — Сначала ты отказываешься от меня, говоришь, что не любишь и прогоняешь к чёртовой матери…        Героиня взвизгивает, когда одним рывком Кот прижимает её к стене. Одним точным взмахов кулака он оставляет в нескольких сантиметрах от её макушки трещину, и Ледибаг, не ожидавшая от него подобного, вздрагивает.        — …а теперь ты делаешь вид, будто между нами ничего не было!        Она наблюдает за тем, как Блан тяжело вдыхает-выдыхает спёртый воздух, параллельно алчно обнажая некогда несвойственные ему клыки.        — Тебе было мало уже один раз разбить мне сердце, Маринетт?        Ледибаг смотрит на него так, будто ей открывается самая страшная тайна, и она чувствует, как сердце ударяет с такой силой, что кажется, будто рёбра ломает в порошок.        — Ты…        — Ты хочешь продолжить, да? Ты хочешь и дальше делать мне больно?        — Ты знаешь?        Взгляд Кота Блана презрителен, точно перед ним стоит не его Леди, которой он всегда клялся быть верным напарником, а Бражник.        Но, к её же неожиданности, он одаривает напарницу ухмылкой.        — Неужто ты думала, что скроешь от меня это? — ухмыляется он, и его глаза вновь поблескивают ядовитой лазурью. — Но я исправлю это, моя Леди. Я всё исправлю. Мы снова будем счастливы, как раньше, и на этот раз я тебя никуда не отпущу. Только дай мне свои серьги и, клянусь, я верну всё так, как было раньше.        Ледибаг, изумлённая его просьбой, хватается за ухо, будто проверяя наличие серёжек, и хмурится.        — Кот… — тихо молвит она. — Ты не можешь просить у меня такое. Ты ведь знаешь, что я не отдам тебе серьги?        Миг.        В глазах Кота Блана отрешение резко граничит с удивлением.        Выпрямившись, он отходит от неё на шаг, как вдруг снова искажается былым гневом и смотрит на неё так, как на неё никогда не смотрит Нуар.        Ледибаг заставляет себя вспомнить, что этот Кот абсолютно и полностью дикий, что Блан ничем не похож на её Нуара.        — Ты снова не слушаешь меня, — шипит он сквозь клыки, со свистом выдыхая сплавленный дневной прохладой воздух. — Опять, как и раньше, когда я пытался с тобой поговорить. — Блан вновь наматывает круги вокруг напарницы, пока ты пытается что-то сказать. — Ты снова отталкиваешь меня! — в сердцах вопит он. — Мне жаль, миледи.        На секунду его взгляд отражает искреннее сожаление. Ледибаг кажется, что это Нуар борется с акумой, что он её одолевает, но инстинкт всё равно говорит ей отойти назад.        Когда сожаление сменяется с ратным азартом, вспыхнувшим в нём с завидной скоростью, она понимает, что не зря.        — Мне придётся сделать это силой, — на ладони Кота Блана поблескивают ослепительно-голубые снопы усовершенствованного акумой Катаклизма.        Его желание вернуть обратно их отношения становится маниакальным.        Кот — что Блан, что Нуар, да и Адриан вместе с ними — это знает, и потому только согласно ухмыляется этому пониманию, потому что он, как бы то ни было, делает это ради всеобщего блага.