Соткан из отвергаемых истин

конец событий прошлого. через 11 лет после

Гражданской войны

pov Алина

      Нескончаемая злоба колет её изнутри сотней отравленных игл. Возвращающаяся нестерпимая мука, точно стремящаяся выйти за пределы её тела. Обида, что рвётся уволочь на дно пропасти, истязать, точно её тело по-прежнему полнится местами, уязвимыми пред остриями смертоносных орудий. Алина надеется, он покинет её. Этот незнающий конца гнев, что поддерживает всякий замах руки. А может, это не злостные чувства вовсе. Лишь не имеющая над ней власти боль клокочет всполохами ледяного пламени. Девушка боится обидеть их своими чувствами, что нескончаемым потоком плещутся подобно буйному морю. Женю, что отмечает её тревожные настроения. Детей, которые извечно бегут к ней, стоит в дневной час ступить к павильонам заклинателей или заурядно пройтись в величественных стенах Большого дворца. Особенно сильно страшится поранить Адриана, что спешит помахать ей рукой, когда удаётся завидеть мальчика у озера в ранний час или приметить среди выведенных на прогулку лошадей. Многие недели назад, когда они встретились впервые, Алина не понимала, почему ребёнок улыбается ей, бывает смущён или взволнован вниманием той, кого должен быть вышколен ненавидеть. И сколь бы ни было велико желание, чтобы они были связаны, верить в то нестерпимо тяжело. Потому что всевозможные мучения теперь принимают малый смысл. Но пройдёт ли мать подобной величины путь вновь в убеждении, что тогда её дитя останется живо? Пройдёт. Проползёт, если потребуется. Потому что не знать о своём ребенке может лишь та, которая искренне верит, что он мёртв.       Несмотря на то, что поговорить с Адрианом было лишь предложением, Старкова истинно знает, он желает, чтобы она к нему пришла. Но как бы ни были велики их нужды, с последнего их разговора минула пара недель. Зато слышит Алина о мальчике нередко. Верится в большей мере, причина тому — нужда привлечь её внимание, или Адриан не может найти себя место среди жизни в Малом дворце, но его маленький побег в нижний город не был последней выходкой. Государева советница слышит в коридорах о том, что и мальчик-проливной сбежал с занятия по мировой истории, Эрика в учебный день не захаживала в крыло целителей, а несколько лошадей после утреннего выпаса лишь через несколько часов вернулись из леса. А может, то лишь проявление заурядной мальчишечьей вредности. Потому что Софией Морозовой немедленно издан указ – тщательно следить за порядком во дворцах, отворять и запирать двери во время государственных собраний. Кто бы мог сомневаться, что Дарклинг использует силу своего сына в угоду своим целям и интересам. Если бы Алина могла догадаться раньше...       Знание о том, что некто другой расхаживает с её солнцем, распущенным по телу, даётся заклинательнице дивно. Мысли не покидает идея, причина тому —незабытая тяжесть ошейника, рогов оленя, что плавили кожу. Пугало ли подобное знание Дарклинга, девушка не знает. Он не походит на того, кого можно осчастливить истиной, что дитя взращивает в себе его могущество и мастерство. Ей видится, Еретик для того излишне жаден или властен. На благо самого живого несчастья, Дарклинга Старкова не видит столько же, сколько не говорит с Адрианом. Знает только, что они с Николаем проводят вечера в Зале военного совета за планированием путешествия в Новый Зем.       Иногда Алине кажется, вместе с тем, как растёт её сила, даже сами эмоции становятся полнее – ярче, подобно краскам окружающего мира. Серый окрас живого стремительно уходит. В одно из минующих утр, она осознаёт, что забыла, какого это... Дышать всей грудью, спать в должную меру, чувствовать лёгкость в теле. Последний десяток лет был наполнен чувством немощи, болезни, скребущей спину смерти. И невзирая на то, что беды разрастаются вокруг с неумолимой скоростью, заклинательница доподлинно знает, им неподвластно её задушить. Те скорее обломаются об её тело, чем смогут свиться на шее. Тамара говорит, её удар стал увереннее. Хорошо. Ей понадобится всё от того понятия. Алина не спешит обманывать себя. Она может провести недели за уроками Багры, занятиями с близнецами и широкими поучениями Николая, но и другого десятилетия не будет достаточно, чтобы превзойти Дарклинга в силе. Не без усилителей.       Едва ли о том сейчас приходится раздумывать. После неудачного путешествия в Шухан и передачи тела Эри нечто меняется. И причина волнениям не прошедшие церемонии в столице. Девушка не обделила себя нуждой пройтись по улицам Ос-Альты, послушать народ. Но сколь бы того стоило ожидать, люди не скорбят. Они шепчутся об иных напастях и сгущающейся на границах ледяной тьме, в которой водятся монстры страшнее волькр. Уязвлённое положение равкианской короны распускает в народе беспокойство подобно одной из губительных отрав. Большой дворец едва не охватили молнии, когда Николай изрёк то, что он сам разорвал союз с шуханцами раньше, чем о том могла бы заявить семья Табан, дождавшись окончания траура. Он заставил их поверить, что Равка сполна сильна, чтобы оборвать подобную связь со своей руки. Их наёмники напали на трёх первых девушек у власти, и Ланцов ясно дал понять, что будь то указ королевской семьи или чья-то игра, страна того не потерпит. Ясно знание, они не могут выказывать слабость своего положения, но и разбрасываться столь серьёзными союзами непозволительно. Большой удачей станет то, если шуханцы не решат после того прекратить торговлю.       В столицу ожидаемо прибыли брат и сестра Жабины. Адрик с известиями о службе на севере. Ход дел стремительно меняет своё направление. Фьерда вооружает свои военные корабли и заготавливает новое оружие. Сомнений в том, что они собираются брать страну измором почти не остаётся. Если равкианцы сумеют потянуть время до середины зимы, дело Николая поможет им выстоять осаду. В подспорье тому раздумью Надя ступила в Ос-Альту с донесением о положении дел на Золотом болоте. Люди норовили перевернуть весь Лазлайон после пропажи Кювея, но они не нашли ничего за исключением того, что князь Крыгин вынужденно принимал у себя гостей последние недели. Чем-то приходится жертвовать. Труд Давида в непреспособленных годами мастерских в Малом дворце затрудняет работу над противоядием от юрды-парема, но так они могут знать, что фабрикатора хотя бы не украдут у них из-под носа.       Несмотря на душевную стойкость и силу, случившееся на границе, щедро тряхнуло Женю, и ныне она проводит весь выделенный щас в мастерских с Давидом и своим отделением портных. Зоя готовит указы для отрядов шквальных, которых готовят в крепостях неподалёку от Цибеи. Дмитрия, что работает над восстановлением своего княжеского имущества, видит, пожалуй, лишь Тамара, с которой они работают над расследованием случившегося с шуханскими лабораториями. Иностранные делегации и визиты равкианских вельмож столицу не оставляют. И не удаётся упрекнуть Ланцова за то, что он использует трагедию и людскую скорбь во имя цели заручиться новыми союзами и пополнить казну. Им необходима вся поддержка, которую они смогут получить, чтобы пережить эту зиму. От того Алина прикована к своему чинному креслу. Ей необходимо восседать в этих залах, слушать чужие речи, присутствовать там, где не мог Николай. Потому что Дарклинг – не бóльшая из их проблем, и она не поспешит обманываться этим вновь. Советница отчётливо видит то в глазах государя. Явления далеко не схожие на монстров и тьму. Многие нарекут, Чёрный Еретик – живое олицетворение бойни. Душа раздора. Но Старкова зрит войну во взгляде другого человека. Она не может не замечать все её живые полыхающие оттенки, сколь бы ни были мудры очи Ланцова. Едва ли кто-то спешит уверовать в то, что их государь говорит с Дарклингом об одной лишь юрде. Николай достаточно нагл, чтобы рассчитывать на помощь разжалованного генерала в этой войне. Но заклинатель служил царям сполна долго. Он не ищет прощения или искупления. И что бы мальчишка-бастард мог ему предложить?       Алина ведёт свои маленькие, но столь же смертоносные сражения. Бои, что невидимы чужим взглядам и не должны были быть поняты. Потому что игра Дарклинга оказывается намного сложнее. Она желала держать своё дитя от того как можно дальше, как старалась уберечь Мишу и Мала. Верила, что сама смерть его уберегла. Но впервые ли Еретику мериться силой с последней худшей участью? Он не устаёт доказывать ей, какую власть над ней имеет – над её силой, над их связью, над жалким существованием. И от того ему пуще прежнего хочется вцепиться в грудь и выжечь всю непомерную спесь – всё понятие о том, что он имеет право столь жестоко распоряжаться их жизнями. Во время занятий с Багрой представления о том посещаю мысли нередко. Ветер треплет листву ранними утрами, которые заклинательница проводит в лесу. Воспоминания об уроках близ озера отзываются в груди бóльшей теплотой. Но Старковой приходится уходить в лес за дворцовой территорией, если они не желают, чтобы в один из последующих дней люди собрались с заявлениями о том, что царь скрывает в своей обители сол-святую. Ковёр небольшой поляны здесь выстелен сухими ветвями и мхом. Свет с поднятых пред собой рук плотными лучами расходится от неё в разные стороны, скользя меж старых дубовых стволов. Алина не может следить за ним в каждом из направлений, но обязана чувствовать – знать, обо что он ударяется. Откуда-то среди утренней прохлады тянет палёной древесиной. Девушка болезненно шипит и ойкает, когда хлёсткая палка ударяет по пальцам. – Вы только поглядите, солнце едва встало, а она уже в облаках витает! – выслушивая ругань Багры, заклинательница спешно растирает ладони в надежде, что обжигающая пульсирующая боль утихнет. Однажды эта женщина рассечёт ей кожу подобным ударом, добавив пару новых шрамов. – Трава загорится, ты и не заметишь, рассеянная девчонка. – И как бы мир прожил без вашей любезности, – тихо ворчит Старкова. Свет всё ещё расходится от её ладоней тёплым сиянием, отчего губы растягиваются в робкой улыбке. Пусть мысли занимает государственное дело, пусть в стенах дворца расхаживает чудовище, собственную суть никто более не посмеет отнять. Алина не упускает и мгновения, в которое может поиграть с отголосками солнца или укрыть себя его теплом. – Не развалился бы, – суровый голос Багры извечно прибивает к земле. И радоваться бы, что она вновь взялась за обучение своей непутёвой воспитанницы, но иногда жестокость слов с уст самой древности в той мере остра, что девушка легко теряет контроль над силой и нервно зажимается всем телом, походя на вздыбленного котёнка. – Или всё думаешь, что лёд и камни ждут тепла твоего кроличьего сердца? Ещё раз. – Чего же руки сбивать о то, что вам столь противно? – свет собирается на ладонях в объёмную плотную сферу, девушка глубоко вдыхает. Тёплое покалывание разливается по рукам, обрекая кончики пальцев подрагивать в нетерпении. Забытое чувство уверенности неудержимой волной заполняет тело. Заклинательница поднимает руку и свет возносится над ними плотным диском, точно готовый рассечь само небо. – Будто часто нам приходится выбирать, – легко представить, как Багра качает в тех словах головой, а живые тени глазниц трепещут в отвращении.       Повязка не скрывает взгляд женщины всякий раз, когда они стоят посреди леса, точно она может нуждаться в ясном взгляде, поучая свою неумелую ученицу. Стоит ли гадать о причинах явленной грубости? Может, вечность видела множество похожих друг на друга жизней, но лишь одна шагнула дальше, пошатнула мир и осмелилась коснуться того, что норовило руку откусить. – А тебя, бедная девочка, есть, за что хвалить? Ленивая, бестолковая и наивная душа. Одного тёмного принца ей было мало... Догорающая ночная свеча и та выглядит менее жалко. – Осуждаете? – взгляд норовит дёрнуться в сторону в предвкушении того, как чужая трость ложится на шею или лопатки, но удара за всеми сгустками дерзости не следует. Лишь хмурое сгущающееся молчание. Старкова разводит руками и плотный поток света распадается на обточенные тонкие лучи, рассыпаясь вокруг неё точно сотня орудий. – Гадаю, как ты могла оказаться столь глупа, – морозный холод чужих слов цепко ложится на кожу, словно неподвластный всей мыслимой силе солнца, разлитого вокруг. Они не говорят о том до сегодняшнего дня. Об истине, разделённой волей существования одного маленького мальчика. Алина не стремится взглянуть на лик Багры от знания, что стоит здесь не от желания вести беседы. – Я жалею о малом.       Отчаяние толкает на страшные вещи. Её желания не ранили тех, кого заклинательница даже в бессилии порывалась защитить. Она требовала услады от Дарклинга. И желала это дитя. Грудь подёргивается в желании пожать плечами, но солнечные лучи мгновенно путаются друг с другом, пересекая стволы деревьев и оставляя тёмные полосы на сухой коре. Поэтому она не пошла к Адриану сразу. В первые дни тяжесть поведанной правды и вновь обретённого могущества не позволяли мысли разумно. Воспоминания обращались в истерики, а боль и ненависть обрекали её на нужду обрушить на голову Дарклингу не одну лишь часовню. Мальчик невинен ни в чём, и острые осколки тех чувств не должны его задеть, поэтому девушка щедро дозволяет обилию дел изнурять тело, а Багре осаждать всю её возрождённую юношескую дерзость. – Я надеялась, цена за победу над ним будет оправдана. Но, пожалуй, мир мне задолжал. Мне и всем гришам. – А ты, святая мученица, всё справедливости от сущего ждёшь? – журит её женщина в насмешливом тоне, точно поучая маленькую наивную девочку. Таковая и есть. – И как твоя обездоленная душа только додумалась привести в мир его дитя? С нашей крови не растёт ничего прекрасного, одно лишь разрушение. Тебе бы стоило это знать лучше прочих, – тело вдруг пронзает недовольным порывом от оттенка чужих слов. Свет стремительно собирается к ладоням, когда Алина взмахивает рукой, едва не падая вперёд, но мгновенно разворачиваясь, отчего земля скрипит под сапогами. – Вашей крови там одна лишь половина! – срывается на восклицание. Но Багра лишь опирается двумя руками на трость с тем выражением лица, с которым могла бы над ней потешаться. – А может, и того меньше... Помнится мне, моей на родильной постели лилось сполна. – То-то мальчишка расхаживает по дворцам так, будто ему ни один мирской закон не писан. Явно не от тебя, – простой истине вторит сырое молчание, когда Старкова до боли поджимает губы. Сходство отца и сына безоговорочно, но сколь сильно оно в действительности? Могла бы древняя женщина его зреть, утвердила бы, что видит в Адриане мальчика, которого знала когда-то? Того, что ей предан, но любим во всей черноте прожитых веков. Заклинательница коротко оборачивается на строй деревьев, разочарованно вздыхая. Едва ли то был разрез – на дубовом стволе остаётся одна слабая засечка. – Твоя маленькая сила была вашим единственным преимуществом, – произноси вдруг Багра. Поднявшийся ветер живо треплет плотную юбку её тяжёлого платья и полы накидки, скрывающей плечи. Наконечник трости указывает на девушку пред ней, так что стоит ожидать удара, но того не следует, будто чужая речь полнится одним лишь разочарованием. – И ты столь бездарно его растеряла. Веришь, Дарклинг дорожит им? – Алина неясно поднимает брови от неожиданности вопроса, но почти вздрагивает, когда Багра делает шаг ближе. Слова звучат тише, точно норовят удушить. – Может быть, даже желаешь думать, что любит это дитя. Или надеешься, что встань выбор пред бесконечностью его амбиций, мой сын изберёт свою кровь? Он не взращён для бестолковых поглаживаний по голове и сказок на ночь, – твердит она. – Дарклинг растит мальчишку как своего преданнейшего сторонника. Как величайшие из оружий, которым он когда-либо мог быть наделён. Разрез твоему чаду уже не страшен. Что же взойдёт из этого ребёнка? Какого монстра ты породила на сей раз, потерянная девочка? – Боитесь, не унесу долю матери чудовищ? – девушка мысленно порицает себя за то, что не желает верить в услышанные слова. Она не жалует то, что Дарклинг подвергает Адриана опасности. И что ужасает больше прочего, мальчик совершенно не боится того, чего должен. Выстрелов, вражды, крови, стали орудий... Но бытие монстров не для него. Алина не позволит. Лик Багры вдруг меняется, но с трудом удаётся разобрать его выражение. – Посторонись мысли, что хоть малое о ней знаешь. – Я не понимаю, – возвращаясь к занятию, заклинательница собирает солнце в небольшие сферы пред собой, лёгкими движениями кисти заставляя их множиться и набираться силой. Ей известно, что древность не потерпит сравнений, поэтому продолжать минувший разговор она не решается, спрашивая о другом. Стоит ли удивляться, что Адриан делит их силу, когда они сами поотрывали друг от друга осколки в прошлом? Но то не видится правильным. – Малая наука не допускает того, чтобы одному гришу было подвластно больше единственного данного. Она не терпит жадности. И того, чтобы от неё брали больше, чем положено. – Малая наука заботится о порядке того, что подчиняется её законам – сотворённое и живое, – Багра молвит холодно, точно эти понятия слишком малы для неё. – Но скверна не является частью подлинного творения, – морща от недовольства нос, Старкова осознаёт, что никогда воистину не понимала, что есть скверна. Она видела её, могла прикоснуться. Знала о вреде, непредсказуемом исходе и что ей владели святой Илья и Дарклинг. При помощи неё были созданы усилители, Тенистый каньон и возвращена к жизни сестра Багры. – Когда-нибудь ты взглянешь дальше своего носа, девочка, и поймёшь, что усилители никогда не были величайшим из творений Морозова. Может, они были делом целого столетия, но не гениальнейшим из прочих. И вместо того, чтобы искать ответы, ты продолжаешь собирать вопросы за своими худыми плечами. – Но теперь нет и их... Усилителей, – уточняет девушка скоро, перемещая между собой солнечные сферы. Иногда ей кажется, что одна неведомая сила определила их судьбу – пасть в обмен на мир без Каньона. – Сомневаюсь, что ваш радушный предок явится, чтобы вложить мне в руку орудие достойнее. Я могу бросить хоть десяток разрезов, – древности за спиной стоит в тот час рассмеяться, потому что пока она способна лишь на жалкие засечки. – И ни один не окажется для Дарклинга смертоносным. Вы ведь не верите, что нам удастся его остановить. Зачем тогда взялись вновь учить меня? – Девочка.., – обращение широко прокатывает по поляне. – Что толку от бескостной веры, если солнце навечно закатится, а твои пальцы всё равно дрогнут над его сердцем. Щенок может топорщить хвост и изобретать новейшие из орудий, но скольких таких мой сын уже пережил? Скажешь, усилители одолели Дарклинга? Ружья..? Любого мужчину можно одурачить. – Сталь оказалась весьма действенна, – улыбается Алина, удерживая в мыслях последние слова, но переча чужой речи. Значит, одурачить. – И как не растеряла способность дерзить? – грудь едва не заходится смехом, стоит трости ударить её по плечу за маленькую наглость. – Есть ли толк со всей этой спеси, если твоё маленькое сердце полнится верой, что его очернённую суть можно спасти? – Полнится, – тяжесть ложится на плечи от изречённого признания. Она знает мир без Дарклинга. Видела сущее во вражде с ним. И если им обоим отведено жить, значит, победу необходимо искать не в смерти. Не о том ли молвила Багра? У заклинательницы нет времени, чтобы превзойти Еретика в силе, но может, ей дано его переиграть. – Потому что вера – это всё, что у меня осталось, – девушка боязливо ведёт плечом, не желая о том говорить. – Его армия монстров... Нам нечего противопоставить. – Ты всё на скверну засматриваешься, – чужой голос одаривает её подлинным отвращением. Старкова знает, что не существует той силы, с которой она могла бы выспросить хотя бы малое о старинном искусстве. Но взаправду её привлекает лишь факт того, что Дарклингу, как кажется, удалось изломать правила скверны. Его кожа ни разу не стала бледнее, он не потерял в весе и не выглядел уставшим, точно чудовища более его не истощают. – Не обманывайся обложкой книги. Может мальчишку научили владеть скверной, но её цену нельзя обуздать. И она будет гораздо выше, чем десяток солнечных солдат. – Если такова цена за покой Равки, я готова платить. – Ой-ли, девочка? Ой-ли? – свет рассеивается, стоит опустить руки. Багра на все её выпады порицающе качает головой. – Лезвие остро с обеих сторон. Берегись своих собственных амбиций. Однажды они тебя уже подвели. – Дозволите спросить? – вопрошает Алина, когда женщина разворачивается, чтобы уйти. Сама древность с подозрением ведёт головой на нежданный порыв чужой вежливости. – Может ли матерь отрубить руку человеку, что замахнулся на её дитя? – И того будет мало.., – тени листвы резво пляшут на её лике, когда Багра вдруг замолкает, должно, припомнив подлинную причину вопроса. Потому что девушка напротив не забыла. И пожалуй, сколь бы ни были извращены их понятия, ей не стоит более видеть направленный на Адриана удар. – Поберегла бы ты силы для его рук.

