Исчерпывающий ответ

      Саске облокачивается о промёрзлую шершавую стену и пытается снова и снова уснуть. Ощущение, будто внутри разверзлась пустыня и её песчинки медленно-лениво ворочаются в каналах кейраку, вызывая зуд и жжение. От этого сверлящего ощущения не спрятаться. Саске милосердно оставили жизнь, но запаяли очаг чакры с таким усердием, словно пытались сдержать биджуу, вдобавок залепили печатью глаза — боялись, панически боялись, что даже без чакры они отыщут лазейку к силе, — и кинули в самую глубь каких-то катакомб, о которых даже Орочимару, возможно, не знал. Или просто решил утаить — из вредности.       Остаётся множество вопросов, и ответы Саске должен найти сам, без чьей-либо помощи, вранья, передёргиваний и бесконечного множества интерпретаций. Ему уже всё объяснили — осталось только обдумать и, наконец, понять. Времени на это предостаточно, но мучающие зуд и жжение всё время сбивают и раздражают. Нужно сначала свыкнуться. Благо времени на это предостаточно.       «Ты так ничего и не понял из жизни Итачи».       Эта фраза сидит сенбоном в мозгу, вызывая замыкание. Все мысли сходятся к этой точке, к этому диалогу и внутренней буре: Саске действительно так и не понял. Тогда, в долине Завершения, всё казалось наконец-таки очевидным. Будто он смотрел со скалы Хокаге на раскинувшуюся ниже деревню и видел каждую её улочку. Он смотрел в тот момент на жизнь Итачи и видел её так же: вереницей улочек и проулков, которые разветвлялись в момент решений и заводили его и мир вокруг в новые места по новым маршрутам. Но Саске так и не вгляделся в главное. Почему был сделан тот или иной поворот?       Этот диалог с Наруто повторяется в его мыслях с размеренностью стука шиши-одоши: поток мыслей устремляется в заданное русло и тихонько выплёскивается, когда все реплики повторены. Запускается новый круг. Ему кажется, он делает что-то не так. Банальные ответы, которые он находит, не удовлетворяют его. А глубинные — бестолковая рожа Узумаки, сама собой дорисовывающаяся напротив, дать ему не способна. Оттого она бесит вдвойне. Ведь Наруто, кажется, не только понял что-то такое сокровенное из жизни Итачи, но и решился исполнять его волю.       От этих мыслей его пробирает смех, нездоровый, озлобленный, хоть и тихий. Откуда-то из-за решётки веет страхом. Он не слышит ни шорохов, ни шагов, но чутьё распознаёт эманации испуга его бесшумного наблюдателя. Должно быть, думает, что Саске на полпути к тому, чтобы свихнуться окончательно. А может, уверен, что уже свихнулся. Оно и не мудрено, когда сидишь в заточении, лишённый света и чувства времени, с априори расшатанной психикой.       Саске не мнит себя жертвой. Истекая кровью, после финального боя он не хотел умирать и не рвался выжить: ему лишь хотелось наконец найти точку отсчёта. Ею стал Наруто с его утопичными идеалами, тлеющими угольками воли Итачи в каждом ударе, направленном на то, чтобы его остановить и вывести из тех потёмок, в которых он заплутал. Итачи действительно наворотил что-то невообразимое с указателями на жизненном пути Саске, которыми вертел, как хотел. Потому и пришлось посылать Наруто вдогонку: этому идиоту ни потёмки, ни косые дороги не страшны: он сам несётся, как метеорит, объятый огнём своей мечты, сносит на пути не то что стены, а миры целые. Он разбивает их вдребезги, охватывает своим пламенем и устремляется дальше, оставляя людей самих переплавлять свои жизни в кузнице его идеологии. Куда там тьме с ним справляться?       И всё же Саске порой задаётся вопросом: а что бы было, не признай он тогда поражение? Махнул бы Наруто на него рукой, решил бы, что это безнадёжно? Смотрел бы, скрипя зубами, как выносят вердикт о казни? Или так же бы чуть не на коленях выпрашивал для него второй шанс, упорно твердя, что все его злодейства ограничились только лишь смертью двух нукенинов, и то один до конца так и не помер и теперь тоже под стражей живой сидит?       