глупый дождь.

он подавил желание облизнуть губы и мягко, что даже смазанным поцелуем не назовёшь, прикоснулся к щеке пиля.        тот обнял крепче. он ощущал руки, которые робко тянули ближе, которые сжали его в объятьях, сдавленный шёпот: "спасибо", что пробежался мурашками по позвоночнику, лёгкий всхлип и тяжесть опущенной на плечи головы. его "извини, я... я.. веду себя как ребёнок". ещё один долгий вздох. они оба понимали, что это не так, то, что лишь взрослый сможет признаться и заплакать, или всё-таки они глупые дети? с каждым слогом сон выравнивал своё участившееся дыхание, и тут резко отпрянул пиля от себя.        этот мирок, это расстояние между ними — оно требовало тишины или раската грома, чтобы сейчас же им стать единым целым, утешить друг друга, сжавшись в крепкое обьятье. чтобы он понял как важен и как нужен.        утешение. лучше — понимание. понять его.        мерный стук капель по крыше — "тук-тук", за задёрнутами шторами изредка вспыхивал белый свет. и в глубине души они продрогли, прозябли под холодным дождём, и вернулись сюда, в это обьятие — в это тепло, тепло, которым делились друг с другом. глупо, как в кино, хотелось стереть слёзы с щёк и поцеловать сомкнувшиеся веки, а дождь, глупый дождь, и глупые они, всё лил и успокаивал.        они продолжали сидеть в обьятиях, не было неловко, осталось лишь знание того, что они понимают, что рядом и что отпустят друг друга для того, чтобы вновь почувствовать тепло после глупого (а он всё стучал в окно) дождя.