•

      Есть доля истины в том, что Алине не стоит разгуливать в неподобающем виде в стенах Большого дворца и распугивать прислугу. Но когда она искала их поощрения или доброго слова? Девушка просыпается в ранние утреннее часы для занятий с Багрой и возвращается ко дворцам, когда жизнь при дворе уже пробуждается, встречая её запахом духов и боем голосов в коридорах. Ей не требуется смотреть в зеркало, чтобы знать, что её волосы зашлись некрасивым блеском и выбились из причёски, образуя неказистое нечто. Кожа сапог запылилась, а одежда истрепалась, потому что ей до сих пор не хочется отказываться от мысли, что если в заклинательница вложит в замах достаточно силы, то и солнце вспыхнет меж пальцами ярче. И пусть её руки полнятся синякам, и голову занимают росчерки злых слов, Алине нравится, как она себя чувствует. Живой. Способной. Тяжесть меча на поясе не норовит утащить её к земле. За стенами дворцов за долгое время величает один из первых дней, в которой дневные часы не полнятся встречами и делами государства. И стоит сказать, девушку не прельщает мысль того, где свой свободный час проводит Николай.       Думы не покидает дурная затея. Одурачить... Разве не она сама – живое доказательство, что есть путь к тому, чтобы обыграть вечность? И цена тому помнится особенно ясно. Старкова знает, каков путь к власти над ним. Всегда знала. И дорожка эта сколь витиевата, столь же и терниста. Вполне возможно, что девушка свалится с неё, едва Дарклинг заприметит её маленькую игру. И хочется верить, ни одно живое чудо не обречёт её познать судьбу Айямы в терновом лесу, но она давно заучила не зарекаться о собственной судьбе. Он желает чего-то от них, а они нуждаются во всей силе и мощи, которую может предложить Чёрный еретик. Может, Алину лишь привлекает мысль, что одна нехитрая задумка не утопит её в чёрных бездонных водах, в которые она норовит ступить. Государю то придётся по душе.       Стражи отворяют пред ней высокие двери с наскучившими золотыми ручками, пропуская в зал, в котором ранее девушка бывала не столь часто – для их занятий у Николая чрезвычайно редко находилось время. Она мгновение рассматривает широкие мраморные колонны перил у балконов, что невысокими ступеньками спускаются к просторному центру зала. Полы здесь застелены деревом, что усеяно множеством росчерков острой стали. У подножий колонн стоят пьедесталы с множеством учебных орудий. Если слова слуг верны, их царь проводит здесь уже час другой или третий... И дивно видеть, кто под лязг металла составляет ему компанию. Алина садится у ступеней, наблюдая за тем, как Ланцов удерживает мечом удар Дарклинга, что ложится ему прямо по плечу и шее. В подозрении легко отметить, что то не тупая сталь, а суровая тяжесть и острота подлинных клинков. Дурнота заволакивает взор, когда девушка обнаруживает на плече Николая алые потемневшие разводы, точно о ранах никто не озаботился. Но он улыбается – хитрым острым выражением, пока они с заклинателем тихо переговариваются, так что по залу скользить низкая тень беседы. Иное осознание, что не приметишь в обыкновенный час, оседает болью в груди. Старкова того ранее не подмечает и не знает, видят ли остальные. Государь выше своего разжалованного генерала, он велик в груди, и несмотря на широкую поставу, его движения скоры и смелы, но всматриваясь в лица их обоих, тяжело не признать, Дарклинг выглядит моложе Николая. И Алина счастлива бы ошибаться, но лик живого монстра в малой степени изменился со времён Гражданской войны. А с того часа минует уже десяток лет, и ни время, ни их враги Ланцова не щадят.       В остальном сия картина советницу царя отчего-то забавит и привлекает. Видеть, как два человека, наделённые властью и могуществом, норовят достать друг до друга остротой лезвий. Они оба кажутся излишне громоздкими для этих стен. Когда рука Николая наносит удар сбоку, Дарклинг там уже не стоит, хлёстко отбивая меч и ныряя вперёд, прокатываясь по деревянном полу и скоро вставая. Смех Ланцова отражается от стен. Девушка с трудом удерживает себя от того, чтобы расхохотаться, когда её государь припоминает, что в столь почтенном возрасте их тёмный недруг рискует потянуть спину, собирая грязь с полов. Лица обоих мужчин блестят от пота, и их волосы взмокли. Ноги босые, а бесформенные рубахи усеяны десятком прорезей. Из-за чёрного цвета одежд на теле Еретика почти не удаётся приметить раны. Во взмахе рукав падет с его руки, оголяя рисунок напряжённых мышц. Алина встряхивает головой, засматриваясь на то, как угловой вырез обнажает ключицы и алебастровую кожу груди Дарклинга. Должно быть, Николай рассёк воротник его рубахи. В стенах дворца им всем свойственно забывать, что у заклинателя были сотни лет для того, чтобы оттачивать свои навыки на поле боя. И если Старкова помнит чужие шептания правильно, бывший генерал проводил на линиях фронта большую часть времени. Ланцов умел и опытен, но солнце дыбится внутри от мысли, что Дарклинг сражается так, будто нет выпада, который он мог пропустить. Удар Николая может быть сильнее, его постава крепче, но занеся меч справа, заклинатель в нехитром обмане подцепит ногой его лодыжки, едва не опрокидывая царя-лиса назад себя. – Женя желает твоего слова, – указывается своему государю Алина. Лжёт и не краснеет. Убирая налипшие на лоб волосы, мужчина вдруг изумлённо присматривается к ней, отчего она вспоминает, что и сама не выглядит сейчас подобающе. Ладонь тянется растереть краснеющий синяк на шее. – Сколь скверный в вашей семье подход к делам, – провозглашает Ланцов, оборачиваясь на Дарклинга, но на те слова не ведут и плечом. Придерживая меч у скамьи из тёмного дерева, заклинатель отходит к поставленным медным тазам, которым должно быть наполненными холодной водой. Старкова не ищет его внимания, вернее, отчаянно борется с желанием вцепиться в его одежды и добротно встряхнуть. – И ведь не подумаешь на столь изящную... – Поберегись своих представлений, бастард. И ведь в том слова Дарклинга не оспоришь. Слова и сила рук Багры скорее походят на ледяные всплески, что летят на лик с собственных ладоней, чем на понятия о красоте и утончённости. – Не смею отказывать Жене в её воле, – воркочет Николай, ступая ближе к своей советнице, чтобы подхватить ножны и оставленный на стойках мундир. Эфес его меча блестит золотом. После представления на границе с Шуханом, он всячески пытается задобрить портниху. Девушка тяжело сглатывает, отмечая, как Ланцов расправляет закатанные рукава, чтобы скрыть чернь собственных вен. – Мне уже стоит обеспокоить Зою, что вы сдружились? – подначивает его Алина, нервно перебирая пальцами пряжку ремня, ослабляя его, чтобы не изорвать свои одежды. – О, ей известно, что я стоик и глух к речам тех, кто желает моей смерти, – остаётся лишь вздохнуть, когда Николай приветливо, почти приятельски машет рукой Дарклингу. С тем же выражением он мог бы ныне дёргать облизывающегося хищника за хвост и усы. – Не подозревала, что у вас найдётся желание к задушевным беседам. Хотя в Первой армии любят приговаривать, мужчины всегда найдут, о чём сболтнуть меж залпами орудий. – Не страшись за жизнь мальчишки, Алина. Есть вещи, с которыми время расправляется умелее меня, – поджимая губы, девушка не предлагает и злится в большей мере, когда Дарклинг не спеша берётся за рукоять собственного орудия, точно не испытывает и малейшей угрозы при виде того, как на него идут с мечом. Старкова и сама не знает, стоит ли. Она лишь пользуется возможностью. Другая – получше, найдётся с трудом. – У тебя необычайная страсть к тому, чтобы подносить к моему телу острые предметы. – Возможно, мне просто нравится смотреть, как ты истекаешь кровью, – передразнивает она его в совершенно детской манере словами неблизкими устам ребёнка. Каждый тон голоса полнится чем-то тёмным, опасным для остальных. Руки не изнывают под тяжестью меча, пока Алина направляет его, замахивается. – Равно, как и тебе прельщает иметь надо мной контроль и держать в оковах. – И откуда столь скверные предположения о моих предпочтениях? – отсекая один из её ударов вверх, чему вторит лязг стали, Дарклинг несильно ударяет девушку по предплечью, шагая ближе. Её меч отлетает в сторону, с грохотом ударяясь о пол. Старкова ожидает, что он продолжит нападать, но заклинатель останавливается ожидая. Позволяя напасть на себя вновь. – О, у меня богатый выбор, чтобы гадать, – молвит Алина, поднимая орудие. С заслуженным им презрением в голосе. – Одним святым известно, чего ты возжелаешь в очередное утро. Освежевать меня или упасть предо мной на колени. – Достойное ли сравнение, Алина?       Она не стремится ему ответить. Знает, что лишь одно из предложенного было исполнено, память о чём до сих пор не позволяет усидеть спокойно и истязает в мыслях о разделённом. Девушка может клясть его за все изречённые угрозы, за сотню слетевших уст жестоких обещаний, и Дарклинг откупится от неё словом, что исполнил меньше, чем стоило. И читается в этом некоторое смутное знание, будто он тешит надежды, что когда-нибудь она сможет его простить. Но Еретика нельзя простить. И даже понять зачастую выходит с трудом. – Меч тебе не по руке, – приговаривает мужчина между ударами.       Старкова не может выносить манеру, с которой он поднимает руки и двигается. Она видела, как заклинатель то делает с Николаем. Он сражается. А с ней всего отбивает удары, в которые она старается вложить всю разученную технику и мыслимую силу. Точно Дарклинг лишь любуется тем, как Алина пытается его убить. Если не убить, то покалечить. Вновь. Жалкое, должно быть, зрелище. Какой интересный выходит распорядок дня... До полудня советницу государя избивает учитель в Малом дворце. После обеда она в обыкновении норовит оборвать жизнь разжалованного генерала Второй армии. Стоит надеяться, так и запишут в повествованиях о бытие Софии Морозовой. В одной из атак ей удаётся зацепить мечом чужую рубашку, меч без сожаления режет ткань. Она останавливается, смотря неотвратимо. И бегает взглядом между ликом Дарклинга и его грудью. Рассмотреть тело не старается, но взор отвести не в силах. Мужчина коротко ведёт головой в сторону, с выражением чего мог бы спрашивать, нравиться ли ей своя работа? Стоит сказать, что труд выдался достойным. Достойным его. Старкова видит множество шрамов на себе, на других. Она видела и испытывала скверные раны. Но эта... На сердце заклинателя расходится грубый яркий шрам, его кожа неестественно красна. Точно отметка, с которой ему ходить до скончания времён. Когда Дарклинг в очередном ударе выбивает клинок из её рук, поднимая тот, девушка замирает. Воспоминания о Гражданской войне проносятся в голове. Должно получится славно. Слова в порыве довольства не удерживаются на устах. – Разумеется, ты сражался с тысячами солдат... Но как много из них были невидимы? – сдувая волосы с лица, секунду удаётся довольствоваться озадаченностью на чужом лице.       За мгновение прежде, чем она преломляет солнце вокруг, делая себя неразличимой под светом, льющимся с окон. Дарклинг делает шаг в сторону, но вдруг опускает руки. Собственные ноги путаются в чём-то, обрекая упасть вперёд, вовремя подставляя руки, чтобы не разбить себе нос. Другое орудие бросают на пол за мгновение прежде, чем мужчина берёт её за руку, забирая меч, пока Алина даже с коленей пытается на него напасть, вцепляясь в руку. Собственный клинок бросают в сторону, но она опрокидывает заклинателя на себя, не в должный час понимая, сколь то дурная затея. Мужчина с лёгкостью наваливается на неё, удерживая коленом бедро и держа руки по сторонам. – Ты злишься, Алина. – Редкая наблюдательность, – звучит стройно, несмотря на загнанное сердце, что велит ей ослепить его хорошенько, чтобы он не смел к ней прикасаться. Но взгляд Дарклинга меняется. И девушка с трудом различает его оттенок. В том нет насмешки, желания унизить или ткнуть носом... Одно знание. Понимание, почему она пришла и стремится достать до него. Еретик помнится, упоминал о правильных вопросах. И чем же определяется эта грань? Старкова ловко вцепляется в изрезанные ткани его рубашки, на которых могла бы повиснуть. Бóльшие вольности он вряд ли допустит. Она хочет звучать твёрдо, зашипеть или накричать на него. Но Алина знает, что её голос сорвётся. На миг хочется верить, руки Дарклинга не удерживают её в клетке собственной силы, они закрывают от окружающего мира, которому не стоит это видеть или слышать. – Неужто за столько веков ни одна живая душа тебе не поведала, что нет страшнее боли, чем боль матери, потерявшей своё дитя! – Мне это известно, – звучит коротко и сухо, как не должно говорить о людской боли. Хорошо, он хотя бы эту муку признаёт. И за что тогда смеет столь жестоко наказывать? За очередной побег? Она его не предавала. Заклинательница никогда ему не принадлежала и не была на стороне всех извращённых понятий. – Что же это за хитрость такая?! – чувствует, как ткань чужих одежд трещит под пальцами, настолько Старкова хочет её изорвать. – Я видела это дитя бездыханным.       Алина страшится услышать ответ. Боится знать, какая сила способна возвращать младенцев к жизни. Что бы то ни было, оно спасло Адриану жизнь, и это... Это единственное, что достойно признания. Дарклинг любит говорить о том, что его звёздами посланная избранница многого не знает или понимает неправильно, так пусть соизволит поведать ей! Она не верит, что ответит. А если скажет, то солжёт. Но он рассказывает ей. Опускает детали, имена, не уточняет многого... Девушка с ужасом осознаёт, какое время за ней следили, у неё никогда не было шанса сбежать, быть в покое или жить для себя. Она предполагает услышать нечто о скверне или древней магии, но вместо того Дарклинг изрекает малое, что он был там. Его люди были там. Всегда были. Какой дурной нестерпимый оттенок заботы. И чего он тогда не дозволил ей умереть! Будто Старкова теперь может верить в благо его намерений. – Я не могу иметь детей. – Что? – бестолково вопрошает Алина, так что и руки на изорванной рубашке разжимаются. Её тело считает иначе. Доказывает иное. Она ждёт, что он ударит по её незнанию. Непониманию, какой опасности она себя подвергла. Но откровение Дарклинга висит между ними. И девушка сомневается, что когда-нибудь оно было или будет вновь изречено в этих стенах. Они вдруг перекатываются на его спину, так что Старкова норовит отдавить коленями чужие ноги, но придавить его за шею он не позволяет, в прежней мере держа руки. Есть нужда хотя бы расцарапать его кожу. – Ты сжёг мой дом... Какое право ты имел забирать у меня сына?! – ругается она безутешно, и видят святые, Дарклингу постоянно приходится ждать от неё очередного удара. Горло подрагивает, а глаза щиплет. Но он не получит её слёз, не дождётся. – Я не держала его на руках... Ни разу я не держала его на руках! – Алина ударяет его в грудь, норовит по шраму. Славно видеть, что глаза Дарклинга подёргиваются. Хорошо. Значит, болит. – Куда бы ты пошла с ним? – Будто в мире мало места для матери с ребёнком, – звучит почти ворчанием. Она ждёт, что проклятый Еретик попытается её ударить. Что укажет, девчонка сама посмела сбежать с его ребёнком. Но этого не случается. Девушка знает, о чём он говорит. О том, что Адриану не было бы места ни в Керамзине, ни в Малом дворце, ни даже в мире. Но она задумается об этом не сейчас. Не в потеху его правоте. Ни под всполохами боли и ненависти, которую Дарклинг надеется опорочить, развернуть. – Я не желаю такую жизнь для своего сына, – его взгляд темнеет. Чудится, будто Старкова может различить в кварцевых глубинах живые кошмары. И произносит следом, точно убеждая. Надеясь, что поверит. Пусть и легко знание, того никогда не случится. Много ли он знает о скитаниях! О нужде или бессилии. – И ты тоже не желаешь. – Прямо в данный час я желаю, чтобы ты учил меня, – выговаривает Алина рьяно, точно в предчувствии, что большего не услышит и побоится изречь сама.       Ей известно, что он ждёт этой просьбы. Если не просьбы, то приказа. И несомненно помнит о словах, изречённых близ границы с Шуханом. О желании заиметь учителя себе под стать. Дарклинг мог бы отказать. Пройтись ещё одним лезвием по опыту и возросшей силе. Потому что того по-прежнему недостаточно. Мало, чтобы сдерживать его. Мало, чтобы дать Равке достойное существование. Если заклинательница желает переиграть древность, значит, есть смысл у той учится. И Старковой одной мало. Та, что напротив, ей задолжала в той мере, что и вечность не расплатится. Впору тем замыслам в покоях её ожидает небольшой сундук подле постели. Бесцветная записка лежит сверху. «Смею предположить, твой старый поистрепался. Не могу позволить подобное упущение», – скрывает за собой расшитую золотом, синюю ткань нового кафтана. Алина так и садится на пол, слёзы окропляют дорогие сердцу одежды. Дарклинг говорит ей о многом. О большем, чем говорил когда-либо. Зарекается показать, если девушка осмелится протянуть руку к той памяти. Она осмыслит его слова. Даст ещё времени этой боли улечся вновь. Выспросит однажды даже больше, чем слышит ныне. И полное море наберётся сожалений о том, что связывает их излишне много. Но если Алина желает эту игру выиграть, ей придётся ступить ближе, какое бы множество страшных чувств они не разделяли.

