Ваш ход

      Марин Ле Пен сидела в располагающемся перед президентским кабинетом кресле и ёрзала на месте, пытаясь устроиться поудобнее. Видимо, такую жёсткую мебель в Елисейском Дворце подбирали специально, чтобы ожидающие аудиенции у главы государства не уснули в процессе. Первые несколько минут она с любопытством рассматривала богатое убранство помещения — помпезное, обставленное с чрезмерной роскошью — и размышляла, с каким бы удовольствием упростила интерьер. Это здание выглядело, как и большинство людей — броская красота соседствовала с мрачностью, холодностью и бездушием. Таким ей виделся и нынешний хозяин резиденции, который, к слову, задерживался уже на полчаса. От пёстрости вокруг разболелась голова, повышая и без того запредельный уровень раздражительности женщины. Она уже всерьёз задумалась о том, чтобы поджечь сигарету и, выдохнув дым в замочную скважину, выкурить из кабинета его хозяина.       Наконец Марин услышала шаги за дверью, и вскоре та с едва заметным скрипом распахнулась и на пороге появился президент Французской Республики. Без маски, в рубашке с двумя расстёгнутыми верхними пуговицами и без галстука. Он тяжёлым грузом висел на шее, лишь принося дискомфорт и затрудняя дыхание. Эммануэль снял его несколько часов назад, позабыв вернуть на законное место перед визитом Марин, и теперь ждал её реакции. Наверняка у неё на языке свербела какая-то колкость по поводу его внешнего вида, но она тактично промолчала.       — Это моветон, месье Макрон. И почему непунктуальные люди не преследуются законом... — произнесла Марин со своей фирменной хрипотцой, достигнутой с помощью сотни выкуренных сигарет, и поправила медицинскую маску. Её слова сквозили упрёком, а брови были негодующе сведены к переносице. Трудно было казаться доброжелательной, когда раздражение клокотало внутри проснувшимся вулканом.       — Приношу вам свои глубочайшие извинения, мадам Ле Пен. У меня был очень важный телефонный разговор с министром здравоохранения, — ответил Эммануэль, стойко выдержав её взгляд, не суливший ему ничего хорошего. Есть люди, от одного взгляда которых хотелось провалиться сквозь землю. И для него она была именно таким человеком.       Огонь в её глазах поутих, так и не успев перерасти в пожар. Она сглотнула недовольство, прекрасно понимая, что президента задержали важные государственные дела.       — Я очень ждал эту нашу встречу. — К сожалению, для Эммануэля это было действительно так.       Ознаменованный пандемией прошедший год полностью измотал страну и её президента, и ни о каком улучшении обстановки и речи не шло. И в голубых глазах, в начале срока горевших ярким энтузиазмом и желанием свернуть горы, сейчас можно было разглядеть лишь усталость. Ему просто хотелось наплевать на ЕС и, сняв наложенные на Россию санкции, раздобыть ящик водки, чтобы не просыхать неделю. Это бы точно помогло — утопило бы в алкоголе сжирающее изнутри чувство вины перед гражданами.       Он всегда думал, что у власти будет вкус — такой приторно-сладкий. Но оказалось, что власть тошнотворно-безвкусна. И абсолютно бесполезна в некоторых вопросах, таких как пандемия. И он, не привыкший просить, сейчас буквально готов был умолять о помощи. Кого угодно, даже оппозицию. Сегодня он уже принял у себя лидеров нескольких партий, оставив свою главную политическую соперницу напоследок. Вряд ли после встречи с ней у него ещё останется желание работать. В её присутствии он чувствовал себя страдающим клаустрофобией человеком, оказавшимся вдруг в закрытом помещении, без какого-либо доступа к свежему воздуху. Да и о каком свежем воздухе могла идти речь, если рядом была эта женщина. Ведь исходивший от неё аромат табака можно было потрогать руками.       — Ждали? Это какая-то изощрённая форма мазохизма? — Её взгляд был едким и почти осязаемым.       Эммануэль промолчал и, отступив в сторону, пропустил свою гостью вперёд. Вскинув голову и расправив плечи, Марин уверенно проследовала в кабинет, словно именно она была его хозяйкой, а не идущий позади мужчина.       Кабинет встретил её освежающей прохладой, которая колючим ознобом пробежала вдоль позвоночника. Порывы хозяйничавшего здесь ветра колыхали тяжёлые занавески и вызывали мурашки на коже. Марин поёжилась и, нахмурившись, вопросительно взглянула на Эммануэля.       — После того, как я переболел коронавирусом, врач посоветовал мне почаще проветривать помещение и закаляться. — Он виновато улыбнулся, поймав её скептический взгляд, и чтобы хоть немного загладить свою вину, накинул ей на плечи свой пиджак. Она фыркнула, но от пиджака не отказалась, и даже наградила мужчину скупым кивком в знак благодарности. Ткань приятно окутывала, даря тепло, и Марин на миг прикрыла глаза, чувствуя резкий аромат мужского парфюма.       Эммануэль поставил на стол две чашки с ароматным чаем и выжидающе посмотрел на женщину. Она недоверчиво покосилась на чашку, даже не подумав к ней притрагиваться.       — Думаете, я что-то мог туда подмешать? Да вы параноик, мадам Ле Пен! — Он раздосадовано поджал губы, а потом схватил предназначавшуюся ей чашку и сделал глоток. — Видите, это просто чай! Попробуйте и сразу согреетесь!       — Думаете, теперь, когда вы напускали туда своих слюней, я буду его пить? — усмехнулась Марин с лёгким оттенком самодовольства. А Эммануэль лишь глубоко вздохнул. Эта мадам всегда умела мастерски, хоть и не всегда осознанно, до предела натягивать струны его нервной системы.       — Что ж, начнём наше очередное сражение? — поинтересовался он.       — Вы воспринимаете нашу сегодняшнюю встречу как военное действие? — Она укоризненно взглянула на него. — Я бы назвала её мирными переговорами на благо людей.       — Да, вы правы, — согласился он, стараясь погасить зарождающиеся искры конфликта. — К тому же женщины не созданы для войны.       — Месье Макрон... — Обращение слетело с её губ таким тоном, словно она произнесла ругательство. — Под "войной" вы подразумеваете "политику"? — В её глазах блеснули искорки гнева, готовые вот-вот разгореться в полную силу.       — Мадам Ле Пен... Не начинайте... — Он глубоко вздохнул. — Повод для нашей встречи очень серьёзный. Страна в опасности, народ болен...       — Наш народ был болен ещё до прихода пандемии. Иначе как можно объяснить, что избиратели голосовали за вас? — Она смотрела на него с вызовом и с нескрываемой насмешкой.       Её слова отдавались у него в висках тупой болью, потому что были до отвращения похожи на правду. Он промолчал и жестом пригласил её присесть. Она устроилась в кресле у стола, не без интереса взирая на всё то, что на нём располагалось: бесконечное количество документов с расчётами, графиками и схемами.       Эммануэль бросил беспомощный взгляд на весь этот настольный бардак и надавил пальцами на переносицу, пытаясь избавиться от головной боли, давно ставшей его надоедливой спутницей. Три часа полегли в неравной борьбе с изучением данных о новых заражённых, но все старания были тщетны.       — Знаете, а ещё нашу встречу можно сравнить с партией в шахматы. И сейчас ваш ход. Что вы предлагаете? — Он смотрел на неё с нескрываемой надеждой.       Марин протянула ему увесистую папку, которую всё это время держала в руках.       — А вы подготовились! Лидеры партий, что посетили меня до вас, приходили лишь для того, чтобы насладиться моей беспомощностью и позлорадствовать. Разве что руки не потирали торжествуя. Столько превосходства было в их взглядах, будто я стоял перед ними на коленях с протянутой ладонью, а они подавали мне милостыню. — Он в бессилии стиснул зубы. — Они до отвращения скрипуче и насмешливо тянули слова поддержки, а выйдя за дверь, глумливо посмеивались.       Эммануэль внимательно посмотрел на Марин в попытке разглядеть те же эмоции, что были на лицах других, но не находил ни одной из них. Её усмешка на губах всегда его настораживала. Невозможность её видеть настораживала ещё сильнее. Но Марин и не думала над ним насмехаться. Удовлетворение от его провалов за прошедший год уже успело набить ей оскомину. А сейчас она не испытывала злорадства. И где-то в закоулках её души зародилась смутная искра сочувствия. Она даже позволила себе слабо улыбнуться, потому что знала, что из-за маски на её лице он этого не увидит.       