Второго шанса не будет.       Наруто вымолил для него жизнь, такую жалкую и бессмысленную, но свободу — не сможет, Саске уверен. Он пособничал Акацуки, которые развязали войну. Он напал на джинчуурики, пусть не убил его, но сделал возможным возрождение Джуби. Ослабленного Джуби, который, тем не менее, погубил почти полторы сотни тысяч человек катаклизмами и биджуудамами. Он напал на пятерых Каге: это была не просто провокация, чтобы вытравить Данзо из укрытия: Саске был готов убивать и убивал всех, кто мешался. Он едва не устроил мировую тиранию, о чём усилиями его команды никто и никогда не узнает. Он сидит в этом сыром подвале за дело, за то, что ему не забудут и не простят, несмотря на всё феерическое красноречие Наруто.       Саске почти ненавидит свою новую никчёмную жизнь — почти, потому что он как никто, наверное, другой знает, что такое настоящая ненависть. Нынешние его чувства пока не дотягивают, пока он хочет жить и даже не слишком хочет придушить Наруто за то, что тот вымолил для него это заточение взамен казни. Пока что ему есть, ради чего оставаться человеком из плоти и крови и не стремиться проверить, что их всех ожидает за гранью: он ещё нашёл не все ответы. Так что он устраивается поудобнее — будто это возможно, когда ты обитаешь на продавленном тонком футоне около шершавой стылой стены — и продолжает искать.       «Есть на свете вещи, которые ты не можешь сделать один!»       Саске хочется рявкнуть в ответ, что он знает, что тошно уже слушать эти идиотские лозунги — всё равно что о великой Воле Огня, которая пылает внутри каждого коноховца с тех пор, как его зачали, что ему уже опостылели эти мысли настолько, что он готов проковырять себе дырку в черепе — лишь бы вынуть наконец этот треклятый сенбон и не мучиться тщетными, видимо, попытками что-то понять. Ему не впервой оставаться обведённым вокруг пальца собственным братом — так почти привычно. Но как же, чёрт подери, бесит, что на этот раз его дурит в том числе и Наруто. Уже сам этот факт заставляет его не сдаваться, а снова и снова искать конкретную каплю в кипящем море мыслей. Возможно, окончательно он сойдёт с ума прежде, чем придёт к тому, что даже мыслями себя развлечь не может.       Саске знает, что есть вещи, которые не сделать в одиночку. Он запомнил, уяснил. И не нужны ему были сотни повторений этой фразы устами Наруто в его, Саске, голове. Он всё уже понял на практике. Просто, как всегда, смотрел, но не видел. И вот он снова смеётся, уже без злобы, с облегчением, но невидимый наблюдатель вновь посылает по воздуху вибрацию испуга. Плевать, Саске и так тут считают чуть ли не чудовищем. Будто правда за биджуу держат, а может, за нового Мадару — неважно. Пусть сенбон всё ещё в мозгу, теперь до него дошло, как искать.       Он снова блуждает незримой тенью в воспоминаниях Итачи. Тот мог бы показать ему всё изнутри, показать «от» и «до», позволяя разделить все его чувства. Но он располагает лишь обрывками и закадровым голосом взрослого брата, доверительно озвучивающим мысли его мелкой версии. Впрочем, доверительно ли? Мог ли Итачи снова наврать? Или это очередная попытка уберечь, пусть хромая и лишь всё усложняющая? Возможно, он просто не хотел, чтобы Саске испытал на себе то, что испытывал он.       «Но как я тогда должен тебя понять?»       Наруто же как-то понял. Точно, не пытаться сделать всё самому — он запомнил, уяснил. Нужно использовать помощь Наруто — он использует: всё равно никто никогда об этом не узнает, ведь весь этот театр разыгрывается в голове Саске.       Наруто умел видеть с первого взгляда. Если с человеком у него было что-то общее, какая-то минимальная точка соприкосновения, пусть даже любовь к рамену — ладно, пример неудачный, любовь к рамену в понимании этого придурка символизирует родственность душ, — то он умел уцепиться, точно клещами, за эту ниточку связи. Значит, что-то есть, что-то общее между безрассудной бестолочью Узумаки и рассудительным вдумчивым Итачи.       