Семейные размолвки

— Мистер Брун, ещё сюда, пожалуйста. — Мистер Брун, на меня, если не сложно. — Можно попросить Вас в левую камеру? — Сюда, мистер Брун, пожалуйста, сюда! Эрик, натянуто улыбаясь, повернулся на самого истеричного из фотографов. Он и сам не заметил, когда это вдруг успел отвыкнуть от пристальных взглядов журналистов сквозь камеры, и теперь немного растерянно озирался по сторонам, собирая всю свою выдержанность и разыскивая глазами знакомые лица. Знакомыми здесь оказались почти все. Закрытая вечеринка после гала-концерта в La Scala приютила по меньшей мере две сотни танцовщиков, танцовщиц и балетмейстеров со всего мира. Элегантные платья от самых известных кутюрье, идеально пошитые костюмы, вспышки камер, а ещё бесконечные бокалы шампанского и разговоры сливались в голове Эрика в одну вязкую кашицу, в которой понятным и незыблемым оставался только балет. Эрик поднялся по громадной парадной лестнице, залитой светом хрустальной люстры. Здороваясь со всеми без разбора, даже с фотографами, Брун продолжал искать что-то или кого-то, но и сам не мог понять, что или кого он ищет — просто скользил глазами по чёрным смокингам и обнажённым стройным плечам. Когда какой-то журналист с австралийским акцентом уже хотел было утянуть Эрика в разговор, кто-то вдруг аккуратно взял его за локоть и развернул на себя, уводя. — Карла! — Эрик приобнял сияющую и счастливую Карлу Фраччи, стараясь не помять своей давней подруге платье. — Ну наконец-то, Эрик, — смеясь, отозвалась Карла, — я уже думала, ты не приедешь. Идём, — и она увела попрежнему растерянного Бруна к столику с шампанским. — Сколько же здесь людей... — шепнул Эрик подруге. — Да, пожалуй, слишком много, — кивнула Карла, — кто-то выступал сегодня и поэтому здесь, а кто-то просто так приехал... — девушка осеклась, видно, сообразив, что Эрик как раз-таки относился ко второй категории. — Что, и Баланчин здесь? — нарушил неловкую паузу Эрик. — Все! И Баланчин, и Пети, и Бежар, и кого только нет... И танцовщики, конечно... Все здесь, теперь вот и ты, — помолчав немного, Фраччи негромко добавила: — Рудольф тоже здесь. Он выступал сегодня. Эрик невольно вздрогнул. После того, как они с Руди страшно разругались четыре дня назад, они больше не виделись — Эрик уехал сразу же, оставив Нуреева один на один с застывшими в воздухе грубостями и ещё не сошедшим засосом, из-за которого, собственно, и произошла ссора. Бруна не покидало чувство, что он просто убегал от проблем, словно маленький мальчик, к тому же клокочущая любовь требовала вернуться и помириться с Руди, который несомненно тоже скучает, но ни за что не пойдёт на примирение первым. Но сил терпеть больше не было. Мысль порвать с Рудольфом, которому секса требовалось столько, сколько тигру свежего мяса, и для которого слово «верность» значило примерно то же, что и презерватив — мол зачем лишать себя удовольствий, если так интересней и приятней, не казалась такой уж сумасшедшей. Отдалиться от него навсегда, исчезнув, было бы бегством, но зато спасительным. В таком случае крики сердца, требующего Нуреева, можно попробовать заглушить алкоголем... Нет, видеть Руди сейчас Эрик просто не мог, хотя и при одном воспоминании о нём что-то внутри начинало сладостно ныть. — И где же он? — пытаясь скрыть неловкость, улыбнулся Эрик. — Да ходит где-то, — Карла махнула рукой в неопределённом направлении, — кто его знает. Выступил прекрасно, кстати, как обычно... Здравствуйте, да. Добрый вечер, — балерина прервалась, чтобы поздороваться со знакомым, — А это разве не