Мораль наизнанку

«Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла...» Н. Некрасов Война - страшная и жуткая, пропитанная запахом смерти и отчаяния - еще никогда и никому не приносила ни радости, ни удовольствия. Так я думал раньше. Но теперь, оглядываясь назад, на свое прошлое, мне кажется, что тогда моя жизнь была намного правильнее, чем сейчас. *** В окнах дома на окраине Кливленда горел свет. В комнате, как и в большинстве других помещений, было пыльно и неубрано. В углах под потолком висела паутина. По полу были разбросаны грязные вещи и мусор. На столе у окна лежала груда неубранных и давно позабытых документов. В старом, видавшем виды кресле сидел мужчина лет сорока, закинув ногу на ногу и устремив усталый и опустошенный взгляд на стопку книг на полу. Коротко подстриженные седые волосы, испещренное морщинами и шрамами лицо и плотно сомкнутые губы, с залегшими в уголках глубокими складками – все выдавало его истинный возраст. Однако тело по-прежнему сохраняло прекрасную форму. Каждый мускул был тверд, как сталь, и напряжен, как пружина, готовая в любой момент сорваться. Время от времени на его губах появлялась кровожадная ухмылка, и глаза начинали блестеть от возбуждения, отчего он становился похож на одержимого. Но очень скоро он успокаивался, и пустой, сквозящий безразличием взгляд возвращался. – Пап…пап... – послышался детский голос. Седовласый мужчина небрежно повернул голову и посмотрел на «источник шума» - одиннадцатилетнюю девочку, застывшую в проеме двери, с несколькими купюрами в руках. – Они ушли. Теперь я могу пойти спать? – в голосе не прозвучало ни одной эмоции. Ее детское личико было похоже на маску куклы: такое же бледное и ничего не выражающее. Она была одета в грязное серое льняное платьице. Возможно, когда-то оно сидело на ней весьма неплохо, но теперь на худых плечиках девочки оно висело, словно большой, бесформенный мешок, и представляло собой жалкое зрелище. – Да, – его хриплый, словно старое радио, голос разорвал гробовую тишину, царившую в доме. При виде девочки в душу мужчины закралось неясное, тревожное чувство, но он лишь отмахнулся от него. – А слушать?.. Я все еще могу послушать? – не дожидаясь ответа, шаркая босыми ножками, она протопала по холодному деревянному полу к креслу, наклонилась и, слегка выпучив большие серые глаза, все тем же голосом прошептала: – Услышать... могу? Мужчина шевельнулся, и на его лице появилось недовольное выражение. Любого другого человека, будь он на месте девочки, это обязательно испугало бы. А она продолжала стоять и ждать ответа на свой вопрос. – Да, – наконец, устало выдохнул он. И девочка, скорчив довольную рожицу, плюхнулась на пол. *** Еще в молодости я понял, что абсолютного добра, равно как и абсолютного зла, не существует. Все относительно. И нет таких критериев, которые могли бы определить, что "хорошо", а что "плохо". Но на деле все оказалось гораздо проще. На войне есть только одна истина: все делятся на "своих" и "чужих". Убивать "чужих" - хорошо. Убивать "своих" - плохо. Хотя… это смотря как убивать… Тогда я жил в своей собственной вселенной, вернее, мы жили. Нас было трое. Мира - черноволосый араб, с темной, цвета эбена, кожей. Он жевал табак и ругался по-русски. До того, как попасть сюда - в это богом забытое место - он жил в России. Каким ветром его занесло так далеко от родины - он не рассказывал. Он был сапером, настоящим асом в своем деле. Там, где боялся ступать не только человек, но и зверь, Мира ухитрялся играючи обходить все опасности. Вокруг разрывались снаряды, а он с улыбкой шел вперед, прокладывая безопасный путь для остальных. Вторым был снайпер Юджин - рыжеволосый детина, с глупым выражением лица и походкой в развалку. Он был чистокровным немцем. Мы подшучивали над ним, говоря, что его мама заглянула не в тот справочник имен. Он не обижался, только надувал свои толстые губы и воротил в сторону нос. Может быть, он и не был обременен ни умом, ни чувством юмора, но в одном он знал толк: в умении убивать быстро, тихо, не оставляя следов. Настоящий профессионал. Ему не было равных на длинных дистанциях. Но, как известно, в тихом омуте черти водятся. Были времена, когда он с азартом от зашкаливающей концентрации адреналина убирал и «чужих», и «своих» - без разбору. Успокоить товарища удавалось только Мире, который в таких случаях брал винтовку, и грязно ругаясь, начинал палить ему под ноги. А Юджин, с бешеными глазами и пеной у рта, тут же приходил в себя и прекращал бесперебойный огонь по всему, что движется. Замыкал эту сумасшедшую компанию я. В те времена мне еще не хватало рассудительности и опыта, поэтому специализировался я на разведке и… допросах с пристрастием. Что-что, а выколачивать информацию я умел… Нашу троицу можно было справедливо назвать командой: мы научились полагаться не только на свои собственные силы, но и на взаимовыручку. Прикрывать спину друг друга. Понимать товарищей без слов. Жить по законам стаи. Эдакая идиллия. Бесконечные войны закалили нас и превратили в опытные «боевые единицы». Мы больше не совершали ошибок, за которые потом приходилось расплачиваться. Мы существовали по волчьим законам в мире крови и мяса; порванных жил и желчи; криков боли и отчаяния, ставших блаженной музыкой для