***
Он курил в тамбуре у окна прямо рядом с наклейкой «не курить», когда пацан вышел из вагона все с тем же рюкзаком на плече. Книжки в руках уже не было, зато из кармана джинсов появился уголек, а стенка старого поезда тут же сошла за холст. Кольцов только рот раскрыл в возмущении — вандализм же, — на что получил очень выразительный взгляд и пристыженно, как человек, курящий рядом с наклейкой «не курить», сник. Но долго строить из себя униженного и оскорбленного не смог. — А ты типа только поступать собираешься? Я просто с поступлением могу помочь, у меня у сестры муж, он вроде в нашем архитектурном знает кого-то, я думаю, там раз-раз и все решим… Договорить, что он там собрался решать, Макс не успел, его тут же осек мальчишеский голос. — Я сам. У меня черчение идеальное, композиция тоже, рисунок бы только подтянуть и все, — на Макса парень даже не смотрел, мазал только что-то углем по стене, что пока больше походило на башенку. Потом, когда у башенки стали появляться руки, ноги и головы, Макс снова заговорил. — Тогда это, если тебя с твоим талантом не возьмут, я сам разбираться пойду. Всю их приемную комиссию на уши поставлю, такого говна на них накопаю, что год отмываться будут. Тут пацан не выдержал и рассмеялся, переведя взгляд на абсолютно невинно моргающего Кольцова. — Я боюсь, это уголовно наказуемо, — а затем посерьезнел вдруг, уже знакомо щурясь. — Или у вас в Моське все так делают? — Че ты к Моське так прицепился-то? — Пытаюсь понять, можно ли тебе и твоей газете доверять. — На кой? — Понимаешь… — вздохнул, явно начиная долгий рассказ, пацан. — Когда мы совершим революцию, нам будут нужны надежные союзники. Сможет твоя Моська про нас правдиво написать? Парень уставился с вызовом, шагнув ближе. Его, казалось, совершенно не смущало, что смотреть на Кольцова ему приходилось снизу вверх. — Че? — более или менее осмысленно выдал Кольцов, заморгав под уверенным взглядом слишком умных для своего возраста глаз. — Даешь революцию, твою мать, революция снова в моде, — спокойно процитировал мальчишка и отошел обратно к своему холсту, став закрашивать второму сверху человечку все лицо черным. — Какая революция, малой? — Ты что, не слышал про Тряпичный союз? — пацан, кажется, не оскорбился, а интересовался совершенно искренне, прощупывая почву, пока картинка на стене близилась к логическому финалу, впрочем, как и поездка для Макса. — Нет, — Макс мотнул головой и закурил снова, позволяя себе последние минуты полюбоваться попутчиком. — Это Ваня, — вдруг нарушил тишину мальчишка, тыча костяшкой пальца в верхнего человечка башенки. — Я, Попов и Петя. — А ты…? — Андрей, — быстро отмахнулся этот самый Андрей и продолжил. — У нас очень серьезная оппозиционная организация, сто тыщ членов, тайная ячейка в каждом городе, хотя я считаю, что мы, скорее, арт-группа. Они меня осуждают за любовь к красивым жестам, но ничего, это мы еще посмотрим. На это выступление Макс смотрел с полным скепсисом — все понять не мог, на кого нарвался — на сектанта, фанатика или парня с буйной фантазией. А потом пепел с сигареты осыпался на пальцы, и Кольцова отрезвило осознанием: он сам такой же. Коллеги не раз просили его заткнуться и перестать разгонять историю с пустого места, хотя он, честно говоря, считал это своим самым главным талантом. Андрей, видимо, тоже. — Мы устроим протестную акцию, взорвем голову Петра на том уродском памятнике. Тогда в игру должен вступить ты, — он смотрел совершенно серьезно, особенно когда для убедительности снова подошел ближе и положил перепачканную углем ладонь Максу на грудь. Хорошо хоть футболка черная. Кольцову бы слушать да внимать, какую он роль должен сыграть в грандиозном террористическом акте, но в голове звенящая тишина, то и дело прерываемая чуть гнусавым голосом, и единственная