ты ставил? — Что он танцевал, «Лебединое озеро»? — Да, одну вариацию. — Тогда скорее всего да, моя хореография. — Так удачно, Эрик, так гармонично! Я говорила тебе раньше, что ты прекрасный балетмейстер?.. За текучими и вязкими, как мёд, разговорами, за ленивым перекатыванием кубиков льда в бокалах для мартини прошло с полчаса. И всё это время что-то не давало Эрику расслабиться, отвлечься, что-то держало нервы напряжёнными, а слух настороженным. «Что-то» — это, конечно, Руди. Мысль о том, что он где-то здесь, не давала покоя, и Эрик, как ни пытался, никак не мог перестать искать его и бояться найти одновременно. — Мистер Брун, а по секрету, — заговорщицки улыбалась Виолетт Верди, придерживая Бруна за локоть, — где лучше, в Датском или в Американском театре? — В обоих просто прекрасно, — уклончиво отозвался Эрик, улыбнувшись в ответ, — особенно если там служите Вы, дорогая Виолетт. Девушка польщённо улыбнулась и хотела было что-то ответить, но осеклась на полуслове, воскликнув: — Нуреев, там Нуреев! Вы, наверное, хотели его видеть?.. Конечно, Эрик хотел его видеть. Конечно, он ни за что не признался бы себе в этом. И, конечно, он именно поэтому улыбнулся самой спокойной и безмятежной из всех своих улыбок и не спеша обернулся туда, куда смотрела Виолетт. Как и многие другие из выступавших сегодня на сцене, Руди нарочно не переодел костюм и расхаживал теперь прямо в нём, обращая на себя внимание всех присутствующих. Его звонкий хохот вызывающе громко разносился по залу. Он широко улыбался, обнимался со всеми подряд и, кажется, был не совсем трезв. Подходить к нему сейчас звучит как безумство — к нему, глубокий вырез на костюме которого открывает прекрасное стройное тело, а его белоснежное и очень тонкое трико позволяет разглядеть хозяйство до мельчайших деталей. Эрик почувствовал, как внутри что-то непроизвольно вспыхнуло — разглядывать его, Руди, разглядывать долго, да в общем-то просто пялиться на его тело, такое жаркое, такое сговорчивое, такое близкое... Нет, это непозволительная роскошь и соблазн. Видимо услышав о Рудольфе, к Бруну, Верди и Фраччи, попрежнему находившейся рядом, подошли два молодых человека, одетых в костюмы кордебалета «Раймонды» с последнего выхода. Лицо одного из них, высокого шатена, показалось Эрику смутно знакомым. Приглядевшись повнимательнее, Эрик узнал в шатене Жана Рено, талантливого артиста La Scala. — Добрый вечер, мистер Брун, — развязно, как будто бы даже насмехаясь, поздоровался Жан. Он был явно нетрезв, а его спутнику, судя по обеспокоенному выражению лица, никак не удавалось уговорить его уехать. «Интересно, они пара? — мелькнуло в голове Бруна, — Жан вроде бы гей, а вот этот второй...». — Добрый вечер. Жан, если я не ошибаюсь? — сдержанно кивнул Эрик. — Ну с утра вроде был Жаном. Эрик заметил, как второй подошедший танцовщик с силой сжал своему спутнику плечо, от чего тот поморщился и отшатнулся в сторону. Второй, трезвый, был не так симпатичен, но выглядел куда более дружелюбно. — А я Томас, — он протянув руку, — Томас Петто. Простите уж, дамы, — виновато улыбнулся он Карле и Виолетт, — Жан... перебрал слегка. — Ничего, — Карла изобразила понимающую улыбку и кивнула, — сегодня праздник, а на празднике вроде как можно. — А вы тут, я слышал, про Нуреева говорили, — продолжал Жан, — Вы, мистер Брун, кажется, с особым интересом, — и он многозначительно подмигнул Эрику, усмехнувшись. Эрик, ни слова не сказавший о Руди, переглянулся с балеринами, но те, кажется, тоже ничего не понимали. — Жан, пойдём, пожалуйста, не