Нежилец

Про таких обычно говорили: «Нежилец. В лучшем исходе выйдет неплохим отцом, тихим семьянином, с детьми поспособнее, если пойдут в матушку. Вы жените его на девице породовитее, у вас, душенька, такой проблемы не возникнет». После этой пылкой речи пухлая жена остроносого главы ковена всплёскивала руками, увешанными перстнями и тяжелыми браслетами и, по своему немного истероидному обыкновению, смахивала крупную слезу длинным черным ногтём. Тетушка Арабелла всегда выражалась так витиевато, что казалось, сошла со страниц книжек из списка литературы на лето, который диктовал Крив Кузьмич. Наверное, именно поэтому Корвин даже в мыслях своих для неё сочинял предложения по-особенному построенные, как будто вместе с тетушкой застрял в восемнадцатом веке. Ха-ха. Вместе с тетушкой Арабеллой и дядюшкой Домиником застрял весь ковен. Жить у них в особняке было бы искуснейшим испытанием характера, когда утром, ровно в без десяти минут девять, надо сидеть за огромным столом в общей столовой, хмуро разглядывая овсянку на воде из-под накрахмаленного воротника. Спину при этом надо держать ровно настолько, чтобы можно было без линейки, обводя только позвоночник, построить чертёж. Сам Корвин в особняке не жил, — чему был несказанно рад, —но был наслышан от других сверстников из фамильного ковена. Его родители были магами несильно выделявшимися способностями к волшебству, но имевшими иные достоинства характера. Отец был харизматичен, весел, но в меру суров, — иначе какой бы был из него представитель ковена, славившегося строгостью и тяжестью характера всех представителей, — а мать только войдя в комнату удостаивалась непременного уважения. Корвин в колледже учился не вопреки, а благодаря родительским словам. У ковена была школа прямо при замке, где почтеннейшие маги рассказывали премудрости зельеварения, предсказания и сочинения заклятий — трёх основных направлений деятельности огромной, древней семьи, — подрастающему поколению. В Корвина родители как в продолжателя династии не верили, он наследником не родился. С самого младенчества был мягкотелым, болезным и бледным. Пока все сверстники, такие же тёмненькие мальчики и девочки, набирали будто тёмного цвета и становились аристократично тонкими и изящными, но яркими, уверенными, будто опытный художник работал чернилами и выводил каждое их движение уверенным размашистым росчерком по холсту, Корвин выцветал, рос совершенно нескладным. Когда остальные уже могли колдовать по десятку заклинаний, Корвин с трудом осваивал левитацию, и дальше шло по накатанной... Единственным утешением в судьбе потомка видели родители женитьбу на „хорошенькой девице по родовитее и поспособнее”, как говаривала тётушка Арабелла. Раньше это проблемой не было. Раньше он спокойно зависал в музыкальном клубе, куда ходило кроме него полтора гнома и редкий друид заглядывал попросить не шуметь; спокойно красил чёлку: чередовал синеватый, сиреневый и сине-сиреневый; спокойно рисовал на уроках в тетрадках; спокойно носился во дворе колледжа под дождём, слушая через старый плеер из мира людей Земфиру, и вода задорно хлюпала у него в кроссовках, когда он скрывался от Василисы Васильевны, которая не могла допустить, чтобы кто-то из учеников простудился, — естественно он простужался в любом случае, не жилец ведь. А потом пришла первая любовь. Свалилась на него, сошла лавиной, ударила волной и разбила о скалы, появилась в классе и недовольно осмотрела свою подругу. Раньше он видел её, но не придавал значение. Естественно, в нём взыграли гормоны, он был простым парнем, хоть и из ковена с многовековой историей и бирочкой в виде красивой фамилии. Гормоны взыграли и нещадно выиграли, теперь Корвин трясся над внешним видом, походкой, старался сесть поближе, при этом не выглядеть дураком, для этого он