Саске видит жизни что Наруто, что Итачи, как на ладони, и сопоставляет. Их объединяют околофанатичная мечта о мире, невероятное упрямство, которым оба умудрялись не раз и не два продавливать более чем упрямого Саске, и, собственно, сам Саске. Негусто, но столь желанный ответ, очевидно, скрывается где-то здесь.       Он временами отмахивается от опостылевших размышлений, игнорирует зуд от сенбона и отправляется к другому перемкнувшему закоулку собственных мыслей.       «…но почему? Зачем Итачи было предавать клан?»       Эта мысль будто брошена в стоячую воду. Она окружена мутью, которую Саске, как ни силится, разогнать не может. Но он пытается, снова и снова. И, кажется, видит лазейку. Он перестаёт думать, зачем Итачи предал клан. Он ищет ответ, зачем клан предал деревню. Гадкий вопрос, от которого мороз разливается по коже, а каналы кейраку зудят больше обычного.       «Ты ничего не знал о том, что произошло тогда… Ты ничего не знал об идиотской идеологии клана Учиха… Ты был всего лишь ребёнком…»       Саске всё больше уверяется в ужасающей его мысли, что Итачи так и не усомнился в решении уничтожить клан до конца своих дней. Через какую бы боль он ни прошёл в тот день, он так и не увидел альтернативы за те почти восемь лет, которые наверняка думал об этих событиях не раз и не два.       «Бесполезно… у нас не выйдет предотвратить государственный переворот, который готовят Учиха… А когда он перерастёт в хаос гражданской войны, другие страны воспользуются этим и атакуют Коноху… нападения не избежать!»       Победителей не судят — они пишут историю. Итачи спасал деревню от переворота, а клан от бесчестья, да? Значит, клан, одержимый идеей о перевороте, не мог победить. Деревня бы ослабла — её бы разодрали в клочья. Но почему клан этого не видел? Почему, если видел, шёл на что-то столь самоубийственное, готовый утащить за собой на дно всю Коноху?       Маленький Итачи стоит на поле битвы и ненавидит мир, в котором есть место подобным бойням. Он жаждет создать другой мир, лучше и чище. И Саске с мимолётным ужасом думает, что им всем ещё повезло, что Итачи не поработила идея о Муген Цукуёми.       Только отгремела война. Маленький Итачи подслушивает разговор отца и его приближённых — те в гневе: отца и не думали рассматривать на роль Йондайме Хокаге.       Маленький Итачи всё время слышит недовольство, от которого едва не колеблется раскалённый воздух в квартале. Клан выставляют без вины виноватым.       Итачи уже не маленький, на нём хитай-ате, и он вправе спросить отца, как же так вышло, что клану приписывают ответственность за нападение Лиса на Коноху. Отец отводит Итачи в архив. Там Итачи понимает, что лишь Учиха мог контролировать Кьюби. Узнаёт, что некоторые видели Шаринган в глазах Лиса в ту ночь, в момент, когда спала техника. И впервые видит в отце слабость отчаяния, когда тот, прикрыв глаза, признаёт, что расследование зашло в тупик: ни один Учиха, проживающий в Конохе, отношения к этому не имеет, а вне Конохи Учиха совершенно точно нет. К сожалению для клана, деревня решила, что предателя не могут найти не потому, что его нет, а потому, что его прячут лучше, чем ищут. Закономерные подозрения от шиноби к шиноби. Вопиющие обвинения от одной части целого — Конохи — к другой.       Итачи ещё не взрослый, но по бумагам за год он повзрослел на два, по ощущениям — на все десять. Он своими руками подтолкнул лучшего друга в пропасть, он возглавил отряд Анбу, он потерял веру в клан, который отказался от сложного кропотливого пути восстановления доверия в пользу пути ненависти и разрушения, но он всё ещё видит в ничего не знающем Саске отдушину, ведь рядом с ним Итачи просто старший брат — такой же, как раньше, пусть усталость не по годам сильно впечаталась в его лицо. Он уже знает, что все они катятся в пропасть, боится этой мысли и отчаянно ищет возможности сберечь Саске.       