Соткан из отвергаемых истин

pov Николай

час после отъезда

Алины и Дарклинга на север

             Минует третий десяток лет, но Николай впервые оставляет дворец, выходя из-под его стен никем. Всегда Ланцов — юный царевич, потерянный принц, бастард, государь и никогда просто Николай. Следует верить, никто не поспешит лишать его лживой фамилии. Или, быть может, он сам возжелает однажды зваться Опьером, нежели носить грязное клеймо рода, от которого смердит льдом и кровосмешением. Правда, он всё ещё является командиром полка и Удовским князем. Это фамилии не забирают, даже если время исключительно скверное для того, чтобы говорить о высокомерных державных положениях. Вероятно, союзники утвердят — главное есть в том, что Николай Ланцов покидает Большой дворец с головой на плечах. Но сколь много это значит, если та ныне лишена короны? Мир с Дарклингом, как оказывается, намного сложнее, чем без него. Иногда Беззвёздного святого чрезвычайно тяжело понимать, и Ланцов извечно напарываются на истину того, что за злодейскими планами ему не всегда удаётся поспеть. Милостью столетий Еретик извечно видит больше и шире. И сейчас, когда этот взгляд не направлен на корсара и его союзников, Николаю интересно, куда это порочное жестокое виденье может завести с верным человеком рядом.       Иногда мужчине совершенно не удаётся разгадать и солнечную госпожу, что выступает подле Дарклинга. Много лет проходит, а они все не могу обрести знание, кто такая Алина Старкова. Народ, помнится, хотел ту, кто победит Чёрного Еретика и избавит Равку от вековой тьмы. И ясно знание, после Гражданской войны в Санкте видели ту, кто нуждается в защите и спокойной жизни, кто это мирное существование всей своей сутью должен желать. Но много позже, когда София Морозова всё чаще навещает кабинеты своего царя, он пытается отыскать отвергнутую истину — правду о том, кто она на самом деле. Нет ничего мудрёного в том, что языки народа не всегда бывают честны, а их ожидания от своих господ зачастую перекраивают подлинную суть. Но Николай признаёт, что как оказывается, в надежде отыскать глубоко упрятанные правды он извечно обращал взгляд к неправильным направлениям. Как и Апрат нуждался в Санкте-Алине, Ланцов желал видеть в ней видеть девочку — свою подругу, которая разделяла бы его отношение к злодеям и испытывала эту чудную страсть к заботе о подданных людях. Но как указывает жизнь, он ничего о ней не знает, а истины о сердце заклинательницы солнца таятся вовсе не на поверхности.       Подозрениям нет конца. Одни считают, что Дарклинг развратил заклинательницу солнца и подчинил себе её волю. Другие верят, что она нуждается в спасении. Николай и сам позволяет этим мыслям себя отравить в час, когда Еретик подбирается непозволительно близко. Но сейчас Ланцов располагает единственным, что должно было предложить уже давно. Им всем следует к Алине Старковой прислушаться — позволить и ей быть услышанной, а не искать в девушке защитницу или ту, кто нуждается в защите. Она изрядно юна, когда жизнь сводит их впервые. Лишь девица, наделённая могуществом, способным изменить ход дел в Равке и привлечь волю народа, но сейчас Алина является образованной женщиной, знающей войну, власть и скверные нравы правящих господ. Едва ли Николай своё нутро не относит к последним и может позволить себе иное — его вклад немал в то, кем является заклинательница солнца. Теперь, когда она выбирает ходить рука об руку с Дарклингом, им следует быть особенно осторожными. Этот механизм сотрудничества редкостно деликатен, и на благо Равки Ланцов не желает, чтобы он не развалился.       Ныне же их с Зоей корабль стремительно направляется к летней резиденции Ланцовых. Её острые деревянные крыши и аккуратные башенки в светлый день вспарывают низкие кучные облака. По земле рассыпаны редкие точки, означающие солдат Тавгарада, что становятся постоянными обитателями этих мест и будут ходить в чужой обители до тех пор, пока на юге не назреет революция. — По-твоему это разумно оставлять дворец в такое время? — спрашивает Зоя, пока они спускаются по мостику. Мех её дорожных одежд и волосы блестят в свете набирающего силу солнца.       Твёрдый чинный шаг девушки точно подходит королеве, а не генералу гришей. Николаю вновь кажется, что правь он в мирное время и в иной Равке, Зоя Назяленская была бы достойной и справедливой правительницей для их народа, что знает и гнев, и милость. Его королева и генерал. Ланцов бы с радостью стал её царём, консортом, принцем, советником, любовником — тем, в ком она бы нуждалась. Их народ полюбит её не вопреки всей жестокости и холодности взглядов, а благодаря им. Благодаря тому, что она могла бы проявлять милосердие в сложнейшие времена, чего правление Дарклинга им не обещает. Благодаря тому, что она знает потери, не отступит и будет стоять до последнего вздоха Равки, если придёт беда. Но Зоя имеет большую страсть указывать, что «любовь» не предназначена для таких, как она. Правда, теперь они не скованы нескончаемыми условиями и правилами, которые выставляет бремя короны. Они могут быть, кем пожелают, и вольны выбирать любые угодные пути к светлому будущему Равки и гришей. От всякого скверного положения доводится извлечь выгоду. — Как великодушно с твоей стороны переживать за троны чудовищ, — Ланцов тянет слова, идя в ногу с Зоей и не сводя с неё взгляд. Он быстро кивает, принимая поражение, потому что спрос шквальной справедлив, а вести бои с ней чрезвычайно сложно. — Я не оставляю владения короны на милость народа. Женя проследит за порядком. Дворцовое общество её уважает. И если в городе начнётся беспорядок, солдаты Ивана успокоят и сдержат людей.       Может быть, генерал Северцов даже вспомнит о чести и их юных годах и окажет Сафине помощь, если обстоятельства в столице усложнятся. Хотя едва ли есть то, с чем она могла бы поспешить за поддержкой к союзникам разжалованного Тёмного генерала, а ныне и дрянного узурпатора. Женя управится с порядком во дворцах сама, а Николай не глупец, чтобы ей не доверять это дело.       Они с Зоей заходят под аллею из старых приземлённых дубов, что тянутся вокруг летнего дома. Шквальная не смиряет шаг, как только пред ними показывается бесцветная поляна, на которой Толя и Тамара говорят с двумя крылатыми солдатами — женщиной и мужчиной, что вблизи обретают человеческие формы. Где-то в воздухе скрипит металл. Эри уже выступает рядом со своими подданными, чьи тела укреплены сталью с помощью силы гришей и юрды-парема. Хергуды — воины крепкие и редкостно смертоносные. Слухи складывают, они в значительной степени утрачивают человеческие черты, но доверяя собственному взгляду, Николай ныне утвердит совершенно иное. Процесс превращения настолько болезненный, что не каждый способен его пережить, а число ошибок в экспериментах шуханцев идёт в ногу с пробами. Корпориалы усиливают чувства, и их совместная работа с фабрикаторами вживляет металл в тела людей, к некоторым даже крепят крылья. Всё — плод ядовитого воздействия юрды-парем. Идеальные солдаты и охотники. В Шухане сказывают, быть Хергудом значит умереть тысячу раз. Такие воины стоят десяти солдат. — Помнится, твоя покойная жена говорила о тех, кто готов переметнуться, — молвит Зоя. Её лицо, шаг и положение рук омрачены напряжением. Эри заботится о том, чтобы желающие примкнуть к младшей принцессе шуханцы нашли путь в Равку. И Ланцов не упускает возможность, попросить дорогую почившую супругу об услуге. — Я предпочёл бы не встречаться с ними на Золотом болоте, — с губ срывается невесомый цокающий звук, словно с лёгкой руки Николай может взвешивать перспективу того, как он приведёт врагов Равки к её драгоценным мастерским. Они с Зоей не мешкают, ступают уверенно, присматриваясь к шуханцам, что в дневном свете вполне походят на людей. Одни только движения остры, точно принадлежат хищным птицам. — В последнее время я излишне часто удостаиваюсь честью видеть твоё лицо, дорогой избранник, — заключает Эри, как только Николай останавливается рядом. Девушка располагает обманчиво мягким, невозмутимым выражением лика, и мужчина учтиво улыбается, принимая чужой укол слов.       Алина Старкова первой указывает ему, что не все дела решаются его бесконечным обаянием. Эри же пускает корни в этом убеждении, пусть и замыслы теперь ведут к ней нередко. — Мёртвые не жалуются, — замечает Зоя бесстрастно, и несмотря на тень смутных настроений, что настигает лик шуханской принцессы, Ланцов не пытается смягчить слова шквальной. Они нуждаются в выгодах, которые могут друг другу предложить, иногда это стоит того, чтобы стерпеть пару гадких слов. Назяленская бывает на них особенно щедра. — Прошу, — безразлично к словам указывает Эри, протягивая руку в сторону пары Хергудов. Ткань её платья волочится по сырой земле. — Это Рейм и Айя. Участники программы совершенных солдат, задуманных моей старшей сестрой. Они приведут больше своих братьев и сестёр, если вы договоритесь. — Мы хотели бы помочь Равке, если можем найти здесь убежище, — выходя из-под тени близнецов, молвит женщина-шуханка с гладким лицом и острым взглядом, что стрелой мчится к равкианским господам. Толя и Тамара смотрят на южных воинов истинно дружелюбно. Значит, они уже всё решили, а сейчас обмениваются формальностями. — У всех, кто прибыл просить защиты под волей принцессы Эри, есть причины, чтобы покинуть королеву Макхи. — Как мы можем вам доверять, и почему вы предлагаете свою силу для нашей войны? — закономерно спрашивает Зоя. Хергуды крадут немало за уходящее десятилетие, и Назяленская не подпустит их столь близко без достаточных убеждений. — Нам нечего дать в доказательство мирных намерений, кроме слова нашей справедливой принцессы, — отзывается шуханский мужчина гордо, его механические крылья за спиной вздымаются. — Как долго позволят существовать эксперименту, что угрожает правлению одной из королев Табан? Мы не предназначены для жизни в шкафах учёных. Мы созданы для цели — для битвы, поэтому мы здесь, а не прячемся за стенами вашего дома. — Мы уже договорились, — судит Толя, подставляя лицо солнцу и ныне поддерживая меч, что возложен на его плечи в истинно небрежной манере, словно он уже ходит среди приятелей и союзников. — Если вы не несёте вред на эту землю, Равка не позволит причинить вам боль. Мы не позволим. — Вы защищаете гришей, — отбивает женщина, чей голос исполняется подозрениями, пока она разглядывает славных господ. Расположением её настроения не полнятся. Закономерно. — Какое вам дело до Хергудов? — Они такие же жертвы юрды-парем, как и гриши, — золотые глаза Тамары сверкают, пока она следит за очередным шагом женщины. — И что нам даст эта защита, если Равка падёт пред фьерданцами? — спрос Рейма несётся по округе, срывая с уст Николая неодобрительное цыканье. Каким же оскорблением способно стать неверие в их победу! — Я бы не стал её недооценивать, — указывает Ланцов, подмигивая, надевая маску бесконечной приветливости и желания сотрудничать, отчего Зоя закатывает глаза. — Я со своими союзниками буду сражаться до последней крови, как и многие люди на этой земле. — Будет лучше, если мои воины вернутся живыми, — чинно молвит Эри. Рукава тёмно-зелёного платья прячут её руки, когда девушка опускает их пред собой. Речь следует за тем, как Айя, рассекая крыльями небо, бросается в воздух, чтобы говорить с остальными Хергудами. — Они выстрадали достаточно. Больше, чем многие способны пережить. — Война не даёт такие обещания, — с доброй мерой Николай качает головой, словно они оба могут эту истину не понимать. Сердце Эри извечно смягчается, когда беда терзает её народ. — Тогда тебе следует поспешить к ней, дорогой избранник. «Избранник», — повторяет в мыслях голос шуханской принцессы и почившей супруги. Эри неумолима в выборе пути, что посвящён своему народу, но она уважает Николая настолько, насколько вовсе способна уважать мужчину у власти. В заботе о своих странах они понимают друг друга больше, чем желают признавать.

