Руины

Который день ей хочется плакать, но слёз нет. Словно все они так и остались в прошлом, когда она, совсем юная, сутками рыдала по матери, по братьям, по мужу, по отцу, по своей несчастной, измученной стране. Пустыня высушила её слёзы и, кажется, скоро высушит всю её душу. Подолгу она вглядывается в дрожащее знойное марево, словно из-за горизонта должно появиться чудо - и спасти её. Вглядывается, пока не начинает щипать глаза, покрасневшие от бессонницы. Ничего не происходит. Для королевы Далмаски больше не осталось чудес. Не осталось ничего - ни радости от желанной свободы, ни друзей, ни по-настоящему верных союзников. Для неё не осталось даже слёз. Ашелия, конечно, виделась со своими друзьями после коронации - такими разными, но по-прежнему родными, такими участливыми и трогательными в своей отчаянной смелости сопровождать её, когда она ещё была никем. Ашелия перебирает в памяти лица, каждое из которых отзывается тянущей болью в сердце. Тонкие губы кривятся, щиплет глаза, но Ашелия даже сейчас не может заплакать. Временами ей кажется, что вот-вот кто-то из них заглянет в её покои - просто так, без предупреждения, к демонам эти дурацкие формальности! - и хотя бы просто молча положит руку ей на плечо, и тогда, наверное, станет немного легче. К ней приходят лишь с докладами - в основном, о том, что снова произошло что-то плохое - не хватает бюджета, связей, доверия, не хватает солдат, чтобы усмирить очередные недовольства, не хватает еды, чтобы накормить всех голодающих, не хватает счастья, чтобы насладиться этой внезапно обрушившейся на них свободой. Уставшие, недоверчивые помощники приносят ей безжалостные доказательства того, что королева не оправдала ожиданий. Того, что она так и осталась никем. Раньше Ашелия ни на миг не сомневалась бы, что Аркадия виновата в этом. Сейчас она уже не знает, кого винить. Верный Баш, погостив в империи, вернулся к ней ещё до коронации. Тогда Ашелии казалось, что нет больше смысла враждовать, что с главными разногласиями покончено, и личные контакты с новым императором и его приближёнными пойдут всем лишь на пользу. Оказалось, не все считали так. Ашелия не видела, как убивали Баша. Не смотрела ему перед смертью в глаза, не слышала его последних слов. Стража доложила ей о случившемся, когда труп капитана уже принесли во дворец. Она, тогда ещё принцесса, только встала с постели и сразу же, прямо в ночной рубашке, наплевав на условности, опрометью бросилась из спальни в холл, теряя туфли - в толпу испуганных и разъярённых людей. Грубо расталкивая их, Ашелия бормотала что-то неразборчивое, а потом долго гладила дрожащими пальцами бледное, в пятнах дорожной грязи лицо, пыльные волосы и безвольные плечи. Его застрелили в спину, подло и метко, единственным коротким движением пальца вычеркнув из истории человека, до этого выживавшего столько раз. Ашелия кричала тогда, требуя найти убийцу, чтобы она лично, собственными руками казнила его на месте… Стрелявшего так и не нашли. Не удалось обнаружить ни его следов, ни мастера, изготовившего пистолет. Убийца скрылся, словно растаял среди пёстрых перегретых солнцем крыш. А потом, как-то подозрительно быстро, снова объявился Аль-Сид Маргрейс. В своём витиеватом письме, в котором сразу чувствовался труд десяти переписчиц, он выражал искреннее сожаление и великодушно предлагал в качестве поддержки своё крепкое плечо. И, видимо, не только его, едко заметил Бальфир, когда узнал обо всём случившемся. Четверо пиратов - он сам, Фран и их юные компаньоны улетели тогда на "Гальбане" в Розаррию, подозревая очередной заговор. Ашелия долго и безуспешно ждала вестей - и, наконец, вместе с очередным караваном бангаа-торговцев в Рабанастр прибыли двое измождённых и изувеченных путников, отчаянно добивавшихся встречи с королевой. В тощих, грязных, дрожащих от страха подростках - девочке без половины конечностей и едва способном распрямить спину мальчике без языка - Ашелия не сразу узнала добрых и смешливых Пенело и Ваана. Королева вызвала для них лучших врачей и лучших поваров, что числились при дворце, не жалея стремительно пустеющей казны для щедрых вознаграждений, а потом, в ужасе зажимая рот ладонью, долго выслушивала их рассказы. Голос Пенело то и дело срывался от всхлипов, а Ваан вовсе не мог говорить - лишь