Любовь случается

      — Эй, Браун! Быстро за мной, на наш штаб напали! — услышал молодой человек грубый голос своего командира и тут же взял в руки оружие, пулей вылетев из своего небольшого убежища, где он мог хоть немного отдохнуть от перестрелок и кровавых боев. Да уж, ему всего каких-то двадцать пять лет, а он уже оказался на чёртовой войне... Но так сложились обстоятельства. По началу все было спокойно, он жил в небольшой квартирке в таком же небольшом городе на десять тысяч человек со своей матушкой и не думал ни о чем. Но в один момент почему-то все резко изменилось. В городе объявили военную тревогу — на них напали какие-то люди из соседнего поселения — намного большего, — желавшие, по-видимому, захватить их небольшой и, как они думали, невооружённый и неспособный защититься городок. Именно так он, ничего не знающий сопляк, оказался в самом пекле. Его почему-то сразу отправили воевать, хотя он даже не знал, как держать ружье в руках. Максимум, что он держал опасного в руках — это кухонный нож. И все. Поэтому, когда Адаму сунули ружье и рявкнули идти убивать врага, он сильно растерялся и даже испугался. Конечно испугался, а кто не испугается-то?.. Он смотрел на грубого с виду мужчину глазами как две копейки и не знал, что ему делать. — Ты что, оглох, солдат?! — снова рявкнул тот, грозно смотря на парня. — Марш отсюда, я сказал! — орал он на всю комнатку, в которой они находились. И о том, что та находилась на виду и по ней могли открыть огонь в любую секунду, Браун старался не думать. Он лихорадочно закивал головой, почти выбежав на улицу, где бегали такие же солдаты, как и он, мельтеша перед глазами. Адам же просто остановился и стоял на месте, прижав к себе тяжёлую винтовку, и наблюдал за всей этой суматохой, пытаясь осознать и понять, что, скорее всего, совсем скоро он будет убивать – прости, Господи– таких же людей, как и он сам. От этой мысли его резко затошнило. Но помимо этого в его голову полезли и другие мысли. Мысли о том, как там сейчас его матушка, которая осталась в городе. Пока что бои шли довольно далеко от их городишки, но захватчики, к его большому сожалению, наступали быстро и останавливаться точно не собирались. И от мысли, что в какой-то момент они доберутся до самого города и безжалостно поубивают половину населения, в том числе и его родную мать, его не то что затошнило, его чуть не вырвало, но не от горечи, а от злости на этих варваров, которые возомнили себя хрен знает какими крутыми. — Эй, парень, ты чего встал как вкопанный? Зашибет, не дай Бог, ты и «Мяу» сказать не успеешь, — сквозь пелену мыслей услышал он справа от себя чей-то голос и уже хотел было отшатнуться, подумав, что это тот командир, который только что кричал на него, но, повернув голову, заметил какого-то парня, который был чуть старше него и который не выглядел таким ничего не знающим сопляком как он. — Не зашибет, — буркнул Браун, нахмурившись. А ведь и правда, в него же может попасть какой-нибудь снаряд, и он даже не успеет ничего понять, оказавшись на земле с дырой в груди... Он тряхнул головой, отгоняя наваждение и снова посмотрел на парня. — А ты кто такой? И куда так спешишь? — Я Макс, приятно познакомиться, — тот быстро протянул руку. Адам посмотрел на протянутую кисть и не спеша пожал её, ответив тем же. — А спешу я вон туда, — Макс показал пальцем на лес неподалёку от них, рядом с которым собралась кучка молодых солдат. — Командующий приказал собрать солдат, мы сейчас выдвигаемся в наступление. Ты же, наверное, слышал, что враги уже у нас под носом? — быстро говорил его новый знакомый. Адам заторможенно кивнул головой, хотя на самом деле понятия не имел, где именно находились их враги. Он знал лишь то, что они где-то рядом, а вот где рядом... Но сейчас, когда он узнал, что те уже прямо тут, можно сказать, где он сейчас стоит вместе с этим Максом и относительно спокойно разговаривает, почувствовал, как внутри все перевернулось от страха. — Отлично, — парень хлопнул Адама по плечу. — Тебе, я думаю, тоже туда, пошли скорее, пока без нас не ушли, — добавил Макс, обойдя Брауна и направившись в сторону мужчин в форме. Адам тяжело вздохнул и поплелся за ним, чувствуя, как с каждой минутой внутри что-то затухает, что-то важное и тёплое... Собственно, так он и попал в их отряд, с которым воюет уже несколько месяцев. Враги оказались тоже не пальцем деланные — так просто не сдавались. А было бы неплохо. Сейчас Адам шёл за своим новым главнокомандующим, потому что старого отправили руководить в другое место, другими войсками, и был