•

      К северу нельзя подходить с пренебрежением, его холод терпит только выдержанность и сосредоточенный взгляд. Иное лёд не принимает. И в этот час он обращается бурным потоком воды, что несёт в себе одно только неискоренимое желание к действию. Фьерданцы видят возможность и хватаются за неё, идут до конца и не мешкают пред решениями. Война на севере становится всё более ожесточённой и яростной, и никто не спешит недооценивать фьерданское командование. Равка теряет почти все приграничные поселения в начале наступления, когда северные мерзавцы только захватывают Ос-Альту. Многие деревни давно пустуют, люди бегут в страну, зная об опасности, но волки не перестают отгрызать от Равки куски. Эта рана не заживает и кровоточит, словно от самого Николая части отрывают, крепко вцепившись в измученное тело. Фьерданцы пытаются пройти дальше и особенно сильно стремятся найти путь к самому сердцу страны после того, как вонзённый в Ос-Альту кинжал не оказывается смертелен. Черность в последние недели скверно держит удар, и если Первая армия потеряет крепости и заставы там, то страна окажется отрезана от своего золота и залежей драгоценных камней. Под конец зимней поры это станет катастрофой, и страну заурядно не на что будет кормить.       Но самые ожесточённые бои всё ещё ведутся под Уленском, фьерданское командование особенно сильно желает взять этот город, и посему Первая и Вторая армии теряют одного солдата за другим даже с войском Дарклинга в своих рядах. Пока его генералам удаётся сдерживать фьерданцев на краю равкианской земли, целые города спят спокойно, но и их сила имеет предел. Даже если весенняя пора принесёт с собой желанное тепло и радушное плодородие земли, Николай верит, что к лету они начнут терпеть поражение за поражением, коли врага не удастся выгнать за границу раньше. Но Ланцов не раздумывает тянуть столь долго. Расточительство. Равке ни к чему ещё большие бестолковые потери, которыми славится излишне много королей, ходивших под знаменем двуглавого орла. Под волей самих святых они закончат эту войну, а после дадут стране и её народу внимание, которое она воистину заслуживает. На Золотом болоте шепчутся, говорят, Царь-Лис торопит кропотливое дело, но Николай никогда не переоценивает людей. Он знает, на что они способны. Поддержка Малого города превращает шансы преуспеть из маловероятных в весомые, и оба эти понятия не являются невозможным.       С уходом демона в голове редкостно тихо, но в этот час страна требует всю заботу мужчины, и он не выкажет ей иное. Николай верит, что просчитать можно всё, если знать достаточно составляющих и уметь приспосабливаться к их изменчивости, и теперь Дарклинг является звеном наиболее крепким, чем когда-либо. Более лис не вкладывает его имя в цепочку бесконечного сопротивления, которого требовало положение короля. Многие звенья ломаются. Нет больше трона, к которому многие дорожки тянулись. И нет более пальца, что извечно указывает в спину с изречением «бастард». Есть только Равка и забота о ней.       Ланцов никогда не бывает прихотлив. Личина корсара учит брать то, что дают. И у него с юных лет был этот дивный дар… Верить в невозможное и делать то реальностью. Никогда не жаловаться и не сдаваться. Ему всегда нравилось налаживать вещи, но отведённые от трона дорожки становятся более витиеватыми, сложными, точно неразгаданные головоломки. Но едва ли это способно испугать хитреца. «До чего же забавные они люди», — не перестаёт думать Николай, стоя посреди старой часовенки на юго-западе от Раевости. Дарклинг извечно выбирает для себя интересных союзников. Не будь его вкус столь дурен и мрачен, Ланцов мог бы начать завидовать. Правда, он предпочитает соратников Чёрного Еретика жалеть, а не лелеять их судьбы.       Место встречи избирают исключительно неприглядное, но Николай не желает видеть приспешников мрачного царя на Золотом болоте, и Большой дворец есть обитель излишне людная и нерасполагающая к столь деликатным встречам. Но он не отказывает одной из генералов Дарклинга в визите к сердцу страны. Хотя, если судить о письмах, Жану Абернати сентиментальность Ланцова сполна обременяет. Следует верить, у девушки-прочницы, револьверы которой сверкают у неё на поясе, есть занятия более полезные, нежели развозить по всей Равке пленников своего суверенного господина. Но Еретик не оставляет им иное. И в тот же час, помимо ценного спутника, Николай предпочтёт самостоятельно проконтролировать поставку вооружения из Малого города. Немногие прибывают в небольшую часовенку на окраине раскинувшихся за столицей просторов, что скудно были задеты фьерданским огнём. Николай верит, что скромная святыня заброшена. Фрески здесь теряют краску и осыпаются, стирая лики святых. Лампады сухи, а воздух исполнен влагой и запахом плесени. Это место оставлено верующими. — Разве святым может быть дело до того, из какого угла к ним взывают? — фыркает Зоя, ступая вдоль рассохшегося бедного алтаря, на котором почти не различить изображения мучеников. — Из проверенных источников известно, что святым вообще нет дела до людских голосов, — замечает Николай, стирая кончиками пальцев толстый слой пыли, что возлежит на спинке одной из скамей. Неподалёку хохочет Женя, прибывшая из Малого дворца, чтобы присутствовать при встрече. У неё есть редкий талант отличать скверных людей, и в следующий час мужчина предпочтёт этому умению довериться.       Женщина-земенка предстаёт Ланцову понятной, похожей на таких, как Зоя или Тамара с их стальными, способными обжечь нравами, выкованными в войне. Право, Николай надеется, что у них найдётся время, чтобы говорить, но как оказывается, люди генерала Абернати чрезвычайно занятые — обеспечивают сообщение Бегунками по всей Равке и путешествуют по миру, находя своему Царю-мерзавцу выгоды да новое союзничество. У Ланцова не получится их в занятости упрекнуть, положения под начало весны исключительно скверны. До тех пор, пока они исполняют условия, поставленные пред Дарклингом, Николай даже мог бы позаботиться о том, чтоб пред его людьми любезно открывались двери. Но он ожидает ещё одно «одолжение», стребованное с Беззвёздного святого, и на мгновение позволяет себе разувериться в щедрости Чёрного Еретика, когда в часовню заводят мужчину, одетого в толстую шерстяную шинель, обмотанного в шарф с натянутой на голову шапкой-ушанкой, из-под которой выглядывают одни только голубые глаза. Но даже так Николай может различить, что они похожи. Не существует дня, в который он бы не признал Магнуса Опьера, потому что лис никогда не перестаёт искать в нём себя. Правда, не удаётся затаить дурное ожидание, Ланцов верит, что встретит этого мужчину избитым или изнурённым голодом. Манеры Дарклинга, его отношение к пленным не помнятся милыми. Но Магнус выглядит сытым и здоровым. Из-под шапки торчат золотые с проседью волосы, а спина чинно пряма. — Господин Опьер, — объявляет Жана, пока её солдаты проводят фьерданца под купол часовенки. Близнецы возвышаются рядом с Николаем, точно ожидая атаки. — Как и обещано. И ещё одно, — Жана поднимает руку, не позволяя никому двинуться к делам и заставляя взгляд Николая дёрнуться в её сторону. Есть в этом что-то глубоко повелительное. Люди Дарклинга всегда хорошо знают собственные власть и цену. — Мы пытались уговорить его остаться в безопасности Малого города, но он был непреклонен, — прежде, чем женщина оборачивается к проходу, из-за приоткрытой части главных врат выглядывает русая растрёпанная голова фабрикатора, что проскальзывает за спину прибывших гришей, направляясь вглубь часовни и озираясь по сторонам точно от недоверия к незнакомому месту. — Давид! — восклицает Женя, подрываясь со своего места. Костюк роняет какие-то сумки и книги под ноги солдатам, спеша вперёд с протянутыми руками. Девушка стремительно оказывается в его объятиях, почти повисая на пошатывающейся фигуре мужчины, что принимается целовать её ладони и очарованно улыбается. Кажется, ни один из них не заботится о понятиях безопасности. Впрочем, люди в Равке имеют дивную склонность ими пренебрегать. — О, как я счастлива! Ты рисковал ради меня. — Полагаю, мне не следует здесь быть, — голос Магнуса теряется в стенах, стоит только вратам часовенки хлопнуть. Он безукоризненно говорит по-равкиански, но сейчас в его речи доводится приметить лёгкий акцент.       Люди Жаны, как видно, не жалую тёплые прощания. Жалость. Но они исполняют должное без увиливаний и неприятных сюрпризов, Николай способен ценить это в людях, пусть и великодушию Дарклинга он не стремится доверять. Он позволяет себе присмотреться к мужчине, что снимает шапку, прижимая ту к груди, но голову не гнёт, и взгляд не прячет. Редкое самолюбие и немереная уверенность, как видно, семейные черты. На языке Тамары, чей взгляд блестит с опасным обманчивым интересом, должно быть, вертятся слова о сходстве. Её государь столько лет борется со слухами, что распускала Фьерда, и с наглецами, что имели смелость присваивать себе трон. И вот пред ними всеми доказательство, что Николай Ланцов — самозванец. Всегда «не тот». Приближённый к народу царевич, славный корсар и гениальный изобретатель, но извечно мужчина, клеймёный лживым правом на престол и званием бастарда. Николай мог бы носить маску неозабоченности данными притязаниями до скончания своих времён, но Фьерда смеет использовать эту правду против него и расшатывать равкианский трон. Самого узурпатора — Дарклинга, им уже так легко покачнуть не удастся. — О, почему же? — Николай выпрямляется, спускаясь по ступенькам пред алтарём и ступая вокруг Магнуса, держа между ними расстояние. Они оба друг к другу присматриваются. — Мои люди знают, что я не Ланцов, я сам им об этом сказал, — слова напитаны многолетним бременем правды о собственном рождении, но они даются легко. Теперь, когда равкианцы знают о том, что его кровь чужая, многое становится проще. И пусть милостью Фьерды народ Равки гневается и питает обиды, теперь между ними нет секретов. Николай вновь чувствует себя одним из этих несчастных, но несломленных людей. Таинства и грязные истины их не разделят. Всполох обёрнутых сожалением чувств, что вспыхивает в глазах Опьера, от Николая не ускользает. — И всегда приятнее говорить с человеком, когда мы оба не сидим в цепях, — он разворачивается, чтобы обратиться к собравшемуся Триумвирату и оберегающим его жизнь близнецам. — Оставьте нас. — Это небезопасно, — начинает Зоя. Её речь прорежена напряжением во взгляде на человека, чьей крови в Ланцове разлито немало, но шквальная замолкает, зрея его выражение лица. — Я буду следить за вами, — обещает она, минуя высокую фигуру Магнуса. Лишённые нижних окон стены вряд ли то дозволят, но твёрдые, полные колкости слова лишают сомнений в серьёзности изречённого. — Если случится происшествие, мы услышим, господин Опьер, — обещает Толя, складывая руки на груди и неспешно направляясь за остальными к выходу из часовни. Его меч блестит за спиной, но лик скрашен затейливой ухмылкой. — Не сомневаюсь, — откашливается Магнус, провожая взглядом приближённых государства. Его плечи слегка опускаются, когда за одним из близнецов закрываются врата, словно мужчина был напряжён всё это время. — Этот воин выглядит добряком. — Толя весьма добр и полон сочувствия, когда его святой и командиру ничего не угрожает. — Линнея..? — вопрошает Опьер. Обнажённое беспокойство переполняет его голос. Из пленника собственного правительства в пленники Дарклинга, и ни один мерзавец не даст ему достаточно убеждений, что девушка не лишится головы, пока север терпит поражения в Равке. Николай думает, не уйми он эти тревоги, Магнус бросится обратно во Фьерду первой же каретой, чтобы вызволить свою дочь. Но Ланцов не спешит обманываться, он этого человека не знает. — Наши святые правители разыщут её в Джерхольме, — объясняет Николай со всей волей верить, что Алине это удастся. Она не оставит девушку на милость волков, в это лис верит. И в тот же час задумывается, дивно ли Магнусу слышать все понятия о святости и ходить среди гришей? Возможно, он тоже верит, что от собственного сына смердит ведьмами. — А если нет, моя разведчица и наши шпионы позаботятся о её положении во Фьерде. Я доверяю им. — Я верю твоему суждению, — Ланцов резче дозволенного вскидывает голову со словами Опьера. Хочет утвердить, что сам бы не верил, обменяйся они положениями. Плен Фьерды не даёт рассудить правильно, враги ли они друг другу. Прийди Магнус сам, стражи Николая могли бы искать в нём угрозу. — Ваша святая правительница располагает редким милосердием, — замечает Магнус, убирая руки за спину. Истинно походит на дипломата. Слегка хрипящий в возрасте голос обёрнут глубокой усталостью и пронизан нотками печали. — Было бы проще меня убить, и тогда моим детям не пришлось бы жить с петлёй на шее.       Значит, у этого человека всё-таки есть совесть. Редкая находка для богатого фьерданского господина, которого должно звать отцом. Или, по крайней мере, он умело притворяется. Но ничего из домыслов Ланцова не подкреплено фактами. — Такова наша Санкта-Алина, — без злого умысла усмехается Николай. — Солнечная королева. — Татьяна говорила нередко, что ты пошёл в меня, — неожиданно молвит фьерданец, вынуждая обращённый к нему взгляд сощурится. Он выглядит так, будто может отшатнуться, если собственный сын ступит к нему ближе. Взор Магнуса останавливается на лице. — Но до нашей встречи перед нападением на Ос-Альту, я не мог помыслить, что настолько. Она там.., — начинает Опьер и сразу смолкает, мгновение качая головой, словно что-то заставляет его опомниться. — Татьяна сейчас в Джерхольме, — Николаю не нравится чувство, что подбирается к сердцу со словами отца. Точно его грудь терзает открытая рана. Он мог бы не верить, но обстоятельства весьма благоволят к тому, что можно было бы ждать от врага. — Вместе с Гримьерами, Петром Ланцовым и этим прохиндеем… Вадиком Демидовым, — лис скашивает усмешку на своих губах. «Прохиндей» стоит прямо пред Магнусом Опьером. А Демидов, вероятно, больший Ланцов, чем Николай когда-либо мог бы быть. — Я уговаривал её, пытался вразумить, но хватка нашего короля слишком сильна.       Пред тем, как Царь-лис позволяет Дарклингу вернуться ко двору, он велит перевезти своих родителей из Южных колоний в земли Эймз Чина, чтобы там ярость и мелочная жажда мести не смогли настигнуть сосланную чету Ланцовых. Его мать уже не молода, Николай хотел её поберечь, но видно — то, как Фьерда смотрит на мир, для них куда более привлекательно, чем покой и безбедная жизни на далёком от Равки береге. И теперь они сойдутся с Дарклингом на земле равкианского врага, где ничто не помешает ему положить конец начатому во время Гражданской войны более десяти лет назад. Пощадит ли он хотя бы Татьяну? Алина должна быть рядом и тогда, Николай верит, хотя бы его мать будет жить. Но он и сам себя клянёт, что взвывает к этой полной сострадания девушке в скверные часы. — Зачем тебя это? — вопрошает Николай, не нуждаясь в маске, чтобы являть собой все дурные подозрения. Он ступает вдоль стоящих лавок, пока Опьер не сводит с него взгляд, разворачиваясь на месте. Хочет ли Магнус вернуться во Фьерду и продолжить свою мирную безбедную жизнь? Может, фьерданский магнат организует брак Линнеи и пригласит сына на празднование, если война не заберёт его жизнь раньше. Но хочет ли он вовсе видеть человека — собственного ребёнка, которого совершенно не знает? Ланцов не ведает, чему верить. Это чувство чрезвычайно часто его преследует под час происков Дарклинга, и Николай то совершенно недолюбливает за его ненадёжность. — Зачем так рисковать, изворачиваться и сопротивляться замыслам своей короны, неоднократно подвергать опасности единственную родную дочь и теперь слыть изменщиком? Ради чего? Моя солнечная королева говорила, ты ходил с принцем не по своей воле. Магнус гордо выпрямляется. — Я никогда не стал бы свидетельствовать против тебя или Татьяны. Ты обо мне настолько невысокого мнения? — Я не могу составить о тебе мнение. Ты для меня чужой. — Я всегда хотел узнать тебя, — мягче говорит Опьер, пальцы потирают переносицу, когда он на растягивающиеся секунды прикрывает глаза. Николай тоже так делает, когда государственные дела во дворце становятся слишком изнуряющими. — Но я держался на расстоянии ради твоей матери и тебя самого. Может, твой предшественник на равкианском троне и глуп. Может, чаще прочего он был пьян или озабочен другими женщинами, но думаешь, Пётр был бы мил, если бы узнал об измене Татьяны? У дочери фьерданского короля и сестры наследного принца было достаточно врагов и недоброжелателей, ты и сам это понимаешь, — Николай молча кивает. Понимает. Дарклинг из всех прочих считал её шпионкой, но Ланцов никогда не решается спрашивать или искать тому доказательства. А сейчас то знать уже незачем, прошлое это не изменит. — Много ли ценности Пётр находил в тебе или Татьяне, если у него уже был Василий? Он мог жениться вновь, а мир с Фьердой и так трещал да разваливался. Твою мать бы казнили за измену, а тебя бы сослали, позволь я себе приблизиться. Я ни за что не рискнул бы причинить вред ни ей, ни тебе. И я всегда старался уберечь Линнею и держать её в стороне от того, что утаивал под час своих молодых лет. Я даже отправил её учиться в университет Кеттердама, где она могла бы расти в своём любимом деле — как инженер, подальше от Фьерды и королевского двора. Я хотел дать ей в Керчии своё дело, а после исчезнуть прежде, чем солдаты короля пришли в наш с Линнеей дом. Это лучшее, что я мог сделать для её безопасности и для тебя самого, чтобы сохранить твоё положение как короля и избавить от угрозы. И теперь… Я не знаю, что думать после того, как ты вызволил меня из общества союзников Дарклинга. — Я умею договариваться, — хмыкает Николай необременённо. Он способен находить выгоды даже в этом исключительно скверном и противном ему союзничестве. Еретик задумывал вывезти Опьера из плена фьерданцев специально, чтобы при необходимости надавить на царя-бастарда. И он не может этого мерзавцу позволить.       Ланцову воистину кажется невозможным, что господин, так долго омрачающий его жизнь, стоит теперь пред ним во плоти. Невозможного не бывает, и Николай верит, что видит пред собой самое маловероятное, что могла бы преподнести ему жизнь. И сейчас где-то глубоко внутри его как никогда сильно разъедает желание быть обычным человеком. Тем, кто пригласил бы своего отца на чашку чая или предложил бы разделить бокал дорогого портвейна, нашёл бы время понять и узнать своего родителя. Но такому человеку не обыграть Фьерду и не выиграть войну за Равку. Ему вообще нет места на войне. Но Николай помнит — Пётр Ланцов, которого он звал отцом большую часть своей жизни, и чью фамилию сам носит, был постоянным источником неловкости, стыда и вины за преступления, которые Николай не совершал. Но Лис-государь взваливает на себя ответственность за сотворённое предком и принимается отстраивать мир в Равке заново, надеясь, что эти бреши в её земле и раны, нанесённые народу, можно залатать да залечить. Николай никогда своего названного отца не понимал и не хотел иметь схожесть с человеком, что не знает ни долга, ни чести. Он прочитал достаточно книг, видел сполна пьес и жал руку многим сыновьям, чтобы сейчас понимать, каким должен быть настоящий отец — понимающим, готовым защищать своё дитя от всякой силы, способным дать дельный совет и научить владеть мечом и кулаками. Таким родителем хотел быть сам Николай, когда Эри понесла ребёнка, и тем он хочет быть и сейчас, когда жизнь даёт ему второй шанс. И иногда… Иногда он видит такого отца в Дарклинге. Может, этот мерзавец не знает ничего святого, но Николай зреет в Адриане сына, которым сам Николай никогда не был. Тем, что тянется к своему отцу, находит в родителе покой, идёт к нему за учением и знает, что он его получит… Тем, кто не нуждается в побегах, чтобы жить. И сейчас Магнус Опьер изрекает слова, которые Николаю нравится слышать. Но жизнь расставляет их в глубоко разнящиеся положения, чтобы сейчас Ланцов мог себе позволить смотреть на Магнуса как на одного отца. Он способен верить в то, что Опьер никогда бы ему не навредил, но Фьерда наносит Равке страшные смертельные раны. И Николай не уверен, что они смотрят на них одинаково, когда он останавливается пред своим отцом. — Ты знал об атаке? Знал о том, что твоё правительство планировало? — Я подслушал разговор принца Расмуса, когда мы уже покинули Ос-Альту, — признаёт Магнус. Его взгляд мрачнеет, и нет понимания того, почему в них хочется искать вину. Опьер ничем не обязан Равке, кем бы ни был его сын. — Когда мы прибыли во дворец, я лишь догадывался от редких слов наших дипломатов и послов. Я не мог позволить себе рисковать, и ты сам сказал, что мне необходимо заботиться не только о тебе. Но я клянусь, — рука Магнуса дёргается, словно он мог бы хотеть придержать своего сына за плечо, но порыв скрывается столь же быстро, сколь является. — Если бы я был уверен в их замыслах, я бы нашёл способ с тобой связаться и сказать. Правда, ты и сам обо всём догадался, едва ли позже того, как мы уехали. И я надеялся, что ты удержишь корону. — Как земля и море любят доказывать, без неё на моей голове забота о Равке даётся проще, — лёгкость собственных слов, как видится, заводит фьерданца в тупик представлений о своём сыне и порядке, которым живёт Равка. Если он захочет и если для них найдётся время, Николай ему объяснит. — Фамилия Ланцовых доставила немало страданий этой стране, а я не люблю когда моей знатной даме причиняют боль. А что же, ты уже был готов кинуться на меч во славу моего трона и имени? Опьер вдруг смеётся, так что у Николая идёт дрожь по позвоночнику. Это его смех, даже Зоя не сможет это отрицать. Дышать в сырых стенах часовенки становится легче. — Я вовсе не настолько самоотвержен. — Но чрезвычайно хорош собой, — Ланцов невзначай касается плеча старшего мужчины, точно стряхивает пылинки, которых там нет вовсе. На эту руку опираться непозволительно, но признать её можно. — Я взял лучшее от крови. Пожалуй, вероятно, мне понравится быть старшим братом, — Николай раскидывает плечами, встречая удивление на лике отца. — Хотя сказать честно, я не очень-то люблю делиться. — Да-да… Я смею только надеяться, что вы поладите с Линнеей, — заключает Опьер увереннее. — Говорят, любовь к плаванью, к кораблям тоже не обошла тебя стороной. И вы с сестрой разделяется страсть к инженерии и судостроению, — Николай не позволяет этим слова закрасться глубоко. Помнится, он считал Василия глупцом и самодуром, воспринимающим власть подобной забаве, и не желал иметь с ним и малую схожесть. Но теперь у него есть шанс узнать Линнею, если война им это позволит. — О твоих изобретениях ходят воистину сказочные речи. Я всегда надеялся, что за этим кроется нечто большее. — Боюсь, даже если я больше не король, говорить многое с моей стороны непозволительно, если ты когда-либо возжелаешь вернуться во Фьерду. — Ещё до того, как нас с Линнеей заперли в Ледовом дворе и вопрос о нашей с Татьяной переписке стал особенно острым, я перевёл своё состояние в керчийские банки и планировал провести остаток своей жизни за пределами Фьерды, — Николай почти оскаливается от довольства предприимчивому слову. Ему нравится это качество. — Разумеется, корона заберёт моё имущество, но если нам удастся вызволить Линнею, я хотел бы остаться в Равке. Или я немедленно отправлюсь в Новый Зем, если ты не желаешь терпеть меня в своей стране. Я раздумываю купить таверну «Золотой час» в Кофтоне, и мы могли бы встретиться там. Главное, пообещай позаботиться о своей сводной сестре. — Мы вместе позаботимся о Линнее, — обещает лис-корсар, одобрительно кивая. Эта страна не гонит чужих людей, если они не приходят к ней с войной и ищут пристанища. Голубые глаза Магнуса озаряются изумлением, когда его настигает истинный смысл слов. Ланцов позволит ему остаться, даст им шанс друг друга узнать теперь, когда ни одному из них нет нужды скрывать, кто он есть на самом деле. Оба мужчины расправляют плечи. Один из них почти не помнит жизнь, в которой мог бы быть собой с дорогими сердцу людьми. — Уверен, что хочешь остаться? Равка редко приходится волкам по вкусу. — Я хотел бы узнать её. Как желаю узнать и тебя.       Возможно, Николай тоже желает узнать сударя, которого видит пред собой. Пожалуй, следует начать с предложений. Ничто не позволяет так хорошо рассмотреть человека, как примирительная сделка. От предвкушающих чувств покалывает кончики пальцев. Они способны сотворить множество славных дел вместе, но это мечта мальчишки, а не господина, стремящегося спасти свою страну. — Если ты ищешь, куда вложить своё состояние, возможно, у меня найдётся подходящее дело, — Ланцов ждёт, что Магнус спросит больше. Интерес на его лике подстёгивает ожидания и жаждущие чувства.       Николаю хочется, чтобы Магнус Опьер остался в Равке — был рядом и оставил тех, кто разрушает дом его сына. Ему хочется поговорить со своим отцом и узнать, какой была его мать до того, как праздная, полная зависти и ревности жизнь ожесточила её сердце и опорочила нравы. Ему хочется поговорить о кораблях и собственных изобретениях, узнать, почувствует ли Опьер гордость или восхищение, когда взглянет на детища своего сына. Ему хочется узнать, как Магнус построил свою судоходную империю, где побывал во время своих странствий и как стал послом. Но каждая минута этих надежд и ожиданий может стать роковой для Равки, в каждую фьерданские корабли могут ударить по портам, а на севере способна разразиться ещё более жестокая бойня. Люди под оружиями с севера умирают в тот же час, что Ланцов проводит за праздными разговорами со своим отцом. Он силится подобрать слова, описать, что чувствует, но противоречий слишком много, чтобы он старался искать им названия. Но он не хочет, чтобы незнакомец пред ним уходил. Не хочет терять отца, которого у него никогда не было. Но эти желания оказываются слишком хрупки, когда двери часовни скрипят вновь, и Николай возлагает руку на эфес меча, отмечая, что больше ждёт дурные вести, чем надеется на продолжение разговора. От Магнуса это не скроется. Если он таил сердечные надежды, что его сыну удастся сохранить трон, то старший мужчина должен понимать бытность царей. Ланцов отступает в сторону, обращая взгляд к семенящей под купол Жене и Зое, что неспешно следует за ней и рассматривает то отца, то сына. — Мне жаль прерывать ваш разговор, — нотки обеспокоенности таятся в дипломатичном тоне портнихи, — но из Большого дворца послали гонца. Адриан просит, чтобы вы с Зоей прибыли ко двору. Говорят, дело первой важности. — Ты же не собираешься ехать? — вопрошает Назяленская, стоит только попросить подать им лошадей и сопроводить Магнуса Опьера в столицу. Может быть, он передумает и покинет Ос-Альту, и тогда Николай будет знать, где его можно найти. Но сейчас он только кивает отцу обещанием встречи. Они не договорили. Впрочем, им никогда не дают договорить. — О, разумеется, собираюсь, — тянет Ланцов, когда высокие врата выпускают их на каменное крыльцо. Он чрезвычайно не желает обделять этого ребёнка вниманием — излишне легко упустить из-под носа угрозу. И пока мужчина верит, что ещё достаточно чуток, чтобы не споткнуться о манипуляции девятилетнего мальчишки. — Не могу обделять маленького принца своим обществом. — Мы теряем время, Николай, — ясный голос шквальной сочится недоверием, когда она берёт лошадь под уздцы и легко взбирается в седло. Им следует торопиться. Встреча с Жаной уже является немалым упущением. — Тебя Адриан тоже хочет видеть, это большое великодушие с его стороны! — Женя, кажется, усмехается, приговаривая «немалое». Они не могут позволить себе пренебрегать тем, кого уже кличут маленьким господином среди союзников Дарклинга и святым среди народа. Но Ланцов не способен отрицать, что разделяет подозрения своего генерала. Власть быстро способна разбаловать. — Если Алина не передумает, этому ребёнку быть нашим царевичем, Зоя. — Это не значит, что мы должны бежать к нему по первому зову, — фыркает шквальная, поднимая лошадь рысью вслед за тем, как Женя и Давид садятся в карету. Следуя за ними, Магнус поднимает руку, прощается. — Он мальчишка, который ничего не знает о власти и о её цене, а ныне сидит в Малом дворце под защитой целого полка солдат, которые послушают скорее его, чем тебя. — Меня это не оскорбляет, он воистину очарователен, это у него от матери, — даже верхом Николаю легко различить, как Назяленская поджимает губы — они белеют столь сильно, что походят цветом на напудренную кожу. Никто не терпит эти сравнения. Ланцов знает, насколько легко видеть в ребёнке только мерзавца-отца. Алину надеялись зреть той, кто бережёт земли от тьмы, а не ходит с ней под руку. И виной всему, как кажется, одни людские ожидания. — Адриан сейчас наша самая надёжная связь с Алиной. Я предпочту убедиться, что наши планы во Фьерде ладятся. И после, — зарекается Николай в незнании, окажутся ли вести достаточно скверны, чтобы перестраивать замыслы. — Мы поспешим на Лазлайон.

