Имя твоё

      Эрвина нет уже больше четырёх лет. Леви скучает. По массивной фигуре за большим столом из орешника в его кабинете, по спокойному выражению понимающих голубых глаз, по требовательному командному голосу, по властной ауре этого выдающегося человека. Единственным напоминанием служил портрет Командующего, висящий в общем офицерском кабинете. И капитан не любил там находиться. Казалось, Смит смотрит на него с холста, живой, лишь окованный громоздкой золочёной рамой, пристально следит, по-прежнему анализируя каждый шаг и каждое неловко оброненное слово. Это было тяжело.       Тяжело смотреть на того, кого больше никогда не увидишь, хотя готов был следовать за ним за Стены, в Ад, да хоть в пасть титанов, если таков будет приказ. Но приказов больше никогда не будет.       Никогда не сожалеть о своих выборах — вот что завещал Эрвин. И капитан не жалел. Даже когда отправил Командующего на смерть. Оставить мечту и умереть, таков был последний завет Леви. Они оба потеряли в тот день: один — жизнь, другой — её смысл. Выжившему уже не заглянуть за горизонт, не увидеть то, на что всегда смотрел солдат, отдавший своё сердце Человечеству.       Леви ни о чём не сожалел, но не мог забыть один из немногих моментов слабости. Добровольно преклонив колено перед Эрвином, он не осмелился подарить на прощание поцелуй. Он любил Командующего. Чистой как слеза, искренней как смех ребёнка любовью. У них никогда ничего не было, они никогда не говорили об этом — они мужчины, солдаты, командир и подчинённый, щит людей, меч, направленный на титанов. Сильнейший воин Человечества и Дьявол, лишённый сердца. Не до того им было, в общем-то. Можно было бы придумать ещё множество отговорок. Но зачем слова, если всё было и так понятно. Большее было ни к чему, им было достаточно этого.       Дружба, безграничное доверие, настоящее уважение.       Голубые глаза, что теплели лишь для одного человека.       Первый, прощальный, единственный. Был ли нужен этот поцелуй? Леви уже ничего не изменит, никогда не узнает. Зачем и сожалеть?       Аккерман часто думал в подобном ключе, вспоминая Смита, их встречу в Подземном городе, вступление в Кадетский корпус, первую совместную экспедицию за Стены. Да мало ли их было, экспедиций и нападений, интриг и конфликтов.       Внезапно в коридоре раздаётся копошение и тихое бормотание. Капитан выныривает из воспоминаний, с недовольством косясь на дверь. Кого опять принесла нелёгкая? Он ведь специально не ходит в столовую в предписанное время, чтобы в одиночестве вспоминать здесь о нём. После гибели Эрвина Зоэ заняла его кабинет как глава легиона разведки, но, понимая тоску Аккермана, разрешила пользоваться им тоже. Часто они находились там вместе, занимаясь каждый своим, отдавая безмолвную дань уважения Тринадцатому Главнокомандующему Разведкорпусом.       Неловкий стук в дверь всё же раздаётся.       — Войдите.       В проём протискивается Ханджи, прикрывая собой кого-то в её плаще старого образца, капюшон полностью скрывает лицо, а полы, как ни странно, тащатся по полу.       — Что это? — как всегда бесцветно и безразлично в последние четыре года.       — Леви, я возвращалась в наш штаб, когда случайно увидела его. Сиротка, совсем малыш. Я… я не смогла пройти мимо, Леви, — её голос звучит на удивление надломленно.       — Ханджи, ты в своём вообще уме? Ребёнок? Сирота? Да что с того. После прорыва Марии их тысячи, что теперь, всех сюда тащить?       — Леви…       — Нет, ну ты сама подумай. Мы в Разведкорпусе, у нас экспедиции и чёрт-те что с Марли, мы можем завтра не вернуться. А ты ребёнка привела. Отдай Хистории, у неё приют, там ему будет всяко лучше, чем у нас.       — Леви, ты… ты просто взгляни на него, — губы дрожат, голос надломленный и словно скорбный, но в глазах впервые за долгое время теплится что-то давно исчезнувшее после гибели Моблита и Эрвина — надежда.       — Вот уж не ожидал, что у нашей Ханджи материнский инстинкт взыгра-…       И осекается, потому что рука в перчатке сдёргивает капюшон с лица. Вот же блядь.       Вы когда-нибудь думали о том, сможете ли узнать маленькую копию человека, если знали его только взрослым? Леви теперь уверен — сможет. Отросшие лохматые золотистые волосы, небесно-голубые глаза, тот же нос с небольшой горбинкой, густые брови. Испуганный, но серьёзный взгляд с желанием бороться до конца.       — Ханджи, это кто? — На лице Сильнейшего воина человечества неподдельный шок.       — Говорю же, сиротка, на улице встретила, не смогла пройти мимо. — Девушка аккуратно подталкивает его чуть ближе к Леви.       — Малец… тебе лет-то сколько?       — Мне… вот стовько! — он загибает по очереди пальцы и вытягивает вперёд маленькую пятерню с полусогнутым мизинцем.       — Столько и его нет. А зовут как?       — Я не помню. Маменька совсем давно на небо попава, бовьше у нас никого не быво. — Он неловко снова прячется за Зоэ, видимо, боясь, что отругают.       — Если услышишь, вспомнишь? — мягко предлагает Ханджи.       — Да, вспомню, — кулачки неловко теребят тёмно-зелёный плащ.       Командующий выбегает из комнаты, возвращаясь быстро с булкой хлеба и стаканом молока — видать, стребовала с повара. Аккерман вытаскивает в центр комнаты стул, усаживая на него ребёнка, запирает дверь, отдав приказ курсантам в карауле не беспокоить.       Начинается таинство выбора имени: мальчишка уплетает скромный обед за обе щёки, а Леви и Ханджи кружат вокруг него, по очереди перебирая имена:       — Давид?       — Лука?       — Эцио?       — Виктор?       — Алекс?       — Брок?       — Оливер?       — Леон?       — Роман?       — Магнус?       — Иклот?       — Флориан?       Ответом на всё было лишь отрицательное качание головой, и чем больше имён звучало, тем ниже опускалась светловолосая макушка.       — Артур?       — Карл?       — Фридрих?       — Эмиль?       — Отто?       Аккерман и Зоэ перебрали даже почти все имена павших товарищей, которые могли вспомнить. Всё мимо. И лишь стрелка часов безжалостно бежала дальше.       — Лиам?       — Ноа? — обречённо.       — Якоб? — с гаснущей надеждой.       Ничего не подходило. Вариантов больше не было.       — Мозет, у меня и имени-то нет.       — Да бро-ось, никто не может жить без имени. Раз эти не подходят, мы тебе другое потом придумаем, да? Леви? Самое красивое. — На лице Ханджи играет подобие улыбки. Неужели всего-то и нужно было, что беспризорного ребёнка, чтобы снова зажечь свет в потухшей душе.       — Да-да, малец, придумаем. Вот чёрт, всё, что знал и что придумать можно было, перебрали, как так. Ничего не подошло.       — Не обращай внимания, Леви, кадетов шеренгой построим, пусть думают, а если не придумают, пусть кросс бегут, — гладит по волосам парнишку, а выражение лица пакостное, как во времена, когда к титанам за Стены из-под носа у Командующего и опеки капитана ускользала.       — Да. Ладно, — цокает недовольно, — уверен, Эрвин бы быстро смог подобрать ему имя.       Воцаряется тишина.       — Л-леви, — неуверенно зовёт подруга.       — Ну что ещё? — оборачивается недовольно и замечает — сияющие глаза мальца и робкую улыбку.       — Э-это, дяденька… вы товько что моё имя назвави.       — Значит, будешь тоже Смит, — и Леви улыбается, впервые тепло кому-то улыбается за «маленькую пятерню с полусогнутым мизинцем»-лет.