старательно учился, ведь его возлюбленная — одаренная, начитанная, самая сообразительная и эрудированная из всего класса. И это даже не он выдумал, а Кривозуб. Крив Кузьмич хоть и консервативен как тётушка Арабелла, но ерунды не скажет. За своей тётушкой Корвин подмечал больше признаков деменции, чем за старым зелёнокожим профессором, хоть тот и грозился иногда запретить своим ученикам дышать. Как-то звезды сошлись, и однажды в библиотеке колледжа, у стенда с литературой об истории музыки народов Сказочного Мира, он выцепил её вне общества подруг. Маша, как и обещало первое впечатление, была прекрасным собеседником. Преодолевая проблемы с доверием, они оба узнавали о друг друге всё больше и больше. Корвин был благодарен своей необыкновенной удаче. Казалось ему, что впервые в жизни он сорвал куш, выиграл джекпот, ведь его первая любовь вовсе не была безответной, и пока сосед по комнате Барри рыдал, что недостаточно хорош для Любавы, Корвин упивался ощущением бабочек в животе. Она приняла наушник старенького плеера и вместе с ним, — о, тётушка Арабелла! Ты бы гордилась потомком как удачливейшим из везунчиков! — танцевала в саду под тёплым летним дождём. И, о нет, вовсе не за ручку, не вальс, как предписывали подростковые мелодрамы и клише всевозможных голливудских кино (Корвин отдавал чаще предпочтение людской культуре, чем искусству сказочных). Они смеялись и плясали под кроной дуба, чтобы не промокнуть совсем. Корвин отдавался моменту, как и Маша. Она так же как и Корвин нелепо трясла руками и переставляла ноги, — совсем не то, что отрепетированные танцы их группы на праздниках в колледже, — и смеялась. Корвин наконец-то расцвел, но не в острых чернильных росчерках каллиграфа, а в мелких нотах песен, в записках на полях и яркой чёлке. Маша сказала, что хочет так же, и в тот же день они, тихо хихикая, в комнате Корвина, — стоит ли упоминать как замирало его сердце, когда он расчищал завалы нот на рабочем столе перед её приходом? — покрасили ей прядь в такой же сизый оттенок зелёного. Корвин впервые за всю свою жизнь был так счастлив, и кажется, что выданное с рождения вместе с бирочкой фамилии клеймо нежильца отпало. Отлетело ненужным фантиком, будто его не было. Будто он не разочарование семьи, которое связать два слова в собственноручно сотворенное заклинание не смогло даже к пятнадцати годам, а совсем кто-то другой. В нём столько любви, счастья и жизни, что хватит на всех, навсегда, на всю жизнь. Хватит, чтобы себя вытащить из скорлупы, из-за учебника, выдвинуть с последней парты, выглянуть из-под чёлки, хватит чтобы на Новый год на концерте выйти и спеть собственную песню под гитару; чтобы Маше помочь хватит сил. Избыточное счастье плещется в нём, но не свозит излишне ярко. Фантик, наклеечка, отвратительная бирочка прилипает, принесенная ветром перемен, после весенних каникул и вышибает половину бабочек под рёбрами, будто он вдохнул резко озона. «Тётушка Арабелла для тебя нашла шикарную партию. Родовитой династии как раз сильный правитель не нужен: у них девочка всем управлять будет. Она умница, красавица. Бледновата для нас, конечно, но не в нашем положении перебирать. Сам понимаешь, твоё дело будет не хитрое: за двором смотреть, для пущей важности что-то на собраниях говорить, но ты ведь у нас мальчик неглупый, даже на факультативе по риторике высший класс всем показываешь. Крив Кузьмич, кстати, тебя очень хвалил. Молодец, мы тобою гордимся. Девочка, кстати, с тобой учится. Женитьба нескоро, естественно, но ты потрудись, пожалуйста. Вам же двоим от этого только польза будет.» Отец в бодром расположении духа вещал из зеркала о светлом будущем, а у Корвина рушилось настоящее. Вот оно. Нежилое его проклятие, ведь пожить ему так, как он мечтал, не удастся. Имя наречённой прорывается до него