Самосознание

— С чего ты решил, что кто-то мог догадаться о твоём диагнозе? – Простым закатыванием глаз едва ли можно было обойтись в подобной ситуации, тем более после случившегося, поэтому, стоило чайнику издать истошный вопль, как Масаев круто развернулся на носках, чтобы наполнить стоящие под рукой две кружки душистым кипятком. — Я был в сознании лишь первые пару часов. Это едва ли сравнимо с прошлым разом. Ты сам знаешь. – Отчаянность будто пропитала весь воздух, собравшись над Кашоковым мрачной тучей, готовой в любой момент разразиться на парня беспощадным градом, иначе нельзя было описать то, с каким напряжением его пальцы отбивали неутешительный ритм по деревянной поверхности стола при полной сосредоточенности тёмно-карих глаз, устремлённых на декоративный узор белых кухонных обоев. — Тогда ты рассказывал мне про твой разговор с Кашокичем, и я подумал, что с такой же вероятностью это могло произойти с совершенно незнакомыми мне людьми во время моей отключки. Вопрос в том, была ли это простая просьба подбросить по адресу у попавшегося на пути водителя или одиночная прогулка в пункт назначения со случайными свидетелями. — Ты явно перегибаешь, чувак, успокойся. Зная, какая литература ютится у тебя на полках, я не удивлён подобным мыслям, но подумай о том, что они, в общем-то, спасли тебя от смерти. – Говорить о подобных вещах у Тамби совершенно не было желания - свежее событие прошлой ночи всё ещё стояло у него перед глазами. — Советую думать о чём-то позитивном, или ты хочешь их сейчас ещё больше спровоцировать? Кружка с чаем опустилась перед Эмиром, привлекая его внимание своим приятным, умиротворяющим ароматом, от которого почему-то ужасно клонило в сон. Парню хотелось закрыть глаза и, уже открыв их вновь, оказаться где-нибудь на берегу океана, ощущая сильный поток бриза на лице и пробивающий морской, тяжелый запах, - подобная картина давнего совместного отдыха дарила мимолетное ощущение покоя даже с этим неутихающим ураганом в его голове. Непозволительная роскошь в его жизни – одиночество, которое Кашоков не испытывал долгие года напролёт, окружённый со всех сторон без возможности вырваться, - сейчас казалась чем-то губительным, отравляющим и без того нездоровый рассудок. Все возможные слова неприятным осадком собрались на языке, и он проглотил их, прильнув губами к краю кружки. — Знаешь, что я думаю по поводу твоей теории? – Масаев многозначительно выгнул одну бровь, будто вопрос имел вовсе не риторический характер, и этого мгновения вполне хватило, чтобы парень оказался перед Эмиром на стуле напротив, крепко сжимая одной рукой ручку своей кружки, словно собираясь начать продолжительный рассказ. — Спонтанная она у тебя – и наивная. Даже если всё было так, думаешь, за столько лет они только сейчас решили установить контакт с другими людьми? Почему они вообще обзавелись у тебя кредитом трепетного доверия, что нарушился он только сейчас? Напоминать об аварии никому не хотелось, но никто о ней и не забывал, чего нельзя было сказать о доброй половине прожитой жизни, которую Кашоков мог помнить лишь отдельными фрагментами. Поэтому, конечно, мысль, озвученная Тамби, нередко посещала чертоги разума Кашокова, и она же особенно сильно пугала его, заставляя густые брови сходиться к переносице в мрачной и усталой задумчивости. Невозможно было подготовить себя к принятию неутешительной мысли: его спасатели могли и вовсе не слушаться своего обладателя, как тот считал на протяжении нескольких лет, и совершать за его спиной немыслимое, о чём задуматься было страшно. Пока в голове Эмира строились всё новые, одна хуже другой, теории, его близкий собеседник такой настрой совершенно не разделял: — «Хэй, привет, похититель Эмира, есть о чём поговорить или мне сразу раскрошить тебе пару лишних зубов?» – Масаев не позабыл и о активной, живой жестикуляции, откидывая руками несуществующую чёлку с глаз, даже тембр голоса сделал значительно ниже, войдя в образ, правда чёрная борода изрядно всё портила, уж слишком комично выглядела данная сцена, и всё же Кашоков украдкой улыбнулся, пусть и достаточно нервно – его руки всё это время остервенело пытались уцепить ногтём деревянную занозу, лишь было бы на что отвлечься. — Я всё так и представляю, как тебе? Кабардинец остался доволен своим исполнением, об этом красноречиво оповещала широкая улыбка на его лице, образующая небольшие ямочки по обоим краям пухлых губ. — Очень смешно. – Широкая мимолётная улыбка – отличный показатель степени сарказма в диалоге. – Чёлка тебе бы подошла. Тамби на такое замечание лишь махнул рукой, уже занятый незамысловатым блюдом, от которого Эмир предпочел отказаться в преддверии скорого сна. – Мне