торопливо и сбивчиво писать, заливая бумагу злыми слезами. Оказалось, миновав границу Розаррии, пираты разделились - Бальфир и Фран отправились в столицу и пропали, а "Гальбана" по неосторожности попала к наёмникам и потерпела крушение. Ваана схватили и держали в плену несколько дней, пытками стараясь выжать из него что-то полезное. Раненную Пенело, погребённую под руинами разбитого корабля, наёмники так и не нашли, и она чудом осталась жива до того момента, как Ваану удалось сбежать. Хотя, какое это чудо, когда после стольких мучений они едва выжили и остались калеками? Если это - чудо, то что тогда считать проклятием?.. Потом вездесущие торговцы принесли новости о Бальфире и Фран. Те были живы и попали в столичную тюрьму, из которой, судя по слухам, невозможно сбежать. Говорили, впрочем, что даже там пираты добились какого-то авторитета и даже основали свой бойцовский клуб. Ещё говорили, что Бальфир лишился глаза, а Фран - уха, и отчего-то именно это показалось Ашелии самым чудовищным. После этого она решилась написать Аль-Сиду, и он приехал, с порога начав развешивать перед ней десятки красивых, ничего не значащих фраз. Он поил королеву коллекционным вином, подобного которому никогда не бывало в Далмаске, угощал крошечными пирожными, такими же сладкими, как обещания их совместного светлого будущего, терзал её запястья своими бесцеремонными пальцами и звал с собой - то в небо, то в спальню, то во дворец Амбервейл, суливший удивительные красоты и невиданные наслаждения. Глядя во влажные и алчные глаза Аль-Сида, Ашелия просила помочь освободить её друзей из тюрьмы и поймать наёмников, покалечивших двух неосторожных подростков. Аль-Сид всплёскивал руками, тряс кудрями, уверяя, что может попробовать помочь несмотрительным пиратам, посмевшим проникнуть в его страну и предать доверие своей королевы, но их наказание было вполне справедливым, семья Маргрейс будет против такого ходатайства, а он, Аль-Сид, не сможет заставить их, зато может заставить королеву Далмаски забыть обо всех невзгодах и страхах хотя бы на время, что она проведёт с ним сейчас… Ашелия просила, умоляла, требовала и кричала на него, тряся за шёлковые манжеты, устав слушать пустые отговорки и ненужные обещания. Аль-Сид, перебивая, уверял, что его это не касается, а пираты виноваты сами, и Ашелия бросила в него резной бокал и ударила наотмашь по лицу, заливая парадную рубашку дорогим вином и свежей кровью… Всё это случилось давно, но Ашелии кажется, что она пережила это только вчера. Она ненавидит Маргрейсов, свой дворец, своих вечно недовольных подданных и собственное отражение в зеркале. По ночам Ашелия представляет, как тоскует без хозяев неизвестно где спрятанный "Штраль", как ждёт возвращения привычных рук и голосов. Она представляет, что каким-то способом узнаёт, где он, и наконец-то по-настоящему угоняет его, как уже пыталась когда-то давно. В лихорадочных мечтах она взмывает ввысь, несясь на полной скорости сквозь сверкающую лазурь - и разбивается насмерть, врезавшись в невидимую преграду в каком-нибудь безымянном ягде. Будет ли кто-то жалеть о ней? Обратит ли на неё, наконец, внимание её пугливый дядя Халим?.. Но Ашелия знает - как бы ни было, она пока не расстанется с жизнью. Ещё есть, наверное, что-то, что нужно успеть. Несколько раз Судья Габрант плещет себе в лицо холодной водой, но она не смывает ни усталость, ни злость, разве что приносит временное подобие удовольствия, пока не успевает согреться на его разгорячённой коже. Они, конечно же, не справляются. Новые Магистры, назначенные императором, всё ещё не могут сравниться с прежними, а ему и Заргабаату по-прежнему остаётся большая часть работы. Ларса взрослеет на глазах, но он тоже всего лишь человек. Он всё ещё очень юн, и никто из них всё ещё не всесилен. В последний раз проведя по лицу мокрыми руками, Габрант выходит, избегая своего отражения в зеркале. Он не хочет видеть ни того, на кого так похож, ни того, кем он стал, не хочет видеть собственного взгляда при мысли о том, что заставит его ни о чём не думать уже сегодняшней ночью. Он уже не может сказать, кто именно положил начало этой невозможной, противоестественной связи. Габрант помнит лишь, что это началось, когда Ларса впервые рассказал ему о своей бессоннице, веля прийти в свои