совершенно не рад тому, что ему снова придётся в кого-то стрелять. Он всегда был недоволен и хмур в последнее время. За эти три месяца, что они сражаются, он уже успел убить стольких людей, что, если задуматься об этом, становится тошно от самого себя; тошно от этой нелепой войны, которая никому не нужна! Браун ведь уже и позабыл, что такое улыбка и настоящее веселье. Правильно, какое уж тут веселье... Одна кровь да трупы вокруг — обхохочешься, блин. Черт. Как же он ненавидит все это... Тем не менее покорно идёт за начальником и не высказывает ни слова протеста. На войне такое скажи — тебя сразу убьют и не враги, а свои же положат, дабы меньше ныл. Адам видел, как таких вот «плакс», которые либо отказывались осознанно идти убивать, либо же просто напросто сходили с ума и были уже неспособны что-либо делать, убивали на месте и даже не морщились. Да, людей осталось уже совсем мало, но все равно, какая польза от ничего не делающих солдат? Их либо противники убьют, либо же сами подохнут с голоду, так как еды и воды им также не полагалось. Поэтому Адаму пришлось заставить себя убивать и жить так, как диктуют ему правила выживания на войне: убил — выжил, не убил — умер. Проще некуда. Наконец они добрались до места, где вовсю велась перестрелка. Оказывается, оно и правда было совсем рядом со штабом, всего лишь две минуты ходьбы. Адам уже как положено, по-военному, покрепче взял в руки, уже можно сказать, свое личную винтовку и, спрыгнув в окоп, приготовился стрелять. — Огонь! — заорал командир во все горло, и Браун сразу же, на автомате, нажал на курок, целясь в таких же живых людей, как он сам. Эта мысль его уже не так волновала, как пару месяцев назад, когда он впервые убил человека. Сейчас он уже не обращает на это внимания, просто действуя, как ему говорят. Мужчина понял, что на войне нет ни сострадания, ни сожаления. Есть только цель и приказ. И эту самую цель он сейчас и убивает по тому же приказу. Все чувства и мысли отключаются в такие моменты, Адам просто превращается в машину, которая убивает всех подряд. Но так даже лучше. Так легче все это переварить и осознать... — Давайте! Стреляйте в этих мразей! Пусть знают, что мы так просто не дадимся им! — все так же орал командир, срывая горло. Адам его не слушал, выполняя свой долг, просто стреляя. Ему плевать на всё в данный момент, даже на орущего главнокомандующего. Первый... Второй... Третий... Четвёртый... Пятый... Можно было считать до бесконечности, скольких он сейчас положил. Почему-то Адам не мог не считать их. Это был его такой некий принцип, которого он придерживался с самого начала войны. Черт, патроны кончились. Браун быстро достал новую пачку из штанов и так же технично и быстро вставил их в пустой магазин , снова наводя прицел на свою следующую жертву. Он мельком заметил, что людей на том поле, где их враги бегали как муравьи, стало намного меньше. А это означало, что скоро все закончится. Точнее, не всё, а лишь очередная перестрелка. Пока Адам тупо стрелял во все, что движется, совсем рядом с ним упала небольшая, но довольно «больная» бомба, отчего половина их людей погибла тут же, а половина отлетела в сторону, получив ранения от самых безопасных, до самых сильных — с летальным исходом. Вот и Браун не укрылся от ударной волны, которая и его захватила в месиво из мёртвых тел. Но только он почему-то все ещё был жив, куклой валяясь на земле. Кто-то сильно орал от боли совсем близко от него... Этот пронзающий ор стоял прямо в ушах... Но только когда к нему подбежал кто-то «на ногах», Браун понял, что это он кричит от невыносимой боли во всем теле. — Эй, солдат, ты как там, живой ещё?! — услышал он сквозь собственный крик голос какого-то мужчины, который склонился над ним. — Раз орёшь, значит, жив... Это хорошо, — пробормотал этот «добрый» дядюшка, бегло осматривая его. — Потерпи, боец, сейчас помогу, — пытался он успокоить орущего Адама, который уже ничего не понимал. Мужчина заметил, что правая половина тела Брауна почти вся сожжена. Если выживет, грубые ожоги останутся на всю оставшуюся жизнь. Удивляло только то, что на лицо не попало... Но вот зато остальной части тела повезло в разы меньше. Единственное, что Адам понимал в данный момент, так это то, что он сейчас позорно отключится. Браун не знал, как он это понял, просто что-то внутри подсказывало ему, что с него хватит: слишком больно, слишком много... И так и произошло. Молодой человек провалился в спасительную тьму, желая поскорее умереть и никогда больше не чувствовать, и не переживать весь этот кошмар...