•

      Зажатое расположение Равки между своими врагами всегда выигрывает Первой и Второй армии то, что совмещение сил между Фьердой и Шуханом при одновременной атаке фактически невозможно. Они извечно разделены многими вёрстами земли. Но Ланцову следует признать, что передача оружия есть ход, который весьма льстит образу Макхи. Она отрицает существование Хергудов и после заберёт желанную землю, не марая руки в грязи и крови равкианцев. Верится, союзники Эри будут рады узнать, что шуханская королева разбрасывается оружием под час назревания гражданского конфликта. Корабль, на котором Зоя отправляется к границе, будут гнать до самого края земли под приказом останавливаться только в крайней нужде. И если покорители воздуха окажутся быстры, возможно, равкианской армии удастся выстоять.       Николай таит желания взойти на то судно вместе со своим генералом, но его корабль отправляется на запад для встречи, пренебрежение которой Зоя в редкой мере не одобряет. У Равки достаточно врагов, они не могут злить ещё и керчийцев. Если Ланцов не найдёт то, что удовлетворит их интересы, Торговый совет и их банки задушат страну раньше, чем на севере отзвучат последние выстрелы. Верится, что бы Керчия ни утвердила сегодня, идейные сторонники Николая заключат, что он должен пойти на сделку и принять выгодные Равке предложения, многие из которых звучат редкостно соблазнительно. Но истина куда более черна, чем кто-либо из них желает верить. Зоя это понимает. И только ей мужчина оглашает своё решение пред тем, как её корабль поднимается в воздух. Она в одного златовласого государя верит, даже если трона под ним уже и нет вовсе. И всё же, он хочет, чтобы шквальная летела навстречу врагу со спокойным сердцем — с их общим признанием, что они могут совладать со страной под мрачной властью Дарклинга. Но продать её нельзя. Керчии невыгодна победа Равки. И это то, что чиновники и командиры отказываются понимать, когда говорят с узурпированным царём о возвращении власти. Торговый совет лелеет то мгновение, в которое Фьерда и Шухан начнут делить чужую землю, а банки обяжут их выплачивать все оставленные Равкой долги. У юга есть золото. У севера оружие, корабли и сильные производства. Но земля меж ними бедна, истерзана войной и совсем малое способна предложить. Николай не нуждается в подтверждениях и не будет удивлён, если обнаружится, что островные купцы вкладывают немалые доли золота в обеспечение Фьерды и Шухана оружием. Их взгляды на отношение к гришам Керчию тоже привлекают больше прочего. До тех пор, пока Равка под влиянием Дарклинга стоит, заморские богачи никогда не пополнят дома столь драгоценными слугами, каких они видят в зовах. Торговый совет ценит только выгоду, даже если та будет стоить тысячи жизней. И сейчас заключать с ними сделки как никогда опасно.       Николай не знает, каким количеством золота располагает Дарклинг, и сколько таят за боками его союзники, если строительство Бегунков и обеспечение Малого города не делают их бедняками за столь долгие годы. Даже Алине столь злачную истину выспросить пока не удаётся, посему Ланцов вынужден действовать вслепую, руководствуясь одним обещанием Еретика, что казна Равки пустовать не будет, а Керчия позабудет о долгах. Идти против Дарклинга легко — то не требует раздумий и кропотливых взвешиваний. Вести с ним торги куда сложнее. И Николая истинно привлекает то, что чудовище не считает Керчию достойной спутницей Равки. Он видит будущее страны рука об руку с гришами, которых пали бы тысячи, прими Ланцов в ночь освобождения Ос-Альты иное решение. Им с монстром есть, что друг другу предложить, даже если Николай рискует остаться без рук, протягивая их своему врагу.       Пред тем, как отправиться на Золотое болото и к изгибам реки Сокол, что тянется над Цемной и Керамзином, Николая ждут в порту Ивца. Встречу назначают ещё до вторжения фьерданцев и государственного переворота, поэтому следует верить, господа-посланники и не рассчитывают встретить царя-инноватора живым. Он позволяет керчийцам самим избрать место, забавляясь тем, как они ищут наиболее безопасную точку в Равке. Таковых в измученной войной стране нет издавна. Но холодная морская гавань утешающе тиха. На побережье здесь стоит один из самых старых портов в стране. Ратуша того возвышается над морем, сложенные из обточенного камня арки открывают чудный вид на бьющиеся о землю, холодные воды Истиноморя. Николай и следующая за ним Тамара не спешат, испытывают, насколько велико желание керчийских господ заполучить самое востребованное изобретение их времени. Они не переоценивают разработки, все видят, что Новый Зем и Керчия готовы предложить за один слух о чудесных летающих кораблях. Положи некто пред ними подлинные чертежи, и ставки возрастут в разы. Никто не спешит себя обманывать в том, что цена равкианских птиц в этот час необъятно велика. То, что они предлагают, известно немногим. Соглашение достигает палаты Большого дворца в час, когда Алина и Дарклинг отсутствуют при дворе, а после оно становится неважным. Николай не оплакивает то, что у него могло бы быть. Самое востребованное оружие в целом свете, расположение Эри и союз с Шуханом, сделка с Керчией, мир под благословением заклинательницы солнца… Ланцову извечно хочется верить, что с этим Равка не нуждалась бы в Дарклинге. Но страна тянется к нему, точно юная дева, завлечённая и очарованная древним теневым могуществом. Что же они все в нём находят? Душа чудовища насквозь пронизана чернью. — Они тебя заждались, капитан, — указывает Тамара, стоя при своде, что заведёт под красные каменные стены ратуши. «Капитан».       Николай вынужден признать, что скучал по этому званию и по маске Штурмхонда. Когда-то он мог сказать, что быть корсаром ему нравится больше, чем королём, но тогда это не значило отдать страну в руки Дарклинга. Но ныне мужчина непременно вернётся к лисьей личине, как только они прибудут к Золотому болоту, а пока заморские гости желают говорить с бастардом Ланцовых. Его шаг широк, когда нога ступает под дуги арок в открытый зал, что с трёх сторон света освещается весенним солнцем. За одним из сводов виднеется башня небольшого маяка и тёмно-синяя водная гладь, к которой обращены взгляды их гостей. Их шерстяные, закрывающие колена пальто, как видно, не запылились в дороге, а обувь с дорогим лоском блестит. Гладкие волосы зачёсаны назад, и как доводится видеть, у керчийских богачей слывёт мода на длинные усы, что скручиваются в колечки. Чудно. — Мы полагали, что говорить будем с вашим новым правителем, раз Равка переживает потрясения, — молвит на языке торговли один, разворачиваясь к Николаю и выставляя пред собой тонкую трость с золотой рукоятью, что напоминает голову льва. — Смею предположить, — Ланцов вальяжно ступает под старинными сводами ратуши, доброжелательно взирая на гостей. Второй господин окидывает его взглядом и, надлежит заметить, Николай не разодевается для встречи. Грудь закрыта начищенным кителем, а к коленам поднимаются простые армейские сапоги. Спектакль о хороших положениях сыграют в иной раз. — Вы надеялись заслышать о моей смерти и думали, Дарклинг торговаться с вами долго не будет. Но спешу вас разочаровать, посланник, он ещё более жаден, чем я, и совершенно несговорчив. — Почтенные члены Торгового совета, чьи имена я предпочту не называть, — молвит керчиец, не полнясь интересом к громким речам и радушной манере. Господа приезжают заключить сделку и не располагают настроениями к праздным беседам. Возможно, торопятся. Николаю их нетерпение по душе, от того реакция на принятое решение будет красноречивее. — Согласны на ваше предложение, господин Ланцов. И вы здесь, это единственное, что важно. Договорённость нескольких наших купцов закроет ваши долги пред керчийскими банками и обеспечит Равку необходимыми вложениями, как только мы сможем увидеть чертежи ваших гениальных летающих изобретений, которым подвластно само небо. — И что же ваши властители сами не удостоили мою страну своим визитом, господин посланник? — Мы верим, что Равка сейчас, — мужчина тянет слова, словно в них взаправду можно уместить правду о жестокой войне и нескончаемом кровопролитии, о которых за морем не заботятся веками. Керчия не участвует в войнах, она их направляет, — чрезвычайно неблагоприятное место для ведения переговоров. Купцы полагают, что вы отправитесь в Кеттердам с нами. Чем раньше, тем лучше для всех. — Мы ведём войну, если ваши хозяева не заметили, — с полным презрения тоном бросает Тамара, оставаясь подле стен. Но в одном обращённом к воительнице взгляде гостей удаётся уловить то, насколько её облачённый в оружия образ их пугает. Ближе ступать они не решаются. Знают, что женщине не будет нужды бежать к своему господину, если керчийцы будут неосторожны в избранных жестах. — Боюсь, я чрезвычайно занятой человек для того, чтобы путешествовать через Истиноморе от нужды заморских богатеев, — пожимает плечами Николай, не выказывая гостям закономерного уважения. Их лица стремительно меняются, исполняются не то страхом утерять драгоценную сделку, не то недовольством подобным пренебрежительным обращением. Керчийцы чрезвычайно не любят, когда люди брезгают их щедростью. Николай даже жалеет, что Авраам или Лука не могут присутствовать при этом разговоре. Следует верить, лица дорогих гостей стали бы красны от гнева. — Прошу меня простить? — Я вас прощаю, господин посланник, — великодушно улыбается Ланцов. — Полагаю, раз вы незамедлительно вернётесь в Керчию к ногам своих купцов, вы сможете им от меня кое-что передать, — мгновение облачённая прибоем тишина замирает в стенах ратуши. — Я отзываю своё предложение. — Вы хотите больше золота? — голосисто вопрошает один из мужчин. Торги получатся славными, если Николай изменит решение. Но сегодня он не осчастливит своих гостей согласием. — О, нет. Я вообще не буду продавать чертежи, — изрекает Ланцов легко, брови вскидывает, точно господа пред ним не понимают нечто само собой разумеющееся. — Керчия не получит наши разработки. — Назовите цену, — трость ударяется о камень с шагом, что направлен к Николаю. Керчийцы проделывают всё это «небезопасное» путешествие в Равку, и явно рассчитывают на иной исход. — У каждого есть цена, сколь бы забава ни была любима. — Только если вам есть что продавать, — Ланцов цыкает, и незаинтересованности на его лице должно разгореться в глазах гостей глубоким оскорблением. Пожалуй, стоило бы избрать более мягкие слова для отказов, но тогда керчийские господа воспротивятся их понимать. — А мне… Мне нечего вам предложить. И мои правители не желают, чтобы я дарил вам столь деликатное оружие. Оно построено на крови наших людей и последних медных монетах, что я собирал по всей земле, пока Торговый совет закрывал глаза на преступления наших северных соседей. — Керчия и её господа не видят в действиях вашего севера то, что шло бы в разрез со взглядами Торгового совета. — Даже если бы наше правительство столь же открыто притворялось слепым, — отзывается Тамара в стороне, сверкая недобрыми взглядами, потому что настроения посланников более не полнятся великодушием, — мы бы не видели выгоды от торговли с вами. — Вы безнадёжный глупец, Ланцов, — иностранный сударь нервно поправляет перчатки, точно желая в срочном порядке поспешить к своему кораблю, что на всех парусах понесётся обратно в Керчию с вестью о крайнем невежестве равкианцев. Что ж, репутация их страны уже скверна сполна, слова о подлости под час крупной сделки ей не навредят. Один из мужчин приглаживает усы, злобное выражение разгорается на его лице. Сейчас начнутся угрозы. — Как и те, кто вас поддерживают. Наши купцы не стерпят подобную пощёчину. Мы закроем Равке путь к рынку, банкам, обмену оружием и торговле, если долги не будут закрыты. Ни одна достойная страна не поддержит вас, даже преступники не захотят иметь с вами дела, и Равка издохнет в одиночестве. Под стенами ратуши проносится смех. Голосу вторит шум бьющихся о берег волн. — Мне нравится, — указывает Николай. Торгаши смотрят на него с непониманием, — когда вы говорите так, словно за последние века хоть кому-то за Истиноморем когда-либо было дело до наших судеб. Это забавно. Но я вам обещаю, господин посланник, керчийские банки получат каждый обещанный крюге и всё позаимствованное золото. Но если ещё раньше вы пойдёте болтать о нашей скупости, не забудьте поведать каждому королю и зажиточному господину, что они могут наблюдать за стенаниями Равки, сколько им угодно. Они могут кормить деньгами наших врагов и лить масло в пламя страданий нашего народа, — Ланцов верит, зрелище истинно восхитительно. Редко доводится видеть, как первые лица истинной дипломатии в миг краснеют от злости. — Но только не упустите возможность напомнить им — когда падёт Равка, весь мир падёт вместе с нами. И наше поражение навсегда будет свидетельством вашего выбора и вашей слабости. Как пишут в сказках, пламя способно гореть даже под водой, а значит, нет той силы, что воспрепятствует огню на их земле перекинуться дальше — за Истиноморе. — Думаете, никто однажды не подыщет достаточно умелого вора, чтобы он выкрал ваши чертежи? — молвит посланник сквозь сжатые зубы точно обещание. — Мы оба с вами знаем человека достойного подобного дела, — дороги с ним, как полагает Ланцов, сведут очень скоро. — Да только верю, наймите вы самого мистера Бреккера, то даже он потерпит неудачу в этой задаче. Но признаюсь, я буду глубоко благодарен, если вы организуете нам встречу. Чудится, под стенами бежит скрип зубов, настолько недовольство керчийцев велико. Николай не надеялся раздосадовать их столь сильно, но он предпочитает доводить дела до конца. — Отчего же вы так уверены? — Они хранятся в самом надёжном сейфе, к которому нет ключа, — Ланцов постукивает пальцев по виску, — они в моей голове. И боюсь, даже ваши добрые друзья с юга не смогут их вырезать. Но сейчас, прошу меня простить, — поклонов или прощаний не последует. Они ещё встретятся, когда Керчия заявит о своём недовольстве на весь мир. — Мне следует спешить на север. Наши соседи в это время года редкостно немилостивы. — Не боитесь, что пожалеете? — вопрос звенит под час, когда лис-корсар направляется к одной из арок, что выведет его к широкой лестнице — прочь из ратуши.       Люди, для которых существует нечто ценнее золота, о деньгах не жалеют. Николай точно это знает, он свои ценности нашёл давно. Равка, возможно, на его веку ещё узнает полную казну, но если она проиграет войну, то никакие блага для него не будут важны. И Зоя его не простит. Это единственное, о чём мужчина боится сожалеть. Он более не разворачивается, лишь обращает голову к гостям, придерживая слово у себя над плечом. — Мои правители уживутся с моими сожалениями. Но что скажут ваши купцы, когда их посланники вернутся с отказом? — Ты ведь несерьёзен, — осыпавшийся камень хрустит под ногами, пока они с Тамарой спускаются по узким крутым ступенькам на площадь пред ратушею. Полная подозрений интонация в её сильном голосе напоминает Ланцову о времени, в которое сердцебитка указала бы на уловку Штурмхонду, а не государю или бастарду. — Даже ты бы не стал доверять сотни бумаг своей голове. — Но наши гости верят — я достаточно безумен, чтобы это было правдой, — тяжести на сердце нет, когда Николай пожимает плечами, поправляя рукава своего кителя и готовясь к тому, чтобы направить корабль на Золотое болото. — Иногда полезно, чтобы тебя сочли за глупца.       Даже если судно керчийцев уже в следующий час отплывает из порта Ивца, они поднимут взоры к небу и увидят летающий корабль, что пересекает небо прямо над ними. Они провезут эту злость и алчность до самых берегов своей страны и ещё многие дни будут раздумывать, как оклевещут Равку перед миром. Николаю хочется верить, что гордыня Дарклинга не позволит потопить их страну в жадности и лжи заморских торгашей и властных мерзавцев, но Ланцов не спешит обманываться — утверждать, что знает, какой следующий ход сделает их злодей.