покои и остаться с ним ночью. Габрант бережно обнимал юного императора и успокаивающе гладил по упругим волосам, чувствуя, как чуткие пальцы осторожно изучают его старые шрамы под тонкой рубашкой. Именно тогда ему стало ясно, что Ларса не хуже него самого понимает, во что это превращается, а все попытки предотвратить это заранее обречены. - Вы не знаете, о чём просите, - сказал тогда Габрант, цепляясь за последний шанс сохранить хоть какое-то подобие здравого смысла в том, чем они занимались. - Так покажите мне, - потребовал Ларса почти с раздражением. И Габрант не смог отказать. Точнее, если отбросить бессмысленные трусливые попытки оправдаться, не захотел. Чувствуя себя грязным извращенцем, совершающим кощунство, он не захотел остановиться ни в какой момент происходящего. Оказалось, уже тогда Ларса знал, что болен. И знал, что лечения не существует. Позже он признался Габранту и Заргабаату, как двум ближайшим доверенным лицам, что уже какое-то время ищет нового наследника трона и надеется на их понимание и содействие. Поначалу, конечно, Габрант не верил, не желал верить - думал, что ещё есть шанс, стоит лишь набраться терпения и сил. Но потом, наедине, Ларса мягко возразил ему - если бы был хотя бы крошечный шанс, он воспользовался бы им без раздумий, потому что более всего сейчас боится чего-то не сделать и кого-то подвести - даже больше, чем перестать со временем быть собой. Габрант сжимал в своих руках чужие узкие ладони и по-прежнему отказывался верить в происходящее. Ларса Солидор очень жестоко поплатился за свои детские таланты и раннее развитие, за свой ум, почти гениальный для столь юных лет. И позже Габрант сам начал замечать - всякий раз проклиная себя за эту непроизвольную наблюдательность - и понимать, о чём Ларса говорил ему. Можно было списать это на детские потрясения, потерянных близких, непомерный для подростка груз власти и переутомление… Но оба старших Магистра знали, что это лишь часть проблемы, сама по себе, возможно, поправимая, если бы не главная деталь. Ларса медленно, почти незаметно для посторонних глаз, но необратимо сходил с ума. Его разум постепенно распадался - по крупице в год, а может, и в месяц, и ни один врач даже не мог точно сказать, сколько ему осталось времени до того, как болезнь начнёт активно проявлять себя. Можно было, конечно, не думать о том, что каждый редкий случай забывчивости, ухудшения настроения или ухода в себя может быть очередным симптомом… Точнее, не думать об этом уже было невозможно. Временами Габранту начинало казаться, что каждая их встреча может оказаться последней, и на следующее утро его встретит уже какой-то совершенно другой человек, хотя все врачи утверждали, что до этого ещё могут быть годы. Тогда он обнимал Ларсу ещё крепче и целовал ещё жаднее, чем обычно. И ненавидел себя за то, что лишь наедине с ним чувствует, наконец, себя живым - именно тогда, когда их положение совершенно безнадёжно. Наверное, он обречён на то, чтобы терять тех, кого любит. Наверное, он это заслужил. Но заслужили ли это его глупый брат, его несчастные родители, маленький Ларса?.. Он возвращается в спальню императора каждую ночь. И каждый день, как ни в чём не бывало, возвращается к работе Судьи. Жалеть о том, что выжил на Багамуте, Габрант себе запрещает. Иногда он думает о том, что при этом происходит в голове у Заргабаата, методично работающего с утра до ночи, как заведённый механизм. На самом деле Габрант знает, чего Заргабаату стоит его ответственность. Однажды он случайно застал его, подсыпающего в утренний кофе бурый кристаллический порошок - стимулятор, отгоняющий сон и заставляющий мозг работать едва ли не на пределе - и постепенно лишающий возможности работать без наркотика вообще. Габрант тогда промолчал, но даже не стал скрывать свой недоверчивый взгляд. - Иначе Империя не справится, - ответил Заргабаат на его немой вопрос. - А что насчёт тебя? - тихо спросил Габрант, и Заргабаат лишь пожал плечами. - Справлюсь, сколько смогу. Не бойся, Ларсе ничего не угрожает, это не опасно для других. Все они здесь рано или поздно сойдут с ума - от болезни, от наркотиков, от невозможности что-то исправить. Когда император велит разобрать Багамут и вывезти в Аркадию, Габранту кажется, что массовое помешательство уже началось. Первые