мысль, которая носится по кругу, как поезд на игрушечной железной дороге — руки у Андрея совсем маленькие по сравнению с его собственными лапами, пальцы тонкие, изящные, как у пианиста. И сам он чуть ли не на голову ниже, носом идеально доставал Максу до плеча. Поезд загудел, остановился, со скрипом распахнулись двери — мысль сформировалась, — теперь загадочный Андрей из Тряпичного союза в голове у Кольцова отказывался быть кем-либо другим, как не Андрюшей и Андрюшенькой. Даже если, судя по характеру, этот Андрюшенька мог откусить любому зеваке лицо или взорвать городскую достопримечательность. Электричка тоже остановилась, Максу нужно было выходить, но прощание никак не хотело рождаться на языке. Потом необходимость отпала сама собой. Андрюша спрыгнул со ступеньки на платформу и выжидающе уставился на Кольцова. — Че замер, дядь? Мы идем или как? Кольцов отмер и торопливо сошел на станцию, не забыв прихватить с пола свой рюкзак. «Мы» идем. — Макс, — наконец выдал он, протягивая мальчишке руку, когда электричка снова загудела, засвистела и тронулась. Андрей с ощутимой силой пожал протянутую руку, и Макс не смог не заметить, как под рукавом его футболки напрягся и расслабился бицепс. Подтягивался круглосуточно, что ли? — Не-е, — улыбнулся Андрей и хлопнул Кольцова по плечу. — Ты теперь Моська.***
Наглости пацану не занимать, это Макс понял уже через пятнадцать минут пути пешком по проселочной дороге. Это понял, а почему Андрюша увязался за ним — не понял, но и не спрашивал, слишком уж упоенно он рассказывал о своих уже случившихся и только готовящихся антиправительственных акциях. Кольцов, видимо, должен был смотреть на него, как на гения, и восхищаться его остроумием, оригинальностью, неповторимостью мышления, но Кольцов смотрел и восхищался только тем, как темные глаза горят идеей. Макс в самом начале собственной истории тоже таким был — с пеной у рта доказывал окружающим, что вещи совсем не такие, какие они есть, что можно лучше, быстрее, выше, сильнее, что нужно действовать. В итоге… за премию готов написать почти любую чушь. Признаваться в этом Андрюше было стыдно, но стыд и восхищение, рождённые чужим энтузиазмом, невольно одухотворили. На несколько минут даже показалось, что мальчишка зрит в корень, что не поздно ещё что-то поменять, что можно взорвать голову Петру, что можно развесить протестный баннер по периметру Садового, что статью про это в редакции отхватят, как горячий пирожок, съедят и не подавятся. Пусть так и будет, хотя бы на один вечер. Так и шли. Андрюша смеялся и стрелял у Макса сигареты, а Макс бездумно пялился на то, как заострялись скулы на юном лице, когда Андрюша затягивался. Ему курить-то хоть можно? Это почему-то волновало в последнюю очередь. — Это же ведь не выглядит так, будто я конфеткой заманил тебя в свое логово? — настороженно уточнил Макс, отпирая калитку и пропуская пацана на свой участок. — Это вообще никак не выглядит, успокойся. Я сам пришел и сам уйду. Я кот, который гуляет сам по себе, — улыбнулся, грациознно потягиваясь вверх, Андрюша. — А конфету ради приличия мог бы и предложить. Ну или хотя бы чай. Макс открыл дверь дома, позволив Андрюше проскользнуть внутрь и осмотреться, словно и вправду кот — где уляжется, там и будет кровать. Но кровать уже была, вернее, диван, поэтому мальчишка с грохотом на него завалился и захлопал глазами в сторону Кольцова. Видимо, ждал чай. — Э, не-е, — протянул Макс, кинув рядом рюкзак, из которого выудил старую футболку. — Это не по-стахановски. Сначала грядки, потом баня и только потом чай. — Я на бесплатную рабочую силу похож, что ли? Я грядки копать не нанимался, — Андрюша возмутился, но тут же осекся, кажется, осознав, что сам увязался следом и вообще ни на что не нанимался, если уж по-честному. Он хотел