•

      В ранний вечер чистое небо заходится тёплым оттенком. Ступая по дорожкам позади дворцов под час выпаса лошадей, Алина без труда обнаруживает вдали приметную чёрную масть, что не подпускает к себе остальных животных, но чудится, стоит гордо и величественно. На дальней стороне зелёного простора трава высокая, достаёт ей до середины бедра, так что девушка с трудом уступает желанию пробежаться, как они делали то с Малом в детстве. Отовсюду слышится ржание лошадей, где-то вдалеке и вовсе лают собаки, должно быть, выпущенные с псарни для прогулки в лесу. Виденье пустых рук нестерпимо скребётся внутри. Она не берёт с собой меч, не старается пронести хотя бы на руке кафтан и чинных одежд не надевает. Лишь Алина. Та же девочка, что смогла удержать силу самого солнца, чтобы не быть разлучённой с единственным другом. Та же девушка, что положила конец Гражданской войне и объединила Равку. Та же женщина, что смогла пронести дитя крови Морозовых через всю страну и не смела отступать. Живое солнце, когда в мире не остаётся ничего, кроме беспощадной тьмы. Старкова надеется, что этого достаточно. Есть множество вещей, которые она может предложить этому дитя, но это всё «лишь она». Алина не может обучить игре на скрипке, стрельбе или шахматной стратегии. Но она знает, как залезть на дерево, писáть не по правилам, встать на руки в пруду и нарисовать дракона.       Хождение среди зелёного колоса и полевых цветов обращается тревожным сердцем, но уже вскоре девушка обнаруживает в траве небольшую вытоптанную лужайку. Приметный серый жеребец лежит на животе, подгибая копыта и звучно фырча в сторону пустеющей корзинки. Адриан сидит спиной к своей гость недалеко от морды коня, на его колени уложен знакомый альбом, а компаньоном к тому близ мальчика стоит сундучок с красками. Его волосы непривычно растрёпаны, а из некоторых прядей торчат травинки, точно он мог кататься по траве. Старкова с удивлением обнаруживает чёрный кафтан, что аккуратно сложен и лежит в стороне, а сам ребёнок сидит в добротной белой рубашонке. Алина на долгие минуты замирает у лужайки. Такой жизни она желает для него. Для каждого ребёнка. Мира без раздора и войны, где Адриан может заниматься угодными делами и проводить час в покое. – Здравствуй, – осторожно выговаривает девушка, чтобы его не напугать. Но оборачиваясь мальчик не выглядит удивлённым, он робко улыбается, тихо произнося похожее «здравствуй». – Ты посидишь со мной? – маленький гриш указывается на простор пред собой, точно обеспокоенный тем, что она может позвать его на прогулку, и ему придётся оставить своё излюбленное занятие. В этом нет вины Старковой, нет и малой доли, но она с сожалением осознаёт, что не знает к каким словам он привык... Она не ведает о нём столько вещей, которые должна знать. От одной этой истины тяжесть оседает в груди. – Для того, кому нравится видеть меня счастливой, я излишне часто заставляю тебя долго ждать, – Алина присаживается напротив. Толкая мордой пустую корзинку, жеребец отчего-то беспокойно качает головой и протяжно ржёт, должно быть, недовольный визитом нежданной гостьи. Но стоит Адриану протянуть ему руку, животное само льнёт к нему, спокойно укладывая фырчащую морду на траву. – Я привык к этому, – мальчик вдруг жмёт плечами, переживания не унимая, но и в его голосе не звучит обида. Одно лишь незнание. А может, и толика страха. – Он много работает. Отца может не быть рядом недели, – он выговаривает это совсем непринуждённо. Ничего в порядке его рук не меняется, он продолжает рисовать и тянется за очередной баночкой с краской. – И с кем он тебя оставляет? – беспокойнее необходимого вопрошает девушка. Пожалуй, подлинное знание о том, тяжела ли рука Дарклинга на плече собственного сына, её страшит более прочего. И лишь само дитя способно подлинно заключить, каков родитель из Чёрного Еретика и худшего из виданных светом монстров. – О, – отвлекаясь от своего альбома, так что солнце озаряет его личико, Адриан задумывается на пару секунд. Его взгляд скоро становится виноватым, но лицо озаряет безмятежное выражение. – Я хочу тебе рассказать, правда. Но это не моя тайна. И я думаю.., – на губы мальчика ложится тёплая, полная ясности улыбка, будто малое упоминание об одном из подобных отъездов родителя влечёт за собой сокровенные воспоминания, от которых детские щёки розовеют. – Вы скоро встретитесь. – Люди Дарклинга редко жалуют меня, Адриан, – признаётся Алина, тихая усмешка таится на её губах. Тёплые встречи ожидать приходится редко. И она подлинно переживает, что может испугать его своими словами, но мальчик улыбается шире. – Я не сказал, что она будет мила, – девушка перебирает в руке несколько травинок, когда собственная улыбка сменяется тихой забавой. Ребёнок старается звучать в полную меру серьёзно, но он мал. И в близости сердце становится спокойнее от знания, что уникальный гриш пред взором всё ещё неизмеримо юн, пусть и упущено с восьми годов его жизни сполна. Мальчик выглядит истинно озадаченным. – Я настолько смешной? – До уморы, – шутит Старкова в знании, вряд ли Адриану известно, в чём заключается маленькое таинство этих слов. Вероятнее прочего, не помнит и сам Дарклинг. Но она хорошо помнит время, в которое её жизнь изменилась вовек. Алина осторожно двигается к ребёнку и протягивает руки, точно спрашивая дозволения. Она не знает, обнимают ли его, щекочут ли, гладят ли по голове... Маленький гриш неуверенно кивает, позволяя положить ладони на свои хрупкие плечи. Старкова степенно убирает волосы с его лица. – Твоя улыбка – не его, Дарклинг так не улыбается. И я... Я бы хотела быть рядом. Знать тебя. Рассказать о многом. Научить тому, что знаю сама. Поддержать в том, чего бы не смогли понять другие. Я этого не желала, знаешь? – Алина каясь склоняет голову. Адриан достойно одет и выучен сверх данного столь юному дитяти. И даже краски, что стоят рядом, должно быть, стоят больших денег и собраны по всему миру. Но верится, есть вещи, которые не купишь деньгами и бесконечным опытом. – Чтобы ты рос подобно мне – сиротой, обделённым, незнающим родительской любви и заботы. Тепла. Дома. Дружбы. Эта жизнь... – Мне нравится моя жизнь, – выговаривает мальчик неумолимо. От его уверенности становится спокойнее. В это мгновение, Старковой кажется, она обрушит горы, чтобы однажды её сын мог доверять ей и невзгоды. Девушка не спешит обманывать себя. Вечного мира не будет. И несмотря на вновь обретённое дитя, тревога зарождается в чувстве, что у них чрезвычайно мало времени. Точно чувствуя смутное настроение своего хозяина жеребец Адриана заваливается набок, подставляя им свою шею. – И теперь ты здесь.       Многие нарекут – горд и высокомерен, что лишь безнадёжный глупец так выразится о жизни у рук чудовища. Но сидя среди высокой травы, где ветер уносит в свои объятия запах краски, и поглаживая серого жеребца по шее, Алина знает, что мальчик напротив лишь излишне любит этот мир. Его весь – полный грязи и порока. И самые страшные чудовища близки ему особенно сильно. Солнце к ним необычайно в этот день милостиво, почти ласково. И думая о последних словах сына, Старкова сердечно улыбается, но взгляд неминуемо падает на его ладони, напоминая о сотворённом и всех беспощадных ужасах, которые они с Дарклингом являют хрупкому миру. – Я бы желала, чтобы всё было так просто, Адриан, – Алина аккуратно берёт руку дитя, смотря с бесконечной печалью в глазах. Всякое чувство, торжество силы, даже природа усилителя меркнут пред величиной этого горя. Голова неминуемо склоняется к ладони ребёнка. Глаза обжигают слёзы в тихом «прости». Она спрашивала у Дарклинга, известно ли его... Их сыну о подробностях трагедии. Известно. – Мне так жаль. Я... Я бы никогда не зареклась о подобном, если бы знала, что в том доме был ребёнок. Я столь желала уберечь тебя от Дарклинга, и я стала той, кто нанёс тебе самые страшные раны, – подлинно страшна мысль о том, что они оба воистину одинаково плохи. Девушке кажется, она не должна плакать. Но мальчик гладит её по голове, отчего Старкова позволяет себе коротко рассмеяться. – Страшусь представить, что он мог говорить... – Ничего, – Адриан воодушевлённо пожимает плечами, точно не понимая её беспокойства. О трагедии не говорит вовсе. С трудом удастся поверить, что его отец не пытается отвадить сына от матери-предательницы. Он не знает человеческого подхода. – О тебе разное говорят. Но я... Я хотел узнать тебя сам, – признаётся ребёнок. Сколь сильно в тот час Алина хочет надеяться, что его не разочаровывает картина пред собой. Дети всегда тянутся к ней, но это дитя делает всё намного сложнее. – Он говорит не надеяться на многое. – Боюсь, мне не всегда есть дело до того, что говорит Дарклинг. И не всегда то недоверие оканчивается для неё добром. – Это твоё? – мальчик подцепляет шнурок, доставая из-под рубашки серебряный полумесяц. И металл его столь же чист, как и в день, в который девушка видела вещицу в последний раз. – Да.., – не удаётся сдержать улыбку от знания, что Адриан его носит. Жеребец подле коротко ржёт, вскидывая морду, точно предмет их рук может быть съестным. – Я купила их в пригороде Удовы, когда носила тебя. Для нас двоих, – уточняет Старкова. Хочется выспросить у Дарклинга второй с настроением полным заурядной вредности. Пальцы ложатся на край альбома. Великий дар – понятие, что жизнь даёт право разделить излюбленное дело с собственным чадом. – И ты рисуешь... – И очень бы хотел увидеть твои работы! – интерес в мальчишечьем голосе звучит звонче прочего. Значит, Дарклинг ему поведал не одни ужасы прошлого. – Или ты могла бы рисовать со мной... – Я не прикасалась к бумаге уже много лет, Адриан, – честно признаётся Алина, за чем следует простейшее детское «почему?», в котором опускаются плечи. И хочется сказать почему. Выговорить всё, что она думает о его отце, и какой долей злых слов проклинает. С какой силой ненавидит не Дарклинга, но всю его суть. Противоречия, не оставляющие способности «только» ненавидеть. – Может, если однажды ты посетишь со мной Керамзин, я покажу тебе, – верится, эта идея не придётся мальчику по душе, но он согласно кивает.       Старкова зарекается, это будет. Это случится. У них обязательно будет время навестить Керамзин, сбежать в нижний город и наестся уличной еды. Время для многого другого. Того более никто не отнимет. Какой выбор у неё есть? Дарклингу пристало решать, что он может дёргать окружающих за ниточки, направляя к «лучшим» исходам. Но что он знает о хорошем? Какое право он имеет решать? Разумеется, есть доля его правды в том, что нет ничего ценнее жизни... Двух их жизней. И со временем Алина это поймёт. Но разве это унимает боль? Утешает знание, что девушка никогда не сможет покачать своего ребёнка на руках, увидеть его первые шаги... Дарклинг весь из этого яда соткан. Ему безразлично, кем она его считает – злодеем, последним мерзавцем, монстром... И в час, в который не стоит искать причин, он не дозволяет её ненависти перелиться через край. Может, того и не требуется, чтобы быть врагами. За тенью страшных дум Старкова чуть возносит ладонь, позволяя силе собраться в маленькое солнце. Адриан вырастет с лицом человека, которого сторонится любовь мира. Но в том, что расцветает вторым солнцем на детских ладонях, ему никогда не быть похожим на страшнейшее из чудовищ. – Она прекрасна, – звучит неумолимым провозглашением, когда маленький гриш поигрывает пальцами и вокруг его солнца свиваются тени. Они не уничтожают друг друга. Сосуществуют рядом. – Ты прекрасен.       Неизмеримо хочется, чтобы он ей верил. Чтобы знал, что она никогда не отвернётся от него. Всегда будет рядом, чтобы выслушать о всех его страхах и подать ему руку. Девушка не станет судить Багру за урок – никогда никого не полагаться. Но Алина не для жестокости и не для власти. Она для борьбы. За любимое, родное... За простые понятия, делающие их людьми. В этой истине Старкова очарованно слушает, где куплены разные краски, и не оставляет историю о том, как Адриан учился ездить верхом. Она старается запомнить имена его друзей и собак. И прогуливаясь вокруг озера, они разговаривают о солнечных иллюзиях. Мальчик нередко упоминает о чудесной крепкой связи, что дозволяет ему видеть осколки воспоминаний Дарклинга, и заклинательница невольно вспоминает единственный раз, когда ей удалось забраться чудовищу под кожу. Ей нравится эта игра. Маленький гриш рассказывает ей о событии, и Алина подтверждает, правда то или нет. Они минуют хижину Багры, выходя на тропинку к дворцам, и Адриан останавливается, несильно подёргивая девушку за рукав и указывая на местечко под фонарём. – Правда, – звучит в коротком кивке.       Стоит сказать, «ошибки юности». Но она доподлинно помнит этот затянутый снегом островок, скрытый деревом. Озадаченное лицо почившего Ивана и всю ложь, изречённую с уст Дарклинга. Есть нужда тряхнуть головой, чтобы навсегда забыть восторг от чужого внимания и поцелуя. Старкова не умалчивает о том, кто всё-таки рассёк купол в Малом дворце. Оказывается, собственных заслуг наберётся немало. Нет понимания в том, зачем дитя приводит её в их с Дарклингом покои, но ставя свой сундучок на письменный стол, он тянется к одному из ящиков, доставая тяжёлый вытянутый предмет, завёрнутый в кусок чёрной ткани. – Мой кинжал, – едва не восклицая, Алина опускается на колени, чтобы перенять утерянную вещь. – Я подобрал его.       Адриан не уточняет когда. Не стоит сомневаться, лезвие до сих пор рисуют дорожки крови Дарклинга. Но девушка скоро откладывает предмет, вторя ребёнку благодарностью. И понять бы, почему он так дивно и чуть испуганно её рассматривает? Девушка всего рассиживается на полу покоев, что когда-то принадлежали и ей. Мальчик следом садится на колени, забавно подбираясь в ближе. И чудится, будто он десяток раз порывается о чём-то спросить, но вместо того лишь протягивает ей руки, позволяя себя обнять. И мысль первая, он чрезвычайно мал. Алина с лёгкостью может посадить его на свои колени. Здесь его никто не достанет. Правда, хочется знать, что есть причина его страха. Она шепчет ему, точно сама себя убеждает, что никогда не посмеет причинить ему боли. И никто другой тоже не посмеет. Просит о малом. Забавит стены, убеждая перестать звать её «госпожой». На большем не настаивает. Просто «Алина» уже значит многое.