•

      Работу начинают задолго до долгожданного приезда своего капитана. Мастерские, что располагаются в подземельях под поместьем князя Крыгина, ныне почти пустуют, потому что как только Дарклинг и Алина решают отбыть во Фьерду, Николай велит выводить людей, оставлять разработки и отправляться к Соколке, чтобы немедленно завершать приготовления к часу, когда их правители направятся обратно к Равке. У них будет время, если визит равкианцев на север затянется, и Ланцов возьмёт от этого часа всё возможное, чтобы они были готовы выступить пред врагами. «Ещё рано» не перестают твердить солдаты, гриши, учёные и члены экипажей. Те же слова звучат на устах избранных капитанов, и Николай быстро догадывается, что истина тревог кроется вовсе не спешке — она лежит в страхе. Когда человек изобретает новую винтовку, никто не знает наверняка, как она стрельнет в руках солдата. И ныне смотря на своё величественное оружие из-под тени глухого леса, Ланцов не может утвердить тоже, как оно сыграет в руках людей. За минувшие пятнадцать лет у него было множество людей, прототипов и годов, проведённых на море и в воздухе, так что теперь он не знает, может ли позволить себе сомнения. Оправдай оно себя, фьерданской крови прольётся достаточно, чтобы они поспешили прочь с чужой земли. Николай задумывал вывести изобретения в свет после следующей зимы, когда каждый механизм будет опробован и доведён до совершенства, их бочки будут наполнены порохом и взрывающимся порошком, а грузовые ящики будут располагать подходящим обмундированием. Теперь же они явят себя врагам фактически нагими, действуя вслепую и не зная, как чудесные задумки бывшего царя-инноватора поведут себя в руках людей. Алина права, с поддержкой из Малого города они могут управиться к грядущему лету, но к тому времени Равка рискует потерять весь север в пламени войны. «Сейчас» всегда связано с риском, который мужчина желает испробовать. И потом — после победы, они поторгуются с Дарклингом о разделении власти. — Ещё рано, Николай, — сапоги вязнут в грязи, когда под конец первого весеннего месяца Зоя следует с ним рядом вдоль речного берега, пыша неодобрением. Бои, что захватывают границу с Фьердой в глазах шквальной отражаются голубым пламенем и вспышками молний. Грому должно зазвучать впору её грозному голосу. — Их поднимали в воздух лишь единицы раз, мы не испробовали все необходимые манёвры. Мы не знаем, смогут ли они вообще достигнуть границы. В конце концов, их не проверяли в бою! Мы не готовы.       Николай не спешит возлагать на себя венки славы. Оружие принадлежит сколь ему, столь же и всем инженерам, строителям, мастерам и особенно генералу Назяленской, чьи шквальные вселяют в изобретения жизнь. Она их собирает и готовит, а теперь под её руководством и надзором Жаны готовят заклинателей, присланных из Малого города, потому что Ланцову чрезвычайно не хватает людей. — Есть лишь один способ проверить! — провозглашает он, наблюдая за спешащими вокруг людьми. Их общая работа действом богата. Солдаты постоянно куда-то направляются, помогая переносить и подготавливать грузы. — Для сражения никогда нет подходящего места и времени, Зоя. Мы выстоим, а если нет, то падём за лучшей целью. — С ними мы могли бы вернуть равкианский трон, — с обращённым к воде взглядом, сдавленно молвит шквальная, должно быть, присматриваясь к перспективам. Николай тоже этим грешит. Он множество раз думал о том, что если задумка оправдает себя в борьбе с Фьердой, то Равка возьмёт в руки силу, которую не есть смешно противопоставить Дарклингу и его армии. У этой страны достаточно врагов, так что приходится думать обо всех. — Могли бы, — соглашается Ланцов, кивая в раздумье. Взгляд Зои на их положение извечно трезвит. — Но мы не станем и побережём жизни тысяч людей. Только теперь у нас будет, чем ответить, если наш мрачный царь оступится. Пока Адриан юн, мы не можем позволить себе спешить с подобными решениями. Я не предпочитаю недооценивать решения, на которые способны матери. — Даже если мы позволяем Дарклингу жить и править, его место в гуще событий — там, где льётся кровь, — молвит шквальная голосом преданной дорогим наставником девочки. Она знает его. Знает то, что змей искуситель позволил ей видеть, как и множеству других. Каждое слово сеет сомнения, которые Николай от себя гонит. — Дарклинг достаточно нагл и могущественен, чтобы не бояться встать с трона, ходить без короны и не рассиживаться во дворце, сколь бы ни было скверно наше положение.       И мужчина не молвит о короне, точно о статусе чужой чёрной власти. Его лидерство есть намного большее, чем царские тряпки и драгоценные камни. Силой или рукой народа смена власти неизбежна — нельзя уйти от того, что случилось задолго до рождения Николая, потому что праздный образ правления Ланцовых укрепил положения Дарклинга и Апрата. Воля заклинателя теней велика, и с ней приходится считаться. — Ты всерьёз недооцениваешь, кому отдаёшь трон. Я знаю привлекательность его силы и суждения. Милость Дарклинга соблазняет тебя не хуже, чем святую заклинательницу солнца.       Мужчина смеётся — да так звонко, что в лесу смолкают первые вернувшиеся в Равку птицы, а Зоя смотрит на него подлинно злобно, точно с желанием пожурить за подобную расхлябанность настроений. Что ж, если речь его генерала верна, следует отметить, что Николай Ланцов желает на эту милость вестись. — У нас будет ещё пара десятков лет, чтобы пересмотреть это решение, — мужчина придерживает шаг, останавливаясь пред девушкой, чьё внимание извечно подстёгивает бег мыслей и заставляет его прямить спину. — Равка не убила мерзавца за все эти столетия. Возможно, Дарклинг нужен ей сейчас. Люди хотят, чтобы такой человек взял вожжи, он щедро окажет им эту честь, пока нам поручено следить, чтобы это не стало началом для очередной чёрной поры в нашей истории.       Говорят, выбор есть всегда. Николай и сам так считает, потому что нет ничего невозможного, только маловероятное. Выбор есть и сейчас. И сердце указывает потянуться к чему-то более простому и понятному, что не облачено в чёрные образы. Но Ланцов не может позволить себе «проще» теперь, когда волки ранят сердце страны. Он хочет, чтобы Фьерда знала, против кого идёт с оружием, и, возможно, пересмотрела свои захватнические намерения. Ни один человек не желает признавать, кому на самом деле принадлежит Равка. Верно, этой страной может править любой угодный мужчина, но она всегда принадлежала чудовищам, которых сама же и породила. Дарклинг обязан Равке своей жизнью от истины рождения и существования, по праву клятвы и долга. И эта связь нерушимее, чем все существующие между людьми. Дарклинг любит эту страну со всеми её чудными порядками, и он желает эту любовь в ответ. Равка тоже обязана ему. Наверное, именно поэтому в веренице противостояний они так часто получают раны. Дарклинг нуждается во власти. Равка отвечает ему благоволением. Эта страна, думается, всегда была такой… Тяжёлой по нраву, вспыльчивой, неуравновешенной и привередливой… Сейчас верно именно рука Еретика представляется уместной над браздами правления. — Ты знаешь, сколько крови прольётся, — утверждение ложится тяжестью на собственные плечи, пока ветер треплет волосы шквальной. — Поэтому мы здесь, — кивает Николай с обещанием никогда не забывать, чего стоит мир с Дарклингом. — Поэтому я пытаюсь диктовать мерзавцу условия. Поэтому я предал дружбу с одной солнечной девочкой, в которую верил. Как и его отец, Адриан угроза, ты не станешь это отрицать. Не для нашего времени, так для наших детей и внуков, — губы Зои дёргаются с обронёнными словами. Они уже говорили об этом, Ланцов не пренебрегает её решением, даже если самого годы не щадят. Не сейчас. — Мы должны сделать всё, чтобы этот мальчик видел иной свет, нежели тот, что выковал самого Чёрного Еретика. И мы должны сделать это мир лучше для тех, кого сами в него приведём. — Но Адриан будет знать тот мир, который ему покажет отец, — отмахивается Зоя от единственного, чему не способна доверять. — Ни больше, ни меньше. — Это мы должны доверить Алине. Это единственный путь, — секунды тишины скрашивает шелест молодой листвы и тонкий шум воды, когда шквальная разворачивается, чтобы уйти. Доверие им всем даётся тяжело, и к Дарклингу его нет вовсе. — Я мог бы выбирать Равку вновь и вновь, если бы не знал, какими потерями нам обойдётся этот танец с чудовищами. И я хочу быть свободным, Зоя, — Николай дозволяет себе ухмылку, когда Назяленская останавливается. Порыв ветра встряхивает полы синего кафтана, стоит только позволить себе повернуться к хитрецу-лису вновь. В Большом дворце нет желаний сердца, что не были бы предназначены своей стране. Но с Зоей они есть всегда. С ней Ланцов больше боится пустой жизни, нежели смерти. — Свободным от монстра и от войны, чтобы равкианцы могли жить в мирной сильной Равке. Я желаю поднять их в воздух и после подарить им небо. И я хочу жениться, Зоя, — свет в это мгновение озаряет лик шквальной, обрекая глаза блеснуть, — показать тебе мир. И я страстно радею к тому, чтобы не быть ограниченным своим статусом, чтобы дать своей немилой возлюбленной всё, что только подвластно человеку, — молчание его генерала извечно ранит так же сильно, как и отказы. — Алина справится. Мы будем рядом и постараемся сделать всё правильно в этот час, чтобы сохранить мир без Гражданской войны. Но если однажды ты узришь, что их правление не несёт ничего, кроме тирании, я поддержу тебя. И я буду бороться рядом с тобой, чтобы вернуть Равке её свободу. — Подобные заявления могут впечатлить разве что романтичных дурочек, — глаза Зои вспыхивают сапфировым блеском, когда она отворачивается к речной глади, извечно твёрдо стоя пред всей сердечной мукой чужих слов. Но то, как её грубы трогает едва заметная улыбка, от взгляда не укрывается. — И ты очень быстро возненавидишь меня. Я слишком резкая и злобная… Место рядом со мной тебя от этого не убережёт. Я не знаю, как поверить тебе, что с нами всё будет хорошо. — Ты веришь в меня. Помнится, ты говорила, что этого достаточно. — Не вспоминай об этом слишком часто, — гордость в словах Назяленской кусает, заставляет прямить спину. — Я теперь ношу с тобой одну величину звания и могла бы делать только то, что мне бы хотелось. — А тебе не хотелось бы поцеловать меня? — дозволяет себя наглость Николай, ожидая, что шквальная поднимет ураган и собьёт его на земле. Едва ли он пренебрежёт возможностью оказаться у её ног. — Раздумаю над этим после того, как ты разобьёшь фьерданцев у границы. Теперь Николаю не остаётся ничего, кроме обязательства выиграть эти сражения.       Зоя знает, что сколько бы лет ни было отведено её корсару, дальше они пойдут вместе. Она верит, что Ланцов всегда знает, как исправить положение дел и спасти их страну, позаботиться об укрытии для таких, как она. Назяленская находит истину и в том, что Николай всегда будет идти вперёд и сражаться насмерть, отпускать свои невыносимые бестолковые шуточки, пока ноги не приведут их к славной цели. Следовало полагать, именно за это она его и любит. Правда, повторять слова о том она совершенно не терпит. Резкая и бодрящая, точно крепкий алкоголь или кофе, что готовят на улочках Кеттердама. Ланцов думает о тех львиных необъятных амбициях, что заставляли его бороться за трон и корону, и о вере, что он мог сотворить мир ценой изобретений и союза с гришами. Но венец власти вырывают из пальцев. И он думает о том, что теперь у него может быть настоящий отец. Он может любить, кого пожелает, жениться, на ком пожелает, предполагая, что вредное создание скажет «да». Но сначала они должны выиграть войну.

pov Адриан

      Когда родительница просит передать послание господам Большого дворца, Адриан быстро судит, что он не поспеет за ней записывать. От того мальчик тихо посмеивается у колен Уллы, зная, что её лик не озарится радостью, если святая Волн дознается, что заклинательница солнца в этот час оскверняет своим обществом сказочные берега Исенве — старинного дома сильдройр, где много сотен лет назад царствовал покой и древний порядок. Вероятно, по приезде собственного брата, госпожа морей непременно утвердит, что тот надругался над пропитанной магией землёй, принадлежащей ей одной. Но Адриан Улле о том не расскажет, знает, что ей сами воды всё поведают, как только она ступит к любой угодной реке.       Николай Ланцов не будет спрашивать о том, с чьих рук послание легло в ладони госпожи, что сопровождает маленького господина. Принадлежащая глубинному миру завеса, что сопровождает образ святой Волн, слишком сильна, чтобы отказник мог ей противиться. Но мальчик легко способен приметить, что для господина Ланцова Улла предстаёт знакомой госпожой, словно всякий раз он смотрит на морскую гладь и вспоминает об их первой встрече. Воды, что окружают западный берег Равки и простираются на целый свет, никогда не забывают своих добрых гостей. Но с их очередной встречей, стоит только госпоже Морозовой ласково и в тот же час дразняще позвать мужчину «щенком», его уголки губ дёргаются в ухмылке иной — простой и понятной, а хитрый взгляд глаз быстро теряет увлечение. Красота и образ сильдройр способны очаровывать, а их песни околдовывают столь сильно, что человек остаётся навсегда утерян во власти моря. Но есть те, кого магия древнего народа касаться не способна. Если человеку есть, ради чего ходить по земле, он никогда не обратится к соблазну, который несёт в себе пение существ из подводного мира. Поэтому мисс Зеник и госпожа Сафина не увлечены образом необыкновенной морской владычицы, когда встречают её впервые в особняке Дарклинга. И пусть их общение до сих пор было скудным, поэтому даже матерь Адриана никогда не испытывает смятение чувств пред Святой волн — её нить, разделенная с Дарклингом и собственным сыном, любовь к близким есть то, что крепко связывает заклинательницу солнца с человеческой жизнью, сколькими бы несчастьями та ни была пронизана. Та же земная привязанность есть причина, от которой взгляд Николая Ланцова ныне не искрится во взгляде на властительницу морей. Вероятно, для него есть та, любовь к которой намного сильнее самой древней глубинной магии. В море это не убережёт его от волны, способной перевернуть лодку, или от шторма, что утащит на дно корабли. Но океан давно знаком со Штурмхондом, и они любят друг с другом играть, отчего Улла улыбается с обещанием скорой встречи, как только бумага ложится в руки бастарду Ланцовых. Истиноморе сведёт их ещё не раз во владениях живой Санкты.