будем встревать в разговор, — Томас попробовал увести друга. — Почему сразу встревать? Мы не встреваем, мы говорим о насущном, между прочим... — Жан слегка пошатнулся, — Я, например, тоже много могу о Нурееве рассказать, не меньше, чем мистер Брун, — и он снова заговорщицки подмигнул Эрику. — Простите, я не понимаю... — Виолетт обернулась к хореографу. — Да я, если честно, тоже, — мрачно отозвался Эрик. Нехорошее предчувствие назревающего скандала неожиданно забралось ему в душу. — А что тут понимать-то? — щурился Жан, — тут понимать ничего не надо, тут дело физическое... — он захихикал. — Пойдём, ну правда, все устали, пора бы домой, — паниковал Томас. — Да подожди ты! — со свойственной только пьяным решительной наглостью отмахнулся Жан, — разговор тут интересный назревает... о страстях человеческих... Эрика передёрнуло. Что-то плохое, грязное и нелепое вдруг стало медленно подкрадываться к нему. Намёки слишком очевидные, но верить ли? То ли собственная распущенность, то ли чрезмерно разгорячённое тело Жана навевали на датчанина вовсе не весёлые мысли о плотских утехах этого ужранного французика с Руди где-нибудь в потаённом уголке театра. — Вам и правда нужно домой, — Эрик мягко, но настойчиво ухватил всё время наровившего упасть Жана за плечо, отстраняя. Томас, воспользовавшись помощью Эрика, притянул Рено к себе за руку, угрожающе прошипев: — Слушай, можно тебя на минутку? В ответ на это Жан раскатисто захохотал. Эрик, Карла, Виолетт и Томас растерянно переглянулись. — Знаем мы вашу минутку, — смеялся Жан, не унимаясь, — Нуреев тоже меня на минутку только... А потом десять минуток разом... — Я думаю, Вам пора, — прошипел Эрик, сверля танцовщика глазами, — позвольте, я помогу Вам вызвать такси. — И правда, Жан, поехали домой, — Томас умоляюще посмотрел на спутника. Проигнорировав друга, Жан уставится на Эрика, изображая удивление. — А Вы-то, мистер Брун, куда меня гоните? — смеялся он, — Вам бы, кажется, интересней всех должно быть... — Эрик, ты что-нибудь понимаешь? — болезненно скривилась Карла. — Ни единого слова, дорогая. Я позову охрану. И балетмейстер направился было к выходу, где дежурили секьюрити, как вдруг Жан схватил его за руку, хохоча. — Куда же Вы, мистер Брун? Неужели не интересно послушать? — Уберите руки, — ледяным тоном приказал Эрик. Он чувствовал, что ещё чуть-чуть и не сможет больше сдерживать злости. «Руди, мать твою, снова, снова, снова...». — О, руки, конечно! Руки у нас тоже были. — Жан, ты не соображаешь, что говоришь! — зашипел тоже потерявший терпение Томас, — Ты пьяный. Ты ужасен. Я увожу тебя, — и больше не церемонясь, танцовщик сжал спутнику плечи и развернул на себя. Но Жан ухитрился развернуться кое-как и мечтательно запел, смеясь Эрику в лицо: — Руки тоже, мистер Брун, но не только руки... Ловкая сучка этот Нуреев. «Да, Жан, ещё, Жан, не останавливайся, Жан...» Эрик не дослушал. Он не видел смущения и удивления на лицах Карлы и Виолетт, не слышал отчаянных чертыханий Томаса. Он не помнил даже, как сорвался с места, как сжал кулаки так сильно, что аж в костях заныло. Он чувствовал только злость, оглушающую, визжащую злость, голую и непреодолимую. Он видел какие-то пятна вместо лиц, среди которых искал одно единственное, со шрамом на верхней губе. «Руди, какая ты мразь, какая ты шлюха...» — шумело в голове Бруна, пока он, ничего не замечая, лавировал между людьми в поисках Нуреева. Он даже не задавался вопросом, зачем искал его, просто искал, чувствуя жгучую злобу, царапающуюся изнутри. Но найти оказалось не так-то