Контраст

— Я надеюсь, что скоро у тебя в носу не останется крови, — Юдзи сводит брови к переносице, пока стоит между разведенных ног брата и придирчиво осматривает нанесенный ущерб. — Не думаю, что такое возможно, — нос болит нещадно, но Сукуна терпеливо выносит касания к поврежденной коже. — Ты прекрасно понял о чем я, не придуривайся. Юдзи отходит, привычно ныряет в холодильник и достает пачку замороженной фасоли, оборачивает полотенцем и передает Сукуне. Тот тут же прикладывает спасительный лед к носу, лениво сплевывая кровь в раковину. — Скажи, из нас двоих точно ты старший брат? Разве это не ты должен за мной следить? — устало выдыхает Юдзи, подтягивая стул поближе к столешнице, садясь на него и упираясь подбородком в колено брата. — Не нуди, дед мне еще и за испачканные кроссовки предъявит, оставь полоскание мозгов ему, — голос Сукуны звучит приглушенно и гнусаво. Это уже настолько привычно, что у Юдзи где-то внутри поднимается волна удушливой паники, а что, если его не будет рядом, как он справится тогда, кто перебинтует стотысячный порез, подсунет лед на разбитый нос, застирает очередное кровавое пятно, прикроет перед дедом, кто-кто-кто? В горле что-то сжимается, перехватывает дыхание, он ненатурально улыбается, быстро трет глаза рукой, стирая непрошенные злые, обидные слезы, главное, чтобы брат не заметил — засмеет-задразнит, уже проходили. Сукуна будто в стороне от всего доброго и человеческого: дайте ему когти и клыки, ринется в толпу, замечется взглядом по лицам, оскалом ощерится, секунда, в глотку вцепится, дай повод. Юдзи сдерживает, ведет пальцами по загривку, заслоняет жертв своим телом, гладит ладонями по щекам, большими пальцами клыки перекрывает, не стоит оно того, не надо. Дома потом раны заклеивает-зализывает, пачкается с ног до головы в крови, только чтобы брата защитить-укрыть. Сукуна рычит, воздух рядом с пальцами кусает, словами-иглами в ответ тычет, обижает. — Дальше сам, мазь найдешь в ванной, фасоль обратно убери, — Юдзи поднимается, ставит стул на место, уходит из кухни, даже не оборачивается в дверях. Он заходит в комнату, падает на кровать прямо в одежде, клубком сворачивается, трет загрубевшие рукава худи, пропитанные кровью, вставать и плестись в ванную — лень, пусть так — напоминанием о своей излишней участливости. Сукуна его терпит просто, прислушиваться не будет-не хочет, всегда все лучше всех знает, куда там младшему брату. Вроде давно все усвоил, но каждый раз — первый, к себе не то жалостью, не то яростью, бросить все это тоже не может, вот и только мысленно мечется, толку с этого ноль, смысла еще меньше, только душу на износ. Сукуна без стука следом просачивается, рядом с кроватью топчется, боится подступиться. Из кармана телефон достает, наушники распутывает, рядом на кровать заползает, в ладони брата один вкладывает, другой себе вставляет. Ищет песню, после за спиной укладывается, за талию к себе тянет, больным носом в короткостиженный затылок упирается, шипит, но не отстраняется. Юдзи вертит в пальцах белый пластик, вздыхает-отпускает, всовывает наушник в ухо, холодные руки поверх ладоней брата кладет, чуть сжимает, глаза закрывает-наслаждается. Просто Юдзи живет с душой наружу. А Сукуна внутрь.