остальное сделаю я

я влюбился в наркоту к сожалению, не в тебя на коленях я стою и прошу: убей себя

роняя горькие слёзы, бестужев силился вспомнить, что он упустил, когда всё это началось, и было ли хоть что-то правдой. или тот момент, когда его любовь пошла наперекосяк и стала больной привязанностью. «каждый от чего-то зависим, да?» — говорил себе с усмешкой и продолжал вколачивать гвозди в свой гроб. ещё тогда, будучи наивным глупцом, с душой нараспашку, миша захотел поиграть в спасателя. даром, что из тех, кто лазает по деревьям, спасая бедных котят, по собственной глупости застрявших на ветках. только их никто не винит, что с них взять то, а отчаянный герой, тем временем, может крепко так приложиться об землю, сорвавшись вниз. да и его никто не обвинит, сам же полез. сережа, будучи в прошлом прилежным студентом и перспективным военнослужащим, не сдавал позиции — не менее успешный бизнес шел в гору и тянул за собой владельца. в жизни хватало всего и с лихвой, добытая потом и кровью ниша в обществе оправдывала себя, а может заодно и сергея. тем временем у бестужева всё только начинается: адреналина в студенческой жизни молодежи ему казалось мало, а амбиций много. такого заводного его и тянуло во все злачные места города, хоть мероприятие по поводу дня рождения универа, в котором миша обучался, таковым назвать сложно. но можно. на этом поприще присутствовали не только несчастные студенты, но и различные сливки общества: вот тут столпились академики, их огромный багаж знаний тянулся от самого выхода, с другой стороны восседали действующие и потенциальные спонсоры, а где-то в середине затерялся педагогический состав. бестужев до конца не понимал, что здесь делает и как сюда попал, слева сидел каменной глыбой трубецкой, а справа ехидничал пестель, до колик заебавший своими шутками, и сделать ничего не получится, слева же трубецкой. для справки говоря, сергей петрович их куратор, а заебался ровно как и все в радиусе метра от пестеля, однако исправно делал вид полной отрешённости. — если бы ты знал, как мне надоел, ты бы расплакался. — рюмин совсем не иронично подумал, что скорее это он здесь расплачется, а там и с позором можно уйти из зала. на высказывание миши паша лишь хмыкнул и хлопнул того по плечу. — хуйня. — пестель, ещё одно слово и с николаем павловичем будешь договариваться сам. железный довод, прилетевший от дрогнувшего трубецкого, достиг своей цели, захлопнув рот павла. — а если вопрос по-существу? кого мы тут ждём, сергей петрович, отпустили бы и дело с концом, ну? — как бы пестель не изворачивался, а желания находиться среди сборища возрастных уважаемых дяденек и тётенек было мало. мужчина задумчиво оглядел людей перед ними, будто кого-то искал взглядом, а следом утвердительно кивнув кому-то, трубецкой жестом попросил парней подняться, приглашая за собой. — конкретно тебя, бестужев, я взял для того, чтобы не болтался без дела, а вот пестеля ждёт знакомство с потенциальным работодателем, кажется, ты сам меня просил? — прекрасно! чем я вам не угодил, что обязан ошиваться здесь? — миша готов был хорошенько обидеться на трубецкого, как его перебил паша. — хотите сказать, он один из спонсоров? чудеса связей, сергей петрович! — обязан по гроб жизни, с тебя ящик пива. у всех педагоги как педагоги, а у них свой в стельку трубецкой. он, конечно, своё дело знает и положиться на него можно во всем, что касается учебного процесса. да только иногда невыносим до жути, ещё и пьёт с некоторыми своими студентами. мише жаловаться на подобное смысла нет, потому что сам в той компашке зависает, разве что из вредности. бестужев быстро побратался на первом курсе с пестелем, как влитой сел, будто всю жизнь дружили. там же присоединился кондратий, даром, что с шилом в жопе больше, чем у них вместе взятых. арбузова с каховским откопали примерно там же, а впрочем, мало кто помнит все подробности, правда, первое наиболее личное знакомство с сергеем получилось на вписке всё у того же кондратия. тот шок, что