и просто. Сообразив, что в парадной части театра Нуреева нет, Эрик бросился за кулисы, куда всем присутствующим сегодня вход был автоматически открыт. За кулисами было гораздо тише и спокойнее, Эрик глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Не помогло — злость орала, как бешеная. Пошарив в полутьме, Брун вышел к длинным пустынным коридорам, стало чуть светлее. Распахивая любые двери, выбираемые по ему самому неизвестному признаку, Эрик заглядывал в гримёрные и кабинеты, которые сейчас пустовали. «Нет, он не мог так скоро уехать из театра, он должен быть где-то здесь...» — стучало в затуманенной от обиды голове. Когда очередная ручка со скрипом прокрутилась в руке Эрика, он прерывисто вздохнул и остановился. В маленькой гримуборной стоял диван, туалетный столик и кресло напротив, в котором, вальяжно раскинувшись, сидел Рудольф и потягивал шампанское. Запах духов Жана ещё не выветрился и продолжал витать в воздухе (так вот где был этот «укромный уголок»). Эрика передёрнуло от отвращения и злости. Нуреев быстро обернулся к вошедшему, и расслабленная улыбка тут же соскользнула с его губ. «А правильно кто-то сказал, что у него рот порно-звезды» — мелькнуло в голове Бруна. — Эрик? — Руди растерянно заморгал и отставил бокал с шампанским на столик. — Ты здесь один? — вместо приветствия спросил балетмейстер скрипящим голосом, проходя в гримёрку. Видимо в его глазах блеснуло что-то недоброе, потому что Рудольф тут же как-то весь вспыхнул, словно готовясь к нападению. Взгляд каре-зелёных глаз заострился, мускулистые плечи под белоснежным костюмом воинственно расправились. Он перекинул одну обтянутую белым трико ногу на другую и отвернулся, досадно поморщившись. — Один, и очень этому рад, — отозвался он. — А что так? — Эрик сел на мягкий диван, изо всех сил пытаясь не вдарить Нурееву прямо сейчас, — Одного Жана хватило, решил больше никого не звать? На секунду в красивом скуластом лице напротив промелькнула растерянность, но тут же исчезла, снова сменившись на сучье выражение а-ля «как вы все меня бесите». Эрик злился и терялся, как это всегда бывало рядом с Руди. Кто-то маняще нашёптывал ему в ушко: «Не трать время на разборки, брось его первый, глупыш». А Нуреев в это время, видимо прекрасно осознавая свою неотразимость и по-прежнему не считая себя виноватым, разглядывал себя в зеркало, вытягивая ноги в струнки мышц, поправляя всё ещё покрытые лаком волосы и изгибаясь в плечах так, чтобы вырез костюма чуть съезжал, обнажая разные участки бледной ровной груди с аккуратными бугорками мышц. Эрик уже хотел было сказать что-нибудь вроде «Не хочешь объясниться?», как вдруг Рудольф резко повернулся и, блеснув янтарными глазами, ядовито спросил: — А тебе не всё равно, с кем я трахаюсь? — Н-нет. Представь себе. Брун перевёл взгляд с широкого лба Нуреева на вызывающе пухлые губы, мазнул глазами по рукам и полуголому торсу и остановился на мощных бёдрах, широко разведённых в стороны. «Даже сейчас как шлюха» — думает Эрик, уже почти беззлобно, увязая в сладостно потягивающем внутри чувстве. Жаркое тело в плотно облегающем его костюме распаляло, и взгляд сам собой соскальзывал на член, плотно обтянутый едва не трещащим от напряжения трико. — Можешь так явно не пялиться? — донёсся до Эрика снисходительно-дерзкий вопрос. Он поднял глаза на смеющееся, порозовевшее от алкоголя лицо Руди, почувствовал, как внутри что-то, натянувшись, оборвалось. То ли сам вопрос так подействовал, то ли та вызывающая наглость, с которой Руди его задал, то ли просто терпение кончилось, но