•

      Существование возвращает в её жизнь дорогих друзей, встречи с которыми ныне нечасты, но бесценны, стоит от раза к разу завидеть лица Нади и Адрика. Алина до сих пор помнит, их встречу после Гражданской войны во время службы в царской канцелярии. Они прошли с ней пламя раздора и верили, что их святая-подруга мертва. И расхаживая в стенах дворцов, она желала, чтобы хотя бы они знали правду. За жертву и в память об их верности и дружбе. Может от того они легче переносят новость о том, что не одну святую жизнь от смерти от уберегла. Старкова особенно счастлива видеть, что Адрик возвращается со службы во Фьерде невредимым. Надю же, нет сомнений, Ланцов отправит с Тамарой в Новый Зем, а юноша скоро вызовется ехать, чтобы защищать сестру. Стоит видеть, как Алина близка к тому, чтобы расколоть стол в Зале военного совета надвое, когда не Дарклинг – Николай заявляет о том, что во время отбытия Адриан останется с ним. Что это за глупость такая? И смотрит мерзавец на неё с вызовом в зале, полном врагов. Что она сделает? Что предпримет? Заявится к своему царю с признанием о предательстве и родительским правом взять мальчика с собой? Но всё оказывается много проще. Алина может его спросить, верно? Она может спросить своего сына. И мальчик нежданно говорит, что не хочет ехать.

pov Адриан

– Но вы поедете через море! – сетует Адриан, качая ногами на краю кресла, в котором он мог бы уместиться целиком, заберись мальчик на то с ногами. Они ныне размещаются в приёмной, что предшествует их с отцом покоям и бывшим комнатам опричников. Стоящий у дверей в Зал военного совета Дмитрий смотрит на него с подлинным недоумением, но не спрашивает и малого, слушая указания. – Ты оставишь меня с господином Ланцовым? – Он ничего тебе не сделает, – стройно провозглашает Дарклинг. Он скручивает пергамент в свиток, передавая тот молодому господину Румянцевых. Пока маленький гриш не обладает достаточной силы убеждениями, чтобы упросить отца изменить решение. Месяц путешествия не будет столь уж долог, и дети живут в Малом дворце годами, отчего же Адриан уже скучающе сутулит плечи? – Подозреваю, даже научит чему-то. – Его величество Николай внимателен к словам, – в почтительном тоне уточняет Дмитрий. Инферна, думается, проведут внутренними коридорами Малого дворца, чтобы никто не мог рассудить о его безосновательном присутствии в обществе врага. – Разумно ли дозволять им быть наедине? – Я не болтливый, – хмуро буркает мальчик, отчего ему вежливо улыбаются, как то могло бы быть дозволено человеку высокого положения. Их суверенный господин на вопрос не отвечает, ограничиваясь словами маленького сына. – Мальчишка Ланцовых тебя столь не по душе? – перо в руках Дарклинга кренится над бумагами. Стол из тёмного дерева в этом зале такой же круглый, как и тот каменный, что Адриан видел множество раз за последние годы и по которому привык лазить, выискивая очередной предмет своего интереса. – Багра? – но на вопрос ребёнок не отвечает, в раздумье поджимая губы, отчего его лицо несомненно выглядит забавным. В действительности ему лишь нет дела. Алине нравится златовласый царь, а значит, нет в нём того, что стоило бы переживаний детского сердца. – В Новом Земе есть нечто представляющее бóльшую угрозу, чем была шуханская граница? – вопрошает Румянцев с долей должного изумления. – Жестокость орудий, Дмитрий, предсказуема и проста. Но детское любопытство бывает губительно, – звучит для мальчика отчего-то печально. Соблазн даже самых простых неизведанных вещей велик, когда ты мал.       Молодой князь вскоре их оставляет, получая указ немедленно уехать вместе с Адрианом, если Дарклинг не поспеет вернуться в нужный час. Этому Румянцеву придётся оставить свой дом, но зато он навсегда сможет вернуться к семье и отвезти своего маленького господина к его друзьям, от мысли о встрече с которыми хочется прыгать. Мальчик знает, что днём раньше или позже, но он встретится с ними. Наверное, они отправятся к излюбленному пристанищу уже через пару недель после возвращения отца. Может, даже Алина поедет с ними... Адриану сердечно хочется в это верить, и он непреклонно должен показать ей это место! Их дом довольно прост, но место, где трудятся Дарклинг и его люди, совершенно сказочно и чудесно. Не поэтому ли родитель не желает его брать с собой в очередное путешествие? Он говорит, ребёнку не стоит присутствовать в этот раз на корабле, не будет в том пользы, но отчего-то кажется, отец лишь желает дать ему больше времени в Малом дворце. Он говорит, у этого места чрезвычайно мало времени, и что Адриан должен использовать его. Для господина Николая, думается, это большой жест доверия, общество сына своего врага, но в случае нужды, мальчик обучен прятаться так, что вся дворцовая стража будет разыскивать его сутками, и всё равно никто не отыщет. Он, разумеется, желает поехать к морю, увидеть его просторы, прикоснуться к чужому дому и загадать скорую встречу с хозяйкой непокорной стихии. Мечтает даже провести больше времени с Алиной, но в действительности, проводя недели на корабле, многого не сыщешь. И не стоит недооценивать силу связи. Что для одних разлука, для них одно тяготящее неудобство. – Она мне не нравится, – хмыкает Адриан, думая о причине интереса того, что располагается далеко за Истиноморем. Он знает эту женщину с серых представлений отца, но в большей мере с рассказов Уллы. Вероятно, и уста устрашающей Багры не полнились бы восторгом в речах об одной из святых. – Елизавета никому не нравится, – мальчик забавляется от того, как Дарклинг потирает переносицу, точно подобные заявления его способны утомить. – Вы снова будете врагами? – тихонько спрашивает ребёнок, в том выражении дóлжно тянуть отца за рукав. Он знает малое о вражде, но помнит сказки. Представления о героях и злодеях. И переспрашивает верно, когда родитель расправляет плечи, на секунду прикрывая глаза. – С Алиной... Вы снова будете врагами? – На всё воля твоей матери. Маленький гриш сказал заклинательнице солнца правду. Он привычен к этому с младенческой колыбели. Бери отец его с собой везде или не бери, им нигде небезопасно. И детское сердце страшит малое. Мир, где его сон некому охранять.

pov Алина

      Алина не понимает этого. Не может понять отношения Дарклинга и Николая. Уступок во власти не бывает. И они оба тянут руки к тому, чем обладать может всего один. Ланцову известно, что Чёрный еретик не уступит, а заклинателю дано знание, что златовласый царь не настолько глуп, чтобы безнадёжно оступиться. В одно время они норовят перерезать друг друга, в другое проводят часы за закрытыми дверьми. Советнице государя известно, этот жест не упал Николаю со всей широтой чужой вековой щедрости, Дарклинг ему, верится, обязательно припомнит подобное доверие. Есть желание верить, что Ланцов не вытворит в их отсутствие того, за что Большой дворец будет обращён в руины. Стоит отдать тому должное, их царь воистину расхаживает самым воодушевлённым. И почему бы не был? Давид находится во дворце под его присмотром, пока Николай может вести поиски Кювея и озаботиться безопасностью Золотого болота. Уже через месяц он заручится партиями юрды, и работа над противоядием от парема пойдёт много быстрее. Дарклинга на продолжительное время оставит дворцы, а значит, смерть не будет нависать за его плечами молчаливой тенью. Ланцов вновь может заиметь поддержку заклинательницы солнца. И их путешествие в Шухан открывает им новые пути для влияния на смутные порывы южных соседей. Их государь отнюдь обделён часом на то, чтобы опускать плечи. Алина помнит. Дозволь он себе слабость, и Равку поделят раньше завтрашнего утра.       Девушка с трудом удерживается от того, чтобы рассмеяться, наблюдая за тем, с каким выражением лика Адриан рассматривает ладонь мужчины, когда стоя подле причала у озера, Николай протягивает своему маленькому новоиспечённому спутнику руку. И кто шутит о том, что отказы непомерно ударяют по гордости их царя? Может, то слова Зои, что не жалует маленького заклинателя в обществе государя. Пред отъездом Старкова долгий вечер проводит с Женей, что остаётся во дворце с Давидом для ведения дел Триумвирата. Алина давно легко различает, когда краска оставляет лицо подруги. И не недуг тому причина. Сафина сполна умылась переживаниями, её муж делил с Кювеем одну мастерскую и на месте Юл-бо вполне мог оказаться Костюк, а после случившееся в Шухане становится ей напоминанием пережитого ужаса, отчего Дарклингу нестерпимо хочется переломать руки. Старкова счастлива, что Николай даёт портнихе это время во дворце, без гнетущего общества Еретика и дурных участей. Продолжительный час разговор ведётся и с Толей, чьё сердце бьётся за безопасность сестры и её семьи. Тамара едет, чтобы беречь Надю и Адрика, быть рядом с Алиной. Но кому-то необходимо остаться в столице и защищать светлую голову Ланцова, заботиться о покое дворца в присутствии монстра.       Зоя говорит, непозволительно в подобной мере бездарно разбрасываться временем, и чудится в том что-то от манер Николая. Но какой выбор у них есть? Дарклинг считает в Новом Земе им понадобится один вечер, но что то за утешение, если путь в одну сторону займёт более двух недель? Не будь у них чудо-кораблей Штурмхонда, путешествие не ограничилось бы месяцем. Восходя в день отбытия на палубу судна, Старкова тяжело вздыхает. Находиться в обществе, где все ненавидят одного, должно быть легко, и пусть то заботит незнающие милости руки чудовища. Но уже в первые часы её это начинает утомлять. У Дарклинга есть особая способность к переговорам с врагами, с которыми он ведёт долгие игры. Он не обременён людской ненавистью и к ней несметно безразличен. Но они особенно уязвимы пред его жестокостью. И у древнего заклинателя есть необычайный талант к словам, что вспарывают грудь легче кинжала и лишают сна. Благо, Надю, Адрика и пару шквальных всегда найдёт утешительная слово. Во мраке гордая спина Зои видится опорой немалой. Той, что будет стоять до конца. Может, суровое слово шквальной и не достаёт до грубой шкуры монстров, но, думается, всем на корабле становится легче, пока она посыпает их недруга ругательствами. Подлинное благо, языков изучено немало.       Дарклинг, стоит удивляться, сдерживает данное слово, пусть и Алине до сих пор не верится, что собственная задумка сработает. Она предполагает, тяжесть руки заклинателя и всё недовольство её неумением будут подлинно походить на Багру. Но учение этой древности иное. На что похожи уроки Дарклинга? Иногда девушку душит его молчание. Стоит отдать должное всей его выдержке, но зачастую тишину ночи чрезвычайно легко спутать с безразличием. Нередко он указывает на те вещи, которые не должен знать некто далёкий от солнечной силы, и Старкова хочет выпытать у него источник знания, но к неутешительной воле он ей хорошо известен. Дарклинг тренирует Адриана – он видел, как его сила зарождалась и росла. Тошно от знания, что Еретик столь глубоко знает о природе того, что не должно ему принадлежать. Но одну неумолимую схожесть Алина всё-таки находит. Ни Багра, ни её сын страшно не могут терпеть выражение «не могу». В один из дней, когда минуют часы после начала их занятия, заклинательница окружает корабль солнечной сферой. Свет тёплый и чистый, она не желает, чтобы ему был конец, но дневная пора её сдерживает. На небе лишь одно солнце, и сверх данного взять не получается. И какова вредная душа, ещё смеет спорить, что больше нельзя! Всё взращённое убеждение рассыпается осколками, когда на шею ложится ладонь Дарклинга, делая всё «неважным». Силу, с которой она его обжигает. Воздух в груди, что вздымается в глубоком вздохе. Любую неуверенность, плавящуюся под могуществом, вложенном в одно прикосновение. Может, природой писано одно светило, но Чёрному Еретику прельщает видеть на небе две звезды. Старкова не скупиться на то, что она нередко его ослепляет. Но и Дарклинг не стремится отвести от неё взгляд.       Когда они пересекают Равку и выходят к Истиноморю, корабль спускают на воду, чтобы дать шквальным заслуженный отдых. Зоя и Надя периодически сменяют вторую двойку шквальных, но даже в четыре пары рук проделать подобный путь невероятно трудно. Алина с трудом разбирает, шутит ли Назяленская, не стремясь мириться с тем, что Дарклинг расхаживает по кораблю без дела, пока шквальные срывают спины, чтобы доставить их в Новый Зем. Тамара тогда вдруг прикрикивает с кормы говоря, что едва ли чужие руки приспособлены для чего-то иного, кроме расправ. Старкова почти давится распиваемым чаем, когда в тот вечер заклинатель взбирается на мачту, после – реи, чтобы снять паруса и натянуть иные вновь. Кто-то шутит о том, что после него придётся перепроверять узлы, но Алина знает, в том нет нужды. Ей кажется, людям вокруг пристало недооценивать понятие о «веках» жизни. Какое мастерство можно не освоить за это время? Сидя на ступеньках главной палубы, откуда её в обыкновение не видно, Алина наблюдает за ним. В каждый из часов, что Дарклинг проводит за работой с такелажем, а не запирается в своей каюте. Однажды он спрыгивает с верхней реи, отчего девушка вскрикивает на радость тревожной команде, но тело заклинателя стремительно обвивают тени, отчего он не падает с высоты главной мачты, но плавно становится на палубу, явно потешенный её беспокойством. В другой день одно преимущество всё-таки удаётся себе украсть. Преимущество ли? Но Алина находит приметным – Дарклинг чувствует себя в воздухе свободнее, чем на воде. Иногда она обнаруживает его у носа судна, рассматривающим морскую гладь, и не стремится ступить ближе.       За уходящие дни тренировок и поучений древность нередко взывает к тем приёмам, которых девушка ранее не видела с его рук. Стоит ожидать, что тени льнут к угодным формам, но заклинатель уплотняет их до той степени, что они обращаются остриями. И смеет недооценивать их силу, пока к великому недовольству Тамары тьма не ударяет о бортик корабля, оставляя глубокие засечки. Что она сделает с телом человека, представлять не приходится. Старкова с трудом удерживает себя о того, чтобы воскликнуть, когда они впервые бросают заклинаемые орудия вместе. Багра велит ей не обманываться и не тешить угодные надежды на то, что Дарклинг может научить её хоть чему-то, что способно навредить ему самому. Но Алина ему не уступает, потому что сколь скоро она разучивает новое «орудие», в той же мере рьяно острия направляются в сторону Еретика. Правда, ни одно сложенное солнцем лезвие до него не достаёт, разбиваясь о поднятую тьму.       Она пытается в каждое утро , норовит понять эту чуднýю связь, разделённую между ними. Сколь бы то ни претило, Старкова глубоко чувствует эти нити, растянутые между ней и Дарклингом, но Адриан? То не назовёшь и близостью вовсе, одна лишь бездонная пропасть, в которой не отыскать дельного. Но прежде, чем рутина успевает её утянуть, девушка пытается вновь – находит связующие, закрывает и открывает глаза до тех пор, пока не находит себя в кресле в кабинете Николая, где ребёнок рассиживается за её столом в приёмной царя. И сколь он удивлён её видеть... Алина успевает малое, когда мрак выбрасывает её в каюту. Способная ученица. И учится быстро.       В одну из подобных ночей они уже, идя по воде, близятся к берегам Нового Зема. Не имея сил сомкнуть глаз, Старкова норовит бросить разрез. Один, другой, третий... И пусть их занятие давно окончено, девушка чувствует, как он наблюдает за ней, присматривается. Его плечи не отяжеляет кафтан, когда Дарклинг отводит её на простор главной палубы. Он не молвит без толку, и до того Алина никогда не слышит историй о том, откуда заклинатель подчерпнул то или иное знание. Но в данный час, стоит под его рукой свиться теням, мужчина упоминает племя шквальных, проживавшее в северной часть Блуждающего острова. Поток силы легко различим под его рукой в свете ночных ламп, он искусно изгибается, когда Дарклинг очерчивает рукой полукруг, делая шаг в сторону. С трудом удаётся поверить, что он способен так двигаться. Плавно сменяя руки, аккуратно переставляя тяжёлые сильные ноги и сводя обе ладони к себе, в чём тени становятся ярче, обращаясь дугами и кольцами, следующими за руками.... Заклинателя. «Заклинать». Утраченное понятие за тяжестью войны. Сила есть искусство и мастерство гришей. И пожалуй, справедливо сказать, что в ту ночь Старкова впервые видит, как некто заклинает. Тени у рук скользят за направлением пальцев. Наклоняясь, Дарклинг ведёт их близ дерева палубы и вновь возносит над головой. Тьма не просто вьётся вокруг него, она растёт, заключённая в единый поток. И когда её мастер на выпадающий шаг неспешно вскидывает руку, по округе проносятся переливы грохота, тьма застывает над творцом в неисполненном разрезе. Он позволяет ей распасться, затапливая всю палубу и пугая гришей, сбежавшихся на грохот. Две незнающие покоя вечности определённо расщепят судно прежде, чем оно вернётся в Равку. И они не откупятся от Николая на этом веку. Когда Алина пробует шаг, обнаруживается, что у каждого движения есть порядок. «Заново» звучит с уст Дарклинга всякий раз, стоит ей оступиться или неправильно вознести руку. Но со временем через пелену ненависти заклинательница понимает природу всей радикальности чужого подхода. Свет не похож в своей природе на тени. Он не растягивается и лучи легко ломаются, разбивая свечение. Но как только девушка поворачивается в правильную сторону и ведёт рукой над головой, она чувствует, как поток силы переливается из ладони в другую и несётся дальше. Эта техника не терпит порывов. Солнце разливается под кончиками пальцев и обвивает тело. Голову кружит от упоительного чувства. – Не боишься, что ноги тебе отдавлю? – слова полнятся не угрозой – обещанием, когда Дарклинг встаёт к ней спиной. Собственная грудь часто вздымается. И хочется узнать предел его недовольства, если она будет ошибаться вновь и вновь, чтобы они оба начинали заново.       Алине нравится это. Заклинать. Находиться в море, где не существует воин и вражды, где все равны пред одной стихией. И трепетно видеть, как руки являют живые образы сил. Солнце проносится под тенью, когда они обходят друг друга, встречаются лицом к лицу и делают шаг в сторону вновь, сводя руки. Это походит на нехитрый танец. Подлинная пляска, в которой люди не вознесут похвалы гришам, они залюбуются светом и мраком, что растут подле рук и переливаются. Они встречаются с Дарклингом спиной, закольцованные двумя могуществами. Его природа усилителя никогда не подпускает девушку близко, точно кусается и дыбится, стоит протянуть руку, И всё равно ей одной принадлежит, повязанная вместе с оборванной жизнью мужчины. Но в мгновение, когда они ступают по палубе, походя на зеркальные подобия друг друга, Старкова не чувствует в нём надобности. Точно разум заволакивает бесконечный покой там, где день и ночь уравновешены в своих мерах. Ощутимая тяжесть держится в руке, настолько поток этой силы тяжёл, но Алина призывает её всю. Она не вкладывает в замах вес тела или мнимый удар. С грохотом бурь небо среди ночи раскалывается надвое, рассечённое по сторонам светом и тенью. На одной распускается день, на другой меркнут звёзды. Девушка воодушевлённо охает и хлопает в ладоши, собственная кожа переливается тёплым сиянием. Она вдруг оборачивается на Дарклинга. Значит, достойный учитель. Кварц его глаз мерцает подобно звёздам на небосводе, или это собственное солнце отражается в его глазах? Хотела бы Старкова знать, о чём он думает, рассматривая её. Напуган ли или горд? Правда, выучен урок, ей стоит бояться собственных желаний. – Так ты разучил свой первый? – вопрос слетает с языка в пьянящем чувстве, но улыбка немногим меркнет. И почему то вовсе может быть ей интересно? Легко заметить, как лицо Дарклинга мрачнеет, а голова чуть дёргается в сторону, точно он желает взглянуть за борт. Последние слова звучат по-прежнему ясно, пусть и Алина уже не видит чужих глаз. – На каждую руку свой подход.