они испытали, не сравнится ни с чем. когда открываешь входную дверь, а там стоит твой куратор с бутылками в пакете и просит наконец-то пропустить, потому что секундный ступор длится целую минуту, а ты уже абсолютно трезв, но всё ещё отказываешься понимать, почему резко появившийся рылеев приветливо улыбается и затаскивает гостя в глубь квартиры. о пришествии тунгусского метеорита слышали? вот это он был. на самом деле всё было проще, кондраша был старше всех на потоке, а с трубецким познакомился ещё до университета, понятия не имея, что так получится. мужчина, к которому они подошли, обособленно стоял в стороне от своих коллег, с приветливой улыбкой кивая проходящим мимо людям. важный вид, идеально выглаженный костюм классического черного цвета, лакированные будто вылизанные до блеска туфли и слишком искренний добродушный вид. взглядом было невозможно уличить того во лжи, как многих таких же бизнесменов. бестужеву, в общем и целом, было фиолетово на всю их братию вместе и на этого мужчину в отдельности, он здесь по прихоти куратора, даже не из дружеских соображений. будучи полностью отрешённым и без желания вникать в беседу, его лично не интересующую, миша краем уха расслышал момент, когда стоило представиться. обрывком фразы до него долетело глухое: «…сергей муравьев-апостол-…», но так же и вылетело за секунду из памяти. настолько банально скучно бестужеву случалось редко, обычно, даже из самых плачевных на его взгляд ситуаций можно состряпать что-нибудь дельное, как-то себя занять. на самом деле выход был и казался единственным спасением, потому что тихо ускользнуть не получится. миша хотел курить, долго, с оттяжкой, размеренно, а главное в одиночку. бурный поток фантазий на этот счёт принёс отчётливый привкус табака на языке и будто бы клубы дыма в лёгких. кое-как выцепив момент и отозвав трубецкого чуть подальше, он несколько стушевался, вдруг видя в сергее петровиче учителя, каковым тот собственно и являлся, но с дрогнувшим на первом слове голосом парень озвучил свою просьбу, чувствуя себя не лучше, чем школота перед учителем в конце года, просящая исправить оценки. с показательно закатанными глазами трубецкой махнул рукой, как на нерадивого ребёнка, ставя условием, что тот вернётся не позже, чем через пятнадцать минут. — ей богу школьник, вот блин. — пересекая очередной коридор бросает вслух бестужев, тут же покидая здание университета через запасной вечно открытый выход, который стал по-умолчанию местной курилкой. для тонкой рубашки холодная стена на улице в середине весны никак не подходит, жаль, что пришлось проверять наверняка, ещё и на личном опыте. раз. два. чирк. раз, чирк-чирк. зажигалка ни в какую не хотела поджигать эту несчастную сигарету, с упрямством быка выбрасывая лишь искры. спичек не носил, а зажигалка только одна. телефон, издав последний писк, выключился прямо в руке, когда парень пытался подсветить себе, тут даже техника не выдерживает, какой к чёрту миша? сигарета, уже сильно обслюнявленная, мечтала совершить прыжок веры, рухнув на мокрый асфальт с редкими разводами подтаявшего снега. оставалось радоваться, что не было ветра, иначе этот тухлый номер с огнём не прокатил в любом случае. лёгкое отчаяние набирало обороты. — блять! со стороны внезапно появилась мужская рука с протянутой в ней зажигалкой. испугавшись, парень быстро скользнул взглядом выше по рукаву пиджака, останавливаясь на лице мужчины всё с той же приветливой улыбкой. не удержавшись, он сматерился ещё раз, недовольно смотря человеку прямо в глаза. зажигалка всё ещё блестела в полумраке вечера. — прошу прощения, если напугал, не знал, что сказать, — мужчина обладал приятным голосом, вероятно, мастерски умея им пользоваться, — вы возьмите. он перевёл взгляд на собственную руку, протягивая её ещё немного вперёд, как бы указывая на зажигалку. это не принципы и даже не гордость, тут ни что не играло роль, а курить всё ещё хотелось, так что отказываться миша не спешил. какой смысл? — вы бы поменьше по