В следующую субботу, на рассвете, клан реализует план госпереворота. В Конохе вспыхнет гражданская война. А Итачи ставят перед фактом: либо он устранит клан лично и спасёт брата, либо клан устранят за него, Саске умрёт вместе со всеми, а Итачи всё равно быть виновным. Это ведь ради предотвращения гражданской войны, верно? Нельзя убрать лишь сильных, лишь бунтовщиков — другие поймут, что к чему, начнутся волнения. Нельзя, чтобы убрал кто-то другой, посторонний — других одолеет страх, начнутся волнения. А так Учиха сами не уследили за вышедшим за грань разумного гением — сами виноваты, сами поплатились. Всех должен был убить Учиха, и он должен был убить всех — простая арифметика, где за знаком равно стоят минус почти две сотни Учиха, одна константа — Итачи, одна переменная — Саске. Всё просто. Итачи сделал свой выбор.       Он выбрал Саске и мир.       Наруто выбрал Саске и мир.       И правда, у них больше общего, чем можно ожидать. Жаль, что Саске видит это так поздно. Но теперь он понимает, почему Наруто понял Итачи так быстро и легко, почему Итачи вверил именно ему свою мечту о мире и заботу — на этой мысли Саске кривится — о младшем брате. Саске абстрагируется от привычного образа Итачи, в котором смешались горько-радостные воспоминания на грани любви и ненависти, и смотрит на него под другим углом. Видит в нём такой же падающий метеорит, каким представляется Узумаки, и понимает, что Итачи просто слишком быстро истлел, что горел неровно и чёрным огнём, но механика процесса была та же.       Сенбон будто исчезает. Распадается на заряды тока и рассеивается где-то среди нейронов. Больше Саске ничего не гнетёт.       Он хочет крикнуть невидимому наблюдателю, что, кажется, он закончил: призрак ответа найден, а остальное уложится само и потом. Теперь Саске здесь делать нечего — можно на волю. Но чёрта с два его выпустят. Поэтому он привычно пытается найти удобное положение, которого нет, и продолжает думать. А что ему остаётся?       Мысли всё равно блуждают в основном вокруг Наруто и Итачи. Порой соскальзывают к Сакуре, порой к Какаши. Иногда о Сакуре он думает прямо-таки часто, потому что она ему, если быть откровенным, также непонятна. Люди для него теперь — что логические задачки, с той лишь разницей, что помимо азарта он чувствует что-то ещё. Зачастую смутное и невнятное, но это явно лучше всеобъемлющей ненависти, которая преследовала его прежде.       Саске не нравится такое жалкое существование, но он почти освоился. Он не ждёт, что его освободят, но за ним приходят. После месяцев тишины наедине с голосами в собственных мыслях и редкими звуками своего же смеха вопли Узумаки сродни пытке. Он даже брякнул, невнятно с непривычки, что хотел бы вернуться назад. Наруто скачет вокруг, когда с Саске снимают повязку, будто ему жизненно необходимо стать первым человеком, которого Саске увидит почти за год. Не то чтобы он против, но почему-то раздражает.       Глаза Саске привыкают к свету медленно и сквозь боль. Не за один раз. И даже не за неделю. Наруто сначала даже мечется, а всё ли будет в порядке, но за процессом следит Сакура лично, поэтому за метания Наруто ловит кулак в глаз.       Саске смотрит на мир новым взглядом со скалы Хокаге и видит не переплетения улочек, а судьбы, протекающие по ним, как по венам. Он хочет отправиться в путь и посмотреть этим новым взглядом на мир. Стать тем, кто подпитает огонь Наруто из тени, если он начнёт угасать.       — Чего ты там высмотрел? — бестолково спрашивает Наруто минут через пять. Он любит смотреть на Коноху с этого места, но видит, наверное, отголоски мыслей Саске на его лице и понимает, что взгляд его направлен куда-то дальше, чем на деревню.       — Свет.       Наруто щурится и ждёт пояснений, но пояснять тут нечего.