Бруна вдруг что-то подняло на ноги, и он, сам до конца не осознавая своих действий, схватил Рудольфа за плечи и, с силой сжав, притянул к себе. Нуреев растерянно охнул, вскочил с кресла, пытаясь стряхнуть с себя цепкие руки хореографа, но Эрик только усилил хватку и хорошенько так тряхнул, словно хотел вытрясти что-то из Рудольфа. — Какая же ты блядь, Нуреев, — прошипел Эрик прямо ему в лицо. Ощущение его близости сводило с ума, распаляло, будто бы только находясь с ним в одной комнате он уже делал что-то запретное. — Отъебись! — Руди не собирался так просто сдаваться и попытался вырваться, но у него ничего не получилось, — что тебе надо? Эрик, ты двинутый! — Почему, не нравится? — съязвил Брун, одной рукой хватая Нуреева за голову, а другой продолжая держать плечо. Бешенство кипело в нём, бушевало, выливаясь в острое, как тончайший наркотик, возбуждение, — А с Жаном тебе понравилось. Конечно, Руди, это же так легко — отдаться непонятно кому просто так, правда? Нуреев то ли признал поражение (что вряди ли), то ли просто опешил, но в любом случае Эрику хватило секунды без движения, и он резко притянул Рудольфа к себе так, чтобы их пахи соприкасались. По телу пробежала запретно приятная дрожь. Только наклонясь к шее Руди, который не сильно-то и сопротивлялся, Эрик почувствовал, как глухо течёт в нём кровь, как тянет внизу живота. — Руди... — голос Бруна смягчился, когда он вдохнул пьянящий запах кожи возлюбленного. От него пахло лаком, потом и ещё чем-то особенным, чем не пахло больше ни от кого в мире. Нуреев недовольно засопел, однако отдалить балетмейстера не попытался, и — Эрик готов был поклясться, что ему не показалось, — на его губах появлялась довольная улыбка. — Шлюха, — снова разозлился Эрик, когда понял, что Рудольф забавляется от всего происходящего. Брун натянул зубами тонкую кожу под ухом Нуреева, пытаясь причинить ему хоть какую-то боль в наказание за измену. Руди зашипел, выругался по-русски, несильно ударил Эрика по спине, но его руки, сильные и цепкие, уже обвили шею Бруна, по коже уже разбежалась мягкая волна мурашек. Эрик увидел, как Руди закусил губу и в его глазах блеснула не обида, не боль, — наслаждение. — Ты хочешь меня? — спросил Эрик тоном, не терпящим отрицательного ответа. У него самого уже последние минуты всё ныло от желания отыметь этого дерзкого, пьяного мальчика. — Глупый вопрос, — хмыкнул Рудольф, сильнее прижимаясь к паху Бруна своим. Его стояк уже отчётливо проступал из-под трико. — Я жду ответа, — процедил Эрик и отвесил Нурееву звонкую пощёчину. На секунду на лице танцовщика показалась боль, потом удивление, потом — желание. — Да, да, я хочу тебя, Эрик, — заскулил Руди, соглашаясь на роль жертвы. Когда Эрик со всей силы швырнул Рудольфа на диван, тот только охнул, будто бы удивляясь. Под тяжёлыми телами жалобно скрипнул диванчик. Брун наклонился к пухлым розовым губам, которые Нуреев так пошло покусывал, и сорвал быстрый жадный поцелуй. — Эрик, — промычал Руди в губы любовника, — тебя какая собака укусила? Что за наваждение? — Рудольф Нуреев называется, — Эрик влажно поцеловал красивую накаченную шею этого самого наваждения, оставляя бесстыдно алеющие следы, проводя языком по венкам, в которых — он знал, — гуляла горячая, как свежая смола, кровь. Руди скулил, пошло постанывая; зажмурив глаза, он пытался нащупать руку Эрика и, когда наконец нащупал, положил её себе на пульсирующий под трико член. — Руди... — Эрик с силой сжал увеличившийся от возбуждения орган партнёра, скользнул второй рукой на упругие