Колыбельная бога ветров.

Люмин натянуто улыбается стражникам крепостных стен города свободы. Устало. Бегать по Ли Юэ и Мондштадту было в разы, просто в разы легче, чем лазать по Инадзуме, иной случай измазываясь в грязи вечного дождя и получая удар электро, использующий твое тело в качестве проводника. Еще и эти с ума сошедшие инадзумцы с их тираном-Архонтом. Баал наваляла ей по самое не балуй, до сих пор тело ноет и отзывается болью на каждое движение. Такова была плата за спасение Глаза Бога. А противники режима Сегуна вообще служили отдельной историей. Ладно хоть она полюбовалась на местные красоты(рискуя головой и находясь по всей Инадзуме в розыске), опять повоевала и потискала от души акита-ину. Но от такого насыщенного приключения хотелось вернуться в Монд, уткнуться в подушку, пахнущую луговыми травами, и никогда не подниматься. Все. С Люмин, храброй и отважной, хватит. Она натерпелась. И ​еще она заслужила свою курочку в меду с морковкой, теплую постель и отдых в полном одиночестве(уже сдала Паймон Эмбер на несколько дней). Даже не обсуждается. Почтеный рыцарь Мондштадта, бравый спаситель Ли Юэ, стаскивает с ног сапоги. Ставит у стола. Снимает латные перчатки, что тяжело легли на стул. За ними следует снятое платье с металлическими вставками, отдающими треклятым электро. Златоглавая путешественница, упавшая в Тэйват звезда, остается почти что нагой. И смотрит. Хмуро смотрит на саму себя в отражении небольшого зеркала, видя шрамы с еще не полностью зажившими ранами и ожогами под пропитанными пахучей мазью бинтами. Вздыхает, закрыв глаза, вовсе отвернувшись от поверхности, чувствуя изнутри себя жалобное желание расплакаться и даться кому-нибудь в объятия, чтобы ее обязательно выслушали, были рядом для чувства тепла и защиты. Брата, чтобы уткнуться носом в его белый шарф с родным узором золотых нитей, не было. И не будет его, потому что Итэр ее - принц. Принц Бездны. Его Высочество враг. Люмин медленно запахивается в чужую смятую рубашку, которую надевала еще в Инадзуме. Чтобы не задеть болящие ранения. Грубая ткань пахла ветрянными астрами, кислостью пота и кровью. Она отказывалась спать не в ней даже раненная, потому что тогда забавная рубашка носила в себе запахи одуванчикового вина, сессилий и яблок. Юный запах вечно молодого божества, отдавшего ей свое покровительство, даже давшего ей в грубые ладони мечника свое живое сердце. Девушка пальцами ловко вставляет пуговицы в отверстия, вновь смотря в зеркало и видя на своем теле все время, весь путь и обещание пути прикрытыми. Сейчас она не воин, защищающий и сеющий добро, не путешественник, исследующий незнакомые земли, даже не сестра в поисках блудного брата. Сейчас она просто Люмин, смотрящая уставшим медовым своему такому же отражению с огромными синяками под глазами. Девушка с улыбкой ложится на кровать, залитую светом заходящего солнца. Зарывается с шипением от боли в теплое одеяло, утыкается носом в подушку, как и обещала, лежа на ней щекой и прикрыв глаза. Тело ее расслабилось до возможного, даже, кажется, душа успокоилась и восстанавливается чуть, мелкий шаг за мелким шагом. Наконец-то покой и сон. А что? Никуда завтра можно не бежать, не выполнять чьих-то поручений. Можно почувствовать себя в безопасности и уюте рыцарских казарм. Она была так измотана беготней, стрессом и битвами, что не хотела больше ничего, кроме хорошего отдыха и сна. Люмин считала, что была хорошим воином. Она прошла через многие битвы, оставившие на ней свой след, через многие пути. Не раз убивала, не раз ввязывалась в сражение с превосходящим по силе противником, чтобы выжить. Тогда у нее был брат в качестве опоры. Брат, несший на себе особый запах тепла, припекающего по макушкам солнца и тех же самых родных астр, любимых их мамой. Сейчас... Друзья. Друзья, что приходят к ней в счастливых снах, перекликающихся с кошмарами и воспоминаниями о мирной жизни. Посреди сна девушка чувствует приятное, уютное тепло. Чувствует давление руки на плече сквозь толщину одеяла, горячие губы на лбу, сложенные в любящую улыбку. Беззвучный шепот приветствия слышит не ушами - тактильно. Ей казалось, будто она только секунду назад заснула, изможденная Инадзумой, но Люмин прорывается сквозь плотную дымку сна, расфокусированный взгляд направляя на зелено-белую фигуру перед ней, маячущую черным пятном банта. Спала она несколько часов. Тревога даже не подбирается. Опасности нет. Рыцарь знает, кто посетил ее, кто пробрался к ней через приоткрытые в приглашении створки окна с потоком освежающего ветра. Потому что юноша, так мило и счастливо ей улыбнувшийся, не может быть врагом, но званным божеством ветров, - шкодливым юным бардом, - может быть так точно. Люмин протягивает к нему еле поднятую руку. Та словно налилась неподъемым с сурьмой сплавленным свинцом, но онемевшими пальцами та все же дотронулась до белой щеки. Лорд Барбатос притерся к теплым пальцам подобно довольному коту, зажмуриваясь и улыбаясь, кладя свою ладонь поверх ее внимания. В груди тлеет теплом уголек. Она приглашает его к себе под жар одеяла, под его уют. Божество удивленно вздыхает, чуть краснея при виде своей рубахи на ней. Столь домашне, но столь не привычно. Соглашается со смешком, только скидывает ботинки, берет, плащ и корсет. Они ни к чему. Они лежат друг с другом рядом, почти в объятиях. Для холодных ночей приближающейся все ближе зимы, пригнувшей косматую белую морду к земле и леденящей своим измораживающим дыханием травы, такая погода была нормальной. Поэтому жест был греющим, но продолжал являться интимным и близким. Она не делила постель еще ни с кем, кроме брата, Паймон и... Венти. Но бард был совсем другим, нежели эти двое - отношения между ними были романтичными, любовными. Их не связывало кровное родство, не было между ними и продолжающейся дружбы. Только запах вина, сессилий и яблок, дарящий покой и умиротворение ткнувшейся холодным носом Люмин ему в тонкую грудь. Ей даже казалось, что ее легко проломить, выломать ребра и грудину, и вытащить его божественное сердце наружу: увидеть, такое ли оно человеческое, как и у людей. Но она отмахивается от этих мыслей, прикрывая глаза с поволокой сна, забываясь в запахе и голосе своего возлюбленного бога ветров, поющего своему почетному рыцарю колыбельную. - Засыпай, мой рыцарь почетный, Засыпай под пение бога. Голос Венти был таким же, как и он сам. Красивый, чистый. Молодой, как голос юного барда, но певший и несший в себе мудрость и года уже пожившего на этом свете существа. Голос ее возлюбленного бога, бинты неизвестно как снявшего. Голос Поэта Ветров, что прикасается аккуратно подушечками тонких пальцев к болящим, покрытым застывшей мазью и кровью ожогам, обводит их, холодит ветерком и магией, чтобы излечить, чтобы убрать боль. - Пусть видение сна будет плотным, Пусть уйдет из тебя вся тревога. Ветер гонит семена одуванчика, Клонит кроны старых дубов. Ищет ветер по миру мальчика, Что на тебя так сильно похож. Так спи же, мой храбрый рыцарь, Спи крепче в моих руках. Повезло мне, богу, влюбиться В звезду, чуждую в мирах.