сквозь накатившую ледяную волну отчаяния, и приходится врать, что связь прерывается. Любава. Ха-ха. Он пишет Маше просьбу прийти, а его мир медленно блекнет, тлеет, иссыхает обратно в нескладное и безнадёжное разочарование. — Они хотят меня женить на Любаве. Как девчонку крепостную какую-то, понимаешь? Я не хочу, не хочу. Маш, прости за слёзы, но я так долго терпел. Она мне всю жизнь говорила, что я ничего кроме как жениться не смогу, что я не маг, разочарование семьи, но ведь они мной так гордятся. Я подвести их не могу, но на ком? Женить на Любаве. Как они это видят? Им легко смотреть только на родословную, а я к ней с класса третьего не подхожу. Я не хочу, Маш. Маша, Машенька, прости, прости меня, я в любом случае только тебя люблю, но ничего не могу сделать. Сбежать от них не выйдет, от женитьбы отказаться я права не имею. Мне некому кроме тебя рассказать, меня Барри не поймёт, его такое не гложет. Он тычется в плечо мокрыми щеками. Стыдно и гадко, но отойти не может. Ему нужно, жизненно необходимо стоять, неудобно согнувшись, — всё же Маша ниже него, а он за два года вымахал на две головы выше её, — и изливать душу Маше. Шаг в сторону — и он не ручается за себя. От бессилия он сжимал зубы, кулаки, кусал щеку, чтобы рыдать поменьше, но ничего не получалось. Сил, что плескались внутри, было много, но направить их было решительно некуда. — Во-первых, не извиняйся, — первое, что сказала Маша строгим, но при этом мягким голосом, — я тебя винить за решения твоей семьи не могу. За твои эмоции осуждать тебя никто не имеет права. Мы с тобой придумаем что-то обязательно. — Спасибо, — тихо говорит Корвин, когда с осознанием обещания Маши медленно наступало спокойствие, и начинала вертеться в голове будто увертюрой надежда, — спасибо, — пылко повторил он, а Маша взяла в свои ладони его лицо, — Маша, ты лучшая. Она засмеялась, немного смутилась, но быстро нашлась: — Я знаю. *** Маша правда придумала, как и обещала. Маша лучшая, как Корвин однажды понял и всегда уперто ей утверждал. — Ты знаешь, да? — Знаю. — Как поступим? — Ну точно не так, как они хотят. — Это хорошо, что ты не хочешь такого же. Вы ведь с Машей вместе? — Да, вместе и на очень-очень долго. — Красиво. А я одна перманентно. Они ещё помолчали. Любава непозволительно отвратно для царевны выкурила трубку. — Ненадолго, видимо. — Ась? А, ты про это... Я сбегу. Она заявила это совершенно будничным тоном. — Я уже давно всё спланировала, не переживай. Я тебе помочь с семьёй не смогу. Твой дядюшка не голубой крови, но сам знаешь, наверное, про то, какое влияние имеет. — Это же мои предложили устроить всё? — Именно, мне изначально сулили Елисея какого-то, родственник Настасьи дальний, но потом возник кто-то из твоих. — Я так и думал. — Это даже мило. Они так заботятся даже о тебе. Не обижайся, но ты ведь... Эм, как бы сказать? — Да, я знаю. Я именно такой, а иначе меня уже не перекроишь. — Но ведь Маше ты именно таким нравишься? Я, возможно, и выгляжу злой и бесчувственной тварью, но на некоторые вещи взгляды поменяла. Вы очень красивая пара. — Вы с ним тоже. — Об этом весь колледж знает? — Нет, он мой сосед по комнате. Третий год слушаю, какая же ты распрекрасная. Они посмеялись, постояли ещё немного под луной в саду и разошлись. Решили всё, как взрослые люди, без скандалов и шума. Впереди была борьба за будущее с собственной семьёй. Любава не единственная принцесса, но у Корвина было за что бороться, на кого положиться. Корвин уверен, он рядом с Машей жив процентов на двести. Силы через него сквозят, вдохновение ярко пестрит в уверенных росчерках чёрного грифеля по холсту опытного творца, — какой же он без этого наследник ковена? От своих корней он не убежит. Корвин уверен, Маша снова и снова будет срезать бирочку нежильца, если понадобится.