Предзакатное солнце

Дождь то принимался идти, то утихал, а пространство между серым небом и мокрой землёй занимали мчащиеся облака. Улицы пусты; только один чудак скитался по местности да места себе не находил. Лужи грязнились, сухого участка не оставалось. Бродячие, промокшие коты, похожие на крыс, разбежались под козырьки домов. Ветер усиливался, изматывал старые ветки, а гул повышался, будто стонали деревья. Поднялся ливень, отовсюду стал надвигаться мрак осеннего длинного вечера. Солнце не появлялось, возможно, оно решило взять отпуск или вовсе уволиться — темно было. Учитель ждал студента на дополнительные занятия. Его не видно, чему виной была мерзкая погода, а шансы, что парень явится, крайне малы. Естественно, Владимир Владимирович переживал: от Серёжи не было ни единой весточки. Пропал, исчез, не предупредил, что с ним и как он? Мужчина хотел сдаться, забыть про парня на сей день; достал сигару, вышел на балкон, как звучно излился дверной звонок. Владимир подбежал к двери, отпер её, а на лестничной площадке Серёжа стоит. Самый настоящий Серёжа! — Мать твою, Есенин! Юноша молчал. Он с головы до ног промок, с одежды, лица, волос падали тяжёлые капли. Дождь окатил его, что сухой нитки не осталось, а глаза красны, видать, плакал. Сумки не было; значит, явился он не за знаниями. — Быстро заходи! Совсем из ума выжил! Вроде и не стар… — Владимир Владимирович, я устал, не нужно слов. — Парень вяло поплёлся в квартиру, покачиваясь от недосыпа и пьяни. «Парнишка совсем от рук отбился», — Маяковский тяжко вздохнул, глянул за окно, а там и тучки разбежались, и солнышко его встречает. Правильно говорят: «Вспомнишь солнце — вот и лучик». — Серёж, тебе нужно согреться… — Владимир Владимирович, согрейте меня объятиями! Есенин кинулся в руки мужчины. Весь мокрый, холодный, он обтирался об него, ёжился, а губы дрожали, предвещая неминуемые слёзы. Он плакал, шмыгал носом, но Володя поглаживал его голову, мял волосы, и Серёжа успокаивался, и конвульсии его исчезали. Владимир усадил парня на диван, раздел, укутал махровым одеялом и заварил горячего чаю. Чай пили не торопясь, спокойно, по-семейному. Вечер тихий, кроткий, один из тех грустных вечеров багряной осени. В гостиной они завели разговор касаемо студента. Есенин признался, кося глазки на стол с любимым грузинским вином Володи, что пил. Пил много, не зная меры. Снова заводил знакомства, разгуливал, где ни попадя, и вовсе забыл о занятиях. Краснел Есенин, стыдно ему было за своё неподобающее поведение. — Серёж, прошу тебя, задумайся о своей учёбе. У тебя на носу сессия! — Вот поэтому и не задумываюсь! Сдам я всё, меньше переживать надо. — Есенин только с головой залез под одеяло и ни слова не проронил больше, да вот Володе такое отношение жуть как не нравилось. — Что ж ты, балда, так ко всему относишься-то?! — Маяковский нащупал шею и стал легонько душить его, чтоб тот в разум пришёл. — Я же волнуюсь за тебя, забочусь о тебе! — Не нужны мне твои волнения да забота, — посмеивался Сергей. Владимир снял с его головы одеяло, вконец рассердился и закричал: — Да как же мне не волноваться, дурень?! Люблю же я тебя, привязался уже! — Не криви улыбку, руки теребя, — Я люблю другую, только не тебя…¹ Сережа смеялся тихонько, удивительно мило. Настолько лёгким ему всё казалось, что расслабился он и не обращал внимания на учителя. Лежали они долго — тишина стояла кромешная. Володя не смел говорить, он думал, что парень спал. Есенин лежал не двигаясь, глаза его были закрыты. Он думал о многом: о волнении своего учителя и прочем. «Не исключено, что это взаправду… Может, он и волнуется за меня, но странно. Возможно ли это?» — думались ему мысли. Серёжа был рад словам Маяковского, но не принял всерьёз и продолжил лежать. Владимир был рядом, он думал, что без него парень вновь начнет плакать, им завладеют конвульсии... — Знаете что, Владимир Владимирович… а я влюблён. «Так он не спал», — подумалось Володе. — И в кого же? — Не в кого, а во что! В дом свой родной, в пейзажи вечерние. Люблю я Константиново, а здесь мне жить тошно. С вами я здесь хоть как-то выживаю, а если бы вы поехали со мной в село, то там бы моя душа запела! Поедемте! — Нет, этого мне не хватало… Не терплю я природу, мне и здесь хорошо. Расстроился Есенин, но на своём стоял: — Так вы тут закатов не видите! А там поднимешься в гору, и для вас весь свет открыт! Солнечные лучи на ладони падают! «У меня и сейчас солнце в руках, даже ярче, чем в твоём селе», — не решился ответить Володя, побоялся. — Хочу я вас отвести туда. Показать все красоты… Никому больше, чем вам, я не хотел показать своё Константиново. Вы и не представляете, как я счастлив буду, если поедете со мной! — Серёж, не поеду я. Езжай один, а я здесь останусь. Ждать тебя буду. Может быть, в ближайшем будущем поедем, но не сейчас: не готов я, собраться с мыслями нужно. Есенин надулся, поморщился. Хотелось ему новых ощущений, любви ему хотелось. Любви к чему-либо и от кого-либо. А от Маяковского хотелось больше всех. Закрыл Серёжа глаза и потихоньку стал засыпать. А вечер близился к ночи, каким бы он и ни казался длинным. Солнце чуть показалось да давно уж закатилось за горизонт, не успело раскрыть свои прелести и не согрело жителей города. Но солнце Володи лучше настоящего: светит ярче, греет жарче, и приходит оно в любой час и погоду. Пьяный, сонный мальчишка вновь в моих грубых руках. Устал, плачет и алчет² крепкой любви и родного вина. Его кудри прелестны и глазки цветные; Распустился во ржи василёк. Но так сложно признать его стихи непростые, Я — футурист, ну, а он — пастушок…³ ¹ Именитое стихотворение С.Есенина «Не криви улыбку, руки теребя…» ² А'лкать – страстно желать чего-либо. ³ Стихотворение автора фанфика.