добавить еще что-то про эксплуатацию детского труда, но в этот момент Макс абсолютно беззастенчиво стянул футболку, переодевая на приготовленную. Андрюше пришлось сглотнуть и заткнуться. — Ладно! Только учти, если ты отберешь мой паспорт и заключишь в рабство, тебя найдет Попов и немножечко взорвет. — Мне твой паспорт нужен только возраст глянуть, а то мало ли, — спокойно отозвался на угрозу Кольцов и, пока Андрюша хлопал глазами, вышел обратно в коридор, успев рукой поманить пацана за собой, чтобы не зависал. Дачник из Макса был так себе, мать это прекрасно знала и все равно просила помощи, ну хоть какой-нибудь, пока была на сменах в больнице. Когда в семье ты единственный, кто в тридцать лет не обременен женой, детьми и особо важными делами, выбора не остается. На оставшийся вечер фронт работ, присланный в обед смс-кой, включал в себя поливку всего, что было на участке, и просьбу вскопать грядки, где раньше — «ну ты помнишь» — была виктория. Андрюшу к этому Максим честно не привлекал, лишь искоса поглядывал, как тот хрустит огурцами, то и дело переходя вслед за заходящим солнцем в уползающий тенек, и слушал его рассказы об искусстве, политике и друзьях. — Ну и короче, Попову теперь нельзя в Москву, вот мы там и прячемся. У нас там типа штаб. Правда, мы дом уронили нечаянно, он преграждал жизненный путь Тряпсоюзу, поэтому пришлось построить Дачу-Передачу, я, естественно, это дело проектировал, — гордо тараторил Андрюша, стоя на пеньке от яблони. — А потом мы женили Петю на соседской девке, чтобы он так не хмурился. Из всего этого разнообразия событий Макс, уже без футболки копавший грядку, понял только то, что Попова украли из военкомата, а Петю женили, очевидно, на соседской девке. Все, что было между этими событиями, звучало, как полный бред. Вдаваться в подробности прямо сейчас не хотелось, хотелось только пить и утереть с лица пот, но майки под рукой не было, а пыльными перчатками явно не стоило трогать лицо. Он вздохнул: — Они тебя не потеряют? Ждут ведь, наверное, своего архитектора и идейного вдохновителя, а ты тут позируешь. — Не, не потеряют, я утонул, — легко отмахнулся Андрюша. Вот тут вопрос задать все же пришлось. Очень и очень красноречивый. — Че? — прохрипел Макс пересохшим ртом, воткнув лопату в землю и оперевшись на черенок обеими руками. — Хуй через плечо. Утонул я, говорю. Мне надо к экзаменам готовиться, а с ними каши не сваришь — ни акцию протестную устроить не могут, ни подготовиться не дают. Вот я и утонул. Думал, сдам сегодня черчение и вернусь, но, пожалуй, пусть еще денек поскорбят. И рассмеялся. Слишком звонко и заразительно для утопленника. Макс только качнул головой, не в силах сдержать улыбку. В уголках довольно сощуренных глаз собрались морщинки. — Ну чего ты замер, Моська? Давай, арбайтен. Быстрее докопаешь, быстрее сделаешь мне чай, — скомандовал маленький капитан и был таков. За четыре грядки, что Макс успел вскопать, Андрюша рассказал ему обо всех тонкостях поступления в строительный университет, начиная с трех экзаменов, которые нужно сдать на приемлемое количество баллов, и заканчивая тем, как строятся грани обрубовки в соответствии с плоскостями лица. Это, как честно признался Андрей, он вычитал из книжки сегодня в электричке. Макс тоже не остался в долгу и, запыхаясь от нагрузки, травил универские байки со времен своего обучения, а сам никак не мог скрыть улыбку, расцветающую на лице каждый раз, как мальчишка смеялся с его шуток. Как только фронт работ был отпахан, Андрюша наконец получил свой долгожданный чай, даже с мятой и красной смородиной за большое терпение, а Макс просто не смог удержаться от того, чтобы потрепать Андрея по волосам, пока он жевал бутер. Где-то на подкорке предательски трепыхалась навязчивая мысль — тебе не хватало именно этого, — но