•

      Корабль достигает берегов Нового Зема, и им приходится подняться выше, чтобы в дневное время не являть земенцам небесные чудеса судостроения. Алина с теплом на сердце рассматривает крошечные крыши домиков и очертания городов западного государства. Времена, когда они с Малом здесь жили и работали, кажутся смутно далёкими. Место, в которое их ведёт Дарклинг, не отмечено на карте, и они ориентируются по рисункам местности. Вернее, Старкова их направляет, работая с рукописными картами, чтобы найти им достойное место для высадки глубоко на юго-западе страны. Местность здесь занимают сухие поля, пустоши и несерьёзные восходы скал, чему предшествует сеть бескрайних плантаций и урожайных полей. Приличной реки не найдётся. Но им обещают глубокие водные залежи. Вскоре на горизонте показывается тянущийся вперёд зелёный остров, что огибает скалистый провал в земле с водой настолько чистой, что гладь напоминает зеркало. Точно оазис посреди пустыни. – И чего его величество велел нам разодеться? – произносит с долей почтенного укора Тамара. И что причина возмущений, если Алина не сомневается, она не станет менять свои полные смертоносных орудий ремни на неудобные юбки.       Поднимаясь на палубу, девушка слышит их голос с берега, на который перекинули мостик. Ни Назяленская, ни Старкова не ведают природу столь специфичного указания Николая, но они не возражают до тех пор, пока одежды приобретены на его монеты. Может, пред кем бы то ни было, Ланцов желает обречь Дарклинг выглядеть неизбежно плохо среди прекрасных дам. Стоя на берегу, Надя неудержимо крутится в своём голубом платье с серебристыми завитками, что идёт её светлым волосам. Тамара ремням не изменяет, но сетует на белые рукава рубахи, одетой под оливкового цвета жилет. А Зоя поправляет воротничок – верхняя часть её одежд сияет цветом изумрудов и походит на кафтан гришей, но за вырезом пышного низа кроются светлые кружева юбки. В это время года земли Нового Зема встречают их тяжёлой душной жарой и палящим солнцем, что властвует на открытых просторах, так что шея мгновенно покрывается капельками пота.       Глубоко выдыхая, Алина придерживает тяжёлую юбку, делая шаг на мостик и стараясь с него не свалиться. Ей хочется верить, в подобных одеждах хотя бы не будет нестерпимо жарко. Николай любит яркие вещи, привлекающие внимание, и возраст в этом его вкус не умоляет. Юбку заклинательницы составляет плотный золотой материал, отчего первое время ей кажется, что она похожа на колокольчик. Но поверх следом ложится синяя прозрачная ткань, подол которой расшит драгоценными камнями. Материал полнится резьбой, отчего золото рисует на её одеждах солнца. Верхняя часть соткана из атласной ткани и плотно лежит по рукам и груди, застёгиваясь на спине бесконечным черёдом пуговичек, которые Старкова чуть не оторвала, невоодушевлённая перспективой испортить дорогие изделия в жаркий день. Они не идут в поселения, отчего Алина не стремится скрыть свои белые волосы и убирает их наверх, подкалывая золотыми шпильками, таящими крохотные сапфиры. Тамара подаёт своей святой руку, чтобы помочь сойти на камни берега. Надя высоко восторгается, не переставая рассматривать подругу. Известно, что видят за красивыми одеждами. Она выглядит юной. Живой. Сияющей. Щёки румяны, а под белым веером ресниц тёплые глаза блестят ярче. – Образ лунной девы тебе подходит больше, чем умирающей, Старкова, – замечает Назяленская. Её чёрные кудри покоятся сзади На мгновение кажется, будто они вновь вместе стоят посреди ночи – более десяти лет назад, юные и несломленные, готовые вести борьбу за Равку. Правда, за спиной не находится Адрика. Он с другими шквальными отправился в ближайшее поселение. – Я обязательно постараюсь умирать поменьше, Зоя. – У тебя найдётся возможность попрактиковать это умение, – выговаривает Назяленская сквозь зубы, смотря Алине за плечо.       Правду говорят, природа наделяет свои прекраснейшие творения самым страшным ядом. Дарклинг выглядит... Уникально. Страшна истина, что он не обделён красотой, что притягивает к нему взгляд глаз. Но война не нуждается в изяществе, отчего девушка не припомнит времён, в которые заклинатель желал бы указать на живое торжество пальцем. Его лицо привычно ухоженно и подставлено дневному солнцу, волосы уложены назад. На плечах мужчины лежит бархатный мундир с тяжёлыми пуговицами, ткань и воротник вещи оторочены золотыми нитями. Под одеждами легко подметить жилет, туго сидящий по груди и поясу. На пальцах поигрывает блеском пара перстней. Алина может представить, как его поставу пересекает генеральская лента с чередой наград за выигранные сражения. Но они не стоят в Большом дворце, и солнце Нового Зема скоро Дарклинга изжарит в подобных одеждах. Нетрудно догадаться, разодеться было его идеей. – И чего ради всё торжество? – настойчиво вопрошает Тамара, когда они подходят к началу леса. Плечи Старковой дрожат, это место не выглядит естественным, будто некто возвёл его на угодном месте. – Госпожа дома любит красивые вещи, – безразлично звучит в тишине зелёного крова. Значит, госпожа.       Алина идёт под руку с Зоей, некоторое время они двигаются по границе, пока не заходят внутрь, ступая на выложенную камнем аккуратную дорожку. Прохлада леса ложится на плечи, обрекая осмотреться и тихо хмыкнуть. Он будто неживой. Излишне чистый, идеальный, правильный... Птицы не поют, по земле не пробегают зверьки. Природа такой не бывает, она всё создаёт полным уникальности, в чём люди различают пороки и недостатки. С высоких ветвей и пышных шапок деревьев свисают причудливые растения, к которым хочется протянуть руку. С трудом удаётся сдержать восхищение, стоит объятиям леса отпустить их к сказочному простору. Точно чудо. Дорожка пред ними расходится сетью тропинок, делящей необъятный сад, что полнится множеством цветов, не всем из которых девушка знает названия. Роз... Роз особенно много. Тех, что выкрашены в цвета, которые природа неспособна рождать. Вдалеке по сторонам от сада возвышаются живые изгороди, где-то журчит вода. Над лепестками растений летают пчёлы. Их настолько много, что переменчивое жужжание походит на разговор. Ко всему тянется рука. И запах... Запах настолько привлекательный – сладкий, что с трудом удаётся поверить, что цветы способны источать подобную лакомую смесь ароматов. Особняк из светлого камня походит на игрушечный, его окна исполнены в форме шестиугольников, а основание затянуто тёмно-зелёным растением, на котором легко приметить шипы.       Дарклинг восторженным красотой не выглядит, и его указания сбивают с ног. Ничего не пить, не есть. Если предлагают, соглашаться, но к губам не подносить. Не прикасаться, не нюхать, остерегаться насекомых и не оставаться в одиночестве. Зое определённо не приходится по душе, что он смеет раздавать приказы, но видится отчётливо, она представшему благу не доверяет в схожей мере. Она просит Тамару и Надю остаться на улице пред тем, как они входят под своды дома. Звонкие шаги ударяются о стены. Алина хмыкает, рассматривая рисунок пчелиных сот, что венчает плитку полов. Правда есть в том, что ни у кого здесь не найдётся и золотой монеты в кармане. От девушки не ускользает то, как ещё задолго до входа в дом, мужчина застёгивает все пуговицы мундира. Нестерпимо хочется знать, что он задумал. – Славно знать, что стараниями стольких рук, мне доведётся тебя увидеть на этом столетии, – головы стремительно поворачиваются к лестницам встретившего их зала. В своих изгибах те походят на каменные мостики, раскинутые по двум сторонам. Одно слово оседает на языке. «Столетии». Старкова держится за руку Зои, рассматривая высокую девушку, чьи волосы походят на струящиеся золотые нити. Материал платья точно соткан из живых лепестков роз, цвету которых не удаётся придумать название. Рубиновый то? Или кровавый алый... – Лизавета, – Алина не стремится узнать, видит ли шквальная, но легко заметить, как в Дарклинге нечто меняется. Она никогда не станет верить его лёгкой влекущей улыбке, но то, как он закладывает руку за спину и с некоторым чувством тянет звуки, вызывает подлинное недоумение. И пока Старкова теряется в ворохе вопросов, заставляя себе смотреть, как заклинатель подаёт незнакомой девушке руку, в тонкой манере касаясь губами её ладони, Назяленская заурядно отворачивается. Найдутся причины завидовать её терпению. – Мой старый друг, – слушая опасные нотки чужого голоса, Алина велит себе не обращать внимания и не внимать всей усладе встречи. Но выходит редкостно скверно. Что-то в этой картине колет её изнутри. Стоит утвердить, речь и постава Дарклинга меняются мало, и едва ли он теряет в смертоносном облике, но от взгляда не ускользают его пальцы, оглаживающие кожу девушки. Блеск её глаз, что становятся темнее от предстающего живого образа ночи. – Достаточно старый, – приговаривает тихо Зоя, так чтобы лишь её спутница услышала.       И как Дарклинг их представляет? Назяленской стоит довольствоваться с того, что на её плечи возлагается им утерянный титул, но она этому не доверяет. С трудом удаётся удержаться от едкого слова в том, с каким выражением заклинатель представляет Софию своей фамилией. Взгляд «Лизаветы» задерживается на её волосах, пусть и подлинного имени не произносят. Если Алина не ошибается в том, кто есть эта девушка, маленькой лжи мужчины должно её оскорбить. Потому что нет воли, от которой древняя женщина могла бы не знать, кто есть беловолосая девчонка напротив. Пока их ведут по продолжительному коридору, что встречает прохладой, Зоя норовит возмутиться, что Дарклинг дурит очередную несчастную душу, но Старкова тянет её за рукав, чтобы говорить тихо. – Она святая. – Она кто? – бесцветно проговаривает шквальная. – Посмотри вокруг, я думаю, что она – Санкта-Елизавета Роз.       Их проводят в невиданной красоты зал, стены которого инкрустированы искрящимся янтарём, каминная полка усыпана рисунком роз, а ножки длинного стола полнятся резьбой, походящей на лепестки растений. Пчёлы, соты... Алина сомневается, что у святых бывают преданные подражатели. Стоит помянуть Апрата добрым словом от благодарности за полезную книжку. Зоя ходит с двумя живыми мучениками под руку, так почему и это не может правдой? Но тогда это делает госпожу дома старше четырёхсот лет. Думается, не стоит удивляться молчаливым служанкам в похожих друг на друга платьицах и платках – те подают вино и тёмную сладость, похожую на шоколад. Девушка под лезвием орудия не стала бы к сладостям прикасаться. – Поговаривают, ты ходишь с ребёнком, – час минует, в то время они сидят за столом. Зоя кажется привычной к тому, чтобы вести пустые речи после множества переговоров во главе с Николаем. Старкова поигрывает вином в бокале со стальной ножкой, выкованной в форме лозы. Кажется, предположение шквальной, что нашлась матушка чудо-ребёнка у них при дворцах, ныне звонко разбивается. Вот и правильно. – И кто же болтает? – Алина не упускает то, как губы Дарклинга становятся темнее от испитого вина. Ему, значит, травить себя можно. – Магда никогда не умела держать язык за зубами. – Елизавета, Магда, Урсула.., – выговаривает Зоя раньше, чем её спутница намеревается спросить, и припоминает имя, что звучит в разговоре пред тем. Это ощущается странно. Как образ высокого – святости и мученичества, разрушается всё хлеще. Может, нынешняя генерал Второй армии не верует, но Старкова чувствует сожаление к её речи. К знанию о том, что молитвы равкианцев никогда не будут услышаны. И даже о благополучии их душ никто никогда не позаботится. – Чью ещё историю из книжки помянут в этих стенах? – Ты, девочка, живёшь при двух святых. Скажи мне, их истории в ваших религиозных писаниях описаны правдиво? – Алина почти морщит губы от того, как Елизавета на них смотрит. Будто они двое – смертные девчонки, что не стоят её внимания. Вот народу и церковное благо, от которого хочется сжаться. – Наше мученичество трактуют, как вам вздумается, а после вы смеете возмущаться, что мы желаем угодной нам жизни, – и есть нужда взглянуть на Дарклинга. Ждать от него поддержки не приходится, в неестественных глазах, пожалуй, найдётся одно неодобрение чужой глупости. – И как же ваша связана с юрдой? – вопрошает Назяленская, впервые звуча заинтересованно. Есть нужда, придержать её за руку, сказать, что о подобные шипы можно легко пораниться. Но и само присутствие Зои остро не меньше, а ответ на её вопрос в полной мере зауряден. Могущество Елизаветы велико в работе растениями, и её контроль над плантациями юрды позволяет земенцам собирать в три раза больше качественного урожая. Не хочется думать, какой кризис на рынке и провал в экономике Нового Зема она способна устроить, если вздумается. – У меня есть для тебя подарок.       Рука изящно проскальзывает по спине Дарклинга, когда Елизавета отходит к прозрачным створкам шкафов за их спинами. Едва ли кто-то рассматривал их содержимое. С трудом удаётся разобрать, чего тон слаще – чужой речи или вина, что тягуче плещется в бокале. Прямо указано – не пить. Но сколь бы не забавляло это полное приторности представление, девушка скоро предпочтёт испить из чаши яд, чем продолжит смотреть. И пред тем, несомненно, вольёт отраву в глотку поднявшегося со стула Дарклинга, чтобы прихватить его с собой. Из-под его мундира выглядывают рукава рубашки, отяжелённые необычными запонками. В глаза бросается знакомое солнце медальона, что золотом играет на чёрной ткани. Негодование от этого скверного знания, что он переделал украшение под себя, пожалуй, сравнится с величиной Истиноморя. И неужели велел изготовить второе солнце? Нос морщится от скрипа металла о стекло, но уже в следующий миг предмет падает в руки Еретика, мгновенно вознесённый пред ликом, чтобы рассмотреть его в лучах солнца. Губы мужчины растягиваются в улыбке. Холод Каньона охватывает тело, когда, мажа мимо стали гришей, Алина напарывается на взгляд Дарклинга. – Занятная вещь, – выговаривает он, прокручивая в ладони кинжал, что должен покоиться в его сердце. Старкова доподлинно узнаёт этот нож, что принадлежал Тамаре, и должен был навсегда оборвать одну жизнь. Правда, нутро сжимается от того, что лезвие очищено. На нём нет ни капли крови. Назяленская, видится, лучше своей спутницы догадывается, почему предмет хранится в этих стенах. – Так это была ты..! – Это была я, – тянет Елизавета. Пожалуй, сол-святой за этим столом должно быть особенно тошно от сотворённого чужими руками и того, как сильно, видится, Дарклинга это забавляет. Но шторма уже ничего не исправят. А Равка всё ещё нуждается в юрде. – Сядь, Зоя, – просит её Алина. Несмотря на все шквальные всполохи, госпожу дома это лишь потешает. Они древние. Не стоит тратить свой гнев на то, что способно только поцарапать чужие стены. С Еретика сочтётся, но не на этой земле. – Ах, эта юная несчастная святая... Жаль, я так и не была удостоена часом с ней встретиться, – приходится нервно сглотнуть вино. Им с Дарклингом разливали с одного кувшина. Губы едва не кривятся от крепости и непривычной сладости напитка. Под строй чужих слов Дарклинг высится сбоку, протягивая ей кинжал рукоятью вперёд. Старкова может спиной чувствовать, как его колет факт её ослушания. – Осторожно, Елизавета, – речь мужчины звучит обжигающе холодной под стать ножу, ложащемуся в руку. Эта вещь стоит излишне многого. – Цветам вредно палящее солнце. – Они и ночью не растут, – святая роз выразительно вскидывает голову, но от Алины не ускользает, как она на неё смотрит. – Но не умирают.       Цена юрды – не их забота, от того Зоя с Алиной предпочитают покинуть зал, послушав рассказы о пустующих школах на далёком западе Нового Зема. Она помнит, как их здесь кличут. Зовы. И слова о том, что школы пустуют, приводят всё живое внутри в ужас. Пусть и не уточняют наверняка, были ли дома сожжены или разграблены, находили ли тела или раненных. Но девушка хорошо помнит выражение лика Дарклинга в тех словах. Необременённое. И знает наверняка, что-то в этой картине не ладится. Старкова просит шквальную забрать с собой оружие на улицу, может, даже приберечь у Тамары. Ей необходимо найти неприметное место, чтобы сесть. Не зря Алине изначально кажется, что это место ненастоящее, точно вырезанное из воска. Оно создано руками, возведено крепостью посреди пустыни. В пустующих коридорах обнаруживаются белые кресла на причудливых ножках, и девушка вынуждена в одно из них сесть, когда лоб заходится испариной, а дыхание становится горячим. Она не чувствует крепость вина, не думает и, что умирает. Это другое. Всё тело покалывает, а в животе собирается истома.       Забава то или пакость, но Елизавета не пытается их убить, но опоить одну неприкаянную душу выходит славно. Собственная юбка велика, от того Старкова дозволяет себе забраться на кресло с коленями, закрывая глаза. Сердце бьётся загнанно, а кожа норовит воспламениться от прикосновений. Алина думает, он ей не дозволит. Но нить под пальцами дрожит, точно натянутая в полную меру. Разум возвращает её в покинутый зал, и она старается подобраться как можно ближе к Дарклингу, чтобы картина приобрела должную полноту. Чувствует ли он то же от распитого вина? Легко отметить, как его кожа блестит. Но она приходит сюда, чтобы посмотреть на цену. Чтобы знать. И сама не различает, отчего сознание полнится непринятием. Таинство закрытых дверей – отвращающая истина того, чему должно быть дороже золота и драгоценных камней. Чужая рука, соскальзывающая на широкую грудь с сильного, увенчанного чёрным бархатом плеча. Нежность движения и ласка утончённых пальцев, что походит на игру необыкновенной красоты лепестков, чья хрупкость таит за собой шипы. Речи и улыбки полные сладострастия, что не отягощены чужим присутствием. Карминовый рисунок, оставленный на их губах вином, которое велели не подносить к устам. И ясный кварц глаз, не уступающий самим звёздам в своём блеске. Алина качает головой. Дарклинг смотрит выше плеча Елизаветы, испытывая его святую губительную взглядом. Низким. Порочным. Отчего-то девушка может утвердить, что её одежды кажутся ему лишёнными всякого вкуса. Но он на них и не смотрит. Лишь на неё. Хочется наречь, вино причина его затейливой улыбки и манящих глаз. – Скажи ей, – напомнено ему словами одной непокорной святой. С издёвкой, с той же мерой, с которой он истязал её в обществе Мала. – Скажи ей, что твой взгляд обращён ко мне.       Но Старкова закрывает глаза вновь раньше, чем может насладиться размахом своей маленькой выходки. Дарклингу должно знать, что большее, чем она его когда-либо удостоит, это безразличие за все его изувеченные истины и понятия. И она не станет наблюдать, как его голова склоняется к другой женщине, желал ли он ей нечто нашептать или поцеловать.       Легко услышать, как за пределами особняка – в лесу, гуляют хлёсткие ветра. Алина надеется, если она будет ходить, действие вина спадёт скорее, лёгкость шага её пугает. От распаляющего чувства, что жаром оседает на губах и стягивается в теле, подлинно дурно, а щёки, нет сомнений, в нездоровой мере красны. И куда от него деться... На чужой дом постепенно опускается вечер, а солнце меркнет, оставляя простор тёплым сумеркам. Смех Нади слышится вдалеке, пока теряя счёт времени, Старкова прогуливается под живыми арками. Рассматривает, как нити зелени сплетаются в неестественные формы, а кристально чистые ручейки воды бегут по желобкам, разделяющим сады на соты. На дальнем дворе отмечается фонтан, в вечер его вода кажется почти чёрной, но Алину привлекает иное... Вода ли? Она не звучит, точно жидкость густа подобно дёгтю. Нога ступает с дорожки на то, что походит на зелёную тропу, но шаг мгновенно проваливается под прохладную подушку растения, и девушке чудится, она слышит скрип кожи сапожек и приказывает себе стоять на месте. Дёрнуть выходит скверно, шипы мгновенно ранят кожу ступней. Какова их величина и острота, если даже обувь от тех не защищает? Старкова лишь раздосадовано шипит на саму себя за глупость. И почти дёргает сильнее, когда кто-то берёт её за плечо. – Не стоит, – произносит Елизавета степенно. Слышится в том нечто угрожающее. Её тёмный взгляд вдруг падает Алине под ноги. – Они похожи на нас... Чрезвычайно любят ласку. – И что мне теперь – шептать утешительные слова над травой? – дерзость святую роз, думается, не впечатляет. Славное выдастся завершение дня, если сол-госпожу оставят стоять здесь. Но Елизавета делает шаг назад, не отпуская её руку. – Медленно. И степенно, – указывает она ей, как поднимать ноги. Старкова едва не оступается, вновь вставая на дорожку, но выказать боль себе не позволяет. Лишь складывает руки на пояс одежд, недовольно обнаруживая, что при ней нет ни меча, ни кинжалов. Главное оружие уже разлито по крови, и не стоит о том переживать. Заклинательница не стремится доверять людям, что столетиями водят союзы с Дарклингом. Ступать до искр в глазах трудно. – И чего в это время стоит место девушки у равкианской власти? – высоко спрашивает Елизавета, ведя свою гостью дорожкой вокруг. Её высокая изящная фигура идёт в этих местах властно. Алина не желает уделять внимание оставленному в её словах намёку, но и молчать не станет. Место Софии Морозовой стоило ей дорого и выковано на крови и слезах. – Труда. Как и место любого крестьянина или добротного царя, – улыбка святой роз не прельщает нисколько, точно она может потешаться над её юношеской глупостью и наивностью. Но не одна она умеет задавать коварные вопросы. – Каким он был? Когда вы познакомились. – Я знала некоторые из его жизней. Впервые мы встретились, когда я была юна и состояла в только зарождавшейся Второй армии, – Старкова мгновение смотрит на собеседницу с подлинным удивлением. Представить то удаётся с трудом. Но история начинается до позабытой боли в плече знакомо. – И идеализм, надменность, редкая красота, даже тщеславие всегда оставались при нём с тех пор. Дарклинг тогда только начинал служить равкианским королям после сотворения Каньона, и он чувствовал во мне большую силу, которая непременно его влекла. – Будь мы знакомы тогда, я бы нарекла бежать, – Алина в простой манере хмыкает. Сколько же есть таких историй? Но Елизавета на секунду останавливается, её смех забирается под кожу. – Бежать от мужчины, который волен дать тебе власть и силу? Я не была настолько глупа, – губы норовят скривиться. Будто Старкова не знает, чем манят руки Еретика. – Что проку от моих растущих умений, если их некуда было применить в полной мере? Я хочу свободы. Какой в моём могуществе смысл без почитателей, без подданных? Я была лишь ведьмой в лесу или святой в храме, но я желала большего. И Дарклинга подобная страсть привлекает в любое время.       В то время они подходят к фонтану, монумент которого сзади закрыт тёрном с неприветливыми колючками. Алина до того не ошибается. Это не вода. Это мёд. И она едва не протягивает к нему руку. Она не сомневается в словах Елизаветы и с лёгкостью понимает причины, что до сих пор их связывают. Сол-святая всё ищет отличия, пытается понять, говорил ли заклинатель остальным все нашёптанные ей сокровенные слова и почему тянул руки после предательства и клинка, загнанного в сердце. Но ответ совсем прост. – Ты ошибаешься, – Елизавета чуть склоняет голову, должно чувствуя укор в словах, что звучат оскорблением. Алина закладывает руки за спину, зная, что вправе о том говорить. – Он может использовать эту страсть. Но Дарклинг не терпит «власть ради власти». И ему ненавистны представления. Наша сила не для восхищения зевак. Люди идут за его идеями и амбициями. Отчего им идти за тобой? – Думаешь, что знаешь его? – Знаю, – заклинательница не сомневается, что святой роз известно, кто она. Может, лунный образ её выдаёт. Может, о том поведал сам «старый друг». Но чего Старкова не понимает — почему Елизавета видит в ней угрозу. Это сражение было проиграно задолго до его начала. И не сражение вовсе. – Через шрамы на моём теле и укус монстра на плече. Через погибших союзников и разрушенный дом. Через тяжесть Тенистого каньона, обрушенного мне на плечи, и годы бессилия. Через войну и себя саму, – никто из них не двигается с места, когда её солнце заключает их обеих в свои объятия, разливаясь вокруг. Мёд вспыхивает янтарём. Жужжание пчёл вдруг становится ярче, точно они не терпят её силы. – Ты их ранишь! – провозглашает Елизавета, и когда солнце стихает, Алина различает за её спиной целые тёмные облака из насекомых. Старкова смотрит на неё с долей сожаления. Дарклинг обманывал многих. И девушка напротив желала быть обманутой. Возможно, её нужды даже более низки, чем все чужие нужды. Сол-святой взаправду нет дела, продолжит ли Елизавета обманываться и утешаться его вниманием, лелея мечты о безграничной власти, или трезво взглянет на истину. Она желает подобраться к Алине от одного лишь простого непонимания «что необычное таится в ней?». И то не сила. То изначальное виденье мира, что объединяет Дарклинга с Николаем, его сол-госпожой и даже Зоей, с Иваном и многими другими. С тысячами шедших за его зовом людей. И это немногое, но бесконечно значительное, что веками держит их со святой роз по разные стороны.

