No Satisfaction

Му Цин кивает головой, особо не вслушиваясь в то, что говорит Фэн Синь. Голос Юго-восточного Бога Войны кажется белым шумом на фоне собственных мыслей, которые бесплотным пчелиным роем витают в голове, заставляя сходить с ума от их количества. Резкое «придурок» и кулак в нос заставляют прийти в себя. Му Цину хочется пустить злую слезу, хочется сказать «давай перестанем быть врагами», хочется, чтобы к нему имели хоть каплю уважения. Вместо этого он говорит: — Убери свои клешни, идиот. Вместе с этим он еще глубже топит себя в пучине горьких мыслей. Ведь это так глупо — надеяться, что этот самовлюбленный кретин, Генерал Огромный Член, хотя сам Му Цин хочет сказать, что он больше Генерал Огромный Еблан, увидит, а самое главное поймет хоть каплю чувств. О, да, — думает Сюанчжэнь, — кажется, я подхватил удачливости от Се Ляня. Иначе он не может найти объяснение тому, почему ему так «везет». Его самый лучший друг (у Му Цина дергается глаз, когда он допускает такую формулировку) и самый злейший враг, оказывается тупым и слепым идиотом. Сам Сюанчжэнь считает себя идиотом не меньше: умудрился влюбиться в Фэн Синя. Как? На этот вопрос не может ответить даже сам Му Цин. Каждое прикосновение ранит, заставляет желать большего, заставляет думать о том, чего он никогда не получит. — Ты совсем отупел, что человеческую речь не понимаешь? — Му Цин осознает, что его встряхивают за плечи, и бьет лбом в нос. Фэн Синь с гневным воплем отскакивает, вытирая белоснежным рукавом рубахи нос. На ткани остаются кровавые разводы, а Наньян с пылающим гневом в глазах заносит руку для ответного удара. — Хватит. Витать. В. Облаках. Каждое слово — удар в лицо. Му Цин давно лежит на земле, пока Наньян вколачивает его в землю. Где-то на задворках сознания мелькает мысль о том, что за все это время Сюанчжэнь не проронил ни слова. Словно его будут слушать, да. Фэн Синь не замечает ничего вокруг, продолжая выговаривать все, что думает. Прекрати закатывать глаза. Прекрати бесить. Прекрати лезть, куда не надо. Просто прекрати, неужели так сложно быть нормальным. Му Цин находит в себе сил отпихнуть бога и исчезнуть в яркой вспышке света, возвращаясь на Небеса. Дверь во дворец захлопывается с такой силой, что музыкальная подвеска, обычно радующая гостей мелодичными переливами, издает душераздирающий звон, а потом и вовсе все нити спутываются. Подвеска остается висеть, жалобно позвякивая, но Сюанчжэнь, обычно содержащий все в порядке, проходит мимо. Он думает, что избегать Наньяна вполне себе неплохая тактика, а на собраниях, исключительно ради Се Ляня, он готов потерпеть этого горемычного ублюдка рядом с собой. Не лучшая стратегия, отмечает он, когда в окно дворца начинают колотить со всей силы, провалилась спустя пару часов. Шелковой лентой разочарования скользит мысль о том, что мог бы и раньше прийти, пусть даже и набить морду. Му Цин не глядя швыряет кувшином в сторону распахнутого окна, и, судя, по сдавленному вздоху — попадает в цель. Шуршание под окном затихает на несколько минут. Сюанчжэнь не чувствует ни капли наслаждения от того, что он сейчас только что сделал. Раньше он бы еще и добавил кулаками, но сейчас ему совершенно не хочется этого. Никакого удовольствия в том, что происходит между ними, лишь глупая возня, очерненная чувствами одного к другому. Когда этого всего не было, думает Юго-западный Бог, было в разы проще. Тогда он искренне наслаждался всеми этими стычками, ведь они оба знали, что это никогда не дойдет до чего-то серьезного, но сейчас все изменилось, и Му Цин уже не уверен, что Фэн Синь его случайно не прирежет. Просто так, для профилактики. Дверь падает с диким грохотом, а в дверном проеме стоит разъяренный Наньян. Му Цин, от которого дверь пролетела в нескольких сантиметрах, смахивает незримую пылинку с плеча и ледяным взглядом смотрит на прибывшего, а потом просто отворачивается и проходит куда-то вглубь дворца. На лице Наньяна играет едва заметная улыбка, когда он тихо, словно кошка, скользит по плитке, выстилающей пол дворца. — Уйди, — Му Цин срывается на крик, а вся его ледяная броня, за которой он скрывался все это время, пряча все чувства от других, дает трещину. Ему тяжело, он пытается ухватить остатки самообладания и взять себя в руки, но они ускользают из рук, словно ядовитые змеи. — Я просто хочу поговорить. Слышать такое от Наньяна