Кольцов быстро заставил подсознание заткнуться, заглушив неловким кашлем. — Я так понимаю, ты намерен спать тут? — Правильно понимаешь, Моська, — довольно угукнул Андрюша и откусил еще от бутерброда. — Кудряво живешь, малой, — небрежно хмыкнул Макс, но возражать не стал, пособничество в укрывательстве утопленников ведь не наказуемо. — Ты в баню пойдешь? Я сейчас растоплю. — Не, мне еще повторить нужно. Иди, я никуда не денусь, вещи твои тоже красть не буду, не ссы, — заверил мальчишка и с бутером в зубах показательно полез в рюкзак за учебником, заодно жестом прогоняя Максима заниматься своими делами.***
Пот ручейками струился по всему телу, усталость параллельно ему растекалась изнутри, наваливалась на веки так ощутимо, что окончательно расслабиться и заснуть хотелось прямо в душной парилке. Нельзя, Андрюша ждет в доме. Макс хотел бы знать, почему все складывалось именно так, но ответа не было. Он давно отвык от случайных знакомств, когда, не зная имени человека, тащишься с ним в бар на другой конец Москвы или за МКАД, потому что кто-то сказал, что у знакомых знакомых знакомых знакомых где-то в Бутово будет тусовка. Это было в двадцать. В тридцать случайные знакомства начинаются с нелепого подката и в течение одного вечера заканчиваются на ближайшей горизонтальной (а за отстутствием таковых — вертикальной) поверхности. Да, блять, Макс охуительно себе соврет, если скажет, что не хотел бы зажать это болтливое чудище в любом неподходящем месте и расцеловать всю его шею, облапать руками наверняка рельефный торс под футболкой и трахнуть лицом к лицу, чтобы видеть, как он поначалу будет недовольно поджимать губы от ощущений, а потом кусать их, бесстыдно прося еще. Макс чувствовал себя чертовым лузером, который не знает, как подступиться к самой крутой девчонке в классе. Хотелось завыть. Еще больше хотелось дать себе по лицу за то, что расклеивается, за то, что видит в этом знакомстве что-то кроме просто секса, за то, что, как дурак, почти влюбился в эту кривую ухмылку. Холодная вода из тазика вмиг смыла пот, усталость и глупые мысли. Когда дверь в предбанник приоткрылась, обдав голую мокрую спину холодным воздухом, Макс уже завязывал узелок на веревочках спортивок — дурацкая нужда в завершенности всего, что может быть завершено. — Ты чего тут? — он обернулся, наткнувшись на заинтересованный прищур черных в такой темноте глаз, изучавших явно не лицо. Макс всем телом чувствовал, как чужой взгляд скользит по его торсу, но стоически молчал, дожидаясь ответа. Через добрых полминуты Андрюша все-таки поднял глаза и улыбнулся именно той улыбкой, которая обычно выражает «а разве не ясно, глупенький?». Или Максу лишь показалось? — Думал, что ты тоже решил утонуть, чтобы со мной не нянчиться, — Андрей пожал плечами, но улыбаться и пялиться не перестал, наоборот скользнув взглядом вниз. Потом, правда, вдруг развернулся, не сразу отведя взгляд, и ушел, видимо, в достаточной степени убедившись, что Кольцов жив и здоров. Что только что произошло, Макс откровенно не понял, но какого-то черта покраснел и был готов прямо под этим изучающим взглядом накрыть ладонью собственный пах, то ли опасаясь, что встанет, то ли наоборот этому способствуя.***
Андрюша возился до невозможного и постоянно задевал Макса острыми коленками и локтями, сопел, скрипел и все никак не мог улечься. — Если ты не перестанешь, то пойдешь спать на второй этаж, там тоже есть кровать. — Я не хочу наверх, там утром будет жарко, — снова сопел мальчишка, пока Макс вздыхал. — Тогда я уйду наверх, если ты не перестанешь. — Нет, тогда утром там будет жарко тебе, — он протестующе мотнул головой, но уж точно никак не ожидал, что в следующую секунду чужая рука обнимет его за плечи и крепко прижмет к широкой груди, буквально ткнув носом в горячую