•

      Адриан верит, различить девочек-близнецов вовсе нетрудно. Они пред его взором совершенно разные. Возможно, причина для юного заклинателя найдётся в том, что их силы для него ощущаются инаково. Но их глубоко разнящиеся нравы извечно обнажают себя вперёд всех замечаний и отличных друг от друга могуществ. Они говорят, их отец был инферном с Блуждающего острова, и мальчик может видеть его в тусклых веснушках, рассыпанных по лицу близнецов. Это «земной изъян», как называет его Хэлен, потому что солнце не способно кусать кожу сильдройр. И если она испытывает к человеческому недоверие, то Хана к тому глубоко равнодушна. Из девочек она наиболее сильна схожа на представительницу морского народа с её покачивающейся плывущей походкой и гладким глубоким голосом, способным вытягивать сильные магические пения. Она спокойная подобно морю под час штиля, руки всегда мягки и ласковы, пусть и иногда её слова не лишены присущей образу их жизни жестокости. И в тот же час есть Хэлен, схожая на свою сестру в каждом проявлении естества: в каштановых волосах с приметным на солнце рыжим сиянием, в лазурном цвете глаз, в маленьком аккуратном носе и миловидном лице. Но дарованная в утробе природа навсегда их разделяет. Губя свою мать, девочка рождается с ногами вместо хвоста и берёт силу от своего отца, отличаясь лишь в малом от прочих гришей-инфернов. Она умеет петь, но её голос способен только на простейшую магию. Хэлен громкая и обыкновенно её движения резки, она имеет привычку спешить, судить с горяча и широко браниться, если нечто не приходится ей по душе. Но Адриан знает её и другой — молчаливо сидящей у берега моря и нежелающей даже подходить к воде. Слыша немало от союзников Еретика, Хэлен мечтает учиться делу инфернов у семьи Дубей и тянется за самим Дарклингом — его правлением и образом жизни, даже если те исключительно далеки от моря.       Но мальчик велит себе о том не раздумывать, когда в поздний вечерний час мрак стекается к его рукам, и он посылает его вперёд плотной дугой. Тени лишь разбиваются и вспарывают кору дерева, словно ребёнок вкладывает не всю познанную силу в этот разрез. Разве может он быть столь слаб? Адриан не способен позволять своей силе пропадать, пока некому его учить, и он надеется совладать с мастерством сам, но вероятно, даже звери в лесу утвердят, что у юного заклинателя выходит скверно. Хана, чей лик обрамляет лунный свет, покачивая ногами от скуки, сидит на древнем фонтане, что прячется в чаще за дворцами. Совсем неподалёку слышится голос Хэлен, что выскочила навстречу опричникам, проверяющим дворцовую территории в час наступления ночи. Ей легко говорить с людьми, и это мастерство, которое Хана не понимает, видя всякого человека простым и неинтересным. — Люди здесь весьма.., — подбирает она слово. — Странны. Постоянно куда-то бегут. Им то холодно, то жарко. Им нередко хочется есть. И их чувства столь заурядны? — Они люди, — выговаривает Адриан, обнаруживая, что в понятии взаправду не найдётся ничего приметного. Но каждый человек мыслит и чувствует по-разному. Мальчик никогда не падает в тоску, стараясь окружающих понять, изучить. Пока их поведение слишком сложно, но возможно, читать эти потоки будет легче, когда он станет старше. — Ни больше, ни меньше. — Ей нравится здесь, знаешь? — обращается к Адриану Хана, и ему нет нужды оборачиваться, чтобы знать — она смотрит в сторону, из которой скоро придёт её сестра. — Ей нравится быть здесь с тобой. — Это неважно, — хмыкает мальчик, надеясь, что его голос не выдаст смятение. Он взывает к силе вновь, но из плотного круга тени расползаются в стороны, словно могут знать о его страхе задеть девчонку рядом. — Истиноморе — твой дом. Она не оставит тебя, пока вы не станете старше.       Улла отпустит их, когда будет уверена, что они смогут выжить в мирах, которые изберут для зрелого существования. Возможно, тогда они даже более не встретятся вновь. Адриан, впрочем, не знает и сам, будет ли госпожа морей рядом, когда он станет старше, или их сведёт лишь следующее столетие. — Но мой дом жесток к ней, и она несчастна. Я стерплю разлуку, но я не желаю терпеть то, что Хэлен страдает. Она хочет учиться у этих воинов, и жизнь гриши к ней благоволит, — среди строя деревьев слышится треск веток, отчего Хана мгновенно смолкает. Улла ходит совсем неподалёку, давая юным простор для их занятий. Она не гонит их ко сну и не заводит к стенам дворцов с первой же вечерней тенью, поэтому этот час дети проводят на улице. — Когда моя сестрица найдёт в себе уверенность сказать, что ей по душе это место, я поддержу её. — Госпожи Уллы или тебя не будет здесь, чтобы её сберечь.       Хана старшая сестра, даже если близнецов разделяют минуты. Она рождается более сильной, сколь бы её настроения в своей сути не походили на мирную морскую гладь, и девочка не станет мешкать пред губительной песней, если угроза встанет пред её сестрой. — Скорее, ей придётся беречь тебя, маленький братец, — незатейливо тянет Хана. Слова уносит поднявшийся ветер. Есть в её речи нечто и от обещания.       Адриан заставляет себя робко улыбнуться. Хэлен — не его защитница, сколько бы ни была старше, и это мальчик должен будет её оберегать, когда его коронуют принцем и наследником власти Александра и Алины Морозовых — царевичем на всей равкианской земле. Он не перестаёт сомневаться в том, что девочка полнится желанием заботиться о нём. Два года минует с той ночи, в которую она первой вбегает в комнату Адриана, когда ему снится кошмар. Пока Дарклинга нет рядом, Хэлен, должно быть, пытается его пробудить, но мальчик ещё не оправляется от дурного сна, когда его тени бросаются на неё, потому что беспокойный сон ребёнка сопровождает нужда защищаться. Адриан не нанёс ей серьёзную рану в ту ночь, но знает — испугал и причинил боли достаточно, чтобы Хэлен более не ступала вновь на порог его комнат. Она никого не говорит об этом, но помнит хорошо, и сам юный заклинатель тоже не забывает. Он не хотел быть причиной её мук, но девочка всегда сбегает, когда Адриан пытается о том заговорить. Улла твердит, что та не таит обиду, но он не смеет думать, что Хэлен сторонится его от одной вредности. — Почему ты не испробуешь со светом? — вопрошает Хана, стоит только отпустить от себя тени, позволить мраку уплотниться вокруг них, зависнуть.       Свет. Перешедшая с кровью матери сила. Мальчик ощущает её иначе, нежели тени, что окружают его повсюду. Она подобна светилу, что с каждым ударом сердца распускает по телу тепло и жизнь, норовит разгореться, обращаясь звездой. Солнце сложнее контролировать, и оно чрезвычайно не любит, когда его запирают внутри, а Адриан этим грешит без меры. Свет является даром его матери, и во многом оно для него столь же непонятно и чудно, как и Алина Старкова. Тени его отца мягки и льнут к ладоням подобно ласковым верным животным. Мрак всегда следует за рукой и принимает угодную форму. Но солнце матери неподвластно мчится из-под пальцев. И его заведено скрывать. Всякий человек способен разузнать, что жизнь Адриану дана Дарклингом и заклинательницей солнца, но он не может отдать истину того, какая сила ему отведена. Люди ожидают, что тени прыгнут дитяти под руки, но они никогда не предвещают, что на ладонь маленькому господину ляжет луч света. Мальчик бережёт солнце там, где бьётся сердце, и раньше, чем он позволяет свечению разлиться вокруг них, небо вспарывает тонким непрерывным свистом, вынуждая задрать головы.       Хана замечает тот раньше, выворачивая голову набок и не отзываясь на слова подошедшей сестры. Звук предстаёт знакомым. С тем же меч сечёт воздух, а лезвия летят вперёд. Тьма вокруг них становится гуще, укрывает в своих объятиях, так что на небе не удаётся различить ни луну, ни звёзды. Адриан догадывается, чем рождено это неестественное пение, и причины ему нисколько не угодны. Голова дёргается в сторону каждого шелеста в лесу. Топот опричников отдаляется, когда их призывают к другой стороне двора. Меж деревьев вдруг тянется тонкая мелодичная песнь, звуки которой мальчик не мог бы повторить. Заслушаться ей легко, но Адриан вцепляется в рукав Ханы и с детской манерой шипит, прикладывая палец к губам. Девочка не желает дурного и хочет указать своей заступнице, где они находятся, но её голос привлечёт не только госпожу морей. Воспламеняющий камень звякает в руках Хэлен, и если звук их не выдал, то запах костра обязательно это сделает. Металл вновь рассекает воздух уже над головой, так что деревья скрипят, и Адриан спешно подталкивает девочек вперёд, выкрикивая единственное «бежим!» прежде, чем крылатая тень проносится над ними. Мальчик за сёстрами совершенно не поспевает и почти запинается о корягу, но Хэлен хватает его за руку, утягивая вглубь леса. Скрип стали звенит вокруг наперерез поднявшимся окликам, и путь детям перерезает крылатая фигура женщины, одетой в чёрную форму. Хергуды. Адриан не пытается присматриваться, но знает, что воительница является шуханкой. Рядом с ней на землю становятся ещё двое мужчин. Металл на их теле блестит в лунном свете. Мальчик мог бы надеяться, что они служат принцессе Эри, но он не позволяет себе такую роскошь. Мрак бросится, если воздух только колыхнётся вокруг детей, но по воздуху растягивается солёный морской запах, что становится почти удушающим, влага зависает вокруг, и Адриан знает, что опасности нет. — Нам нужен только мальчишка, — низкий голос женщины звучит среди подступающей ночи. Острый металл на теле Хергудов блестит, ему должно устрашать, но ребёнок только поджимает губы. Страх естествен, но он не должен мешать выживанию. — И мастер, которому принадлежит Белый яд.       Не имей гриши силу защищаться, Хергуды могли бы выкрасть десятки, но они желают только двоих. Значит, это приказ их властительницы. Но шуханские воины ребёнка не получат, как и никого другого на этой земле. — Так испробуй забрать, — играется Хана незатейливо, словно её грудь лишена всякого переживания. Только волосы выбиваются из кос свидетельством спешки.       Высокая песнь вторит словам девочки, тонкое звучание несётся сквозь чащу с потоками силы. Оно прекрасно. Настолько красиво и полно переливчатых звуков, что никто не смог бы отвернуться от него и закрыть уши. Может, Хергуды есть плод юрды-парема, стали и силы гришей, но в своей сути они всё ещё люди — отказники, их сердце бьётся и гонит по телу кровь, а та щедро исполнена водой. Дети не слышат, как Улла подходит сзади, пока её голос влечёт ближе, но видят, как шуханские солдаты не смеют двинуться с места и падают на колени, точно лишённые собственной воли. — Дети, отверните головы, — наставляет святая, точно добрая заступница. Но доброй воли нет для тех, кто смеет угрожать её воспитанникам. Песнь жестока настолько, что скрежещет металл, а людей, как верится, может вывернуть прямо на земле. — Я могла бы смотреть, — вздыхая, молвит Хэлен, когда рука Урсулы ласково ложится на её плечо с немым велением поспешить прочь от жестокой участи немилого моря. Но всё ещё держа своего названого брата за руку девочка разворачивается, утягивая его за собой. — А ты видел и хуже, — бурчит она, не обращая взгляд к Адриану, но неосознанно обращаясь к нему. Видел. В этом правда Хэлен велика. — Нам следует спешить, — указывает ей мальчик, слыша клич мужчин в стороне дворца и звон стали. Скоро там начнётся переполох, и ему сердечно не хочется вырываться из-под руки. — Один из Хергудов говорил о Белом яде. Они пришли не только за мной, но и за господином Костюком. — Отчего ты заботишься о том, кто предал Дарклинга? — резкие нотки свиваются в голосе Хэлен, когда она обращается к ребёнку, не внимая его намерению и поторапливая шаг вперёд. Извечно верная сторонница воли одного Тёмного господина. — Отступники этого не заслуживают. — Отец считает, что его ум ценен. И матушке он дорог.       Девочка сжимает крепче руку названого брата и оборачивается, всматриваясь в мрачную глубь леса. Хана, верится, остаётся с их заступницей, чтобы учиться, как делает и всегда. Адриан улыбается, отмечая блеск в глазах старшей заклинательницы. Жажда к действию. Она роняет тихое, похожее на собственное «бежим» прежде, чем направляется к тропинке, которая выведет их к озеру, а после к общежитиям гришей. Мальчик укрывает их в тенях, когда деревья перестают скрывать юных в своих объятиях. Сердце бьётся скорее от вида того, как над дворцами скользят росчерки стали, что блестят в лунном свете. Хергудов почти не видно в небе, должно быть, именно поэтому они выбирают ночь для атаки. Но их слышат. И опричники, и гриши уже несомненно знают о присутствии незваных гостей, и Адриан глубоко сомневается, что эти являются союзниками господина Ланцова. Мальчик указывает налево — к длинной пристройке, которая является мастерскими гришей и рабочими кабинетами портных. Он наблюдателен и знает, что последние ночи Давид Костюк проводит именно там. Где-то бьётся стекло, и дети прикрывают головы, прячась под стенами, но звуки доносятся с близящейся стороны дворца, что принадлежит фабрикаторам, — туда же направляются стражники, опричники и гриши. Окошки дворцов стремительно вспыхивают светом, освещая площади на заднем дворе. Дети выглядывают за угол дворца, где гриши заклинатели крутят головами, а опричники поднимают винтовки к небу, наводя оружия на кружащих шуханских солдат. Точно коршуны. Адриан быстро находит, что гремело посреди позднего вечера. Пара окон мастерских разбита. И виновники того восседают на крыше кабинетов — один из них держит господина Костюка за шею, заставляя фабрикатора перебирать ногами. Мальчика передёргивает — зрелище воистину дурное. Рядом с мужчиной Хергудом восседают ещё двое, похватавшие фабрикаторов из кабинетов, словно они лишь мыши, которые ничего не весят. Юная сударыня в руках одного из шуханцев не перестаёт барахтаться. Если эти южные воины способны играться со своей добычей, то Адриан верит их забаве. Хэлен утверждает, что они не успели, но мальчик осматривается и находит трёх других Хергудов, что лежат на земле с перевязанными крыльями. Мастерские явно пустуют — людей вывели. На дворе подле кабинетов стоит целый строй опричников с поднятыми оружиями, а Иван отдаёт шквальным команду не опускать руки. Госпожа Сафина стоит посреди небольшой площади, сохраняя исключительное самообладание, хотя её явно отозвали от вечерней рутины. — Поставьте схваченных на землю, — велит она со словом хозяйки раскинувшейся обители. — Боюсь, я не сдвинусь с этой крыши, если мы не получим мальчишку, за которым пришли. Мы знаем, что он где-то неподалёку, — на корявом равкианском выговаривает шуханец, что удерживает господина Костюка. — Выдайте нам его, и я оставлю вам двух других мастеров. «Двух других», но не того, кто хорошо знает секрет Белого яда. Хергуды приходят за двумя. Кто-то смеётся, но многие гриши бросают на госпожу Сафину недоверчивые взгляды. Этот выбор для неё должен быть прост, даже если ребёнок никогда не дастся этим крылатым воинам в руки. — Генерал Северцов, прошу, позаботьтесь о том, чтобы маленький принц в этот час был в сохранности Малого дворца, — просит Женя, оборачиваясь к предводителю гришей, точно к своему доброму союзнику, и вновь предстаёт пред незваными гостями. Портниха не дёргается с места, острый металл чужих тел опасно близок к украденным фабрикаторам. — Пока я слежу за порядком в этих дворцах, ни один ребёнок здесь не будет вам выдан.       