***

Адам медленно разлепил глаза, веки которых отчаянно не желали подниматься. Поэтому он просто заставил себя открыть свои чёртовы глаза и осмотреться вокруг. Правда, из-за мути в них было почти невозможно что-либо разглядеть, но ему все же удалось увидеть, а потом и осознать, что он в каком-то помещении. А это сразу наводило на мысль о том, что он не в полях, где сейчас ведутся бои, а в городе, потому что там могли быть максимум шатры, но никак не бетонные постройки. Когда Браун понял, что он в городе, в относительной безопасности, то сразу за этим пришло осознание того, что его правый бок жжет так, что хотелось взвыть от боли, которая резко обрушилась на него всей своей мощью. Он глухо, болезненно застонал, совершив глупейшую ошибку — дотронувшись до больного бока. Адам взвыл волком, часто задышав. Своими воплями он привлек внимание медбрата, который тут же подлетел к нему. — Мистер Браун, прошу успокойтесь и постарайтесь не шевелиться! Я сейчас позову лечащего врача, — довольно громко сказал молодой доктор, тут же направившись к выходу. Адаму хотелось зло крикнуть прямо в лицо этому идиоту, чтобы тот сам попытался успокоиться, когда у тебя бок разрывается на части! Браун конечно ничего такого не сказал и постарался и правда не шевелиться, отлично понимая, что сделает лишь хуже, если снова потревожит раны, но боль-то никуда не ушла, чёрт возьми. Казалось, стало даже ещё больнее, чем пару минут назад. Тем не менее сейчас, он старался сдерживаться и не орать во весь голос. Получалось так себе. Всё равно он кричал и кривился в лице, но все же лежал ровно и просто терпел. Но кто бы знал, сколько усилий и силы воли ему понадобилось для того, чтобы не шевелиться...