шею. — Лежи смирно. Остолбеневший от неожиданности Андрюша честно не двигался, но вздыхал — это-то не запрещали — еще минуту, пока вдруг не коснулся губами изгиба чужой шеи, вынуждая Макса вздрогнуть в ту же секунду. Резьбу сорвало. Кто из них первым потянулся за заветным поцелуем уже не разберешь, но Максу казалось, что это все-таки был он сам. Просто не выдержал, будто разрешение получил, и в тот же момент поддался соблазну. Андрюша от напора хоть и опешил, но не сопротивлялся. Он приглашающе приоткрывал губы, часто и тихо вздыхал, пока Макс изучал языком его рот, а руками — тело. Андрей оказался совсем не тощим и не щуплым, судя по всему, Петины тренировки, про которые Максу тоже довелось узнать за вечер, все-таки сказались на фигуре. Макс касался пальцами мышц его пресса, гладил по бокам, груди, хватал за шею, чтобы притянуть еще ближе и не позволить прервать поцелуй так быстро, и ему это почему-то позволяли. Андрюша покорно льнул к горячему раздетому телу, цеплялся пальцами за крепкие плечи Макса и отчаянно жмурился, да так ощутимо, что его смущение читалось по подрагивающим губам. — А я-то все думал, когда тебе смелости хватит подкатить, — вдруг со смешком выдохнул Андрюша и облизнул и без того влажные после поцелуя губы. Внизу живота от этого невинного жеста запульсировало только сильнее, но Макс всеми силами постарался не придавать этому значения и лишь нахмурился. — В каком смысле? — Ну, ты ж ведь за этим со мной в электричке заговорил? А в итоге весь вечер грядки окучивал вместо того, чтобы окучивать меня, — Андрюша звучал по-детски наивно и совершенно искренне, словно такие обстоятельства и правда его обижали. Серьезное выражение задержалось на лице Макса всего на несколько секунд, затем он сдался и рассмеялся, за талию притянув парня ближе и подмяв под себя. — Дурак, — выдохнул тот. — Раньше сказать не мог? У Макса — словно гора с плеч. Под ним смеющийся и что-то ворчащий между поцелуями мальчишка с острыми коленками, глазами цвета крепкого чая и худой шеей, на которой так приятно оказалось оставлять поцелуи. В духоте комнаты кожа покрылась испариной, но его губы все равно скользили по ней, изучая: если здесь прикусить, Андрюша вздрогнет? а если зализать укус — всхлипнет? застонет ли, если втянуть кожу губами и не выпускать, пока отметина не расцветет крупным пятном? Вздрогнет, всхлипнет, застонет, непременно заставив член Макса дернуться под бельем. Андрюша под сильным телом просто плавился, зарывался пальцами в кудри, нетерпеливо откидывал голову, в немом жесте разрешая — или прося — целовать еще, то и дело облизывал губы и выдыхал Максу на ухо что-то бессвязное, что лишь несколько засосов спустя превратилось в полноценную мысль. — Подожди, извини, секунду. Мне просто интересно, — сбивчиво выдохнул мальчишка, немного отстранив Макса от себя и нырнув рукой между их телами. Макс молча замер, еще не понимая, в чем дело. Аккуратная ладонь смело накрыла пах Кольцова, и глаза на прекрасном юном лице мгновенно округлились в нешуточном испуге. — Бля, Моськ, ну это пиздец, — честно признался Андрей и нервно сглотнул, поджимая губы, но касаться пальцами возбужденной плоти сквозь ткань боксеров не перестал, как будто, если проверит еще раз, что-то изменится. — Знаешь мем про хомяка и банан? Я это в жизни, блять, в себя не запихаю. Он решительно мотнул головой, а Макс глупо заржал в его узкое плечо. — Че ты ржешь-то? — обиженно пробубнил Андрюша, пихая Макса ладонью в плечо. — Отрастил, блин, и ржет. Мне жопу жалко… Макс все улыбался, наконец подняв голову, и беззастенчиво любовался смятением на чужом лице. Потом хмыкнул, кивнул сам себе и оставил поцелуй где-то в районе ключицы. — Расслабься, это не обязательно, — он сполз чуть ниже. Андрюша, который хотел было возмутиться, просто задохнулся