ягодицы, тоже сжал, сминая. Нуреев громко охнул, жадно облизывая сосок Бруна прямо через рубашку, подался бёдрами вперёд, позволяя навалившемуся сверху возлюбленному трогать себя везде, где тому захочется. Эрик не помнил толком, как разделся (в голове остался только жар в тех местах, где Руди жадно целовал и облизывал), зато прекрасно помнил, как раздевал Рудольфа, целуя его изголодавшиеся по любви губы, пахнущие шампанским. Мокрый от пота костюм никак не хотел сниматься, и Нуреев успел уже раз десять сматериться, пока Брун, целуя и покусывая соски, вены и вообще любые, случайно попадающиеся под губы участки тела, стаскивал с него мокрую от пота ткань. Это дико возбуждало, Эрик и не заметил, когда это его член успел так отвердеть. — Постарайся не порвать меня, когда будешь вставлять, — улыбнулся Руди, сжимая член Бруна. Эрик укусил Нуреева за правый сосок, стаскивая ему костюм через голову, ответил: — Постараюсь, но ничего не могу обещать, — в ответ Руди только хмыкнул и громко охнул от ощущений, всё сильнее и сильнее овладевающих им. Балетмейстер стал стаскивать с Рудольфа трико, но теперь уже не только пот, но и его твёрдый стояк, от которого чуть не шла по швам ткань, мешали ему раздеться. Наконец Нуреев не вытерпел: — Да с ними ты уже это блядское трико! — Легко сказать, — пропыхтел Эрик, который и сам уже изнывал от вожделения и изо всех сил старался не обращать внимания на естественную смазку, капающую вязкими каплями со взбухшей головки. Голое мускулистое тело кружило голову похлеще любого виски. Совладав наконец с трико («— Не могу, застревает, — Ну извини, что у меня большой хуй, я не виноват»), Брун стащил с Руди мокрые трусы и с наслаждением облизал его член, пройдясь языком по всей длине. Рудольф взвыл, впился пальцами в плечи Эрика, поцеловал его куда-то рядом с кадыком, сжал его пенис. — Эрик, молю, скорее, или я прямо так кончу! — чуть не хныча, потребовал Нуреев. — Сейчас, сейчас, — бормотал Эрик, не отрываясь о тела Руди. Но Нуреев всё-таки не вытерпел, отпихнул Бруна и, шумно дыша, залез на того сверху. У Эрика всё в глазах помутилось, когда его стояк вдруг упёрся в жаркое тяжёлое тело Рудольфа. А тот лишь голодно облизнулся, провёл пару раз по всей длине возбуждённого органа своего возлюбленного, по-кошачьи прогнулся в пояснице и облизнул набухшую головку. С губ Эрика сорвался стон. — Ты же сам... торопил меня... — пропыхтел балетмейстер, шлёпая любовника по упругим ягодицам. Руди нарочно елозил на коленях, будто не слышал Бруна. Без лишних прелюдий он взял весь член в рот, плотно обхватывая губами, облизал языком. Эрик подался бёдрами вперёд, надавил. Головка члена упёрлась куда-то в горло. Нуреев отсасывал торопливо и грязно, то вбирая во всю длину, то специально как бы выталкивая орган языком. Наконец, когда до Эрика дошло, что долго он так не продержится, он несильно потянул голову Руди за волосы, поцеловал его измазанные губы, сказал: — Не могу больше, иди сюда. Эрик сбросил Нуреева со своих колен, торопливо и резко навалился на него сверху. Руди пошло застонал, как бы поторапливая, широко развёл в стороны красивые натруженные ноги. Его грудь часто вздымалась, он кусал губы, улыбался, гладил живот и плечи Эрика быстрыми руками, давил коленом на красивый скользкий член возлюбленного, томно смотрел сквозь пышные ресницы. Брун приподнял ему правую ногу, согнутую в колене, облизнул два пальца, ввёл их в горячее тугое нутро. Нуреев громко застонал, перехватил руку Эрика и сам потянул её вперёд, одновременно подаваясь бёдрами. Внутри