странно и непривычно, поэтому Му Цин дергает бровью. — Не знал, что ты можешь связать больше двух слов. — Мне, наверно, стоит уйти. — Дверь вон там. Была. — Уточняет Му Цин, посмотрев в сторону дверного проема, — Пока ты не вышиб ее своей тупой башкой! Сюанчжэнь не будет задерживать, не будет настаивать на разговоре. Если он и правда не нужен, то так даже будет проще. Нет никакого наслаждения в том, чтобы услышать силой выжатые слова, которые будут лживыми. Пусть сладкими, как мед, но гнилыми и пустыми внутри. — Посмотри на меня, — Наньян в пару шагов сокращает расстояние между ними и грубо хватает Му Цина за подбородок. Сюанчжэнь тщательно отводит взгляд, понимая, что в противном случае, стоит ему хоть раз взглянуть на Фэн Синя, то быть беде. — Совсем что ли окосел от того, как глаза часто закатываешь? Мое лицо в другом месте, — с языка Наньяна срывается привычная грубость. В этом есть особая форма наслаждения, в этих постоянных стычках, постоянных ссорах. На каждую колкость хочется ответить, хочется дышать этим ядом, сочащимся из каждого слова, хочется каждую грубость и каждый синяк расценивать как ласку. — Странно, что для тебя не ввели новую категорию Небес, помимо Верхних и Средних, — Му Цин вскидывает голову, а на губах расцветает язвительная ухмылка. — Это какую еще? — Ебеса блядь, специально для ебланов, как ты. Фэн Синь неосознанно закатывает глаза, чем вызывает ледяной смешок, срывающийся с губ Му Цина. Сильная рука продолжает сжимать подбородок, а большой палец давит на нижнюю губу, заставляя приоткрыть рот. Му Цин чувствует, как лицо заливает краска, а сам он вздрагивает и пытается вырваться. — Ты думаешь, что я слепой? — Наньян проталкивает палец в рот, надавливает на язык, а Му Цин недовольно мычит, не имея возможности ответить голосом. «И как ты думаешь, как я тебе отвечу, если ты засунул свои чертовы пальцы мне в рот» — возмущается Сюанчжэнь в канале духовной связи, пока Юго-восточный Бог изучает его рот уже двумя пальцами. Фэн Синю хочется подмять Му Цина под себя, опустить на колени, усмирить эту рвущуюся гордость, присвоить себе, но вместо этого он говорит, что всегда ценил Му Цина, всегда любил его и всегда будет рядом. Сюанчжэнь издает тихий всхлип, потому что эти слова бьют в самое сердце, разбивая его на миллиарды осколков, из которых только впору складывать слово «вечность». Он думает, что Наньян превосходный лжец и наконец-то научился думать. Это извращенное удовольствие: слышать эти слова и принимать их за правду, думать, что это все на самом деле, что он нужен, нужен кому-то. Вокруг царит порядок, который так ценит Му Цин, Фэн Синь же одним своим присутствием рушит все, что так долго собиралось и возводилось, все стены отчужденности, возводившиеся годами, а то и веками, все это трещит от одного прикосновения губ к губам. — Не лги мне, — просит Сюанчжэнь, — прошу. В первый раз он просит, не огрызается, не язвит, а тихо просит, и это уничтожает Наньяна. Ломает, как сухую ветку, разбивает, словно фарфоровую вазу, сброшенную на пол по неосторожности. — Я не лгу, — и правда, в этих словах ни капли лжи, ни капли привычной язвительности. Му Цин хочет верить, до боли в каждой клеточке тела, хочет, так хочет надеяться. Они идеальные боги, состоящие из молний и слов, сильные, великолепные, блестящие. И все это похоже на какой-то странный, безумный ритуал, когда Фэн Синь возвращает дверь на место, а Сюанчжэнь опускается на кровать и закрывает лицо руками. По комнате разносится сладковатый аромат благовоний, которые зажигает Фэн Синь, что заставляет голову кружиться, хотя ни у кого из них двоих мыслей нет вообще. В голове так пусто, что становится дурно, а горло сжимает стальной обруч, не позволяя сделать даже крошечный вдох. Они идеальные и смелые боги, но сейчас им так страшно, их прежний мир рушится, ломается на крупные куски, разлетается стеклянной пылью. Му Цин первым возвращает себе контроль над телом, хватает Наньяна за руку и утягивает в постель, но следом застывает в растерянности, словно не зная, а что же делать дальше. Фэн Синь чувствует это и перехватывает инициативу; не то чтобы он знает, что нужно делать, но так спокойней им обоим. Под жаркими прикосновениями горячих и сухих ладоней Сюанчжэнь расслабляется, но не настолько, чтобы полностью потерять контроль. Он все еще напряжен и готов в любой момент нанести удар или