***

Через несколько месяцев... Адам с прямой спиной сидел на кровати в больнице, из которой его выписали вчера вечером, и внимательно слушал своего начальника, который не поленился и сам лично приехал к нему, чтобы сообщить о том, что он отстранён от службы в связи с тяжёлыми последствиями той самой бомбы, что, казалось, совсем недавно взорвалась в его окопе. — Так что, Адам, сам понимаешь, я не имею права, да и не желаю, чтобы ты возвращался туда. Ты еле ходишь, хоть и выглядишь более-менее, — голос начальника был так же ровен, как чёртова стена справа от них — не выражал никаких эмоций, может, лишь где-то глубоко внутри — затаенное сочувствие. — Так точно, сэр, — отчеканил Браун, смирившись с тем, что отныне он почти недееспособный калека. Благо, хоть ногами передвигать может... — Ну вот и отлично, — сказал тот, поднимаясь с хлипкого стульчика. — Надеюсь, тебе не взбредет в голову покончить с собой, парень, — как бы между прочим поинтересовался он, протягивая бывшему солдату руку. — А то я таких видывал. Ломаются как спичка, — несколько грубо говорил он, хмуро глядя на такого же, не менее хмурого и задумчивого Адама, который медленно поднялся с кровати. — Нет, сэр, не взбредет, — немного отстранённо ответил он, пожимая чужую крепкую руку. — Хорошо. Тогда позвольте откланяться, меня ждут подчиненные, — сказал мужчина и, больше не удостоив своего бывшего подопечного взглядом, молча вышел из палаты. Адам же остался стоять один в палате, чувствуя, как правая нога начинает подрагивать от напряжения. Он нервно тряхнул ею, и та вроде подуспокоилась, лишь изредка вздрагивая с непривычки. Браун не знал, что ему теперь делать. Казалось, что война, на которой ему «посчастливилось» побывать, высосала из него все жизненные соки, а вместе с ними и умение принимать какие-либо важные решения. Ведь там он делал так, как ему прикажут, а сейчас он был сам себе на уме, потому-то и не имел никакого понятия, что делать и куда бежать. — Черт... — Мистер Браун, — это был тот медбрат, который когда-то сказал ему «успокоиться и не шевелиться». — Что? — спокойно спросил молодой человек, смотря перед собой. — Вы чего стоите? Вас же выписали, можете быть свободны... — не совсем уверенно сказал тот. — У вас ведь есть близкие, родные?.. — Есть. Матушка, — ответил Браун на автомате. — Только не знаю, жива ли она... — скривился он. — Ну так и поезжайте к ней, что стоять-то? Заодно и узнаете, жива или нет. — Вы прямо сама очевидность, доктор, — съязвил Адам, горько фыркнув. Тот потупился, чуть нахмурившись. — Ну, как знаете, — буркнул он и быстро ретировался из палаты. Браун же тяжело вздохнул, прикрыв на секунду глаза. Черт, а этот докторишка прав... У него же мама где-то тут, совсем недалеко, наверняка ожидает своего любимого сына с фронта. «Очень хотелось бы в это верить...» — думал молодой Браун, смотря в одинокое, заделанное решёткой окно, за которым царила до тошноты прекрасная солнечная идиллия.