Тени вокруг Адриана и Хэлен рассеиваются, и несмотря на то, что они скрыты за стеной дворца и стоят в отдалении — за солдатами и гришами, их явление сеет переполох на площади. Ни огонь, ни сталь кинжалов не навредят жизням Хергудов, но девочка всё равно намеревается ухватиться за силу или оружие, когда их появление пускает рябь по толпе. Металлический скрежет поёт над их головами, но стоит только паре солдат броситься с неба, как Адриан прячет их с названной сестрицей вновь, дёргая в сторону и обрекая Хергудов нестись к нагой земле. Их зрение и нюх остры, но даже они не могут гнаться за тем, чего не видят. Сила заклинателей Второй армии настигает шуханских солдат стремительно, сбивая к земле и стенам дворца, где их немедленно схватывают. Мальчик являет себя вновь, ступая за спинами равкианцев, и один из занявших крышу Хергудов швыряет своего пленника вниз и бросается к ребёнку. Шквальные не позволят фабрикатору разбиться, а Адриана не настигнут лапы Хергуд, пока он теряется между фигурами солдат. Он обнаруживает себя стоящим подле Ивана и нескольких опричников. — Тебе следует укрыться там, где более безопасно, — скрывая маленького господина за собой, указывает сердцебит, не сводя взгляд с двух воинов, что всё ещё занимают крыши мастерских и не источают милостивые настроения.       Но мальчик только оборачивается на Уллу и выступающую рядом с ней Хану, что стоят подле стен дворца, наблюдают. Нрав Святой волн иной, нежели тот, что имеет Дарклинг. Пока они не говорят об играх и забавах, она не испытывает интерес к нескончаемым человеческим войнам и славным триумфам над смертными врагами. И Адриан знает, что явись пред ним угроза, волны чужой силы бросятся на ту и истреплют, швырнув к ногам тех, что изберут смотреть. Таково море — оно защищает то, что принадлежит ему, и не заботится о том, сколь остры скалы на берегах, которые люди называют своими. — Почему не стреляете? — спрашивает дитя у опричников, отмечая, что Хергуды не сводят с него взгляд, но напасть более не пытаются. Неподалёку звучит голос госпожи Сафины, что с дрожащим тоном предлагает им сдаться и покинуть эту землю. — Так коли курки спустим, они же нашим мастерам шеи разорвут, — указывает мужчина, держа винтовку наведённой на одного из чужаков, что удерживает в своих руках вопящую девушку-алкема. — Пули плохо берут этих солдат. Забрались далековато, корпориалам до их сердец через всю сталь не так легко добраться. Но они, видно, в вас очень сильно нуждаются, маленький господин. — Адриан, я не пущу тебя дальше, — строго наказывает Иван, стоит только выглянуть из-за спины. Должно быть, его до сих пор терзает вина за то, что он позволил этому дитяти разгуливать под час страшной битвы. Но Адриану нет нужды идти дальше. — Вам не рады в нашем доме! — указывает Хергудам кто-то из толпы.       Некоторые гриши стараются успокоить девушку, что угодила им в руки. Должно быть, шуханцы надеялись, что это будет легко — прийти в дом гришей, выискать ребёнка, которого легко отличить от остальных, схватить его посреди леса или внутри общежитий подобно гришам, которых они выдернули из мастерских. Хергуды могу броситься в небо с истиной, что никто не достаточно силён, чтобы за ними гнаться. И после они исчезнут, чтобы бросить добычу под ноги своей королеве. Шуханцы избирают редкостно удобное время — час, в который заклинатели теней и солнца отсутствуют в столице. Значит, их правительнице известно о визите равкианцев во Фьерду, иначе она не стала бы столь бездарно разбрасываться людьми. Это дом гришей, и они защищают его силой и кровью. Один из Хергудов, что удерживает девушку, нечеловечески вскрикивает, и та падает из его хватки, скатываясь по крыше и падая к рукам своих товарищей. Воин, удерживающий господина Костюка, что-то недобро цедит на шуханском. Хочется верить, сила фабрикатора тоже может ранить чужое тело или подломить сталь, но Хергуд держит мужчину одной рукой за холку и другой за шею, удерживая пред собой и укрываясь человеком точно тряпичной куклой. Давид перебирает ногами по дереву крыши, но остаётся спокойным, прислушиваясь к словам своей супруги. Шуханец, которого ранит девушка-алкем, со свистящим звуком взмывает в небо, придерживая руку и уворачиваясь от редких выстрелов, которые его настигают. Макхи посылает в Ос-Альту десяток своих драгоценных воинов, и даже без Дарклинга гришам требуется час, чтобы управиться с ними. Обойдутся разбитыми окнами и редкими ранами. Шквальные пытаются помочь господин Костюку, но поток ветра слаб для того, чтобы стащить человека, чьё тело укреплено металлом, а подними заклинатели целый ураган, никто не даст достаточные убеждения, что сам ветер не убьёт почтенного члена Триумвирата. Шуханец на крыше резко поднимается на ноги, отходя к самому гребню крыши и утаскивая кряхтящего фабрикатора с собой. Его металлические крылья широко раскрываются, не поддаваясь закручивающим потокам ветра. Госпожа Сафина прикрывает лицо рукой и почти вскрикивает «осторожно», когда несколько пуль безуспешно ударяются о сталь гришей. Никто не будет достаточно смел, чтобы целиться в грудь или голову, когда они легко могут угодить в самого Давида Костюка. — Думаю, наша королева будет довольна и одной из целей. «Нет!», — думает Адриан, когда задуманное настигает его мысли вместе с голосами солдат и тем, как портниха зовёт своего супруга.       Мальчику хочется велеть кому-то стрелять или просить шквальных, чтобы они сбили Хергуда наземь, но тогда они рискуют погубить фабрикатора. И госпожа Сафина тоже то понимает, прося опричников и стражей не спускать курки излишне вольно. Кто-то должен что-то предпринять. У кого-то должен найтись план, который убережёт от немилости шуханцев. Чьё-то ружьё стреляет, и пуля ударяет под ногами Хергуда. Всхлип портнихи пересекает площадь. Выстрел вполне может угодить в её мужа. Чувства путаются друг с другом, и мальчик оборачивается к Улле, ища решение. Она фабрикатору не поможет. Вероятно, её вовсе не достигают трагедии разворачивающейся картины. Для неё в людях пред ними нет ничего важного — ничего, что не пощадит вечная жизнь, кроме племянника и девочек-близнецов. Но Адриан устоять на месте не может, чувствуя, как руки холодеют от смятения. Его мать всегда испытывает эти непонятные чувства — необходимость уберечь своих друзей, невинных… Но мальчик смотрит на глубоко бледного мужчину в руках шуханского воина и видит кого-то иного. Этот человек прокладывает дорожку к Белому яду для всех гришей, что окружают ребёнка в Малом городе. Он делает вклад в спасение от юрды-парема. Его ум является единственным проблеском в смертных людях, что оказывается привлекательным для Костяного кузнеца. Давид Костюк — отступник, чувства к которому омрачены презрением. Но в тот же час он Адриану интересен. И забота его матери о придворном мастере и женщине-портнихе делает немалый вклад в переживания ребёнка. Ему не по себе, а руки подрагивают от одной мысли, что Хергуд взмоет в воздух и навсегда заберёт жизнь фабрикатора с собой. — Адриан, твоя рука, — дёргает его за рукав Хэлен, стараясь закрыть с собой. От ладони маленького заклинателя исходит слабое свечение, и на мгновения он засматривается на свои руки. С силой нельзя промахнуться, и она не способна угодить «не туда». Сила окажется там, куда гриш её направит. «Мама», — заглядывает Адриан внутрь себя, точно верующий взывает к святой. Ответа и благословения не следует.       Мальчик свечение не прячет, даёт людям вокруг скосить взгляды, начать шептаться. Он не может позволить себе дрожать или сомневаться — луч солнца должен быть крепок подобно стали, а не гибок под стать теням. Солнечная сила стекается к рукам, растёт. Сейчас Адриан не пытается запереть её внутри или спрятать, он позволяет себе делать то, что дано ему с кровью, — заклинать солнце и обращаться с ним так, как оно требует. Мальчик касается связи, что они делят с отцом, и тянется к чувству, которое собирает силу в плотный поток, направляет её. Дарклинг говорит — там, где они с Алиной ограничены, Адриан ограничен дважды. Но юному гришу пока не удаётся подобраться к пониманию этих слов до этого дня. Солнце не дано ему для того, чтобы творить простые иллюзии и слепить людям глаза, оно требует к себе иного обращения. Тени для него более понятны и привычны, но в них не всегда будет дозволено найти ответ.       Рука Ивана рвётся за ним, когда мальчик проносится вперёд, обходя опричников. Переполненное силой тело подрагивает. Но прежде, чем пара шуханских воинов бросается за ним, а ноги Хергуда отрываются от крыши мастерских, небо перерезает раскатом грома под вскинутую ребёнком руку. Сила широко прокатывается под ладонью, и Адриан почти валится на колени, стоит этому потоку соскользнуть, направиться вперёд одной солнечной дугой. Что-то грузно скатывается на землю. Голос госпожи Сафины обрекает продрогнуть, вернуться к чувствам, но мальчик знает, что не промахнулся — слышал, как господин Костюк вскрикнул, когда ударился о крышу. Он смотрит на свои ладони и думает, что мог бы подпрыгнуть от чувств, которые его захватывают. — У тебя получилось! — восклицает Хэлен — Какое неприглядное зрелище, — размеренно цедит Хана из-за спины ребёнка.       Он чувствует, как ладонь Уллы ложится на его макушку, перебирает волосы, успокаивая волнения в груди, точно буйное море. Ведомый ласковой рукой Адриан не сразу понимает, что женщина разворачивает его к себе, растягивая фьерданское «всё спокойно», отчего радостное выражение иссякает на лике мальчика. Он пытается повернуться к мастерским фабрикаторов, но рука Уллы то не позволяет. — Нечего тебе там высматривать, — указывает она, являя в певучем голосе строгость. Её чёрные глаза блестят с неестественным одобрением, но губы ребёнка всё равно кривятся от пронзающего тело дурного осознания, что он узрит, если обернётся. Разрез не несёт ничего, кроме гибели и разрушения. Адриан прижимает руки к себе, и Улла присаживается пред ним, придерживая за лицо, так что он перестаёт слышать трагедии окружающего мира. — Этот человек украл бы тебя, если бы имел возможность, и бросил бы под ноги своей королеве. Ты сделал то, что должен был, — пальцы женщины ложатся ему на грудь и сердце. — Эта жизнь не стоит твоих сожалений. Я сделала бы то же, если бы этот воин угрожал тебе или твоим сёстрам. И твой отец сделал бы то же. Но мы бы не отвели этой жизни столь быструю смерть.       Верно — «смерть», потому что Адриан замахивается поперёк груди со знанием, какая сила кроется в разрезе. На два года… Багре было семь, когда она сделала свой первый, мальчик старше её лишь на два года. Её направляла глубокая сердечная боль, отца вела необходимость выжить, что ложится в руку их наследника? Желание спасти? Старухе должно рассмеяться. Мальчик забирает одну жизнь, чтобы вызволить другую. Это честный обмен… И жестокий. Одобрит ли его собственная матерь? Или решит, что дитя недостойно её добрых светлых чувств? Проходящие мимо опричники треплют по волосам и хлопают по плечу, твердят «маленький молодчик». Ивана рядом давно нет, он руководит людьми, что поднимают пленённых Хергудов и уводят в сторону Большого дворца. Адриан как никогда сильно желает говорить с отцом и ни с кем другим. И даже если он будет украден делами, мальчик хочет хотя бы сесть рядом с ним и провести час-второй у руки родителя, что принесёт покой в мысли. Ладони Урсулы отпускают его лишь в тот час, когда дитя вскидывает голову, присматриваясь к фигуре портнихи, что подзывает его к себе. Её дрожащая рука закрепляет брошь плаща под шеей, а блестящие глаза предстают красными, уставшими. Осторожно придерживая его за плечи, госпожа Сафина опускается на колена — мокрая земля наверняка измочит её одежды. Свет фонарей подсвечивает карминовые полосы шрамов и тень ужаса, что всё ещё таится на чужом лике. Адриан может видеть, что она пытается — хочет смотреть сквозь человека, которого видит на месте ребёнка. — Благодарю, — говорит Женя, осторожно оглаживая щёку мальчика в какой-то нежной родительской манере, которая кажется Адриану знакомой. Возможно, Дарклинг треплет лик своего сына схоже. Возможно, госпожа Сафина знает эту меру от него.       Руки портнихи облачены в тонкие перчатки, посему ребёнок чувствует себя спокойно, но он сторонится людей, которые любят лишь половину его. И скоро понимает, что ничего не чувствует от чужого тёплого слова. Возможно, она даже жалеет о том, что ноша забранной жизни с этого дня всегда будет лежать на плечах маленького гриша. Но бремя, возложенное жизнями убийц и врагов нетяжело. Улла так считает. И отец не утвердит иное. Адриан заставляет себя неуклюже кивнуть, хочет сказать, что не следует его благодарить. Это не для госпожи Сафины, а для гришей, которых спасает изобретение Давида Костюка. И для собственной матери, потому что мальчик не хочет, чтобы она горевала о смерти близкого человека. Адриан желал бы, чтобы кто-то спас для него Колю. И наверное, его матушка тоже хочет, что кто-то спас для неё Давида Костюка. Но ничто из этих переживаний не так сильно, как ужас мальчика, когда он видит интерес в глазах окружающих. Что же он позволяет им узнать? Гриши вокруг никогда не забудут, что прогремевший в эту ночь разрез не был соткан тенями, он написан солнцем. Эта истина пронесётся по земле, так что никто не посмеет сомневаться, что Адриан Морозов есть дитя Алины Старковой — заклинательницы солнца. Воодушевление уходит, и он желает только спрятаться у юбок Уллы, зная, что там руки врагов его не достанут.