•

      Дерево корабля поскрипывает, пока судно несётся по ночному воздушному простору. Солнце явит первые лучи уже через час, но небо пред тем особенно тёмное, а звёзды ярки, точно тысяча дневных светил, что рассыпана по своду над их головами. Бóльшая часть команды откланялась ко сну ещё в первый час после того, как они поднялись с земли, но Алина не может сомкнуть глаз. Хочется верить, хитрость заключается в бездумно распитом вине, что ярким румянцем до сих пор лежит на щеках. Кроется в бессвязности движений, жаре дыхания и тёплом покалывании, рассыпанном по животу. Но истина таится в беспорядке мыслей и витиеватых дорожек, что строятся пред ногами. Ступни, истерзанные терньями и песком Нового Зема, кровоточат, отчего собственный шаг неказистый и болезненный. Девушка меняет бинты, а раны промыты, но думается, не взять с собой целителя было редкостно дурной затеей. Из-за удушающей жары она сменяет один верх одежд, перевязывая грудь хлопковой тканью и надевая поверх лёгкий чинный жилет, на спине которого вышит золотой орёл. Сполна непристойный вид для ночного часа. Стоит гулкому ветру пробраться к бокам и оголённым рукам, заклинательница впервые за долгий день довольствуется прохладой. У кармы паруса раздувает двойка шквальных, что путешествует с ними уже продолжительное время.       Палуба пустует, одни тросы и канаты стонут в вышине, заходясь тихим треском. Алина удерживает в обеих ладонях армейскую кружку с остывшим крепким чаем, горечь которого должна была перебить вкус вина на языке. Лампы вокруг погашены, чтобы не привлекать бодрствующий мнительный народ чужих земель. Юбку приходится придерживать, чтобы не споткнуться на ступеньках, среди тьмы подходя к носу корабля. Девушка не знает, заклинает ли сейчас Дарклинг, не чувствует скользкого грозящего холода его теней. Но под одним сиянием звёзд высокая фигура различима в одном блеске золота, что рисует его одежды и кольца. Сила внутри изворачивается и точно тянется к тому, чтобы озарить ночь. Не осаждай заклинательница тот порыв, нет сомнений, кончики пальцев вспыхнули бы тёплым свечением. В удивлении Алина невольно задерживается на одном месте, обнаруживая что спина мужчины непряма, как то бывает в обыкновение. Его локти лежат на перилах, а тело немногим направлено за борт. Взгляд обращён к близящимся впереди просторам Нового Зема, что нескоро обратятся в бескрайнее море. Дыхание сбивается, стоит выглянуть за судно, где на сухой земле не удаётся различить хотя бы огонька ночного костра. Вставая у бортика, девушка обнаруживает в одной из рук Дарклинга бокал для крепких напитков. – Ты поэтому не взял Адриана? – Старкова норовит молвить тише, так чтобы и своенравный ветер не смог унести её слова. Дарклинг услышит. Нити между ними натянуты с силой достойной того, если бы они оба пытались их оборвать. – Не желал, чтобы он видел, какой низости стоят многие твои нужды. – Дивно звать моими нуждами вашу потребность в юрде, – Алина непонимающе морщится от того, что чужой голос чуть хрипит, будто заклинатель мог его сорвать. И стелет так, будто он сам и все гриши не нуждаются в юрде! Нет желания представлять, что произойдёт, если парем угодит на язык Еретика. – У Адриана будет сполна лет, чтобы научится принимать неугодные решения, – он на мгновение подносит бокал к губам. – Решения, которые мы все принимаем. – Я бы не стала ублажать ни мужчину, ни женщину за пыльные ящики.       Надежда крепнет в том, что собственный голос не дрожит в оскорблении. Девушка беспорядочно покачивает кружку чая в руках, не спеша удостаивать Дарклинга взглядом. Это не ново. Никто не усомнится в том, что он пойдёт на любое ухищрение, пожертвует всяким, чтобы достичь собственной цели. Но собой? Кто-то наречёт, что Еретику не известно и малое о чужих страданиях. Но правда заключается в том, что со всей красотой лобызаний сегодняшнее представление в малой мере отличается от торговли собой. Разбираться в том, взаимно ли было желание Елизаветы, Алина не желает. Оказывается, у Дарклинга цель оправдывает средства, даже если речь идёт о нём самом. Нить между ними подёргивается, отчего заклинательница резче необходимого вскидывает голову. Взгляд немногим туманится под действием испитого вина. Язык путается от утапливающего чужого отвращения, но мужчина на неё не смотрит. Мгновение разум борется с ощущением, что на тело ложатся сотни рук, отчего Старкова нервно отпивает свой чай. Стоит думать, что хорошо... Пусть эти чувства его истязают, как истязали всех тех, кем он пожертвовал в угоду своим амбициям. Отчего же тогда тошно? – Я мог бы подумать, что твоя неприязнь личная, Алина, – сожаление плещется в том, что она с трудом различает очертания его лица. Но толику довольства слышит отчётливо. Неисправимый подлец. – Обойдётесь. – Тебе было бы легче, будь твоё воображение правдой? – вопрошает Дарклинг почти безмятежно. Но чудится в том доля нажима, точно живёт верная необходимость в том, чтобы услышать с её уст ответ.       Стоит сделать шаг назад, когда он поднимает руки с перил, прямя спину и высясь пред девушкой живым покровом ночи, но она остаётся стоять. Не будет времени, в которое Старкова ему уступит, пусть и нестерпимо влечёт неестественный блеск глаз. Будто он что-то может знать о всех её порочных мыслях и представлениях! Вопрос неудержимо сбивает с ног, так что на губах застывает тихое «что?». Ветер уносит их молчание, заклинатель делает щедрый глоток из своего бокала. Не веси меж ними мрак, и не будь её щёки до того красны, они заалели бы от сокровенности вопроса. Она не скажет ему «нет». Не станет тешить память о разделённом и всё представление о власти, которую тьма над ней имеет. Алина посмертно грешна за эти чувства, за безволие и предательство собственного тела. – Я привёз с собой несколько старых рукописей одного фабрикатора, в которых может крыться ответ к тому, как научить растения противостоять холоду, – выговаривает Дарклинг, голос его не таит и толики интереса, точно в подобном знании для него нет никакой ценности. – Вы зовёте его Феликс. – Святой Феликс Ветвистый? – уступая откровению, уточняет девушка. В подтверждении краткий кивок вторит её словам. – Вы были знакомы? – Нет, – хочется заприметить в чужом тоне усмешку, но её чрезвычайно тяжело спутать с тем, как ясный голос переменно падает в хрипе. Получается лишь склонить голову с вопрошающим интересом. Истинная нелепица. – Елизавета желает эти таинства уже не одно столетие, но я никогда не встречал их владельца. Мои фабрикаторы создали весьма достойную подделку. – Ты обманом откупился от неё?! – голос почти срывается на восклицание, но Старкова прикрывает рот ладонью, приглушая голос, чтобы не тревожить шквальных. – Недостаточно грязная цена для тебя, Алина? – Но я думала.., – слова застывают между ними, отчего клубится желание сбежать в простаивающую каюту, чтобы укрыться об путаницы мыслей. Дарклинга прельщает усложнять всякую надуманную другими мысль о себе. И стоит заклинательнице подумать, что она не ошибается в думе о нём, как та истина разбивается подобно стеклянной игрушке в неумелых руках. Девушка растерянно выдыхает. – Она кажется решительной и непоколебимой в том, чего ожидает от тебя. – Она знала, что ни в один из веков не получит желанное в то мгновение, когда ты ступила на её порог, – голос ночи звучит холодно. Далеко. Большего с её уст не изрекают.       Думается, все детали были рассчитаны. Елизавета думала, что ей известна о принципах и нравах Чёрного Еретика полная мера, но когда девчонка-предательница, вонзившая в его сердце клинок, вошла в стены её дома, представление о мужчине, способном провести её к власти, рухнуло. Она может знать Дарклинга столетия, но она не знала «его». Лишь многие из масок, приготовленных у мрака для этого мира. Стоит мужчине вновь вознести руку, чтобы сделать глоток, Алина выхватывает бокал из его ладони, нелепо вручая чай. И голову склонить себе не позволяет, чужие глаза рассматривают её пристально, стоит стеклу лечь на губы. Отходя к бортику, она почти заходится кашлем, нестерпимая крепость напитка щиплет язык, вязкостью оседая во рту и разливая по телу тепло. Не она одна пыталась перебить вкус вина. Голос Дарклинга не хрипит, он обжёг себе горло. Девушка привередливо ударяет его по руке, стоит попытаться у неё забрать бокал. Вот смеху наутро будет, если они оба упадут за борт. Яркая сладость ягодного вкуса расцветает на языке. Должно быть, в руке плещется одна из настоек. – И что дальше? – вопрос слетает с губ, стоит облокотиться на перила. Тяжесть оставляет ноги, отчего боль в израненных ступнях стихает. Заклинатель впору тому возвращается с палубы с пустеющими руками. Горький чай, значит, ему не приходится по вкусу. Точки звёзд на небе растягиваются, а сердце отчего-то ломко ударяется о грудь. И почему Старкова надеется, что ей ответят? – Николай получит свою юрду, даже без Кювея Давид доработает формулу. Вторая армия в надёжных руках... – Ты правда считаешь, что эти войны велись бы столетия, если бы всё решалось партией порошка? – Алина не чувствует тяжесть его тела за спиной. Но чудится томительная ласка в голосе, льнущем к ушам. А может, она лишь разучилась различать смертоносные тени, что таятся у её плеч, грозя впиться в шею. Или живая тьма вовсе не кроется рядом, и один ветер ласкает нагую кожу рук. После этой ночи обратного пути не будет. И сделать первый шаг тяжело в полной мере. – Я считаю, ты во дворце не для того, чтобы заниматься благотворительностью, – большой глупостью будет в то верить. Но когда Дарклинг долгие мгновения молчит, в том остаётся одно вольное желание развернуться, чтобы уйти. Девушка едва не глотает воздух, стоит его ладони сомкнуться на запястье, вновь обращая к себе. Она почти роняет бокал, звучно шипя и не поспевая за ногами. Сила внутри рвётся и поёт, отзываясь на тяжесть руки. – Мы покинем Ос-Альту после возвращения, – испитая крепость напитков рассеивается в теле с силой того, как Старкова выдёргивает руку из его хватки. Не минуло ни месяца, они уже стоят под дверьми обещаний, что он увезёт Адриана. Но не внимая оглушающему стуку сердца, Алина без труда разбирает, в чужом тоне не звучит и доли угроз. Её вопрос верен в том, что нет более известных причин, чтобы задерживаться в обители монархов. И даже если Николай не намерен отпускать, его разжалованный генерал не станет спрашивать разрешения. – В союзе или нет, но ты поймёшь, что на этой войне нет хороших сторон. – О, неужели, – девушка, думается, ныне подходит на вздыбленную кошку. Редкую долю раз она верит, что может подобраться ближе, спросить больше, уколоть глубже и вцепиться в протянутую руку крепче, но ледяное пламя её неустанно обжигает. Голос срывается. Сожалением полнится знание, что даже не будь в её руке бокала, в руках не найдётся силы, чтобы со всем желанием встряхнуть Дарклинга. – И какую ложь ты выдумаешь на этот раз?! Что, может быть, Николай пойдёт разрушать собственные города? Прикажет убивать гришей? Отдаст кого-то из нас во власть извращённого мужчины? Что хоть на единое мгновение заставит меня думать, что ты лучше его?! – указывая на грудь, отчего бархат щекочет её пальцы, Старкова с трудом подавляет порыв сжаться, когда он вдруг склоняется к плечу, разрезая все её рвения стойким шёпотом. – В этом мой секрет, Алина, – голос ночи обволакивает её со всех сторон, словно сами тени вокруг поют. – Я здесь не для того, чтобы скупиться на силу, когда обстоятельства её требуют. Я принимаю меры, которых другие побоятся. И не стремлюсь попусту выглядеть в глазах других лучше. Может ли твой мальчишка Ланцовых сказать то же? – Народу нравится Николай. – Скажи, маленькая мученица, сколько гришей наш суд казнил после Гражданской войны? – неожиданно вопрошает Дарклинг, точно и не придавая значения её словам. – Они были предателями.., – собственный голос проваливается. Девушка может видеть, как пытливо – с издёвкой, заклинатель поднимает брови, когда она попадается в эту нехитрую ловушку. Речь не стихает, точно задавливая её своей тяжестью. – И говорил ли тебе когда-нибудь щенок, что после стольких лет порознь Западная Равка планировала восстание, и вы разменяли одну Гражданскую войну на другую? – он бессовестно изымает у неё бокал, и Старкова желает возразить. Наречь, что лжёт, и даже слова те звучат нескладно.       