***

Спустя два дня Адам наконец вернулся в родной дом. На пороге его встретила мать — живая, — тут же кинувшаяся обниматься и плакать на родном плече. Молодой человек тоже был очень рад видеть матушку. Но уже не показывал этого, как это могло бы быть раньше. Сейчас он просто обнял родную кровинушку своими большими, накачанными руками и наконец-то позволил себе расслабиться в руках матери. За пару минут, что он смотрел на неё, успел подметить, что та сильно постарела, хотя прошло всего каких-то полгода... На висках появилось ещё больше седины, на лице образовалось множество мелких морщинок, которых никогда не было, кожа на руках огрубела, а некогда яркие глаза — потускнели. Адам грустно усмехнулся, прижимая к себе худое тельце, которое по сравнению с ним было настолько хрупко и мало, что становилось не по себе. — Мама, ты хоть питалась все это время? — тихо спросил он, пальцами считая выпирающие ребра. — Конечно, дорогой, — всхлипнула та, не в силах оторваться от родного сына, за которого каждую ночь молилась и каждый день ждала. — А почему ты спрашиваешь?.. — Ну как же... Ты разве сама не видишь, что на тебе одни кожа да кости? — Да?.. — та была удивлена и даже озадачена таким замечанием. — Я как-то не замечала... — пробормотала она. — Совсем ты себя забросила, мама, так же нельзя, ей-богу... — выдохнул Адам через нос, чуть крепче обняв матушку. — Прости, родной, — полепетала женщина. — Теперь я буду следить за собой, обещаю... — её губы растянулись в искренне счастливой улыбке. — Хорошо, я обязательно прослежу за этим, — с напускной строгостью поговорил сын. Женщина согласно кивнула и все же оторвалась от молодого человека, с любовью и нежностью в глазах смотря на Адама. — С возвращением, сынок, — её губы снова предательски задрожали, выдавая с потрохами. Ей хотелось просто разреветься и никогда больше не отпускать сына от себя. — Спасибо, — приподнял правый уголок губ Браун, не удержавшись. Видеть здоровую, а главное, живую мать было самым лучшим подарком в их смутное время. — Прошу, не надо плакать, мама, — он неспешно поднял правую руку и загрубевшими за полгода пальцами дотронулся до мягкой щеки, в успокаивающем жесте. — Всё хорошо, я дома, мы живы... Не это ли самое главное? — вздохнул он. — Это, сынок, это... — хоть в глазах женщины и стояли слезы, она все равно улыбалась, не сводя глаз с лица своего мальчика, которого она так боялась больше никогда не увидеть. Адам убрал руку с лица матери и сказал: — Ну что, может, уже пригласишь сына в дом? — Да-да, конечно, Адам, проходи, прошу, — засуетилась женщина, проходя в небольшую кухню. — Давай я тебе что-нибудь приготовлю, покушаешь? А то, небось, голодный как волк? — крикнула она. — Да не, спасибо, мам, я не хочу есть, — было ей ответом. Браун широкими шагами прошёл в свою комнату и остановился прямо посредине, жадно осматривая всё вокруг. Всё казалось таким родным. Но в то же время таким чужим... далёким... Как будто это не он тут целыми днями проводил время, играя с друзьями, и не он каждую ночь просыпался, чтобы посмотреть на всегда так сильно привлекавшую его луну, которая всегда светилась приятным голубовато-синим цветом, который манил юного Адама... — Сынок, ты чего застыл? — услышал он позади себя. — Да ничего, мам, просто воспоминания нахлынули... Кажется, что все это было так давно, как будто в другой жизни, знаешь, — тихо хмыкнул он. Женщина за спиной подозрительно всхлипнула, но Адам не подал виду, что услышал ее, когда краем глаза заметил, как та старательно сдерживает очередной град слез. — Я понимаю, сынок, — собравшись духом, произнесла та. — У меня иногда тоже такое чувство бывает... С тех самых пор, как... — Не надо, — перебил её Браун. — Я понял тебя, мам, — выдавил он, совершенно не желая сейчас думать об этой чёртовой войне. На эту тему было наложено негласное табу, которое, он надеялся, никто и никогда не потревожит лишним словом или действием. Женщина замолкла, понимая, что задела больную тему. Хотя больная она была и для неё тоже, ведь это ей приходилось проживать каждый божий день без своего единственного родного человека, который как раз находился там, не ведая, жив ли тот вообще или же нет... Хуже пытки не придумаешь... Молодой человек заметил, что мама совсем помрачнела, видимо, тоже о чем-то таком подумав, и, чтобы как-то плавно съехать с самой больной для них сейчас темы, спокойно произнёс: — Ладно, мам, что там у тебя покушать есть?

***

Прошло несколько недель. На улице вовсю разыгралось лето, что несколько удивляло Адама, потому что такого тёплого и солнечного лета у них не было уже давно: вечно были какие-то моросящие, мерзкие дожди, а оттого и низкая температура. Но сейчас... Прям курорт «Гуляй — не хочу» называется. Учитывая то, какое сейчас положение в их городе, от таких солнечных и наполненных жизненной энергией деньков становилось тошно. Ведь совсем недалеко в такой прекрасный солнечный день кто-то проливал свою чёртову кровь на тёплую землю. Адам, как бы сильно этого не хотел, все равно каждый день думал о том, что прямо сейчас, в этот самый момент, пока он смотрел на яркое солнце у себя в доме, где тепло и относительно спокойно, кто-то такой же, как он — молодой боец — погибал за свой город. Браун отложил вилку в сторону, смотря в одну точку на столе, где радостно играли блики солнца. Еда снова не лезла.