вот что интересно, ты за судьбу своих похитителей не особо переживаешь, хотя вполне вероятно, что они закопаны в ближайшем лесу твоими руками. — На их месте с таким же успехом мог быть и я. – Эмир шумно отпил, желая сбить новый поток рассуждений с нежелательной темы – только мыслей о собственной возможной смерти ему не хватало. — Кстати, могу я переночевать у тебя? Не было ни желания, ни сил возвращаться в собственную квартиру, теперь как будто таящую скрытые от своего хозяина секреты, в наличии которых Кашоков более не сомневался. Слова похитителей не покидали его ни на секунду, заезженной пластиной прокручиваясь в голове как навязчивая мелодия из машинного радио. За время, которое Масаев потратил на подготовку спального места, включающую в себя разложение дивана и длительный поиск пледа на дальних полках массивного, старого шкафа, доставшегося ему от бывших хозяев квартиры, явно не ценящих семейную реликвию, Эмир успел опустошить свою кружку чая, опираясь об косяк двери, ведущей в гостиную, и подметить царящий в этой небольшой квартире друга настоящий уют. В своей двухкомнатной квартире парень таким похвастаться не мог – от слова совсем. Несмотря на то, что та находилась под самой крышей дома – подобные местечки на редкость любят романтизировать – ни капли какого-любого мнимого удобства она собой не представляла, потому что такой простор помещений никак не вязался с крутым углом крыши – подобная иррациональность резала даже привыкший глаз. Места в чужой квартире было не так уж и много в действительности, но Кашоков всегда предпочитал засыпать здесь, как только к этому предрасполагала ситуация и хозяин апартаментов выдвигал соответствующее предложение, не подлежащее отказу. Этим вечером ему впервые за долгое время хватило духа напроситься самому, потому что просто не хватило вернуться на свой одинокий чердак. Своего рода признанное поражение. Если бы он задумался над этим, точно бы рассмеялся от такой нелепости, ведь самый клишированный сценарий любого фильма ужаса – чердак и таящееся там, в самой темноте зло. Он и есть это зло в некотором смысле. До чего доводит привыкание к кофеину – ужас. — Только не говори, что ты собираешься так всю ночь простоять. Эмир определено точно упустил из видимости момент, когда окружающий его мир стал на определенную долю процента менее осязаемым и шумным. Лишь замелькавшая перед глазами ладонь невысокого собеседника помогла стереть этот налёт потерянности. Кружка, всё ещё крепко удерживаемая в руках, показалась слишком холодной – осязание возвратилось, как и восприятие времени. — Так ещё и с пустой кружкой. Давай её сюда. Кружка была отнесена обратно на кухню и, судя по звукам, тщательно вымыта. На этом шум громыхающей посуды не прекратился. Оставшись наедине с самим собой, Кашоков бросил беглый взгляд на экран своего телефона. Обычно он ложился достаточно поздно вследствие различных дел, требующих к себе немалого внимания, сейчас же на часах не было и детского комендантского часа, а протяжные зевки пребывали в преобладающем количестве. Впрочем, препираться с самим собой едва ли хотелось – парень даже толком не запомнил, как устроился на разложенном диване и крепко заснул, прижимая к себе ногами декоративную подушку. — Эмир, слушай, ты не видел… – Застывший в дверях Тамби тут же запнулся, перейдя на шёпот. – Хоть бы свет выключил. *** - Нет… Вставший в горле ком помешал вырваться истошному крику – с обсохших губ сорвался жалкий скулёж, едва прорезавший тупую тишину, словно оглушающую все мысли. Невозможно было расслабить напряжённые мышцы – вспотевшие пальцы лишь сильнее комкали ткань, впиваясь в неё мёртвой хваткой, как за спасательный круг. Отпустить – значит совершить непоправимую ошибку. В последнее время Он слишком много оступался и каждый раз слышал эти проклятые шаги, поселившиеся в его больной голове. Громкая поступь отдавала в барабанных перепонках в выученном наизусть ритме. Поджать ноги ближе к себе и закрыть глаза. Дёрнуться, словно от падения, и заслонить обеими руками лицо. Когда помнишь каждый удар, привыкаешь к знакомым ощущениям – они становятся узнаваемыми, естественными, как инстинкт самосохранения. Правда, сейчас состояние было сродни настоящей паранойи: Он бешено вертел головой из стороны в сторону, ведомый неутихающим гулом, стоящим в ушах, и часто дышал ртом, хватая необходимый кислород рваными промежутками. Воздуха казалось одновременно чертовски мало и слишком много – важно было сохранять баланс, чтобы не потерять темп. Тень заговорщицки мелькала сначала в одном углу комнаты, затем так же перемещалась за спину – оставалось только не терять её из виду, тогда она не сможет приблизиться незаметно. Места