наших ушей. Но как только война закончилась, и наступило мирное время - нас тут же списали со счетов. Обществу не нужны такие, как мы. Все стало на свои места. Мы были рождены для войны, мы привыкли делить людей на «своих» и «чужих», и нам не было места в том мире, где «хорошо» и «плохо» - это понятия относительные. Помнится, нас просто расформировали и отпустили на все четыре стороны. Команда распалась. Я уехал к себе в Кливленд. Мира решил хотя бы раз побывать на родине и отправился в Израиль. А Юджин остался в военном лагере служить по контракту, как сторожевой пес. Я приехал в Кливленд и спустя некоторое время женился. У меня родилась дочь. Гражданская жизнь казалась мне адом даже по сравнению с ужасами войны… Каждый день был словно пропитан ядом. Я спрашивал себя: «Для чего?» «Ради кого я так мучаюсь?» «Почему я должен приспосабливаться к жизни в этом лицемерном мире, где приходится улыбаться всем и вся, хотя в глубине души мне хочется совсем иного?» Как было бы хорошо… Мучить и пытать: заливать раскаленное железо в кричащие глотки; срезать ломтями мясо с еще живой плоти и сворачивать из них трогательные цветочки; рвать чужое горло и слышать хрипящие и булькающие звуки; видеть застывшую в глазах боль и отчаяние. Но я терпел. И продолжал улыбаться. Изо дня в день. Пока не дошел до ручки. Пока мой разум не воспротивился. Первым стал мой начальник. Я повеселился на славу. Душа пела, кровь стучала в висках от возбуждения и безудержного восторга. Адреналин зашкаливал. Мои ноги подкашивались, а колени тряслись от опьяняющего удовольствия, когда я снимал скальп и разбирал по частям его руки. После, сидя дома перед телевизором, я ухмылялся, глядя на выражение неописуемого ужаса на лицах репортеров и клерков. Я ликовал. Вот это была жизнь! Запах свежей крови до сих пор дурманил мой разум. Каждая клеточка моего тела испытывала непередаваемое наслаждение… – Вот ведь изверги! И живут же такие! – только и успела воскликнуть жена, глядя на мерцающий в полутьме экран телевизора, как раз перед тем, как комнату заполнил мой сумасшедший смех… Этой сучке пришел неожиданный конец. Она умирала с весьма занятным выражением удивления и страха на лице. Моя семилетняя дочь все видела. Я хотел с ней поиграть, как она любит, но решил отложить это на потом. В любом случае, выбор игры остался за мной. Я уехал. Уехал туда, куда звало мое сердце, и где навсегда осталась моя настоящая жизнь. Там я встретил Миру – он сидел на поваленном дереве и по обыкновению жевал табак. – Юджин… – прохрипел он, когда я подошел вплотную и сел рядом на траву. Мы заговорили, и будто не бывало этих долгих и мучительных семи лет, показавшихся нам обоим вечностью. Из рассказа Миры я узнал о том, Юджин скончался от лихорадки, но успел прихватить с собой на тот свет не меньше сотни «своих». Из всего гарнизона в живых осталась лишь дворняга. – Это была хорошая смерть, – сказал в заключение Мира. Я согласился. Мы замолчали. Не было никакой неловкой тишины – годы совместной службы сделали свое дело – мы по-прежнему понимали друг друга без слов. Спустя несколько часов Мира молча встал, пожал мне руку, и его исполинская фигура исчезла из поля зрения. Я все понял: Миру я больше не увижу. На душе было паршиво, но что-то мне подсказывало, что я еще услышу о нем. И я услышал его имя: на протяжении недели в «горячих» новостных блоках его называли не иначе как «самым жестоким предводителем террористов». Вскоре я вернулся домой, в мирную вялотекущую жизнь, которая иссушала мое тело, мой разум, мои идеи. Все мое существо содрогалось от одной только мысли о том, что мне придется жить в этом тихом и спокойном месте, где запах крови можно почувствовать разве что только в мясной лавке. «Но идущий за мною сильнее меня...» *** – Пап ты закончил? Это все? Или осталось еще что-то, чего я не знаю, – в детском голосе прозвучали нотки нетерпения и недовольства. – Это все. – Замечательно! – девочка захлопнула увесистую рукописную книгу. – Это был четвертый и последний том. Твой опыт не уйдет с тобой вместе. Твои военные навыки останутся и еще сослужат службу. – Она встала с пола, и, с трудом взвалив книгу на обшарпанный стол, исчезла за дверью. Топот ее босых ножек раздавался уже в коридоре. Мужчина сидел в кресле, не шевелясь, и лишь его глаза выражали толику сожаления и беспокойства. Когда девочка появилась снова, в руке она держала хорошо знакомый мужчине предмет. Девочка холодно улыбнулась. А через несколько мгновений в тишине комнаты раздалось невнятное бульканье и хрип. В серых глазах мужчины застыли боль и страх. По широкой и сильной груди от горла стекала алая струйка крови, которая собиралась лужицей над ремнем брюк. – Пап… я тебя чуть попозже украшу. Ты будешь в цветочек. Я так решила. Жаль, ты не увидишь. Уверена, тебе бы понравилось. Я сверну лепестки из твоей плоти. Вот только, чтобы не пришивать, я решила приколоть их булавками. Но… это будет позже… Я пойду. Еще нужно убрать соседей с кухни. Кажется, они начали пухнуть, – и с этими словами маленький дьяволенок, оставив в шее отца большой охотничий нож, хихикая, исчезла за дверью. И лишь покатившаяся по полу баночка с парализующими таблетками, случайно задетая ногой девочки, нарушила тишину в комнате с одиноким трупом...