Наконец они приступили к переговорам, обмениваясь мнениями по различным проблемам и предлагая пути их решения. У Марин загорелись глаза, когда они начали обсуждать политические вопросы, у неё словно появились крылья за спиной, на которых она парила над Эммануэлем и над всеми остальными. И он поймал себя на мысли, что заворожённо ловил каждое её слово. От этой женщины исходила особенная аура — не разрушительная, как казалось ему ранее, а нечто умиротворяющее и исцеляющее. Работа затягивала, как болото, и Эммануэль давно перестал что-то чувствовать, да и вообще нормально жить. А сейчас, находясь так близко к Марин и вслушиваясь в её слова, он представлял её избавителем от всех своих проблем.       Затем они в полнейшей тишине приступили к изучению документов и графиков. А Эммануэль периодически поглядывал в её сторону и отворачивался лишь тогда, когда она многозначительно приподнимала бровь, перехватив его взгляд.       В очередной раз поймав пальцами норовившую перелистнуться из-за сквозняка страницу, Марин недовольно покосилась в сторону мужчины и, поднявшись, закрыла окно.       — Разве любовь вас не греет? — Он нахмурился, выдавая своё недовольство. А женщина изогнула бровь в немом вопросе. — Я видел в окно, как вы вели себя со своим заместителем.       Марин задумалась, что могло натолкнуть его на подобное мнение. Вице-президент её партии Жордан Барделла просто приехал вместе с ней. Он просто взял её руки в свои и дал несколько советов относительно предстоящей встречи. Просто поцеловал её в щёку — слишком близко к губам — и пожелал удачи. Разве всё это могло показаться чем-то большим, чем просто дружба?       — Потянуло на молоденьких мальчиков? — Его взгляд был въедливым и заинтересованным. И этот взгляд требовал от неё ответа.       — Лучше вернитесь в прошлое на несколько десятков лет и задайте этот вопрос своей жене, — отмахнулась она, не желая поддерживать разговор.       — Уверен, вам льстит то, как он смотрит на вас, — не унимался он.       — Я не пойму, месье Макрон, вы что, завидуете? — Она подозрительно прищурилась, смотря на него поверх очков. Он был последним человеком на земле, с кем бы она в здравом уме стала обсуждать свою личную жизнь.       — Давайте сделаем перерыв. — От её взгляда ему показалось, что раньше времени наступила зима, и он решил оставить попытки вывести её на откровенный разговор. — Может быть, поговорим о прошедших региональных выборах?       — Серьёзно? — удивлённо спросила Марин. — Если да, то ваш план под кодовым названием "Разрядить обстановку" позорно провалился.       — Почему же? В отличие от моей партии, ваша показала неплохие результаты. А я... — Воспоминание о проигрыше резало по его нервам и самолюбию ржавой ножовкой. — В полной заднице.       — Меня не устраивают неплохие результаты. Мне нужны лишь лучшие. Так что в заднице мы оба. Просто вы забрались туда намного глубже. — Она беззлобно усмехнулась, а Эммануэль искренне рассмеялся. Между ними наконец установилось перемирие, но к его глубокому сожалению, оно продлилось недолго.       Их руки соприкоснулись, когда они одновременно потянулись к одному документу, и это было похоже на удар током. У неё были ледяные пальцы, и он машинально сжал их в своей тёплой ладони, едва сдержавшись, чтобы не поднести к губам и не согреть горячим дыханием. Её взгляд вспыхнул изумрудным пламенем. Им можно было поджечь всё что угодно, если возникнет такая необходимость, а спичек рядом не окажется. Она выдернула руку из его хватки и сорвалась с места, оставив в кресле его пиджак и сказав на прощание, что ей пора. Она направилась к выходу из Дворца с такой скоростью, словно пыталась оторваться от погони, и Эммануэль едва поспевал за ней. Да, расположить к себе такую женщину, как мадам Ле Пен, с помощью тактильного контакта — идея необдуманная и априори провальная.       У Марин на коже ожогом пылало его прикосновение, и она натянула рукав пиджака, словно пряча от посторонних глаз уродливый шрам. Холодный ветер обдувал заалевшие от быстрой ходьбы щёки и колыхал волосы, но она и не думала сбавлять шаг, маневрируя между стоявшими по всему периметру охранниками.       — Вы что, пытаетесь выиграть марафон по скоростной ходьбе? — поинтересовался Эммануэль, стараясь восстановить сбившееся дыхание, и наконец поймал её запястье.       Она отшатнулась от него, больно ударившись спиной о холодную и шероховатую стену. А он, всё ещё держа её руку, навалился на женщину, практически впечатавшись губами в её шею.       Дующий ветер сковал их в своих холодных объятиях, проникая под одежду и мурашками оседая на коже. Эммануэль инстинктивно прижал Марин к себе, так непозволительно тесно и удушающе близко, что у обоих сбилось дыхание, и пересохли губы.       