подворотням с зажигалками ходили. может навредить вашему имиджу. — закуривая сигарету бросил тот, имея ввиду не то дорогущий костюм, не то саму репутацию бизнесмена, а может и непосредственно его физиономию — сам не знал, к чему это было. мужчина, не теряя прежнего лица, усмехнулся, отвернув голову в сторону, а позже поджигая свою сигарету, которую достал из пачки чего-то не слишком дешёвого. — вы же мишель? — михаил. ему не нравилась та форма имени, казалось, что это делало его каким-то другим, непохожим на себя, но из уст мужчины оно прозвучало волнующе. — михаил, простите. я собирался поинтересоваться, насколько вы заняты? вопрос прозвучал неоднозначно, по крайней мере для бестужева, скептически посмотрев на муравьёва, он скорчил лицо в непонимании. что этому человеку вообще здесь нужно, это несколько подозрительно ходить за людьми следом и задавать подобные вопросы. — я не понимаю, к чему вы ведёте. вы предлагаете мне переспать с вами? мужчина застопорился, но примирительно улыбнулся, так, что глаза чуть-чуть прикрылись, а от уголков потянулись мимические морщинки. — нет-нет, я неправильно выразился. хочу предложить вам работу, стажировку в моём медицинском центре. вот и интересуюсь вашей занятостью. — это несколько неожиданно, я чувствую подвох, с чего вы взяли, что я подойду? к вам, вроде бы, пестель устраивается, или уже нет? — миша докурил сигарету и затушил бычок между подушечками пальцев, разворачиваясь корпусом к сергею — господину пестелю я предложил место в несколько другом отделе, непосредственно в самом здании компании, кажется, вы с разных направлений, с чего бы ему заниматься в лаборатории? да, именно, иногда парень абсолютно забывал, что с павлом они только на одном курсе, а сферы то абсолютно разные. а поработать в настоящей лаборатории, наедине с кучей колб и химикатов, бестужев хотел уже давно, и, видит небо, такой возможности ещё долго не представится. но что-то подозрительным казалось до сих пор. — знаете, не думаю, что вы можете рассчитывать на меня. поэтому, благодарю за предложение, но мне пора. бестужев-рюмин чуть кивнул и решительно обошёл муравьёва, направляясь прямиком ко входу в здание, как его поспешно окликнули. — подождите! вот. моя визитка. если передумаете, я буду рад. вложенная в ладонь карточка обжигала кожу, пальцы время от времени сжимались на ней, в нерешительности выбирая: выкинуть или оставить. — пожалуйста, серёж, прекрати. сделай это, ради меня, себя — подумай, блять, хоть о чём-нибудь! быстро подкатывающая к горлу истерика душила, набирая обороты; слёзы проглатывались, так и не упав с ресниц. стоя в метре от сидящего муравьёва, миша готов был упасть на колени, умолять, просить и вымаливать, наступая ботинком на горло своей гордости, потому что те чувства, которые он испытывал, были для него всем. парень знал наверняка — надеялся, — что для того они значат ничуть не меньше, верил безоговорочно, иначе бы послал. искренне верил, что всё можно исправить, если вместе пройти через это, общими усилиями. ноги подгибались, вот-вот стукнутся коленями об пол, тем не менее глаза продолжали требовательно, и лишь немного умоляюще, смотреть на мужчину. было бы неплохо, если бы это оказалось всего лишь шуткой, неудачной и глупой, но шуткой. серёжа сидел ссутулившись, одной рукой то нервно сжимая, то разжимая штанину. казалось, он до конца не понимал, что произошло, можно было вычитать в его фигуре смесь напряжения и твёрдой уверенности, взглядом буравя угол стола. — пожалуйста, ответь хоть что-то, серёженька! я же люблю тебя, как ты не понимаешь. всё сделаю, только скажи, что тебе это нужно, — слёзы комком встали в глотке, сбивая дыхание на хрипы, давно мокрые щёки не успевали высохнуть, а губы дрожали, в попытке донести мысль. — серёжа. будто вынырнув из оцепенения, сковавшего где-то внутри, муравьёв резко поднял голову, смотря на зарёванное лицо перед собой, безумно пялясь точно в глаза. он порывисто вскочил, бросаясь вперёд к мише, крепко обхватив рукой поперёк