увернуться от прикосновений. Руки Наньяна скользят по многочисленным застежкам божественных одеяний, расстегивая их, от чего ощущение неправильности возрастает в несколько раз. Это он, Му Цин слуга, это он должен помочь господину раздеться, но Фэн Синь делает это так спокойно, так аккуратно и нежно, словно Сюанчжэнь хрупкая драгоценность, которую легко сломать. Хотя он и так чувствует себя сломанным, ему хочется убежать, хочется остаться и вцепиться ногтями в спину, оставляя кровавые полосы, наполняя их своим ядом, хочется вонзить кинжал в сердце, но он не может определиться, кому же в первую очередь должен прийтись смертельный удар. Наньян скидывает свою одежду легко и непринужденно, пока Му Цин максимально безразличным (как ему кажется и хочется думать) взглядом окидывает тело бога. Стоит шелку соскользнуть на пол, как эти двое замирают, и никто из них не решается сделать первый шаг. Слова срываются с языка быстрее, чем он успевает подумать о том, что говорит. — Не знал, что Генерал Огромный Член на самом деле такой нерешительный. Это срывает крышу им обоим, а их взаимоотношения возвращаются на круги своя, но с небольшим дополнением в виде аккуратно проталкивающегося пальца, смазанного маслом, внутрь Му Цина. Хочется пошутить про друзей с привилегиями, но они ведь даже не друзья, поэтому шутка остается не высказанной, но с губ вместо нее слетают тихие стоны, которые ловит Наньян, едва касаясь своими губами чужих губ. Второй палец сопровождается шипением и бранью, потому что Му Цину больно, а Наньян слишком торопится. Му Цин говорит, что все остатки мозга Фэн Синя перетекли в член и теперь он думает другой головкой. Наньян зажимает ему рот рукой и наваливается сверху всем весом, а Сюанчжэню это только и надо: он обхватывает ногами талию любовника, притягивая к себе еще сильнее. Неловкость полностью исчезает, а на ее место возвращается прежнее соперничество и язвительность. Среди них нет победителя или проигравшего, в конце концов, приз в конце будет одинаковый. Му Цин закатывает глаза, и в первый раз это не бесит, потому что сейчас он закатывает свои блядские глаза с именем Фэн Синя на губах, выдохнутое так пошло и так нежно одновременно, что внутри что-то сжимается, стучит в висках, расцветает желанием обладать и брать так глубоко, чтобы раствориться в друг друге. Наньян кончает внутрь без спросу, но Му Цин, кажется, не против, либо выскажет об этом позже. Они лежат друг на друге несколько минут, а потом Сюанчжэнь скидывает любовника с себя и аккуратно встает, чтобы привести себя в порядок. Задумавшись на мгновение, он накидывает на плечи легкий халат и исчезает в одном из поворотов дворца, зная, что Наньян найдет его, если захочет. Фэн Синь поднимается и легко идет следом, пытаясь уложить в голове, что только что произошло между ними. Му Цин обнаруживается в купальнях, где уже сидит в источнике с прохладной водой. Наньян опускается рядом с ним на колени, расплетает высокий хвост и зарывается пальцами в мягкий шелк волос, массируя кожу головы. Момент умиротворения прерывается тихим смешком, а следом Му Цин дергает Наньяна за руку и стягивает в источник. Ткань рубахи сразу же намокает и неприятно липнет к телу, но Сюанчжэнь перехватывает руки генерала, когда тот пытается снять предмет одежды и грубо целует, одной рукой прижимая к себе. — Это что-то изменит между нами? — спрашивает Фэн Синь, когда они, откинувшись на бортики, сидят в бассейне. — Не знаю, — казалось бы — честный и простой ответ, но от него становится так тяжело на душе, снова хочется выскрести из себя все внутренности, выцарапать себе мозг и залить уши расплавленным воском свечи, лишь бы не слышать ничего подобного. Не то чтобы между ними есть надежда на мгновенное прекращение этой странной вражды между ними, но где-то внутри, где холодно и тоскливо, есть крошечное желание все это исправить.  — Но я думаю, что все это в наших руках, — продолжает Му Цин, — если ты не перестанешь быть таким идиотом и понижать уровень интеллекта всех небес. Фэн Синь лишь лениво плещет в него водой, а подколка больше не режет душу тупым ножом.

***

И больше нет удовольствия в том, чтобы просто избивать друг друга, доводя горькими и обидными словами, когда можно по ночам вжиматься в горячее тело. И пусть это всё странные чувства, но у генералов впереди целая вечность, чтобы разобраться со всем этим.