pov Алина

      Фьерданский король смеет их проверять. Мысль о том, что чужая щедрость может быть хуже уловки или гиблой ловушки, находит Алину только в тот час, в который она следит за тем, чтобы маленькие гриши достигли выделенных им комнат. Разве северная земля способна награждать равкианцев подобной щедростью? Заклинательница солнца быстро понимает — за то время, что они проводят в Ледовом дворе, король Гримьеров присматривается, смеет проверять, насколько «разумно» солдаты Дарклинга могут себя вести, насколько он сам способен их контролировать. Не окажись убеждения достаточны, рискнул бы Фелерин узреть гнев Чёрного Еретика или побоялся бы «старого друга»? Алина всё ещё чувствует, как боль перерезает ногу, пока она следит за тем, чтобы каждую стеклянную дверь открыли. Гнев Дарклинга, к которому ведёт связующая нить, походит на чёрную бездну. Фьерданцы убили гриша, пытались пленить остальных и напали на его королеву. За то, чтобы мрак не поглотил Ледовый двор, попросят большую цену.       Король покидать свои надёжно укреплённые, нижние чертоги королевского дворца боится, но Дарклинг в том и не нуждается, за час до того заволакивая Редвина в тронный зал и бросая правителю под ноги. Как нашёптывают все немилостивые монстры, чтобы дрюскель «не мешал» тем, кто провожает гришей в их новые комнаты. Еретик не мал, и его тело закалено в тысяче боёв, но он уступает командиру охотников пядь роста и широкую северную фигуру, посему у Алины до сих пор подрагивают руки от представления о том, как Дарклинг швыряет Редвина на пол, передавливая подошвой сапога чужую шею. Фьерданцы уважают силу и чтят образ женщин, и Редвин под волей своего принца избирает себе противницей девушку, что была бы готова не проливать кровь на чужой земле, если бы это значило, что двор Гримьеров позволит им покинуть Фьерду без потерь. Это мелочность, на которую способны лишь чудовища. Очередная демонстрация собственного могущества и превосходства, но у сол-королевы вдох застревает в горле от сухого кряхтения, что разносится в стенах светлых залов. Дарклинг не побрезгует вымазать их в крови королевской семьи, но он выжидает, угрожать не берётся, желает поймать в следующем шаге, пока старший сын Гримьеров до сих пор горя не знает в Ос-Альте. Фелерин договаривается с Макхи о нападении Хергудов на равкианскую столицу, а юный отпрыск короля смеет поднять ружья против иностранной королевы. Как сболтнёт Николай, сами кличут на себя беду. Да только ждущее северных господ горе беспощадно и немилостиво. И их порядок не знает слабости и всего человеческого. Фелерин не поможет своему командиру, когда противный хруст звучит под сводами из белого кварца. Алина не сомневается от чужих сипящих криков, что ботинок Дарклинга переламывает охотнику несколько рёбер, насколько сильно нога ныне давит на грудь мужчины. Если Редвин недостаточно силён, чтобы встать, он недостаточно силён, чтобы защищать своего короля и народ, бороться за священный порядок и против гришей. Так судит Фелерин. Сол-королева не сомневается, что он боится. Король не терпит одну мысль того, что гнев Дарклинга может лечь на его собственную семью. Он стар, один из его сыновей слишком юн, чтобы наследовать трон, а второй слишком слаб. Боль щиплет щёку, и Алина сглатывает ком, что рождён отвращением к страшной картине. Список преступлений Фьерды против Равки, гришей и её самой слишком велик для сожалений. Дарклинг убирает ногу, стоит только на губах Редвина булькнуть тёмной густой крови. Он его не убьёт. Не так… Он оставит его умирать с глазами обращёнными к тому, что ни один врачеватель не сможет залечить переломанные в груди кости. Умелый гриш-целитель мог бы, но таковых в рабстве фьерданского короля больше нет. И ни один не откликнется на зов о помощи, даже если вся семья Гримьер будет ползать у Алины в ногах.       Сожалений нет в тот час, в который гриши Второй армии пытаются отогреть тех детей, которых вывели из сокровищницы. Даже некоторые равкианские дипломаты приходят, чтобы помочь, потому что целители заняты теми, чьи раны особенно серьёзны. Гриши никогда не забудут боль этих мест и всех тех, кого утеряли в холодных стенах. Заклинательница видит это в их отчуждённых взглядах. Дарклинг отсутствует в час, в который всех разводят по комнатам. Верится, он ходит по Ледовому двору. Если фьерданцы не окажутся честны в своих обещаниях, Еретик узнает — почувствует силу гриша, которого пожелают спрятать. Алина же ходит от покоев к другим, помогает согреть и успокоить, пока не останавливается у тех, где располагаются недавно пленённые солдаты Второй армии. Плечи и руки Ярославы всё ещё подрагивают от муки, принесённой хлыстом. Она сидит на кровати, должно быть, надеясь облегчить боль. Но женщина не гонит, когда её взгляд находит свою правительницу. Сол-королева, пожалуй, предпочтёт видеть её угрюмой и боевой, нежели отравленной страхом и болью пережитого. — Яра, — Алина осторожно присаживается на край чужой постели и берёт сердцебитку за руку, отмечая, что она не возражает. — Думала, с жизнью расстанусь, — криво усмехается Ярослава, продолжая смотреть себе под ноги. — Но парем на нас не сработал… Мы все напились Белого яда, как только представилась возможность. И фьерданцы направили нас в Ледовый двор для суда. И, — женщина глубоко вздыхает, улыбка таится на её губах, когда она поворачивает голову к своей властительнице. — Уж простите, Ваше величество, я неверующая, но я надеялась, что встречу вас здесь. Мы все надеялись. Молились, — произносит тише. — Иван, должно быть, места себе не находит, если Владим не струсил пред тем, чтобы его известить. — Хотела бы я сказать, что весь кошмар закончен. — Я ещё поборюсь, — твёрдость таится в словах. Крепость духа согревает с немалой силой и с той же рвёт сердце от чувства обречённости. Люди не перестают тонуть в этой войне. — Ты нужна в Равке, — Алина с тёплой радушной мерой чуть сжимает чужую ладонь. Разумеется, все они солдаты, но в тот же час им всем есть, к чему вернуться домой. — И вас с Иваном ждёт дочь. — А вас сын, — не разменивая мгновения, подсекает слова Ярослава, на доли часа оставляя свою королеву без речи. — Мы обе… Худые матери. И полагаю, с наших детей не вырастет ничего иного, пока эта война не закончится.       Скромные понятия о долге матери говорят властительнице солнца о том, что их крест — сделать землю Равки безопасной для каждой юной души. Они будут бороться за право жить, чтобы их детям не пришлось. Это кажется понятным — простым, является тем, что не подлежит рассуждению. Но эта преданность борьбе требует жертв.

•

      Они с Дарклингом обходят каждую комнату, насчитывая сто семнадцать гришей, из которых около сорока лишь дети. Из ста семи, о которых говорит Ирина, судя по записям в книгах дрюскелей, убивают девятерых, пятнадцать берут в плен, четырёх ловят во Фьерде. С вызволенными пленниками сложно. Они не удостоены часом на то, чтобы привыкнуть к человеческой жизни или хотя бы найти объяснение происходящему. Гришей недостаточно заурядно вытащить из клеток, их необходимо перевезти в безопасное место, а эта задача обещает не быть простой. Путь в Равку долог, а Алина не доверяет ни слову фьерданского короля, ни его младшему отпрыску. В каждых покоях переводят на всякий язык — фьерданский, шуханский, земенский, каэльский и керчийский, потому что нет той земли, которую бы не тронула жестокость дрюскелей. К наступлению ночи членов Второй армии, опричников, пленников войны и тех, кто способен сражаться, приглашают в одни комнаты, где Дарклинг будет говорить с солдатами, а не узниками. — Ничего для нас ещё не кончено, — молвит он в небольшом обеденном зале, каждый угол которого занят людьми. Некоторые занимают даже подоконники и единственный стол. — Дрюскели могут отпустить вас из своих клеток. Но это не значит, что они убеждены в том, что вы свободны. — Но их король… — Приказ короля ничего не значит, — пресекает Царь-Еретик слова о чужой воле. Его боятся, стучат зубами, но в тот же час его слушают, и к нему идут, потому что Дарклинг способен вывести ищущих и несчастных с холодной земли. — Это может стать ловушкой. Они могут попытаться пленить вас вновь в дороге. Или они возжелают вас убить, если не могут контролировать. — Если наши подозрения верны, — забирает Алина слово, выступая рядом. Её голос мягок, точно у доброй ласковой матери, что норовит успокоить настроения, которые ворошит строгий нрав отца. — Мы должны быть готовы сражаться, когда придёт необходимость. Ожидать тёплого сопровождения к равкианской границе не стоит. Мы оскорбили Фьерду. Мы нанесли ей удар, который они терпеть не пожелают. И мы должны ожидать, что они ответят. Следует быть готовыми сражаться на пути к тому, чтобы вернуться домой. — Мы готовы выдать часть своих кафтанов, если понадобится укрыть детей от пуль и осколков, — предлагает Наолин, обращаясь к своим правителям. Прибывшие из Равки гриши кивают вместе с его словами. — Если фьерданцы не собираются взрывать наши кареты, самые юные могут укрыться в них, пока мы примем бой. — Вы будете воевать за нас? — фьерданская речь пересекает зал. Голова юноши — одного из пленников Ледового двора, поворачивается к солдатам Второй армии с недоверием и густым непониманием во взгляде. — Мы прибыли сражаться за ваши жизни, а не оставить их на смерть, — складывая руки на груди, указывает Регина, с прикрытыми глазами стоя у одной из стен. Это единственный отдых после ранения, что шквальная может себе дозволить. — И будем биться за вас так, как мы бы делали это на равкианской земле. — Мы хотели бы помочь, — указывая на собравшихся вокруг неё девушек и юношей, выступает вперёд одна из пленных женщин, которую Алина быстро признаёт. Она была в клетках с девочкой — своей дочерью, как доводится верить. Фьерданка бегло смотрит на Дарклинга из-под согнутой головы. — Я не обладаю вашей силой, но у меня есть две руки и ноги, и если для меня найдётся работа, я сделаю, что скажете. — Скоро мы отправимся в Равку, — кивает Еретик. — Ешьте, набирайтесь сил. Целители помогут с вашими ранами и увечьями. Дорога предстоит долгая и тяжёлая, но за границей порядок Ледового двора и жестокая вера дрюскелей вас более не настигнут.       Обещание замирает в стенах зала, стоит только заклинателю теней его покинуть. Гриши Второй армии и опричники остаются, им поручено научиться говорить с пленными и обучить основам тех, кто мог бы сражаться, если то потребуется. Алина заглядывает во многие лица — в большинстве находит ужас и открытую боль, что утихнет не скоро. Многие из них впервые покидают клетки за многие годы и нуждаются в исцелении куда более глубоком, чем руки целителей способны предложить. И теперь им необходимо сражаться, чтобы спастись от плена северной земли. — И что нас ждёт в Равке? — спрашивает на керчийском один из мужчин, чьё угрюмое лицо обрамлено густой чёрной бородой и усами. — У многих из нас там нет дома. — У вас есть дом, — объясняет Алина, учтиво убрав руки за спину, чтобы не стеснять все измученные души. — Дом для всякого гриша. Он зовётся Малым дворцом. Я прибыла туда, уже выйдя из детского возраста, и знаю, что он не заменит ваши родные чертоги. Его стены никогда не будут похожи на те, что когда-то даровали вам тепло. Но там мы можем дать вам знания, свободу, защиту и нашу силу — борьбу за то, чтобы вам не приходилось бояться, и чтобы вы могли найти для себя достойную жизнь на равкианской земле. В Ос-Альте вы вольны узнать о Малой науке и нашей природе, научиться владеть своей силой. — И если мы хотим отправиться в свои дома? — вновь голосит керчиец, его речь становится звонче, острее. Кто-то из гришей Второй армии отходит от стен, должно быть, не принимая тон, с которым обращаются к их королеве, но Алина поднимает руку, не позволяя перебить. — Отпустит ли нас ваш немилостивый король? — между собравшимися тянется нервная нить перешёптываний. — У меня была семья в городке неподалёку от Кеттердама. Или мы нужны вам только как солдаты в равкианской войне? Кто заверит нас, что мы не меняем одно рабство на другое? — Что-то ты не был так смел в словах, когда мой царь был здесь, — цедит сквозь сжатые зубы Ярослава. Но сол-королева не позволяет этому настроению разойтись по гришам. Она не должна переубеждать их в закономерных ожиданиях. Как однажды утверждает и Наолин, Равка не совершенна, но у зов там есть человеческая жизнь, которой достоен каждый. — Когда вы достигнете безопасности, никто не в праве запретить вам разыскать свои семьи и дома, — Алина подавляет мысль о том, что не у каждого очага вызволенных узников пожелают видеть. Она помнит достаточно историй о брошенных «прокажённых» детях, которых гнали с порога от страха и непонимания. Миру ещё потребуется сполна времени, чтобы ужиться с гришами. — Но спросите себя, покиньте вы Равку с волей нашего короля или без неё, кто заверит вас, что охотники не придут за вашими жизнями вновь? Кто будет сторожить ваши двери в Шухане, когда учёным понадобится живая скотина на их столах? Кто встанет между вами и очередным керчийским работорговцем, когда его алчность настигнет вас? Кто не позволит пролить кровь, когда ваш корабль достигнет берегов Блуждающего острова? Выбор принадлежит только вам, так не забудьте спросить себя об этом, когда будете решать свои судьбы и судьбы ваших детей. Вы знаете, какая жизнь для нас всех кроется за этими стенами, — указывает заклинательница солнца назад себя, проклинает бесчеловечность и жестокость Ледового двора. — У Фьерды достаточно союзников, что поддерживают данный порядок.       В Керчии задумаются дважды прежде, чем схватить гриша, что носит на себе кафтан Второй армии и ходит под властью и словом Дарклинга. Но что сделают торгаши, когда узнают, что в соседнем доме живёт девчонка, обладающая силой к врачеванию? Её схватят. Или отдадут на милость охотников. Может, продадут… — А что делать мне? — низкая равкианская речь доносится из дальней стороны зала, гриши чуть расходятся, открывая взгляду мужчину с татуировкой солнца на лице. Он закашливается, но скоро говорит вновь. Легко подметить, как сильно блестят глаза мужчины. — Вы меня, должно быть, даже не помните, Санкта… — Я помню, — отзывается Наолин из-под окон. Они с верующим господином, как кажется, отжили схожий век. — Ты алкем. Я видел тебя много раз в Малом дворце до Гражданской войны. — Да, — заикаясь молвит мужчина, — я был там. Остался на милость короны после разрушений в Новокрибирске, вымаливал в ногах у царя прощения за себя и всех гришей. Остался вновь, когда заклинательница солнца пришла, чтобы поддержать царя и возглавить то, что осталось от Второй армии. Я остался снова, когда ничегои Дарклинга напали на Малый дворец, потому что я верил в вас и после разыскал Апрата и культ Солнечной святой. Я верил, — повторяет гриш, смотря в глаза своей Санкты без ненависти, с одним только нескончаемым сожалением, так что Алина может в нём захлебнуться. — Что на вашей стороне мог бы продолжить жизнь, что у меня была. Без войны… Без гибели, — девушка медленно кивает признавая. Этого, приходится верить, желали многие из тех, кто предал Дарклинга и примкнул к заклинательнице солнца. Они хотели покоя и спасения, а Алина Старкова повела их на другую войну и, как утверждает Иван, повела против силы, которую не понимала. Она одна её способна пережить, и святая повела людей на смерть ради мира без войны и без тирании Дарклинга, не зная, сколь жестокое существование для гришей сдерживала его жизнь. — И после я остался, чтобы служить госпоже Назяленской, потому что такова была ваша воля. Мы ездили по миру, искали гришей, меня схватили прямо во время одной из таких миссий. Я видел, — с дрожью в голосе замечает мужчина-алкем, напоминая о Фёдоре, Сергее, Марии и ещё полном множестве имён. — Как бывает с предателями. Так куда мне идти, сол-королева? Для меня найдётся место дома? — последнее слово оказывается неестественно мягким, являя собой истину того, насколько сильно этот человек хочет «домой». — У кого мне искать защиты?       Некоторые дёргаются в стороны, когда Алина делает шаг вперёд, обходя людей и направляясь к равкианцу. Ей не по душе говорить будь то с гришами или отказниками с высоты своего трона. Должно быть, это не то, как следует вести себя королеве, но заклинательница солнца в этот час совершенно не заботится о придворном порядке. Она хочет говорить с человеком, что к ней обращается. — Только враги нашей земли и самих гришей не найдут в Равке милосердия, — мужчина приметно склоняет голову, стоит только подойти ближе. Точно ждёт кару, а не благословение. Она ходит под руку с тем, кого ненавидят, боятся и уважают. Возможно, теперь зовы будут верить, что сердце сол-королевы столь же темно, сколь и сердце Чёрного Еретика. — Мы не можем забыть время Гражданской войны. Но сражались ли вы на стороне короны или Дарклинга, каждый, кто попросит убежища и защиты в Равке, их получит. Вы отвечаете не только пред царём, но и предо мной, как своей королевой. Каждый из вас, – оборачивается Алина, обращаясь к людям, которых ещё долго не сможет назвать подданными, — днём или ночью может прийти ко мне, попросить милости или прощения, если суд Дарклинга отведёт вам иное. И я вам их дам. Но пренебрежёте ими, придёте на нашу землю с чёрным сердцем или нанесёте Равке рану, и мой царь ответит вам тем же — ответит силой, которую я не стану сдерживать.