его спины, другой проводит от щеки к волосам, прижимая бестужева к себе. что-то липкое и мерзкое обхватило лёгкие, медленно подбираясь к сердцу, как сквозь крепкие тиски — дышать получалось с трудом, а гулкое биение сердца отдавалась аж в ушах и красными пятнами пульсировало под сомкнутыми веками. сергей мысленно несколько раз проклял себя и весь мир, сильнее зажмуривая глаза и ближе прижимая светлую голову миши к своему плечу, — стойкое желание хорошенько приложить себя чем-нибудь тяжёлым никуда не исчезает. хуже всего не то, что бестужев прав в своих словах, а то, что даже сейчас он под кайфом, настолько противно это осознавать. всё путается, сложно определить, где чувства, а где побочные от таблеток. и тошнит уже в два раза сильнее. мишель дрожит, мелко-мелко, хватается пальцами за муравьёву рубашку на спине, глубоко вздыхает, однозначно чувствуя себя в безопасности. серёже хотелось верить, и хотелось бы ему самому верить в то, что рядом с ним действительно может быть безопасно. муравьёв раскаивается, долго просит прощения, и у себя, и у миши, смотрит в карие глаза напротив, вручая всего себя в руки человека, которого подвёл. раскаивается искренне, но замалчивает тот факт, что сейчас он под наркотой, сейчас в его крови бешеный адреналин, а разум затуманен действием препаратов. стыдно, противно, мерзко, но что-то эгоистичное внутри не даёт ничего сказать и быть честным до конца, сергей оправдывает это желанием защитить мишеля, утаить во благо. и презрительно усмехается себе, где-то глубоко в душе. пришедшие к решению, они начинают новую жизнь. бестужев спокойно выдыхает и счастливо улыбается, так, как умеет только он один, понимая, что серёже не всё равно, и он будет биться за их отношения. миша, тогда давно, — так кажется постоянно — всё же принял приглашение муравьёва на стажировку, чем чёрт не шутит, но никакого подвоха не случилось. не важно, что буквально через несколько недель апостол признался ему в симпатии, мишель не собирается думать, что это всё один заговор. потому что никто не мог заставить рюмина влюбиться по плану. правда, разложиться на плесень и мёд тогда ужасно хотелось, во всяком случае метафорически. скрывать он тоже не станет, относился к муравьёву-апостолу скептически, даже, в каком-то смысле, презрительно, пусть это и были собственные установки и устоявшееся мнение насчёт бизнесменов в дорогущих костюмах. теперь пришлось начинать не только новую жизнь, но и постройку своего доверия. кто бы что ни говорил, а больно было. это, блять, всегда больно. только ненавидеть сергея сил не было, как и желания. себя, себя и, в первую очередь, себя, что не уследил, не увидел, пропустил. плевать, что муравьёв давно не ребёнок и может быть за себя в ответе; по правде говоря, это бестужев здесь больший ребёнок, на фоне взрослого состоявшегося мужчины уж тем более. шутить про педофилию никто не собирался, но миша видит, как иногда в глазах серёжи читается вселенский ужас и глупые мысли о совращении. а ему, к слову, уже двадцать. апостол исправно ходит к наркологу, благо, это не повлияет на его репутацию, там, в собственной клинике, всё конфиденциально и дальше кабинета врача не выйдет. каждому улучшению состояния мишель радуется как празднику, прижимается к серёже, целует в лоб, в нос, в губы, обнимает за шею, счастливо сопя куда-то в область ключиц, а когда тот усаживает их на диван, бестужев оплетает всеми своими конечностями муравьёва, как в кокон, несколько минут не выпуская из плена. и не то чтобы серёжа был против, окончательно расслабляясь в теплых объятьях. а ещё он прекрасно видит и знает, что во всём случившемся этот мальчишка винит себя, от того и душа болит сильнее, и совесть дикой кошкой скребёт по внутренностям, ведь, на самом деле, апостол всё ещё не договаривает, умалчивает, что состояние изначально было тяжелее, чем думает миша, что ломки проходят болезненнее и заглушить хоть как-то помогает не собственная воля, а острое лезвие в дрожащих пальцах, склонившееся над кожей