для манёвров вполне хватало – даже с подбитой икроножной мышцей. Тугой жгут из лоскутов рубашки держался отлично, поэтому легко было и вовсе забыть о ноющей, но уже привычной боли, ощутимой лишь в определённых обстоятельствах, которых пока получалось избегать без особых проблем – не зря увлекался уличным искусством танца по молодости. Скрежет металла заставил зажмуриться от мерзкого удара по перепонкам, но этого оказалось мало, чтобы заставить потерять бдительность – Он знал каждое его движение и абсолютно каждую уловку. Шестое чувство подсказало сменить положение, когда затылок почувствовал лёгкое неестественное дуновение, словно щекотливое прикосновение. Изгиб в спине – и тело легко сместилось к противоположному концу так, что открывался отличный обзор на предположительное место скрываемого в нём ужаса. Источник света был один – луна, но Он мог видеть гораздо больше того, что можно было увидеть. Однако сейчас что-то пошло не так – Он не видел ничего, правда, ровно до такого момента, пока до него не дошло. Открытое настежь окно. Очередная ошибка. Попытка перекатиться обратно и вскочить с опорой на здоровую ногу, чтобы добраться до желанной свободы, была настолько отчаянной и нелепой, что на неопределённое время смогла сбить невидимого преследователя с толку. И всё же, этого оказалось недостаточно, когда безликий силуэт настиг беглеца в шаге от выхода, с силой толкнув в плечо. Обрушившись на пол и здорово приложившись об стену, Он на инстинкте попытался прикрыть ладонями кровоточащую рану, по которой тут же пришёлся последующий удар ступнёй. Измученный вскрик сорвался с обсохших губ одновременно с грубым обезличенным смехом неизвестного, готового нанести новый удар – и не один. Это был не первый и не последний проигрыш. *** Кажется, ему приснился кошмар. Иначе парень отказывался понимать, почему он вскочил весь в горячем поту с бешено бьющимся сердцем без каких-либо ощущений пережитого во сне ужаса. Одеяло покоилось на полу, словно нарочно отброшенное прочь, как и пара подушек. Напрочь мешала сконцентрироваться на ситуации резкая и странная боль, возникшая в области головы. Спина внезапный порыв тоже не оценила, неприятно отдав в поясницу. Собственный организм яростно взбунтовал против воли хозяина так стремительно, и – что самое главное – без какой-либо на то видимой причины. Тем не менее, страх отсутствовал – всё происходило слишком быстро, чтобы осталось время осознать и действительно испугаться. Единственным выходом оказалась ванная комната, где Эмир судорожно пытался смыть надоедливую сонливость и необъяснимую судорогу, пробивающую всё тело с момента его внезапного пробуждения. Мелькнула мысль поискать градусник, но также мгновенно испарилась, стоило парню нащупать нечто, едва ощутимое между острых коротко стриженых волос. Никаких резких движений. Никакой паники. Никаких мыслей. Лишь лёгкий ступор и бесконтрольная уверенность, вызванная приливом адреналина в кровь. Находка легко вынулась. Полупрозрачная, тонкая, вытянутая пластина, запачканная в крови. Ноготь. Его собственный ноготь. Явно не единственный. Медленным движением руки нашлись все остальные, спадая с волос в сток вместе с кровью, уже запекшейся в определённых местах. – Блять. – Алая склизкая субстанция распласталась по дну кабинки, охватывая всё большую территорию и забираясь под пальцы ног. – Блять. Только не постстрессовое состояние. Ознакомление со многими типами расстройств, конечно, делало своё крайне информативное дело, но сейчас Кашоков просто желал бы забыть обо всём этом дерьме хотя бы на ничтожное мгновение. Знания обо всех вероятных сочетаниях букетов различных диагнозов не давало лишний раз расслабиться и забыться, иначе говоря, почувствовать себя нормальным человеком, которым он когда-то давно был, будучи мальчишкой. Правда, заниматься явным самообманом в розовых очках с приступами клинической ностальгии было не в его видении жизни – даже такой. Вот оно – нелегкое существование с прочно выбитым клеймом в голове, за которое он готов был ещё побороться, но не сейчас. Ноги пропустили неконтролируемую дрожь, отчего парню пришлось опереться всем своим весом об стенку душевой, что не слишком помогло – тело, увлекая за собой случайно задетые бутылки геля для душа, медленно и верно соскользало вниз, где неопровержимое доказательство его безумия будто скапливалось со всех сторон, желая поглотить и вернуть того в знакомую точку невозврата. С опущенного побледневшего лица стекали струящиеся потоки холодной воды, приобретая солоноватый привкус. Всё всегда возвращалось на круги своя, и старые, но не забытые скелеты в шкафу гордо и молчаливо спешили напомнить об этой простой истине сквозь года.