Суд над Чжао Цзином

      Честный и справедливый суд сам решит, за что вас казнить! (с)

                    Суд был коротким. Молоденький судья, чем-то похожий на цепную псину короля Цзина, явно из породы неиспорченных властью идеалистов, без слёз и сожалений шлёпнул вердикт: «Виновен в девяти великих преступлениях из десяти, а также во множестве сопутствующих правонарушений».       Чжао Цзину стало неуютно. Со всем возможным подобострастием он обратился к судье:       — Право слово, я искренне раскаиваюсь во всех своих ошибках. Уверен мы, почтеннейший судья Цзинь, могли бы договориться. Разумные люди ведь всегда поймут друг друга… Скажите, каков будет мой приговор. Десять тысяч лет мучений?       Судья оторвался от созерцания нефритовой печати.       — Вы что, все думаете, что Диюй безразмерный, а в мире мало подлецов? Отправитесь на перерождение, как миленький!       — И кем же? Жертвой насилия? Я ведь так страдал в этой жизни, меня так угнетали!       На лице судьи Цзиня появилось выражение уставшего и бесконечно замученного человека. «Сейчас бы к куртизанкам, обнимать красавиц, пить вино и играть в вэйцзы на раздевание, а не весь этот служебный кошмар».       Давно на Чжао Цзина не смотрели с таким отвращением.       Будь он жив, для судьи подобное непочтение кончилось бы мучительной смертью от Се-эра, но мальчишка оказался так вероломен и неблагодарен, так не ценил любви отца и хорошего отношения!       Подумать только, превратить благодетеля в растение!       Так что судья Цзинь остался бы в живых, непобитым и, что ужаснее всего, сверху. Сейчас его лицо так и лучилось ехидством человека, сладострастно и неоднократно наказавшего порок и устроившего добру если не торжество, то хотя бы поминальную табличку из персикового дерева и красивый гроб.       Широкой усмешки судья даже не попытался скрыть. И взмахнул веерами ресниц.       — Нет. Слизняком.       Ужасно, просто ужасно!       — Может, хотя бы жабой?       — Могу понизить до мушки-однодневки. Или до могильного червя.Фэн?       Рядом тут нарисовался донельзя угодливый служка.       — Да господин?       — Позови просителей, да напомни, чтобы они придерживались очереди.       — К-каких ещё просителей?       Судья вновь улыбнулся, отчего Чжао Цзин заерзал.       — Как, кого? Ваших родных и друзей.       В зад суда вошли четверо: двое мужчин и двое женщин, которых Чжао Цзин не пожелал бы встретить и врагу: судья Гао Чун, прекрасная Юэ Фэн-эр и супруги Вэнь.       — Госпожа Юэ Фэн-эр, я же сказал, по одному.       Юэ Фэн-эр тут же учтиво поклонилась, а вместе с ней и остальные.       — Господин судья, эта женщина просит прощения. Мы долго решали, кто же должен встретить нашего дорогого друга. Мой глупый муж, как всегда, первым рвался выразить ему свою братскую любовь, но брат Цинь посадил его в усмирительную рубашку. Долгие годы эта женщина считала себя самой пострадавшей. Но моя смерть — следствие моего поступка и моей одержимой любви к супругу. Не надо было пересаживать ему чужое сердце.       Как всегда, Гао Чун не мог не влезть.       — Сестра на себя наговаривает! Господин судья, для любого мужчины любовь и преданность, подобная любви и преданности госпожи Жун — счастье и гордость. Я желаю вам десяти тысяч лет безупречной службы и выражаю надежду, что ваша спутница на стезе справедливости будет любить вас так же преданно и нежно, как госпожа Жун своего супруга.       — Брат, прошу тебя, не превозноси мою слепоту! Собравшись, наконец, вместе, мы подумали и решили, что будет несправедливо, если брат Чжао не узнает обо всей глубине наших чувств хотя бы посмертно. Тогда мы решили, что брат Гао имеет столько же прав, сколько я и мой супруг.       — Но я сказал, что сам виноват во многом и, хотя мой гнев велик, я всегда мог отбиться, в то время как Вэнь Жую и Гу Мяомяо…       О нет, они серьезно. И они не отступят.       По прижизненной привычке Чжао Цзин принялся лебезить.       — Брат Гао, брат Вэнь, сестра Гу...       Оплеуха была столь сильной, что при жизни выбила бы ему парочку зубов.       — Бесстыжая ты потаскуха! — загрохотал Гао Чун. — Мне хватает совести не звать Вэнь Жую и его жену братом и сестрой, а ты, убивший и предавший их, ещё смеешь открывать рот! Да тебя мало забить палками и разрезать на тысячу кусочков!       Судья со всей силы ударил в гонг:       — Тишина! Судья Гао Чун, я же просил вас помнить об уважении к суду!       — Судья Цзинь, я уважаю вас как чиновника и того, кто, пусть и за гробом, служит закону, но я не стану уважать того, кто посеял меж нами клевету и вражду!       — Судья Гао Чун — ещё одно слово, и вы родитесь жертвенным быком!       — Да хоть ощипанной курицей, никакая сила в мире не заставит меня отказаться от своих слов! Судья Цзинь, мы посовещались и решили, что право первого слова отдаем госпоже Гу Мяомяо. Сколько лет терзалась она, думая, во что превратится ее сын без материнского воспитания?!       Эта тихая, сладенькая святоша никогда Чжао Цзину не нравилась. Как не понравилась ему и короткая, но болезненная пощёчина.       — Как же долго я ждала этой встречи, брат Чжао!       — Ты… ты могла сразу отдать мне ключ от Арсенала.       Чжао Цзин попытался уклониться, но Гу Мяомяо ударила снова.       Понятно, в кого сынок пошел мстительностью!       — В твои загребущие руки? Нашел дуру. Ты бы и так убил нас. Ты ведь не оставлял свидетелей. Ну, так слушай меня, эти двадцать лет я много думала. Ты, Чжао Цзин, сроду не учился на своих ошибках. Однажды ты вновь родишься человеком, и вновь пойдешь к успеху по трупам. Так вот, я желаю тебе хоть раз в жизни полюбить. Не женщину или мужчину, а свое дитя, совершить ради него все возможные подлости, а потом, — как неприятно смеялась эта женщина, — закрыть ему или ей глаза в гробу. Может, тогда до тебя дойдет хоть что-то! Пусть тебе будет в сто раз хуже, чем мне!       Гу Мяомяо колотило от ненависти. Она откланялась и уступила место Юэ Фэн-эр, которая не была столь милосердна и воткнула ему серебряную иглу в подъязычную область, и тем почти довела его до приступа удушья.       Воистину, прав был Кун-цзы, говоря, что каждая женщина вероломна и жестока.       — Я говорю не столь хорошо, как сестра Гу, но и мне есть, что сказать. Прими и от меня благословение в дорогу: пройдут тысячи лет, и ты, Чжао Цзин, умрёшь от руки собственного сына. Это будем хорошее зеркало. Брат Вэнь…       Вэнь Жую гладил по голове свою жену-осу.       — Все эти годы я жалел лишь о двух вещах. Что оставил своего ребенка, и Син-эр рос, как сорная трава, и походил на буйный ветер, а не человека. И о том, что сразу не понял, что к чему. Брат Чжао, я желаю тебе золотого здоровья в иной жизни, и три дюжины сыновей.       Эти люди… эти подлецы топили, не давая возможности взлететь!       — А ты вероломен, брат Вэнь.       — У меня был хороший учитель, брат Чжао. Я благодарен тебе за науку.       Следующим вышел Гао Чун:       — Что бы тебе, крысе такой, пожелать? Я умер в бесчестии и позоре — и ты умрёшь в бесчестии и позоре. Мне неважно, как и где это будет. Хоть на вершине власти, хоть между ног девицы из пионового дома. Позволь отплатить тебе той же монетой!       И Чжао Цзина так ударили по зубам, что он сплюнул на пол окровавленные зубы.       — Любопытное проявление посмертного бытия, — судья Цзинь почесал подбородок, — позовите следующую четверку.       Очередную партию мстителей возглавлял мастер Цинь Хуайчжан. При виде него Чжао Цзина затрясло.       — Боишься? — ровно и спокойно спросил этот жуткий человек, умевший при жизни носить тысячу лиц. — Правильно делаешь, брат Чжао. Позволь узнать: я разорвал все связи с вашим поганым Цзянху, я послал вас к гуевой матери, я занимался только своей школой. Но ты и до меня добрался. Что я тебе сделал? Укрыл преследуемых друзей?       Чжао Цзин смеялся так долго, что у него пересохло горло.       — Причина? Ты хочешь причину? Мастер Цинь, ты задавал слишком много вопросов, все вынюхивал… Но к твоей болезни и смерти я отношения не имею. Не я виноват в том, что твой первый ученик отправил ради государства на суд предков всю школу.       — Да. Формально ты не имеешь к моей смерти никакого отношения. Просто намекнул паре нужных людей, а они и рады стараться. Ты трус, Чжао Цзин. И что хуже, трус жадный.       — Что же ты мне подаришь? Сердце зайца?       — Зачем? — Цинь Хуайчжан смотрел на него снизу вверх. — Я никогда не желаю людям того, что не вытекло бы из их характеров. Однажды ты, Чжао Цзин, возжелаешь что-то, чего не сможешь получить. Это тебя и погубит.       — Верно, мастер Цинь, — Ло Фумэн и его жена держались за руки и смотрелись, как сестры, забывшие вражду, — стыдно нам ударить в грязь лицом перед братьями и сестрами, но пусть, господин судья, однажды он найдет смерть через женщин, которыми пренебрегал!       — Записано, — сказал подлец-судья, — почтенный наставник, вы были учителем этого человека. Вам есть, что сказать?       Покойный учитель глядел на него, как на ядовитую жабу.       — Воздержусь, ваша честь. Этого человека следовало ещё в колыбели придушить на бечёвке от воздушного змея, но кто нынче душит младенцев? Ты так опозорил меня, ученик!       — А вы… разве вы хоть один день меня любили?       Как всегда, учитель ничего не ответил, а горько усмехнувшись, растаял в тумане.       