стоном, когда губы Макса накрыли розовой сосок, а кончик языка влажно обвел твердую горошинку. По тихому всхлипу и резко поджавшемуся под ладонью животу нетрудно было догадаться, что парню нравится, поэтому Кольцов, будучи человеком догадливым, аккуратно накрыл губами и второй сосок, неторопливо лаская. Макс точно не был эгоистом в постели. Да, он любил время от времени перетягивать внимание на себя, но точно никогда не отказывал своим любовникам и любовницам в удовольствии. Он проложил дорожку из поцелуев вниз по чужому животу и приспустил белье, даже не спросив разрешения — оно и не понадобилось, Андрюшино тело ответило само, подкинув бедра, чтобы позволить себя раздеть. Еще ни одно решение в жизни Андрюша не считал настолько правильным. Губы у Макса пухлые, рот теплый и влажный, донельзя умелый. Мальчишке только и оставалось, что шумно сглатывать, кусать собственные губы и прерывисто выдыхать, силясь не застонать, когда кудрявая макушка опускалась ниже. Он что-то мычал вместо стона, сжимался и ерзал по застеленному дивану, а Макс… Макс весь покрывался мурашками от того, каким хрупким сейчас казался Андрюша. Дорвался наконец до своей чистоты и непорочности, вот она, сама невинность на бабушкиной простыни в цветочек — цепляется пальцами за волосы, тихо матерится вслух и скромно подмахивает в такт движениям, чтобы получить побольше, поприятнее. От такой духовности поджимались яйца, а член ныл. Макс, кажется, весьма четко поняв, что его размера Андрюша пока еще побаивается, сам — не гордый ведь — скользнул свободной рукой под ткань боксеров и с нажимом провел кулаком по собственному члену. Бессмысленное напряжение отпустило, получилось сосредоточиться на движениях языка. Макс вылизывал возбужденную плоть так, будто это была конфета, которую в любую секунду отберут — жадно, размашисто, изучая рельеф венок. Он брал за щеку и заглатывал снова, так легко и часто пропуская член в жаркую глотку, что Андрюша наконец перестал сдерживаться и стал тихо скулить, то и дело сбиваясь на слабый стон. Глаза зажмурены, щеки красные, губы раскрыты и сохнут под горячим дыханием. От такого вида Макс и сам готов был взвыть, но сдержался и лишь ощутимее задвигал пальцами по своему члену. — Посмотри на меня, — тихо позвал Кольцов, когда выпустил плоть изо рта и облизнулся. Он неторопливо двигал второй рукой у основания, а чувствительную головку положил на язык ровно в тот момент, когда Андрюша набрался смелости открыть глаза. Красивые брови смущенно надломились, казалось, еще секунда, и мальчишка захнычет. — Нравится? Андрей без раздумий отозвался частым кивком и уже хотел было снова зажмуриться, как губы, еще секунду назад плотно сжимавшиеся на головке и посасывающие ее, как в последний раз, снова зашевелились. — Смотри на меня. Это не стыдно, — заверил Макс, сообразив, что Андрюше просто неловко и хочется спрятать себя куда-нибудь от этого чувства. Вся его спесь растерялась еще тогда, когда губы запечатлели первую отметину на шее. Макаренко из Кольцова был, мягко говоря, не очень, но он верил, что это поможет, и смотрел Андрюше в глаза, насколько мог, пока ласкал языком головку и снова вбирал ее в рот. И Андрюша смотрел в ответ. Еще пуще краснел, сдержанно постанывал — будто если смотреть можно, то стонать нельзя, — и шумно втягивал носом воздух. Глаза у Макса в темноте комнаты были почти черные, с бесами-искорками в лужах зрачков. Он напряженно щурился, на несколько секунд прикрывал глаза, когда пропускал член в глотку до самого конца, но затем открывал вновь и нагло любовался румянцем на гладких щеках мальчишки. Андрюша привык, расслабился и вдруг застонал совсем жалобно, стоило Максу смять в пальцах чувствительную мошонку, а головой задвигать еще чаще, чем до этого. — Я не… Я не могу… — прохныкал