малышка

Венти наслышан о Розарии – преданной служительнице Барбатоса. Знал ее лично благодаря почти ежедневным встречам в пропахшей хмелем и вином «Доле ангелов». Выпивал с ней, болтал обо всяком, получал пинки под зад, когда, потеряв равновесие, утыкался лицом в грудь по пьяни, а после раскрасневшийся и хмельной довольно улыбался, несмотря на саднящую боль в правой ягодице. Венти наслышан и о других секретах Розарии, но подступиться к ней сложнее, чем к ледяной крепости, однако ему ведь не занимать настойчивости, упертости и очарования (конечно, довольно сомнительного, но все же отрицать это глупо, по крайней мере по мнению самого Венти). Его очаровывают мысли о Розарии, сильной, властной и независимой, до невозможного невыносимой в каждом своем действии, обжигающей северными ветрами, непохожими на те, которые нежно поглаживают кожу в Мондштадте. То, как вздымается ее грудь, когда она дышит, как вздрагивают ее ресницы, когда она чем-то увлечена, как она еле заметно облизывает уголки губ после очередного глотка вина. Все эти моменты Венти никак не может выбросить из своей головы, будто бы это какое-то чертовое наваждение, самое приятное на свете заклятие, от которого потеют ладони, в теле что-то горит праведным огнем, а по коже пробегают стаи мурашек-льдинок. В этот вечер в таверне они один на один. Между ними витает какое-то необъяснимое напряжение, готовое в любой момент надорваться натянутой струной и зазвенеть, оглушить пронзительным воем дурманящих чувств, запретных мыслей и сокровенных желаний. Честно говоря, Венти уже готов сам в любой момент взвыть, надорваться. Розария держится по-обычному холодно, но дыхание ее горячее, когда она наклоняется чуть ближе к Венти, чтобы произнести в погроме звуков таверны: – Ты такой очевидный, – и у Венти что-то внутри трепещет, готовое выскочить наружу то ли песней, то ли приглушенным восторженным криком. Взгляд ее хмельной, в уголках губ можно увидеть еле заметный ухмылку, на щеках – нескромный румянец. Венти рядом с ней чувствует себя ребенком, бессильным существом, букашкой, которую Розария могла бы просто раздавить, растоптать и даже не заметить, и это так его заводит. Он не знает, что это за чувство такое, которое поселилось у него в груди раскатами весенней грозы, осколками витражей, привкусом красного вина на губах, но одно осознает точно – он и правда такой очевидный, потому что для игр, намеков и прочих детских забав у него не хватает никакого терпения. У Розарии, очевидно, тоже. – А может, мне просто хочется быть таким, – Венти легко пьяно улыбается, тянется чуть вверх, чтобы произнести слова Розарии почти на ухо, ощущая запах ее терпкого парфюма на белоснежной коже шеи, виднеющейся из-под прядей распущенных волос, – очевидным. В ответ Розария лишь довольно отводит взгляд куда-то в сторону, отпивает еще вина, облизывает губы и тоже улыбается в ответ, теперь уже глядя Венти прямо в глаза: в них и адский лед, в котором корчатся в муках грешники, и праведный огонь, сжигающий врагов, и искры далёких звезд. Венти, словно завороженный, не может отвести взгляд. Он ощущает, как его ладонь накрывает чужая то ли ледяная, то ли настолько горячая, что обжигает морозом. Чувствует, как у него в груди в диком темпе несется сердце. Знает, что готов на все. Венти сам не понимает, как они вдвоем вскоре встают из-за барной стойки, как Розария тянет его за собой на второй этаж таверны в одну из комнат для постояльцев, как все посторонние шумные звуки вдруг обрезаются, и у него в ушах стоит звонкая тишина, прерываемая тяжелым дыханием. Они вдвоем вплотную друг к другу – жарко. Розария смотрит на Венти сверху и самодовольно улыбается, пальцами касаясь его подбородка, приподнимая его голову, чтобы встретиться с ним взглядом – первородным желанием и страстью. – Значит, я могу делать что угодно? – Да, – кривоватая ухмылка Венти, будто вместо него говорит «конечно», – весь твой на растерзание. Богохульно. Хотя что тут может быть грешного, когда сам Барбатос такой же – грешный, развязный, свободолюбивый, каким впрочем и должен быть по его же собственным соображениям. Зачем сдерживать собственные потаенные желания, если они заковывают ту самую пресловутую свободу, к которой столь безнадежно стремится целая нация. Значит, Венти нужно первому возглавить этот манифест абсолютной свободы, как бы абсурдно это ни звучало или виделось, думается ему сейчас, пока его кожу обжигает арктическая вьюга, а сознание плавится, будто снег в оттепель. Терзать Розария умеет лучше прочих. Может быть, лучше всех. И терзает хуже всего она не металлом кинжалов, не тяжелыми кандалами, не глубокими ранами, а своими взглядами, улыбками, полуприкосновениями, полупоцелуями в шею, шепотом на ухо. Венти оказывается прижатым к стене – бежать совсем некуда, но ему абсолютно и не хочется этого делать. В комнате Розарии пахнет увядающими цветами, лакрицей и металлом. Ее губы на губах Венти похожи на