Брун сколько смог развёл пальцы в стороны, растягивая Руди. Тот только нетерпеливо ёрзал, бормотал что-то по-русски, из чего Эрик понимал только собственное имя, насаживался глубже. Когда жар в паху стал нестерпимым, балетмейстер вынул пальцы, облизав, подался вперёд и резко вставил. Руди вскрикнул, развёл ноги ещё шире, чтобы Эрику было удобнее. Брун стал двигаться сразу быстро и жадно, его крепко стоящий член жаждал разрядки. Рудольф притянул Эрика за шею к своему лицу, жадно поцеловал и закинул ногу ему на плечо. Стало свободнее и приятней. Брун вытянулся вперёд, наклонился к самому телу Рудольфа и, перехватив кисти его рук, прижал их к дивану над головой. Чтоб не царапался, сучка. Не меняя положения, он двигался глубокими, сильными, частыми толчками, от чего Нуреева как бы подбрасывало, а с губ срывались громкие отрывистые стоны. Руди прошептал что-то про то, что хочет ещё и что скоро кончит, изловчился и укусил Бруна за острый сосок. Тот, весь захваченный огнём жаркого и нестерпимого вожделения, укусил в ответ, но слишком сильно — Руди взвизгнул, инстинктивно ударил по щеке. Эрик зарычал, чувствуя, что слетает с катушек, что близится разрядка... И вдруг — чьи-то тяжёлые шаги за дверью, шорох, всплеск смеха. Потом стук, снова смех, торопливые шаги — и опять тишина. Внутри что-то сжалось, оборвалось, но — странное дело — мысль о посторонних не отрезвила, а только сильнее распалила Эрика. Секундно мелькнувшее в голове «мы в театре, мы не должны этого делать» тут же исчезло, осталось только возбуждающе дерзкое послевкусие. Руди, кажется, вообще ничего не заметил. Он стонал всё отрывистей, всё чаще, всё тоньше, и наконец прогнулся в лопатках, захныкал, заорал, как всегда не зажмуривая глаз, а впиваясь ими в лицо Эрика, будто восхищаясь им, благодаря, крича «посмотри, как я кончаю тебе на живот». И бессильно упал на диван, обмяк, эрекция спала. Когда громкие шлёпанья яиц о бёдра Руди стали беспредельно частыми и тяжёлыми, а у самого Эрика в голове не было ничего кроме дикого, какого-то первобытного желания, он громко застонал, впился губами в губы Нуреева и излился прямо в него, не выходя. Кончать в Руди был приятно, это нравилось им обоим. Сразу стала ощущаться боль в затёкших руках и плече, на котором всё ещё лежала массивная нога Рудольфа. Каждой своей клеточкой ощущая наслаждение и приятную усталость, Брун вышел из тела любовника и обессилено повалился рядом с ним на диван. — Ну что, мир? — безмятежно улыбнулся Нуреев, гладя возлюбленного по острой скуле. Эрик повернулся к нему, перехватил его палец, поцеловал. — Ничего, что мы прямо в гримёрной? — Да кому какое дело... — отмахнулся Руди, покрывая поцелуями вспотевшую грудь балетмейстера. — Не знаю, но кто-то прошёл мимо. Неприятно получится, если они поняли, кто именно там развлекался. — Да все и так про нас знают, — танцовщик приподнялся и поцеловал Бруна в уголок губ, — главное, что ты больше не сердишься. Эрик вздохнул. Конечно, в глубине души он всё ещё сердился, когда вспоминал, зачем вообще нашёл Нуреева в этой гримёрной. Но сил на ссору у него уже не осталось. Да и вообще, так хорошо смотреть на его улыбку, целовать его, приобнимая... — Кажется, я нашёл способ решать наши семейные размолвки, — устало улыбнулся Брун. — Семейные?.. — глаза Рудольфа вдохновенно загорелись, лицо осветилось счастливой улыбкой. — Семейные, семейные. Давай одеваться скорее, пока нас не хватились, и валим отсюда, — Эрик встал с дивана и потянулся за рубашкой, борясь с желанием расцеловать своё прекрасное наваждение.