парень, стараясь не отводить взгляда и от этого только сильнее стесняясь собственных слов. Макса от этого скулежа просто передергивало, головка обильнее изливалась смазкой и пачкала пальцы, ткань белья. Пиздец, блять, непорочность из всех щелей. — Все хорошо, можно, — прохрипел Кольцов, вновь отстранившись на секунду, да сам не узнал собственный голос. Или слова? Был ли вообще хоть кто-то, кого он успокаивал перед оргазмом? Он снова задвигал головой, часто-часто, посасывая только чувствительную головку и непременно лаская языком уздечку на каждом движении, его пальцы, как получалось, надрачивали в такт, а Макс все смотрел неотрывно, забывая двигать кулаком по своему члену. Похуй, лишь бы сделать приятно Андрюше. Мальчишке не нужно было так много. Его вело на одних ощущениях и инстинктах, бедра сами невольно подавались навстречу горячему принимающему рту, пальцы гладили щетинистую щеку, а глаза закатывались под звуки совсем уж неприличных стонов. — М-Макс… — мальчишка всхлипнул и крупно задрожал, весь сжался, не зная, куда себя деть, а пальцами больно вцепился в выцветшие кудри. Накрыло так, что Кольцову, глотая горячую сперму, пришлось пережать собственный член у основания, лишь бы позорно не кончить за Андрюшей следом только от того, как охуенно прозвучало имя с его губ. На вкус Андрюша был, как полный и бесповоротный попадос. Макс гладил его по бедру, чтобы помочь унять дрожь, пока слизывал остатки спермы с блестящей головки, а у самого предательски дрожали пальцы от застывшего в теле возбуждения. Андрюша подрагивал весь от макушки до кончиков пальцев, сбивчиво и часто дышал, а если бы встал на ноги, то точно бы свалился. Но вставать он не стал — будто пьяный, едва соображая, переполз по кровати, чтобы оказаться у Макса в ногах, и облизнулся. — Я тоже хочу, — Кольцов даже возразить не успел, как чужие пальцы высвободили его член из-под ткани белья, а крупная головка погрузилась в узкий и мокрый рот. Теперь пришла очередь Макса дрожать. Стыдливо, как девственник-девятиклассник, с широкой ладонью на русой макушке. Андрюша не пытался взять в рот все и сразу, он почему-то знал, что распаленному его оргазмом Максу хватит и малого. Только губ и языка на головке, только этих блядоватых движений по кругу, втянутых щек и причмокиваний, тяжелого сопения и огромного энтузиазма вопреки усталости. Максу и правда хватило. Он даже не стал предупреждать, лишь надавил ладонью на затылок, просто чтобы мальчишка не отстранялся, и в пару движений спустил ему в глотку, глухо рыкнув. — Пиздец, — выдохнули они почти хором, валясь друг на друга, и были невероятно правы.***
— Эй, Моська, — шепот на ухо будит. Макс бурчит, не желая просыпаться, прячется носом в чужом плече, будто это поможет урвать еще пару минут драгоценного сна. — Да проснись ты, говорю. Кольцов кивнул, сил хватило только на это, но и это значило, что он больше не спит, а весьма заинтересованно внемлет. — Я тут подумал… Давай попробуем эту твою... гомосятину, — буркнул Андрюша. — В жопу в смысле. Он улыбнулся так глупо, будто в прятки сыграть предлагал. — Ты когда-нибудь перестанешь говорить мемами? — сонно прохрипел Макс, прижимаясь поцелуем к пульсирующей венке на шее Андрюши и устраивая лапу на его заднице, чтобы вжать к себе вплотную. — Нет, — хитро хмыкнул мальчишка и первым полез за поцелуем.***
— У тебя интернет на телефоне есть? — Андрей приподнялся на локтях, глядя, как лопатки ходят под расцарапанной кожей, пока Макс, сидя на кровати, натягивал белье. — Есть, а что? Он обернулся, а Андрюша только пожал плечами: — Там новая серия «Рика и Морти» вышла, а у меня трафик закончился, — и зевнул.***
К Тряпичному союзу Андрюша вернулся спустя четыре дня после своей трагичной гибели. С расцелованной шеей и новым стенографистом для их тряпичных войск.