лепестки только распустившихся тюльпанов, а легкие покусывания – на шипы, впивающиеся в разнеженную плоть Венти, от которых ему становится тяжело сдерживать в себе почти неслышные надрывные стоны. Их маленький танец, представление целиком и полностью ведет Розария. Венти это безусловно нравится. – Нарядишься для меня? – негромко произносит Розария, оставляя влажные поцелуи на шее Венти, и в тот же миг этим будоражит его сознание. Тот лишь глядит на нее из-под полуприкрытых подрагивающих век и невольно кивает, соглашаясь на любую услугу, потому что сейчас им ведет вовсе не здравый смысл, а податливая страсть. Уже через несколько мгновений Розария достает из своего комода короткое белое полупрозрачное платье, сияющее в приглушенном свете свечей искрами, огоньками, драгоценными камнями. Венти невольно задерживает дыхание, глядя на Розарию, а потом вновь на платье. Следом идет приказ, которому Венти невозможно противиться. – Раздевайся. И Венти невольно стягивает с себя всю одежду, и по постепенно обнажающимся участкам кожи пробегает приятный холодок, пронизывающий тело эфемерными нитями предвкушения. Наверное, это чужой взгляд скользит вдоль его ключиц, выпирающих ребер, живота, запястий, бедер и тем самым сжигает. Розария протягивает ему платье, которое Венти надевает поворачиваясь к стене, чтобы избежать проницательного взгляда. Он не знает, что делает, не знает, почему делает, не знает ничего, но продолжает. Смущенно оборачивается обратно, натянув на свое хрупкое тело наряд. Тонкая, полупрозрачная ткань на коже ощущается невесомым облачком, которое и вовсе не прикрывает ни миллиметра обнаженного тела, отчего Венти инстинктивно хочется прикрыться, спрятаться, но прежде чем он успевает это сделать Розария уже берет его за руки, заставляет посмотреть на нее в ответ и произносит: – Какая очаровательная малышка, – ее слова звонким эхом раздаются в голове Венти еще не раз, и они дурманят не хуже нескольких бутылок крепленого вина. Розария подходит ближе, и между ними снова считанные миллиметры, если не меньше. Венти на мгновение забывает, как дышать, потому что губы Розарии вновь на его собственных уже измученных и сухих от волнения губах. Ее пальцы пробегаются меж прядей Венти, а после оттягивают его голову назад, вновь открывая уязвимые и нежные участки кожи на шее, вдоль скул и ключиц. С губ Венти срывается неровный выдох, в котором путается то ли имя Розарии, то ли несдержанное «продолжай». Но та никуда не спешит, оставляя влажные следы на ключицах, заставляя Венти издавать очередные приглушенные стоны. На кончиках ее пальцев ощущается ледяной холод, от которого разгоряченное тело Венти сокращается в приятной полусудороге. Ее поцелуи достигают нетронутой солнцем белоснежной кожи Венти сквозь призрачную ткань, и оттого сводят его с ума от контраста горячего дыхания и нежности властных прикосновений. Венти безо всяких сомнений сейчас – собственность, лишь раб, полный вожделения. Когда Розария касается его члена, выпирающего под эфемерной тканью, он громко выдыхает, глядит на Розарию, которая одной рукой оглаживает его талию, а другой касается его возбуждения, и улыбается уже не пьяно, с осознанием, что Венти действительно теперь всецело в ее ледяном царстве, в ее владении. Она нависает над ним неприступной стеной, способной сломить любую армию, но сейчас лишь что-то медленно и так сладко надламывает в самом Венти. – В кровать, – обжигает ухо Венти, – малышка. И Венти падает на мягкие перины, и в тот же миг над ним оказывается Розария. Венти чувствует себя бессильной жертвой под ней, которую в любой момент готовы растерзать, разорвать в клочья, прогрызть плоть и раздробить все кости. Примерно то же самое и делает Розария каждым своим действием, потому что от возбуждения, бьющего в голову Венти, ему думается, что весь мир плывет перед ним от того, что он умирает, но его тут же возвращают к жизни льдинками на пальцах Розарии. Он вздрагивает, вновь ловит прожигающий одежду, которая и так ничего не прикрывает, взгляд на себе, на своем теле – слабом и безвольном. – Пожалуйста, – только и удается молить Венти. Как иронично, не правда ли? Но Розария внимает его мольбам, ненадолго отстраняясь, чтобы перевернуть утомленное ласками тело Венти на живот, а затем вновь наклониться над ним, обдать ледяным жаром своего тела и произнести: – Если ты так просишь, – у самой мочки уха ветерком. По телу Венти пробегается дрожь. В комнате на секунду поселяется трескучая тишина, немного пугающая, но предвкушение заставляет Венти застыть на месте, глядя в стену, все еще чувствуя присутствие Розарии за собой. Томное ожидание прерывается, когда ее ладони оказываются на ягодицах Венти, и он неровно выдыхает прямо в подушку, чувствуя жгучую прохладу. Пальцами Розария оглаживает его вдоль бедер, скользит выше, и Венти несильно трясет, будто бы у него горячка, когда на деле – сердце, вырывающееся из груди. Затем Розария неожиданно