У нечеловека напротив всегда найдутся причины, и он не ищет в них искупления. Погибли бы те же жители Новокрибирска в другой бойне? Расскажут ли о том когда-нибудь на уроках истории и упомянут ли на государственных собраниях? Подтвердит ли Николай слова своего врага, если сама советница его спросит? Все стремятся заручиться её – сол-спасительницы союзничеством, но Дарклинг считает ей наречено править, дана сила остепенять все его порывы и сдерживать решения, которые она посчитает неугодными. Корона не для тех, кого желают сделать рабыней собственных амбиций. И заклинатель неглуп, чтобы обманываться идеей её покорности. Алина знает, какова война с ним. Беспощадная, пламенная, уничтожающая всё на своём пути, и таков будет исход, избери она сторону Николая в восстании. Останутся они вдвоём, истекающие кровью, желающие друг друга истязать на пепелище целого мира, пока усеянная смертью земля не обратится в ничто. Но стоя в ту ночь под небосводом, по которому катится двойка звёзд, заклинательница солнца впервые допускает мысль, что она могла бы. Могла бы сдерживать сам мрак, занимая его сторону и усмиряя рьяные тени. Дивный союз. Построенный на костях, крови и бесконечности противостояние. Но не таков ли первый ход? Стоит помнить, любого мужчину можно одурачить. И напротив тоже — лишь мужчина. – Ты вольна поехать с нами, моя Алина, – нежданно молвит Дарклинг, и несмотря на то, что ныне его спина прижимается к бортику, а он сам выступает на почтительном расстоянии. Старкова может чувствовать всю эту проклятую властность его взгляда, изучающего упрямицу, что норовит оцарапать его протянутые руки. – Какая щедрость, – слова причудливо вязнут на языке. Выговорить бы то со всем отчуждением, со всей ненавистью и подлинной неприязнью. Да выходит на редкость скверно. Адриан возжелает, чтобы она согласилась. Николай укажет не отказываться – заиметь преимущество. Но в этот час утешает лишь мысль, что куда бы не ступила нога Еретика, ей подвластно их с сыном найти. Заместо ответа, девушка ступает ближе, бесстыдно кладя ладони на бархат его мундира. И даже сам Дарклинг, чудится, озадачен её жестом, отчего все мышцы крепкого тела поджимаются, когда рука ложится поверх его сердца – поверх раны и шрама, что никогда не заживёт. И точно воистину проверяет, как далеко он позволит ей зайти, укоряя словами. – Поехать как кто? Как пленница? Как... – Как заклинательница солнца, как мать своего дитя, – руки замирают под сильной грудью мужчины, так что перебирая пальцами золотое шитьё и россыпь бусин, она может чувствовать, как ремешки внутренней жилетки туго рисуют его пояс. Старкова думает, ей не хватает этого. Адриан не зовёт её матерью, и стоит ли дивиться, что мерзавец легко обнаруживает эту слабость. Они мертвы для мира, и он предлагает ей воскреснуть. Восстать. – Как моя королева. – Что же мы тогда за правители без королевства? – безутешно вздыхая и не обнаруживая никаких внутренних кармашков, будто они могли там быть, Алина прихватывает на мгновения рукава заклинателя, щёлкая запонками и цепляя их к лацкану своей жилетки. Она ему не дарила медальон. – Увидишь. – Вино не пришлось по вкусу? – припоминая приём чужого особняка, девушка щёлкает по ножке чужого бокала, норовя расплескать капли напитка в бокале. И сколь же ей нравится испытывать всё его хвалёное терпение и не имеющую границ выдержку. – Что это за отрава была такая... Я рассчитывала на яд в бокале. – И поэтому пила его столь остервенело? – ясность голоса скользит вокруг, будто норовит свиться вокруг шеи и осесть пыткой множество смутных вопросов, когда Дарклинг неспешно обходит свою упрямую собеседницу. Волосы падают за спину, стоит его пальцам скользнуть по плечу, а после предложить бокал. Или предложить испить с его руки. Будто он смотрел, сколько она пила! – Надеялась, раз нам разливали с одного кувшина, замучить тебя после смерти, – Алина не позволяет себя опоить, но держа за руку, подносит напиток к губам, позволяя глотку настойки стечь ей на язык и губы. О, она не сомневается, сколь его прельщает предстающая картина. Но в этой игре хороши двое. Правда, стоит попытаться хорошенько пнуть мужчину ногой, как он несильно надавливает на её плечо, заставляя крепче схватиться за руку и налететь спиной на его грудь от чувства падения. – Теперь ты смущена, Алина, – ложащийся на ухо жар чужого дыхания густой волной пробегает по телу. Заклинатель её даже не держит, она одна вцепляется в плотный рукав чужих одежд, едва не обрекая выронить бокал. Вставай да иди, потерянная девочка. – Что ты думаешь о нём? – О вине? – от неожиданности вопроса, девушка выпрямляется по чужой груди, но вес на истерзанные ноги не переносит, пусть хоть в чём-то высокая фигура за спиной будет полезной. Она надеется от подобной близости, неприятный скользкий жар завладеет телом, но в обществе Дарклинга властвует дивная прохлада, точно любое тепло меркнет во власти ночи. – Слишком сладкое... И крепкое. – Оно было открыто под мой вкус, – выходит лишь тихо хмыкнуть от простого откровения. Надо же... Кто бы мог подумать, что Дарклинг изопьёт всё, в чём лежит добрая ложка сахара. От того ли он не стал пить чай? – Боюсь представить, скольким матерям приписали моего сына. Зоя думает, вы друг друга стоите. – И ты, Алина? – Старкова знает, что отпусти она чужой рукав, сильное предплечье неизбежно прильнёт к ней, но раньше, чем удаётся нечто предпринять, другая тяжёлая рука мужчины ложится на живот, прижимая к себе и обрекая охнуть. Легко отметить, как вокруг них покров ночи становится плотнее, точно он может быть озабочен тем, чтобы их не увидели. – Я думаю, она необычайно красива и властна, – заклинательница норовит звучать бесстрастно, истязая и неисправимо дерзя всем напускным безразличием. Ненавистно. После боли предательств, лжи и потерь ей это ненавистно. Эта слабость... Чувство услады — того, как к чужой груди притягивают невидимые нити. То, что всё живое внутри норовит вспыхнуть, а разум ведёт, когда Дарклинг чуть сильнее надавливает на живот, ведя ладонью по ткани одежд. – Елизавета может разделить с тобой вечность, и её способности.., – девушка глубоко вдыхает в противовес тому, как в поглаживании чужие кончики пальцев ложатся под ремешки жилета, на оголённую кожу бока. – Полезны. И она чрезвычайно любит заглядывать тебе в рот. По крайней мере люди ожидают видеть тебя именно с такой девушкой, – разгорячённое тело слушается с трудом, но в голосе вдруг кроется порыв рассмеяться. Потому что речь ясна, и Алина знает, что чудовище не тешит её речь. Что ж, неугодные речи и равнодушие в обмен на все его старания, сполна достойная пытка. – Но я... Думаю, у всех своё понятие о красоте и надобности. И мы не выбираем то, что побуждает нас вожделеть, – тело тяжелеет, ласка расходится волнами тепла к низу живота, а бёдра подрагивают, отчего Старкова тянется подняться выше по чужой груди и встать на мыски. Хитрость обрывается сдавленным шипением, потому что порезы ног всё ещё свежи. Она невольно вспоминает об истории из собрания о бытие Дарклингов, как одна из супруг того, кого звали фамилией Кириган, родила ему сына, но мальчишку нарекли бастардом и сослали с матерью в Сикурск. – Ты когда-нибудь был женат? – Был, – кончик носа мужчины замирает над ухом, уткнувшись в волосы. Легко почувствовать спиной, как его дыхание тяжелеет, точно подобное внимание к сокровенному истинно докучает. С трудом удастся найти то, с чем столетия жизни не сводили проклятую душу. – Не один раз. – Для того, кого желают в королевы, я излишне мало знаю о своём короле, – на мгновение с тела спадает тяжесть сильных рук, так что и рукав одежд приходится отпустить, отчего пустой вздох проваливается в груди. Но Алина едва не взвизгивает на радость занятых шквальных, когда не размениваясь на пристойность, Дарклинг подхватывает её за талию, неспешно вышагивая и сажая на покатый бортик корабля к себе лицом. И куда вовсе делся бокал? Она не спешит смотреть вниз, пусть только попробует её опрокинуть, заклинательница с радостью утащит его за собой. Славно предстаёт взору, как мерзавец улыбается – его руки держат её всё это время. Одна ниже пояса юбки, вторая меж лопаток, что пальцами играет по линии позвонков, отчего ладони подрагивают. Те, что так и норовят изорвать на спине бархат одежд. Потому что бесстыдный, бессовестный, невыносимый..! Искрится желание, ударить хорошенько по груди. Голос заходится шёпотом. – Никуда не годится. – И поэтому ты растрачиваешь час на неугодные речи, – рука Дарклинга вдруг соскальзывает с плеч к её шее, большим пальцем вычерчивая линию по горлу и вынуждая поднять к нему взор. На мгновение девушка позволяет этому чувству завладеть ей. Велит себе прочувствовать уверенность, что растекается по венам, дать силе обратиться пламенем Жар-птицы. Многие ли знают о том? О любви к сладкому и неприязни к вычурному, будь то одежда или архитектура? О подлинном бытие святых или хотя бы имени? Но лишь одной эти истины в сердце вложены, точно спрятаны. – Каких достоин.       Во власти теней глаза видно скудно, точно во тьме меркнет даже блеск кварца, но Старкова чувствует всю пристальность взгляда. Глубину мыслей, что перетекают к рукам и забираются под кожу, стоит дозволить себе повести ладонь к затылку Дарклинга, пропуская волосы меж пальцами. И оттягивает щедро, точно ничего иного он от неё не получит. Пусть довольствуется острыми иглами её речей. Но нет конца этой игре. Она впивается в чужое плечо острее, но что ему когти, когда от того, сколь крепко Алина прижата к его стану, становится дурно, а дыханием теряется, словно испиваемое с уст. Ткани юбок беспорядочно сбиты между ними. – Ты уже к короне присмотрелась? – выговаривают над ликом, пока ладонь придерживает её за подбородок, а палец касается уголка уст, ведя по нижней губе. Точно откровенная речь о короле и королеве может от него ускользнуть. Не стоило и надеяться на то, что дурнота помыслов окажется сильнее. – Для меня простаивает пустое место рядом с.., – девушка прерывисто выдыхает, когда уста Дарклинга ложатся на горячую кожу щёк – близ собственных губ. Голос проваливается в множестве попыток изречь – с такой силой его пальцы беспощадно плавят кожу, ложась на поясницу, проскальзывают под пояс юбки. Правильно ли расставлены приоритеты, когда стоит бить его по рукам? – К чьему имени ты желала воззвать, порочная святая? – пытливо он шепчет над ухом, целуя кожу щёк в подобии муки.       Чужое дыхание разливается по коже огненным маревом, а сердце бьётся рьяно. Но когда Дарклинг смеет потянуть её за подбородок, чтобы поцеловать другую сторону лика, Алина пропускает руку глубже через его волосы, припадая к губам. И точно всё терзание в этот порыв заключено, потому что мало в том от блага. Любое рвение тупиться в том, как он обласкивает её уста, скользя по истерзанному нутру языком, от откровенности чего замерший голос срывается на вздохи. Легко потерять опору во всём сущем, стоит глазам мужчины зайтись блеском в мгновение, что Алина смелеет на него взглянуть, кусая и оттягивая нижнюю губу. И крови на его устах будет мало за то, с каким усердием его руки мучают кожу спины, точно Дарклинг стремится всей сутью в неё впиться. Металл его колец вспыхивает молниями на теле. – Какие скверные манеры... – Для тебя недостаточно скверные, – неумолимо шепчет девушка, в лёгком касании вновь целуя, миг скользя кончиком языка по его губе, но большего не дозволяя. И что это за игра такая, когда в порыве распалённой вредности она толкает носом его нос, стоит прижаться друг к другу лбами. – И всей низости не хватит.       Корабль проваливается в воздухе, как то бывает в обыкновении, отчего Алина, почти охая от волны страха, вцепляется в ткань чужих одежд, взмокшие ладони проскальзывает по материалу. Но куда он её отпустит? Не существует силы, что способна была бы избавить от него. Дарклинг смеётся над её плечом. Милым, раскатистым звуком. То, что не услышишь часто. – И как это будет? – вопрошает девушка безжалостно, когда вожделение их оставляет. Она никогда не была глупа, но впервые хочется верить, что вопрос в своей сути верен. И заклинатель слышит. Внимает словам, невзирая на то, обратятся ли они кинжалами против неё самой. – Ты предлагаешь мне второй трон, но ты неспособен ни делить власть, ни уступать в решениях. На что это будет похоже, когда я не соглашусь с тобой? Когда воспротивлюсь? Кто не позволит миру утонуть в руинах наших противостояний? Мы не можем постоянно уничтожать то, что пытаемся спасти. А спасать придётся сполна. Отстраивать и взращивать тоже. Дарклингу то известно не хуже неё. – Поезжай с нами, Алина. «Я смогу тебя убедить», – остаётся неизречённым.       Николай и Триумвират нуждаются в сильной союзнице. Женя – в подруге. Мал – в девочке, которую знал когда-то очень давно. Страна – в заклинательнице, что способна возродить веру и объединить народ. Адриану необходима его мать, которой у него не было слишком долго. Всё то – лишь части чего-то много большего. И нет воли на то, чтобы представить, чего желает Дарклинг в первозданном смысле, какие понятия силится охватить бесконечность его амбиций. Алина может перебрать щедрую долю понятий. Но какое из них она не испробовала? Алина знала себя никем, была солдатом, генералом, спасительницей, надеждой, потерянной, отступницей... И лишь одно наречение ей не принято, отвергнуто и растоптано. Легко было то равнять с рабыней – предметом чужих нескончаемых амбиций. Но ныне мир предстаёт иным. И её задумка тоже иная.