рук и бёдер. они занимаются сексом, горячо ли, нежно ли, страстно или тягуче, но чаще всего при сумраке комнаты, либо быстро на кухонном столе, полностью не раздеваясь. муравьёв боится, что миша узнает, боится и не хочет видеть боль в его глазах, вместе с огромной виной, которую тот непременно переложит на себя. страшнее всего не справиться, разбиться в один момент и начать всё с начала, снова начать употреблять. сергей ощущает, каждый день, как оно подбирается слишком близко, селится в голове, всё прочнее и прочнее. ему боязно, до ужаса, потерять мишу, но сопротивляться становится сложнее, не помогает и врач, либо только из-за него всё и держится на честном слове. хотя, честных слов в жизни серёжи почти не осталось, глупо, но такой вот, блять, парадокс. только во время близости сергей как никогда чувствует себя до конца честным: и самим с собой, и с мишелем, особенно с ним. жаркие объятия, глубокие поцелуи, вряд ли эстетичное сплетение языков во рту, но незабываемое удовольствие, которое дарует ему эти моменты, распалённый миша, глубоко дышащий, пытающийся удержать стон в груди. миша его любит, а серёжа конвертирует это и отдаёт в двойном объёме, осознавая, что ближе уже некуда, они и так впились друг другу под кожу. весь флёр разбивается об реальность спустя четыре месяца. мир ещё никогда не казался таким сюрреализмом, как в момент, когда бестужев находит шприц. мысли принимают первую стадию принятия — отрицание. он несколько нервно искривляет уголок губ в подобии улыбки, думает, наверное, что с собой притащил, у них в лаборатории шприцы не редкость, мало ли закатилось куда. да и вообще, мало ли — дома может быть, у них в аптечке есть пара штук, просто выпало, ничего криминального, правда? договорившись с самим собой, миша просто выкидывает злосчастную вещь, отдалённо задумываясь, что ещё несколько таких формулировок, и он может спокойно ложиться в стационар психбольницы. собственная шутка отдаётся холодом и мурашками на затылке. всё как-то резко забывается, когда рюмин узнаёт, что нарколога муравьёв не посещает уже несколько дней, причём, узнаёт от коллег, а не от самого сергея. стоило подумать, что это ремиссия, положительный прогноз и удачное лечение, миша очень хочет верить, правда. он не посвящал ни пестеля, ни кондратия, ни, тем более, трубецкого, в серёжины проблемы с зависимостью. только справляться одному сложно, ведь в итоге с этим всем он действительно один, как бы муравьёв не пытался делить это с ним. отчего то нестерпимо захотелось подорвать павла в его единственный выходной с утра пораньше, встретиться и выложить всё как на духу. паша поймёт, паша выслушает и не осудит, даст дружеского леща, для профилактики, но не более. и от недавнего собственного недоверия становится тоскливо и противно, всё-таки тот обидится, когда узнает, что лучший друг так долго замалчивал о своей проблеме. и ведь правда, пестель подзатыльник прописывает, кажется, будто действительно медицинский, иначе чувство резкого облегчения никак не объяснить. выслушав, даже не обижается, бестужев очень хотел бы в это верить, но собственная тревожность не даёт покоя: переспрашивает несколько раз, пока над затылком не появляется новая угроза в виде пашиной руки. — ты же вроде не идиот, мишань, с хуя ли всё в себе держишь? знаешь ведь, как оно бывает, люди не железные, ты тем более. лето кончается, лучше разобраться со всем сейчас, потом времени не будет. — пестель не дурак и никогда им не был, может и припизднутый, но это его особенность, а не изъян. а ещё миша до дури хочет задушить того в объятьях, потому что блять, это невозможно. — я боялся, что ты полезешь на серёжу. — даже не лукавит, действительно боялся, пашка то взрывной, а уж к тем, кто делает больно его близким и подавно. — дурак ты всё-таки, — обнимает. — дурак, блять. а мишке хорошо, тепло и радостно, плакать хочется, но разве что чуть-чуть, думает, что не заслуживает такого друга, с которым хоть в огонь, хоть в воду, а на медных трубах уже бухали, так