несколько групп техников и учёных просто не возвращаются. Трое человек - всё, что осталось от последней экспедиции - прилетают во дворец в ужасе и не могут ничего толком сказать. Габрант понимает лишь, что все предыдущие работники погибли внутри, а сам Багамут, по сбивчивым рассказам выживших, живой. Точнее, они говорят, что лорд Вэйн по-прежнему живой, что он там, внутри Багамута, что он теперь и есть Багамут и что он никому не позволяет ничего сделать. Что лорд Вэйн убьёт каждого, кто прикоснётся к павшей крепости, и что у них нет никаких сомнений в том, что это он. Солдаты, которых Габрант отправляет вслед за учёными, возвращаются почти все - кроме одного, случайно нарушившего приказ ничего не трогать. Они говорят, что крепость внутри живая и никого не хочет впускать. Габрант собирается лететь к Багамуту сам, чтобы проверить чужие слова. - Не смейте, Ноа, - Ларса категоричен настолько, что даже резок. - Чем бы это ни было, оно может убить вас. Довольно смертей. Потерять ещё и вас я не могу. Габрант уже давно не удивляется тому, что император зовёт его по имени - он не противится, Ларса сейчас - единственный человек, от которого он готов слышать своё имя. Габрант соглашается. Если с ним в самом деле что-то случится, Ларса останется совсем один. Если Габрант умрёт – Ларса умрёт тоже. - Если это действительно то, что осталось от Вэйна, должно быть, ему там очень плохо, - задумчиво говорит император больше самому себе, чем сидящему рядом с ним человеку. - Скорее всего, он всех ненавидит… И меня тоже, - блуждающий взгляд Ларсы фокусируется на Габранте. - Я не противен вам, Ноа? Габрант вздрагивает в изумлении. - Ни в коем случае, Ваше величество, никогда. - Ведь когда-нибудь я всё равно перестану вам нравиться, - Ларса грустно улыбается. - Я понимаю, что это неизбежно. - Никогда, - Габрант упрямо качает головой. - Я не откажусь от вас, что бы ни случилось. - Когда станет совсем плохо, отвезите меня туда… к брату, - тихо просит Ларса. - Я причинил ему много боли, но уверен, что он сможет... быстро унять мою. Габрант не знает, что ответить, поэтому просто молча кивает. Они встречаются за пределами Рабанастра, как можно дальше от людных мест. Все они - королева Б'Наргин Далмаска, император Солидор и Судья Габрант - одеты просто и непримечательно, чтобы не вызвать своей встречей лишних слухов и очередных протестов. Наверное, королева и Судья должны ненавидеть друг друга, но на ненависть уже ни у кого не осталось сил. Они смотрят друг другу в глаза с угрюмым, обречённым смирением. - Мои подданные не знают об этой встрече, - Ашелия разговаривает и двигается, словно механическая кукла, резко и ломано. - И, надеюсь, она принесёт нам всем только пользу, - говорит Ларса. Он старается быть доброжелательным и непринужденным, но заметно, что собственные слова, собственный тон и даже, кажется, собственная роль тяготят его. - Вы собираетесь сделать заявление, леди Ашелия? - Да. Я собираюсь… - она осекается, но вскоре вновь берёт себя в руки. - Я намерена просить помощи у империи Аркадия. Если Ваше величество не сочтёт мою просьбу неуместной или дерзкой, я хотела бы просить у вас финансовой поддержки в обмен на реформы по вашему плану. Не выдержав, Ашелия отводит взгляд, но уже поздно - слова, так мучительно взвешенные минувшей ночью, уже сказаны. Ларса обдумывает её просьбу всего несколько секунд. - Я гарантирую вам нашу помощь на предложенных вами условиях, - он улыбается даже почти тепло. - Судья Габрант составит и заверит наше соглашение. После обсуждения дел им совершенно не о чем говорить. Дети из Рабанастра, с которыми Ларса собирался встретиться, сослались на срочные дела и не явились, и после ухода принцессы император и Судья некоторое время просто стоят рядом, молча глядя на выжженную солнцем равнину. Жара и слепящий свет мешают думать о красотах, а на горизонте навязчиво темнеет, отвлекая взгляд, зловещая громада Багамута. Сдерживая желание взять Ларсу за руку, Габрант догадывается, что они думают об одном и том же. Когда станет совсем плохо, он сам придёт сюда вместе с Ларсой. Как и должен, он будет сопровождать своего императора до конца. Габрант тоже причинил Солидорам достаточно боли, чтобы последний из них, кто сохранит подобие жизни, смог принести ему, наконец, покой.