•

      В одно из утр, в которое они уже некоторые дни летят над Равкой, Алина стремительно поднимается на палубу, стоит кораблю накрениться. У носа судна обнаруживаются обеспокоенные Тамара и Зоя, что рассматривают землю, устилающую им путь. Выглядывая, Старкова легко различает неподалёку виток реки, величественные просторы Золотого болота и небольшое княжество Крыгина. Извечно заумная мастерская Николая не выглядит с воздуха столь приметно, а с тех пор, как он переводит всякое готовое дело на юг по течению местность и вовсе не отличишь от былых просторов. Но так лишь видится со стороны, они заботятся о том особенно трепетно. Ланцов использует Лазлайон как направляющую точку для своих кораблей, и ныне над княжеским домом поднят красный флаг. Указ – сделать немедленную остановку. Алина легко догадывается, почему Зоя приказывает пустить корабль кругом и медлит с решением. Они не могут привести туда Дарклинга. Советнице государя доподлинно известны некоторые из преимуществ царя в этой войне, и показанная хоть тень Золотого болота способна положить конец им всем. – Флаг бы не подняли без прямого указа Николая, – ступая ближе к носу корабля, напоминает она. И смотрят все трое неотрывно за борт, точно красный в любое мгновение может окраситься чёрным. Они должны доверять. Бунт на Лазлайоне не столько невозможен, сколь весьма маловероятен. – Он знает, что делает, – соглашается Тамара, крепче берясь за рукояти топоров. Ветер, вторя её словам, нестерпимо бьёт в лицо. Разворачиваясь резче необходимого, Зоя лишь с подозрением ведёт головой. Шторма в её глазах обращаются вспышками молний прежде, чем она отходит отдать приказ о снижении. – Забудьте о цвете этой тряпки, нас должна волновать причина, по которой Николай мог бы велеть её вывесить.       Ледяные порывы пронизывают тело, когда Алине является истинный смысл слов шквальной. Разумеется, они должны верить решениям Ланцова. Ему известно, кто ходит с ними на корабле. И что могло бы сподвигнуть его поставить Золотое болото под угрозу? Чему под силу убедить Николая рискнуть всем делом жизни и силой, способной выиграть ему не одну войну? Девушка с тревогой на сердце осознаёт – нечто произошло с тех пор, когда они покинули Равку. Нечто государственной важности. Старкова видит это знание в глазах Зои, зреет и на лице Тамары. К чему они вовсе возвращаются? Алина раздумывает над тем, чтобы придержать Дарклинга в стенах судна, но на земле князь Крыгин, не успевая удостоиться недовольством Назяленской лишь передаёт им свиток с государственной печатью и советует без промедлений отправляться в направлении столицы. На свёрнутом пергаменте не обнаруживается ничего, кроме указа Николая не подлетать к стенам столицы, а высадиться в паре вёрст от Ос-Альты в пересадочной гавани, которую построили лишь парой лет ранее. Заклинательница едва не оступается, когда видит Дарклинга на палубе во время посадки. То не изречено в словах, но разделено между ними – оттенок чувств, понимания... Тревога нарастает в груди, Алина не спрашивает, но она видит то же знание, нарисованное на лике мужчины. Адриан. Что бы ни случилось в столице, Дарклинг уже об этом знает. А может, он знал и до отбытия.       Пред Ос-Альтой их встречает группа гвардейцев и Женя, дожидаясь в дорожных одеждах в стенах командного домика, близ которого стоит строй осёдланных лошадей, готовых к их пути к стенам дворцов. Старкова выбивает им мгновение, чтобы крепко обнять подругу. Одежды Сафины непривычно тусклы, а волосы скрыты под платком. Прежде, чем кто-либо стремится вопросить о случившемся, портниха просит Алину сесть, чтобы она могла вернуть белому росчерку волос их натуральный цвет. Деревянная дверь домика с грохотом хлопает, стоит внутрь пройти Тамаре и Наде. Адрик остаётся на корабле, чтобы удостовериться в его исправности. – Мне нельзя здесь находиться, если в столице проболтаются о моём отъезде, они легко поймут, сколь скверно наше положение, – руки Жени в собственных волосах кажутся почти невесомыми, но присутствующие отчётливо слышат, сколь сильно её шепчущий голос дрожит. В противовес тому шумное порывистое дыхание Зои расходится в стенах. – Фьерданская делегация прибыла неделю назад. – И чего они вдруг желают? – шквальная скрещивает руки на груди, явно раздосадованная тем, что вся давящая осторожность и щедрый риск Николая оправданы одним визитом пары северных послов. Фьерданское правительство прислало формальные письма с сожалениями о судьбе почившей царицы, но и большего они с тех пор не выказывают. – Мы не знаем, – осторожно произносит Женя. Чего она столь боится? Алина протягивает ей руку, чтобы хоть в малом жесте поддержать. – Николай отказался принимать их без вас, – девушка удерживает себя от того, чтобы недоумённо покачать головой. Взгляд Зои на мгновение теряется. В другое время они скажут, что как советница царя и генерал Второй армии они тронуты подобным вниманием своего государя, но с каких пор у Ланцова не найдётся, что сказать, чтобы выпроводить фьерданцев с порога или выбить выгодное решение в переговорах? – А они отказываются уезжать, пока он их не примет. Фьерданское правительство изменило состав дипломатической группы, – Старкова с сожалением отмечает, как Надя прижимается к боку Тамары, беря сердцебитку за руку. – Их безопасность обеспечивает группа солдат, из которых четверо дрюскелей. – И чего ради неприкосновенным послам охотников в защиту?! – грозному тону Зои в пору побить стёкла маленьких окошек. Мысль о том, что по равкианской столице расхаживают четыре охотника, не прельщает никого. Ярость и страх собираются во всём теле. Никто не сомневается, что Женя позаботилась о безопасности детей в Большом дворце и всех гришей, что ныне служат в столице, но разве от того менее тошно? – Там не только послы, – Алина почти вздрагивает от того, сколь сильно звякают склянки, когда Сафина вновь тянется к своему сундучку, выставленному на столе. – Расмус Гримьер, – Зоя на то лишь с подозрением хмурится, переча усмешке Тамары. Чего ради северный принц в стенах вражеской столицы? Будь они в состоянии войны, натуре Штурмхонда должно было бы его захватить и использовать как заложника и предмет переговоров. Старкова может слышать, как тяжело портниха сглатывает в следующих словах. – Ярл Брум... – А ему не должно быть сейчас где-то на севере, выискивать наши отряды? – ненависть обращается сталью в голосе сердцебитки Батар. Зубы нарывает от того, сколь сильно заклинательница их стискивает. У Николая, несомненно, есть причины дожидаться их возвращения. Зоя не отречётся от чести перебросить фьерданского тирана через стены столицы. – Николай верит, Брум убедил фьерданского короля, что лишь ему и его солдатам под силу уберечь их сына на нашей земле, – продолжает Женя. Её голос звучит почти сожалеющим, когда она кладёт руки на плечи подруги и произносит в заключении. Кажется, это имя даётся ей легко. – Одни святые знают, чего ради, но они привезли с собой Магнуса Опьера.       Алина резче необходимого вскидывает голову, красноречиво переглядываясь со шквальной. Им известно, чего ради. В стенах домика разносится веление не медлить и готовиться к скорому отъезду. Потому что фьерданцы ступили на их землю не для того, чтобы говорить. Они пришли угрожать. Сафина в одно из тех мгновений предупреждает заклинательницу, что Николай не намерен рисковать. Если их гости заподозрят хотя бы малое, её придётся спрятать. Вслед тем словам Адрик проносится внутрь, испуганно осматриваясь на пороге. – Дарклинг уехал. И чудится, грохот вторит его словам. Грохот, с которым рушится мир.