***

Прошел год. А за ним ещё, и ещё, и ещё... Жизнь Адама сделалась до тошноты обыденной, рутинной. Он никогда раньше не замечал, что в его жизни не было абсолютно ничего интересного: утром вставал, шёл на учебу, возвращался домой, делал уроки, ложился спать. И все. Ну, может были ещё редкие встречи с друзьями и походы в кафе или же кино. А такого, чтобы было интересно жить, у него никогда не было. Адам только сейчас понял, что он ничем особо не интересовался, просто жил и все, плыл по течению. Вот и сейчас вернулось все на свои места. Это немного огорчало Брауна. Ему идёт уже тридцатый год жизни, и за всё это время с ним ничего не произошло. Такого, чтобы было по-настоящему интересно. Война не считается. Это был тихий ужас, а не интерес. К слову, та закончилась, уже год как. Конечно же они отстояли свой город, Адам даже и не сомневался в этом. Так вот поэтому, в последнее время мужчина подумывает о том, чтобы уехать куда-нибудь. Во-первых, из-за того, что в городе теперь абсолютно все напоминает ему о том, через что ему пришлось пройти, ведь тут все рядом, и когда он все-таки выходит на улицу — в магазин или же просто прогуляться, вечно натыкается на местную больницу, в которую его, собственно, и отправили после ранения. А думать об этом он не хотел от слова совсем. Ну, и во-вторых, ему хотелось все же какого-то разнообразия в его скучной жизни калеки. Да, он иногда так называет себя, потому что его бок и верх правой ноги порою так сильно болят, что сразу причисляешь себя к разряду «чёртов инвалид», потому что в такие моменты он не то что ходить не может, даже пошевелиться не способен, потому что боль отдаётся во всё тело, невольно сковывая его. В данный момент мужчина лежал на кровати и просто смотрел в белый потолок. В последнее время он все чаще ловил себя на мысли, что ни о чем не думает, целыми днями тупо валяясь на кровати. Ну а что, работы у него все равно нет, а что-либо делать по дому он не мог, да и не хотел, если честно. Все делала его уже совсем постаревшая матушка. Адам замечал, как та с каждым годом становится все старше и старше, а ведь, если так подумать, то вместе с этим приближается и её кончина. Мужчина, конечно, старался много не думать об этом, он понятия не имел, что будет делать, когда годы возьмут свое, и его матушка все же ляжет в землю. В последнее время они все меньше общались с ней, и это тоже коем образом давило на Брауна. Ему бы очень хотелось о чем-то поговорить с ней, узнать, как прошёл её день, но он не мог. Не мог заставить себя подняться с чёртовой кровати и подойти к матери. Война сильно изменила его... Да и её тоже, наверное, поэтому сейчас они таким образом и пожинают плоды не бесследно прошедшей трагедии...

***

Всё произошло быстро и совершенно неожиданно. Ещё через несколько лет размеренной жизни Адама произошло то, о чем он все чаще стал задумываться и чего он так сильно боялся – его мама умерла. Ушла из мира живых и оставила его совсем одного в этом большом и жестоком мире. И ладно бы она умерла от старости, но нет же, на неё, как назло, напал грипп, который не прошёл бесследно, утащив её в свое логово смерти. Возможно, все бы обошлось, будь она чуть помоложе, но... Такова судьба людей. Видимо, её время настало. Правда, от всех этих мыслей тридцатитрехлетнему Адаму не становилось легче. Да, он пытался себя как-то утешить, успокоить, но понял, что все бесполезно: мысли не способны вернуть мёртвого человека в мир живых. «Поэтому, сколько не пытайся себя утешить, у тебя все равно ничего не выйдет», — понял Браун, смотря сейчас на бледную матушку, аккуратно уложенную в чёртов гроб. Слез не было. Боли тоже. Ну, может, лишь отголосок чего-то такого... Зато была пустота. Всепоглощающая. Которая разом поглотила все, что было у него в душе. Адам последний раз взглянул на родную мать и медленно выдохнул. Затем развернулся и своей неизменно-военной походкой пошагал прочь. Смотреть на то, как гроб будут закапывать в землю, он не желал. Браун бездумно шёл по улочкам родного города и на краю сознания понимал лишь одно: отныне его жизнь приобрела новое для него значение — не жить, а выживать.