Уличный фонарь был направлен прямо на них, и они выглядели как пара актёров на сцене под светом софитов. Марин была сейчас такой настоящей, пахнувшей дымом и ментолом, и Эммануэль был готов вдыхать этот аромат до головокружения, только бы подольше продлить этот момент. Она могла бросить в него сотни фраз, способных остудить его пыл, но своим молчанием ещё больше распаляла его. А сама Марин не могла оторвать взгляд от ровной водной глади его глаз. Море манило её, и она начинала идти ко дну. Но всё же нашла в себе силы отвернуться и поморщилась, словно смотреть на этого мужчину было чем-то постыдным и неприятным. Он уже был готов ближе наклониться к её лицу и снять мешающую ему маску, как был силой отброшен в сторону.       Спокойное море его голубых глаз вмиг начало штормить, когда он встретился с метающим молнии взглядом Жордана Барделла.       — Если бы вы не были президентом, то точно бы уже не досчитались нескольких зубов, — процедил Жордан, медленно, но верно прощаясь с самообладанием.       Он сделал шаг вперёд, но между ним и президентом тут же выросла стена из подоспевших охранников.       — Мадам Ле Пен, усмирите своего подчинённого, пока он не сорвался с поводка! — огрызнулся Эммануэль. Сейчас он был похож на бездомного пса, привыкшего бросаться на любого, кто посмел приблизиться к нему.       Жордан собирался ответить, но Марин дотронулась до его сжатой в кулак руки, и молодой человек успокоился. Он переплёл их пальцы и улыбнулся, по мнению Эммануэля, слишком слащаво-счастливо. С Жорданом она вела себя свободно и непринуждённо, так, как никогда не будет с ним. И Эммануэль поморщился, чувствуя исходившие от них и недоступные для него самого уютность и трепетность. И теперь уже ему захотелось растащить эту парочку в разные стороны и напомнить, что они здесь не одни.       Марин что-то шепнула на ухо Жордану, и он, фальшиво-учтивым тоном попрощавшись с президентом, направился к машине. А Марин смахнула упавшую на лицо прядь волос нервным движением озябших пальцев и, вздёрнув подбородок, направила всё своё внимание на Эммануэля.       — И после этой драматичной сцены вы будете продолжать утверждать, что не замечаете влюблённости этого мальчика по отношению к себе? — недовольно поинтересовался он, скрестив руки на груди. — Если бы я вас не знал, то подумал, что вы лжёте.       — А если бы я вас не знала, то подумала, что вы ревнуете, — выпалила она, совершенно не обдумав свои слова. Это как взять пистолет и выстрелить с закрытыми глазами. Но судя по тому, как вмиг изменилось выражение его лица, она поняла, что, оказывается, очень метко стреляла.       Ему было тяжело смотреть ей в глаза, потому что в них не было того, что он так отчаянно жаждал в них найти. Острая мигрень, пульсирующая посередине лба и неутихающая ни на минуту — ничто в сравнении с равнодушием этой женщины. Ему казалось, что её взгляд прожигал его насквозь, силясь отыскать в нём потаённые трещины и обнажить его уязвимость. Но он и так был рядом с ней открытой книгой.       — Ваш ход, месье Макрон! — проговорила Марин, каким-то удивительным образом до краёв наполняя сарказмом всего одну фразу. — Воспользуйтесь моим предложением с умом. Надеюсь, Бог вас им не обделил.       Она передёрнула плечами, словно пытаясь скинуть с них тяжесть сегодняшнего вечера, и направилась к машине. А ему оставалось лишь провожать взглядом самую невозможную и недосягаемую женщину в своей жизни.       Когда дверь автомобиля скрыла её от Эммануэля, он прислонился затылком к стене, к которой ещё несколько минут назад прижимал её, и вдохнул запах ночи. У него внутри зияла пустота, заполнить которую было под силу лишь Марин. Ему, как воздуха, не хватает её прищуренных глаз, хрипотцы в голосе, саркастических реплик, врезающихся в него подобно пулям. Она — то единственное и необходимое постоянное, что было в его жизни. С ней он забывал обо всех проблемах, обрушившихся на его многострадальную голову. Она была его личным анальгетиком, снадобьем с остринкой и сладким послевкусием.       — Шах и мат тебе, Макрон, — тихо проговорил мужчина, и очередной порыв ветра хлёсткой пощёчиной обжёг его щёку. Будто предполагаемый ответ Марин на его негласное признание.