•

      В один из следующих дней, пока равкианская делегация ждёт ответ из Ос-Альты, ноги ведут её по заснеженной аллее, к дорожке которой свисают нагие ветви ясеней. Поговаривают, внутренние дворы королевского дворца в Джерхольме скрывают места редкой красоты, и как Алина видит — чужие речи не врут. Каменные статуи здесь изображают девушек — служительниц церквей, и мужчин-воинов, что оберегают сердце Джерхольма. Монахини, как кажется, защищают от чужой веры, солдаты от силы врагов. Насколько же они древни? Издалека доносится журчание воды. Как сказывают, здесь располагаются единственные фонтаны во всей Фьерде, что действуют и глубокой зимой, когда мороз настолько силён, что сковывает даже дыхания. Но сол-королева приходит сюда не ради красоты. Она вообще перестаёт видеть красоту в окружающем после того, как Ирмин избирает бездумную жестокость в секторе дрюскелей. Девушка ступает и чувствует нескончаемую противную горечь на языке, потому что терзает себя мыслью, что Фьерда не пожелает их отпускать.       Её раны затягиваются с мастерством целителей, но Алина просыпается в каждую ночь от чувства, что всё ещё падает разрываемая когтями ничегой. Холод далёк от солнца. Заклинательница не хочет ненавидеть, но север подпитывает все исполненные злостью чувства. Она в минувшие дни не говорит с королевскими особами, а дрюскелей видит лишь издалека. Их ужас осязаем под пальцами. Они все взращивают силу пред обратной дорогой. Принца Ирмина при дворе тоже не видят. Как разведывает Дарклинг, выделенные под предводительство принца солдаты располагаются за Джерхольмом. Перешедших под командование короны охотников среди них будет немало. С судьбой Брума и Редвина ничего мирного от дрюскелей ожидать не приходится, но Алина обнаруживает, что перестаёт заботиться о том, какую судьбу фьерданцы отведут своим гостям. Она не пощадит жизнь того, кто подойдёт к её людям с оружием, — это единственная истина, которую север соглашается понимать.       Девушка поднимает взгляд к небу и обнаруживает, что ветви деревьев над ней складываются в витиеватые, заключённые в лёд арки, через которые сочится весеннее солнце. В Равке, должно быть, уже щедро подтаял снег. Впереди показываются сооружения фонтанов, увенчанные фигурами волков и расписанные искусными орнаментами. Под бег воды и плескания монахи восседают на лавках, сидя за своими неприметными книгами. Их рясы всё те же, какими Алина помнит. Чужие одежды усыпаны пятнышками от масел и каплями воска, они пыльны, а подол измочен в окружающем снегу. Священники точно один поднимаются друг за другом при виде своей святой, шёпот и поющие голоса между ними стихают, стоит только выйти вперёд, чинно снимая рукавицы с ладоней и представя пред Святой стражей в подлинном естестве. — Что же вы прервали молитвы? Продолжайте, святая перед вами, — обращается Алина к монаху, стоящему к ней ближе прочих. Их бледные лица с прищуренными взглядами и сальными бородами приносят ей память об Апрате, образ которого извечно заставляет продрогнуть, а запах ладана и сырости приносит дурноту, но девушка не позволяет себе эту слабость. — Вы боитесь. — Посланники святой воли не боятся магии, — бросает истину мужчина, что предстаёт девушке юным. Возможно, один из учеников. Магия… Мерзость. Одно слово в староравкианском языке. Но речь эта совершенно не о чёрных мастерствах. И заклинательница солнца не приходит для того, чтобы угрожать заступникам веры. Она приходит, чтобы предупредить изуверов. — Не магии. А того, что грянет с ней. Вы страшитесь забвения и скитаний, — чьи-то лица кривятся со столь неприглядной правдой. Есть то учение, которое Алина перенимает и от Апрата, сколь бы ни желала то признавать. Вера направляет народ, угодные символы приходят и уходят, и теперь девушка должна вновь дать людям таковой, чтобы уберечь их от лживых отравляющих Равку учений. — Потому что взоры равкианцев будут обращены ко мне — к Алине из Тенистого каньона, к живой святой, а не к священникам да чернокнижникам, берегущим наследника двуглавого орла на земле злейшего врага для нашей веры. — Пока жив культ Беззвёздного святого, Святая стража тоже будет жить, — обращается к заклинательнице солнца старший монах, чей голос предстаёт добрым, словно может принадлежать хорошему наставнику. — И пока на троне рода Ланцовых сидит живой Еретик, мы никогда не оставим земли, по которым ходили мученики и святые… — Но дело верующих в Санкту-Алину из Тенистого каньона умрёт, когда они поймут, что ведьма надела на себя имя нашей святой и мученицы, — чуждая ядовитая речь выбивается из строя монахов, и усмехаясь девушка не утруждает себя тем, чтобы искать того, кто подобное надругательство изрёк. Дарклинг уже доказывает, насколько легко Святую стражу бросить на колени, сол-властительница не удостоит их подобными унижениями. — Нет. Культ Санкты-Алины будет жить, — обещает она, выступая пред монахами силой, которую они более не способны контролировать или направить. Алина Старкова — рождённая в Тенистом каньоне мученица, им не принадлежит. — Я их не оставлю. И люди уверуют в светило на моих руках, а не в древние проповеди. Потому что я спасла равкианскую землю от тьмы, и я способна согреть. Я могу их защитить. И я вольна пустить свет на чёрную волю их немилого царя. Вы можете продолжать кликать меня угодными понятиями, нарекать святой, мученицей, ведьмой, еретичкой… Но я заклинательница солнца и дочь Равки. Я укрою рядом с собой тех, кто будет в этом нуждаться. А что можете им предложить вы, кроме своей лживой веры? — Порядок, который заведён первой Святой стражей, — гаркает один из проповедников, оголяя явное недовольство тем, что избранная ими дева смеет диктовать свои устои. Такая праведная воля, что не написана их рукой, уже не приходится по вкусу. — Порядок, который короновал первого царя Яромира и создал саму Равку. Порядок, который уже семь веков поддерживает существование этой страны. Есть только одно понятие, что сильнее могущества Дарклинга и власти королей… — Вера, — перебивает священника Алина и не боится воззвать к чужому имени. — Я знакома с учением Апрата, — выдерживая молчание, девушка позволяет себе осмотреться, вознеся взгляд к тянущимся вдалеке стенам крепости. Её слово твердо, когда она возвращает Святой страже своё внимание. — Я советую вам торопиться из Ледового двора. Скоро фьерданский король поймёт, что ему не удастся посадить Вадика Демидова на равкианский трон, и тогда он поспешит избавиться от язычников и прохиндеев при своём дворе. Прислушаетесь, моя, — подчёркивает бесстыдно, — святая воля убережёт ваши жизни. Предпочтёте быть глухими, так будет по-вашему. Но будьте уверены, равкианское солнце не помилует никого из вас, — сол-королева обводит взглядом собрание изуверов, — если зазнаю, что вы гнушаетесь на моей земле и отравляете мой народ.       Святыми людей делают не способности, не мученичество и не воля случая. Они с Дарклингом святы, пока есть хотя бы один, кто в них верует. И неважно — причина тому безумие, нужда или выбор.

•

      Вместе с тем, как весть для Нины передают шпионам в Джерхольме, Адриан извещает Ивана об условиях фьерданского короля, и разжалованный генерал гришей с радушием принимает подобную, оказанную врагами честь — доставить к границе чужого наследника и драгоценных пленных. Солдаты гибнут на войне, а принцев постоянно подстерегают опасности. Алине видится это скромной ценой за то, что полторы сотни гришей вернутся к достойной жизни, и за то, какая судьба постигла сектор дрюскелей, хотя не заклинательнице солнца судить о справедливых судьбах и ценности жизни. Покинуть Фьерду так или иначе не удастся в спешке. Дипломаты отбывают первыми. Фелерин ясно обещает Равке продолжение войны, а Дарклинг не уступит ему землю, которую заняла фьерданская армия. Алина не видит другого решения для своего государя, и Николай не утвердит иное тоже. Фьерда никогда не насытится. Два века назад они уже забирают себе юг Вечного мороза и территорию, прилегающую к горе Эльбьен, и то не утолило голод волков.       Караулы выставляю ещё до отъезда из Ледового двора, и уже первые ночи доказывают, что решение о том принято не зря. Даже к кнуту можно привыкнуть. Голодные люди иногда потянутся и за пустыми руками. Фьерданцам это известно не хуже прочих. Алина теряет счёт тому, сколько раз дрюскели или те же слуги пытаются говорить с пленёнными гришами, пугают не меньше, знают, что рабы не разделяют худшие доли, а многие не ведают вовсе, ждёт ли их нечто лучшее на равкианской земле. Фьерде чрезвычайно тяжело расстаться со своими драгоценными рабами, и сол-королеве противно от того, что скрывать свои попытки вернуть зов у них выходит скверно. Они злятся, потому что указ собственного короля дозволяет малое. Он пленников отпускает, и примириться с тем не получается и у самой заклинательницы солнца. Разумеется, возможно, сейчас Фелерин как никогда сильно нуждается в своём старшем наследнике, но «сокровищница» и её гриши являются делом всей жизни Ярла Брума, что одобрялось его королём десятки лет. Сол-королева не знает, может ли верить добрым подачкам. Дарклинг лелеет её сомнения, вскармливает. Он не спит, строит планы, и от того Алина совершенно не может найти покой. Его настроение становится редкостно циничным, и девушка с трудом выносит Еретика даже в тот час, в который его мрачный образ расхаживает в стороне от опочивален. — «Тень дрожащая»? — вскидывает он брови, смотря на неё исподлобья и улавливая ход мыслей, когда его королева встаёт среди ночи, чтобы испить воды, и застаёт супруга за трапезным столом в глубоком раздумье. На тень дрожащую и походит.       Сталь глаз вырисовывает образы жутких расправ. Как они его не тяготят? Как не тянут к земле? Иногда Алине тяжело поднять ногу с утра, стоит только пред взором нарисоваться образам загубленных и измученных. Но пути взращённых Равкой чудовищ неисповедимы. Дарклинг ожидает атаку. Рассчитывает ту точно одно из «разумеющихся» понятий, и никто не смеет перечить предчувствию беды. Девушка тоже её у себя за спиной ощущает. Или, быть может, она лишь разучивается предвидеть хоть что-то хорошее на своём пути. Они не знают, когда трагедии суждено случиться. Еретик читает настроения и потоки силы подобно словам, разлитым по бумаге, но этого может быть недостаточно. Если то покажется врагам удачным решением, уже в следующее утро они возьмут комнаты собственной крепости штурмом. Сол-королева ожидает, что за нанесённую ей пощёчину удар врага будет не менее жестоким. Но выходка Ирмина доказывает, что не всё во Фьерде слову старого короля подчиняется. Страна желает на троне сильного решительного короля, что поведёт народ к действию, и избалованный мальчишка крепко хватается за эту возможность. Храбрость, говорят, иногда синоним глупости, а той юного принца противный нрав не обделяет. Теперь, когда Фелерин доверяет ему три полка солдат, что будут сопровождать гришей, положение равкианцев становится особенно скверным.       За то время, что вторая половина делегации готовится к отъезду, Алина проводит сполна времени с вызволенными. Отказники среди них найдутся тоже — дети, что родились у гришей, и старшие люди, что наоборот дали зовам жизни. Заклинательница солнца учится общаться с ними. Старается говорить со всеми, найти для каждого помощь, убедить, что какая бы опасность их ни ждала на пути домой, они её преодолеют. В этот час не одни фьерданцы готовят кареты, но и равкианцы запираются в своих опочивальнях, потому что северная земля не отпустит их без крови, которую Фьерда так отчаянно желает пролить. С прибывшими солдатами Второй армии, опричниками, пленными с границы и добровольцами из подневольных гришей, у них наберётся чуть больше полка солдат, и этого всё ещё мало. Солдаты Второй армии отдают привезённые с собой кафтаны, но даже с ними равкианцы обделены оружием. Алина твердит себе — это не важно. У Равки есть сами её правители. Этого достаточно. Этого должно быть достаточно, чтобы защититься, отбить атаку любой силы.       В день отбытия Вадик Демидов смеет говорить о скорой встрече, а королева Агата льёт слёзы в платок, не тая сердечные надежды, что оба её сына вернутся домой в целости и здравии. Как мать, заклинательница солнца не пожелает ей иного. Как королева Равки, Алина надеется, что ей не придётся защищать десятки маленьких гришей от хладнокровия фьерданских принцев. Ей скудно верится в то, что в этот час Ирмин не желает спустить всю доступную сталь на то, чтобы наказать равкианцев за все унижения, причиняемые фьерданской земле. Глаза щиплет от слёз, пока людей разводят по каретам, потому что многие из пленных видят дневной свет впервые за долгие годы. Сол-королева не выдыхает, когда в окошке кареты начинает отдаляться образ Ледового двора, не позволяет себе и малого. Это сражение не окончится, пока последний член делегации не переступит равкианскую границу.

•

— А я всегда думала, монстры приходят только по ночам, — в один из мирных поздних часов мрак крадёт признание с уст святой. — Монстрам неважно, когда приходить. — Хотела бы я однажды увидеть мир таким, каким его зреешь ты, — шепчет Алина, возлагая голову на колени Дарклинга, когда карета в ночной час подскакивает на очередной кочке. Сердце отвергает признание, но девушка верит, если перестанет говорить, то переживания её переполнят. — Ты видишь одновременно множество эпох, находишь в одном человеке десяток давно исчезнувших. Это страшит. Но я нахожу в этом нечто удивительное. — Ты научишься, — обещает ночь, ласково ведя тыльной стороной ладони по волосам. — Эпохи и их империи рушатся, люди умирают или убивают друг друга, целые народы и культуры исчезают… Ты всё это узнаешь, моя Алина.

•

      Первые дни дороги тихи, но покой не посещает сердце. Девушке сложно видеть, как в редкие часы, когда кареты останавливают, некоторые дети падают в снег, не зная, что лежит под их ногами. Кто-то из них рождается в Ледовом дворе. В клетках дрюскелей нет окон, посему другие не помнят, что солнце сменяет луна, являя собой день и ночь. Они удивляются столь заурядным понятиями… Иногда Алина не способна сдержать слёзы, зная и видя, что многих гришей и вызволенных узников рвёт от каждой дорожной трапезы, потому что их тела отвыкли от пищи. Фьерданские солдаты рычат на улицах от одной причины, что пленённые дети собираются подле лошадей — плачут и смеются от того, что впервые видят столь необыкновенных для них существ. Время, в которое удаётся покинуть кареты, самое сложное. Воинов короля вокруг настолько много, что зачастую они перемешиваются с равкианцами, и следить за недругами становится сложнее. Дурных чувств столь много, что сол-королеве чудится, мир вокруг неё полнится иголками, и те не перестают пронзать её тело, с какой бы стороны она ни пыталась подступиться к немилому существованию. Даже глубокий сон не прельщает, Алина его боится — бросается к ужасу от мысли о том, что может упустить трагедию.       Она видит принца Ирмина в каждый час, который проводит за пределами трясущейся кареты. Юноша одет в королевскую броню с золочёным изображением головы волка. Начищенные доспехи сверкают на солнце всякий раз, когда доводится застать младшего принца в окружении фьерданских командиров и солдат. Он не ищет слова равкианских правителей, но зачастую Дарклингу приходится остепенять самих вызволенных пленников — урождённых фьерданцев особенно сильно, потому что они с редким трудом таят ласковые слова для своего принца и солдат короны. Монстр, верится, их понимает — всю обиду и боль, но ругань не поможет им скорее добраться до Равки.       Алина не перестаёт к врагам присматриваться. Знают ли они, что не имеют преимущества в замыслах? Догадываются ли, что равкианцы их обыгрывают? Сол-королеве их положение предстаёт понятным, давно разгаданным. Иногда, прячась во мраке ночи поруч с Дарклингом, ей удаётся подслушать разговоры фьерданцев — узнать, что даже они боятся умереть и противятся приказам. Возможно, эта разумность их спасёт. Или они изберут для себя худшую судьбу, в которой Чёрный Еретик искупает их сполна.       Когда кареты приближаются к дорогам вокруг Хальмхенда, минуя половину пути, к процессии присылают концов с границы — с перехода на направлении Черности. Алина знает, какие вести возложат в руки принцу Ирмину, и какая их часть заставит ледяную кровь вскипеть. Одна из них будет письмом, выведенным рукой Расмуса, и расскажет о том, что он в добром здравии ожидает своего брата в одной из крепостей близ Вечного мороза. Но вторая неизбежно обожжёт пальцы, заставит усомниться или наоборот обратиться к действию. Много ли подозрений может быть к беженцам под час войны? Но юный принц злится, не перестаёт взывать к своим командирам, и ни от кого не укрывается, насколько они обеспокоены положением на границе. Никакие глупцы не пойдут к переходам, близ которых ведутся ожесточённые сражения. Фьерда не славится тем, чтобы открывать для своих граждан пути в Равку, но даже с оружием отогнать толпу внутрь страны им не будет легко. Группа Нины трудится на славу. И она не позволит беженцам пятиться назад. Равкианская шпионская сеть годами работает над тем, чтобы обеспечить гришам на севере путь к спасительной обители, и за это время Алина слышит полное множество историй о том, как люди способны бежать, сколь бы ни была глубока вера и удушающая петля порядка. Нередко это матери, тётки, сёстры и старики, что не могут примириться с судьбами детей-гришей, для которых нет жизни даже в пределах родного дома. Иногда это жители приграничных поселений, что слышат истории с обеих земель и сквозь пелену пропаганды находят правду в терзаниях Равки. Но в большинстве это всегда сами гриши, которым удаётся скрываться достаточно долго и идти за преданиями о доме и безопасности для таких, как они.       С уст Нины звучат и иные сказы — о принадлежащем Ярлу Бруму, закрытом военном заводе на реке Стельге, где содержали брюхатых женщин-гришей, где их принуждали нести детей снова и снова, где полы были запятнаны кровью, потому что удел этих девушек слишком хрупок для фьерданской жестокости, где их кормили подобными юрде-парем наркотиками, травили и экспериментировали, где отбирали несчастных младенцев, где их забивали в юном возрасте, когда замыслам Брума не удавалось принести желанное — вывести гриша, которого можно контролировать. Многим из девушек, как поведала сердцебитка, всего пятнадцать… Они совсем ещё дети. Алина помнит, как сама противились вере в существование подобного места до того, как встретила Ирину. Но Нина говорит, что с поддержкой Второй армии, способна вывести пленниц и сравнять завод с землёй, и заклинательница солнца просит её испробовать. Следует верить, от близости к реке силой Авраама на осквернённой земле уже красуются ледяные шипы. Сколько женщин им приходится увести? Сколько младенцев и совсем юных детей? Нападают ли на них в пути к Равке, или им удаётся пройти снежную землю без потерь? Сол-королева сердечно боялась лишь того, что от долгого пути они не поспеют к границе в час, но обстоятельства к ним благоволят. Алина знает то, что они не уйдут. Этих девушек, детей и беженцев из Фьерды сопровождают шпионы Николая и солдаты Дарклинга, которые не будут робеть пред наставленными на них оружиями. Но не приходится сомневаться, переход им не дадут, пока равкианская делегация не прибудет к границе. Беженцы мешают ведению войны, и это нетрудно видеть хотя бы в недовольстве северного принца. Пока люди стоят на фьерданской земле и требуют прекращения огня для того, чтобы перейти в Равку, они создают армии немалое неудобство, и от этого знания Алина боится только одного — суровых нравов. Перестрелять люд за измену без суда куда проще, нежели позволить врагу подобный удар.       Заклинательница солнца рассматривает северного принца в один из ночных часов и знает, чего он боится. Если их король скоро упокоится, а равкианцы исполнят задуманное, одно бремя ляжет на правление Расмуса и Ирмина. То, чем может стать дело Кая. Голоса… Равка способна дать всем беженцам и пленникам голоса, силу и слово, которого у них никогда не было. Они будут говорить о своих судьбах и голосить о жестокости, которую пережили, и Фьерда не сможет до них дотянуться вновь, заставить замолчать. Гриши разнесут истины о северном порядке по всему миру, они наконец смогут кричать о своей боли, всех пережитых страданиях и преступлениях, творимых руками фьерданцев. И ныне у врагов остаётся лишь один путь к тому, чтобы никто из ведьм да колдунов не смел произнести злое слово за пределами фьерданской земли. Не отпустить.