Судья вновь зазвонил в гонг.       — Следующие!       Много, много народу пришло приложить Чжао Цзина по лицу, так что под конец в него опухли и губы, и нос, и глаза, и сам он ничего не соображал. Последним явился возмутительно бодрый и счастливый Жун Сюань.       — Здравствуй, брат Чжао. Не больно ли тебе?       Все, что Чжао Цзин мог сделать — это мычать от ужаса.       — Сказать, что я мечтал оторвать тебе голову — значит сказать, что на Новый Год расцветает мэйхуа. Я мог обвинить тебя в тысяче грехов, но вот послушай, когда я в безумии убил Фэн-эр, она носила под сердцем дитя. Моя дочь так и не успела родиться.       — Это ты их убил, а не я…       — А с чьей подачи? Множество хороших и добрых слов сказали тебе сегодня, так послушай-ка и меня. Пусть в следующем рождении моя дочь тебя закопает. Или хотя бы поучаствует. Она это заслужила!       — Это все, что вы хотите сказать, мастер Жун?       — А здесь больше и не скажешь, мне котлы чинить надо! Да и Фэн-эр не одобрит, если я изукрашу этого красавца, как боги — подводных уродов. Вам, кстати, отопление проверить не надо?       Нет, этот подлец и здесь хорошо устроился! Чжао Цзин был готов лопнуть со злости. Судья провел пальцами по щекам:       — Мастер Жун, идите уже! Ну что, на перерождение без тени самосознания и свободы? Фэн, распинай охрану!       — Есть, ваша че…       Нежданно для всех, придерживая рукой отрубленную то ли мечом, то ли льдиной голову, в зал суда вбежал Се-эр!       Чжао Цзина затошнило от отвращения.       — Я не опоздал? Отца ещё не осудили?       Ах, какое непередаваемое страдание исказило лицо судьи Цзиня, любо-дорого посмотреть!       — Юноша, что вы хотите сказать? Поторопитесь.       — Я не сказать, я попросить! Господин судья, в одной из следующих жизней я хочу быть родным сыном ифу! Хочу служить ему и любить его!       В этом месте выдержка изменила даже очень терпеливому судье Цзиню. Такого вопля в Диюй не слышал никто и никогда:       — Молодой господин Се, да в своем ли вы уме! Всю свою жизнь отец пользовался вами, как орудием и наложницей! У вас хоть капля достоинства есть?! Нравятся мужчины постарше и с тяжёлым характером — там целый бессмертный бегает! Ах, да, вы уже умерли! Попросите иного.       В этот миг Се-эр удивил Чжао Цзина второй раз в жизни, опустившись перед судьей Цзинем на колени. В глазах его блестели слезы.       — Я все ещё люблю ифу и желаю служить ему. Долг того, кто любит — разделять участь того, кого он любит. Ваша честь, разве ифу не заслуживает капли жалости?       Мелькнувшее было сочувствие в глазах судьи тут же угасло.       — Я выполню ваше желание, молодой господин Се. Но только после того, как ваше дело рассмотрят. Пока же думайте о своих преступлениях и ошибках. Охрана!       Два дюжих тела без головы схватили Чжао Цзина за руки. Он мучительно не хотел умирать снова       — Нет, нет, нет!       Но черная пасть небытия и безмыслия засосала его быстрее, чем великая красавица опрокидывает очередное несчастное царство. Он был человеком и мерилом мира, а стал — слизняком.       Судья Цзинь выгнал всех из зала. Да, и этого юношу с влажными глазами особенно.       Болела голова и затекла шея. Все, что хотелось судье — это положить голову на чьи-то красивые колени и повыть на Луну. Верный Фэн притащил ему вина с пирожками.       — Сегодня был очень тяжёлый день.       Вкуса белой груши судья Цзинь не чувствовал.       — Он у нас всегда тяжёлый, забыл?! И почему в наших землях столько подлецов? — мрачно вопросил он после третьей чаши. — Сдается мне, Фэн, эта история с Чжао Цзином выйдет мне боком. И ещё каким!       — Разве вы не были справедливы?       — Какая разница! Прокляли так, что на восточной стене все талисманы сгорели. Ты представляешь, что будет, когда оно… лет этак через две тысячи родится человеком?       — Может, вы тогда женитесь?       — Да с чего бы?       — Так вам тётушка Мэн предсказала, что ваша спутница на тропе справедливости — как цветок с полей бессмертия, расцветёт лишь от любви, но прежде добровольно откажется от жизни!       — Больше слушай тетю Мэн. Кто у нас ещё сегодня?       — Глава школы Мягкого Ветра. Дело велели передать вам и объединить в одно судебное производство.       Судья Цзинь все же расшиб себе лоб ладонью.       — Как они мне все надоели. Ладно, ладно, старина Фэн, тащи сюда эту старую сволочь, и девицу Гу Сян с мужем позови!       — Так они не успели!       — Это ненадолго, — сказал судья Цзинь и зачеркнул два пункта в плане выполняемости за квартал. Следующее разбирательство обещало стать ещё более противным и долгим, чем предыдущее.