надевает ему повязку на глаза, а после накрепко связывает руки за спиной, и теперь Венти ничего не видит, ничего не контролирует, может только чувствовать и подчиняться всему, что делает с ним Розария. И от этого его тело сводит, ломает в сладком предвкушении того, что будет дальше. Венти слышит, как Розария достает что-то из прикроватной тумбочки, а после вновь оказывается на ним, а между его ягодиц двигается что-то прохладное и скользкое – он точно знает, что это и потому закусывает губу. В следующий миг пальцы Розарии уже растягивают его, а Венти податливо подается им навстречу, изгибаясь в пояснице, несмотря на небольшой дискомфорт, но он заглушается волнами наслаждения. Эта блаженная пытка продолжается несколько минут, и у Венти уже заканчивается кислород, он задыхается, издавая сладкие стоны, которые можно было бы принять за очередную мольбу. Розария понимает все слишком хорошо, и Венти даже не знает, сыграет ли это в его сторону или нет, потому что уже в следующий миг она снова отстраняется, и на этот раз тишина заглушается звенящими в голове Венти мыслями, а скорее – кашей из них. Еще по комнате разносится негромкий гул, словно все вокруг резко покрывается ледяной коркой, но этот звук столь эфемерный, что Венти на него даже не обращает внимания, стараясь перевести дыхание, лениво двигая бедрами о нежную ткань простыни. И снова Венти чувствует ее холодное присутствие. – Извини, может быть немного холодно, – произносит она и тянет Венти за волосы, заставляя того податься к ней. – Но ты же потерпишь, да? Венти лишь удается кивнуть и закусить нижнюю губу, а после ощутить меж ягодиц что-то холодное и продолговатое, затем чувствует горячую кожу бедер Розарии, и затаивает дыхание, потому что теперь знает, что будет дальше. В эти последние несколько секунд спокойствия у Венти проносятся самые поразительные и сумасшедшие мысли. Когда Розария медленно входит, на его глазах выступают слезы, а с губ срывается надрывный вскрик, который тонет в подушке, потому что Розария сразу же надавливает между лопаток, заставляя Венти сильнее изогнуться. Ледяной холод внутри разрывает его, заставляет надрывно стонать в подушку, задыхаясь то ли от боли, то ли от наслаждения, разливающегося по всему его телу. Розария двигается то быстро и резко, то медленно и прерывисто, и Венти не удается связать слов, не получается сосредоточиться ни на одном из своих чувств, потому что они все сейчас обострены до предела. При каждом толчке по его телу пробегают мурашки, судороги, приятные волны наслаждения, граничащего с сумасшествием и болью. Венти принадлежит Розарии во всех возможных смыслах. Ее обжигающий жар, стоны, неровное дыхание, движения, доводящие до точки невозврата. Венти чувствует себя одним обнаженным нервом, способным почувствовать даже малейшее движение воздуха, а что уж там говорить о Розарии, которая всем своим существом сводит его с ума. Под ней Венти забывает свое имя, забывает вообще, кто он такой, что делал до того, как здесь оказался, потому что все это кажется таким незначительным, крошечным по сравнению с тем, что происходит сейчас. Толчки становятся вновь быстрее, заставляя внутренности Венти гореть от ледяного холода. Вместо стонов у него вырываются прерывистые вскрики каждый раз, когда Розария входит глубже и жестче, хотя куда уж еще дальше, успевает подумать Венти, прежде чем услышать: – Какая же послушная малышка, – становится последней искрой, финальной вспышкой, дожигающей фитиль Венти, и у него под веками взрываются красками ощущения, пронизывающие его тело в этот момент оргазмом. Он кончает прямо в своем платье на мягкие простыни, пока Розария сама делает последние толчки, заставляя Венти терять сознание от контрастов, от чувств, разрывающих его изнутри, и ему искренне тяжело сейчас точно сказать, физические ли это чувства, или они где-то глубоко внутри. Венти не осознает, сколько времени проходит – минута, две, полчаса, целая ночь – но Розария осторожно стягивает с глаз Венти повязку, и мир его слепит, картинка плывет, и его от этого немного тошнит, поэтому он вновь прикрывает глаза, чувствуя, как последние силы покидают его измученное тело, вдоль которого сейчас осторожно, нежно гуляют пальцы Розарии – на этот раз теплые и даже крайне приятные. Ему бы хотелось сейчас что-то сказать, сделать что-то в ответ, но не получается даже двинуться, ведь тело сковала истома и саднящая боль. Поэтому он просто предпочитает и дальше лежать так: прикрыв глаза, чувствуя, как все чувства постепенно притупляются, и единственное, что остается четким и осязаемым, – это Розария. Последнее, что слышит Венти перед тем, как упасть в сладкий сон, отпечатывается в его памяти еще на очень долгое время. – Можешь оставить это платье себе, – легкий беззлобный смех отражается эхом по комнате, а после еще не раз ласкает уши Венти уже в сладкой дреме, – оно тебе идет, малышка. Но он уже даже не уверен, сон ли это или реальность.