что сомнений никаких не осталось. серёжа знал, что делает, по крайней мере надеялся. прекращая походы к врачу, он хотел избавиться хотя бы от одного из многих людей, которым не прекращает врать. от себя всё также противно, а ничего сделать с этим не получается, иногда только кажется, что становится всё хуже, настолько, что необратимо. он настолько запутался, потерялся, что действительно видит своё спасение только в новой дозе, мысли, возникающие сами собой, неконтролируемые, они пугают. муравьёв старается хвататься за последний оплот в его жизни — мишель, солнечный и тёплый, но в последнее время будто угасающий на глазах. серёжа старается помочь, если себе не получается, то хотя бы ему, но не понимает, в чём же причина. предлагает психотерапевта, но тот отказывается, лишь улыбается всё ещё тепло и треплет по волосам. серёжа не догадывается, что мишель всё знает, и даже не думает, что тот может о чём-то прознать — сам забывает, выкидывает неосознанно из памяти, будто это и не он вовсе, а кто-то другой, абсолютно другой человек. рюмин не пытается торговаться, злиться, отрицать, он ненавидит себя, за то, что снова не уследил, что не смог быть тем, кому можно полностью довериться, что не предпринял ничего раньше, потому что всё было изначально известно, ещё тогда, когда нашёл шприц, стоило поговорить. обсудить. почему же закрыл так просто глаза? миша смотрит пустыми глазами на истерзанную синяками от уколов руку, закатанный рукав белой и идеально выглаженной рубашки смотрится до ужаса дико на фоне этих пёстрых гематом, а порезы, некоторые из которых уже стали шрамами, находящиеся чуть ниже сгиба локтя, добивали последние гвозди в крышку гроба, где давно лежал бестужев, ожидая последнего удара. это даже смешно, закопал сам себя, только на свою жизнь давно было плевать, кроме себя он положил рядом и серёжу, каждый шрам которого будто был высечен собственной рукой. муравьёв, ни живой, ни мёртвый, сидел на том же диване, видно, что под наркотиками, но решиться сказать, что и без них он выглядит ничуть не лучше, никто не сможет. всё это так глупо! и наркотики, и бизнес сергея, чёрт его дери, и весь блядский мир! мишель ведь совсем недавно узнал, что это из-за своей работы тот начал употреблять, из-за постоянного напряжения, нервов и кризисных скачков. а до этого не знал, не думал о причинах в принципе, помогал исключительно на своих альтруистических, но больше эгоистичных, мотивах. не хотелось терять любимого человека, никак, любыми способами оставить, хоть рядом, хоть только в мире живых. на себя же плевать, какая разница, что этим он делает больно другим близким людям, родителям, паше, даже рылееву с трубецким. и серёже. даже не думает, главное помочь. поздняя сентябрьская ночь окутывает прохладой и тоской, на улицах полно людей, а листья медленно желтеют — позднее лето никак не хочет уходить, задерживая настоящую осень. кое-где даже пестрит зелёная трава, а миша медленно направляется к набережной. в голове как никогда пусто и чисто, все мысли словно улетучились, оставляя за собой ровным счётом ни-че-го. как хорошо, что на тёмных дворовых улочках редко встречаются люди, иначе, кто-нибудь, да остановил его, спрашивая, всё ли нормально. ибо с таким видом живые не ходят. миша не хотел ничего решать, ничего говорить и во что-то верить, не осталось ничего, что можно было бы назвать «мишей», а ему было всё равно. похуй. перед ним безграничное пространство залива, тишина воды умиротворяет и обволакивает своей неизменностью. бестужев пришёл к своей цели, ведь только впереди он видит своё спасение, как говорится, спасение утопающего — дело рук самого утопающего, а мишель не привык идти на попятную. в голове всё ещё пусто, а на щеке последняя слеза, которая ещё никогда не ощущалась так остро и реально. одним шагом вниз бестужева-рюмина обхватывают тёмные воды невы. а в тот момент, находясь в одноместной палате, что-то дёрнулось в сердце у мужчины, как если бы оборвалась незримая нить, связывающая двух людей.