Там, где сбываются сны

Где-то в параллельных, далеких от реальности вселенных Мои точки отсчета пересеклись с твоими Я увидел в тебе себя И почувствовал, что больше не одинок. Волна минорных электрических нот затопила все пространство небольшого — едва ли хватит на двоих — гостиничного номера, выполненного (и это было обязательно) в кофейно-алкогольных тонах. Музыка лилась из нагло спёртого из бара, где они отдыхали после концерта с «дочками» Фредди, винилового проигрывателя, что сейчас издавал звуки совершенно непривычные и космические, и Брайан невольно улыбнулся, когда увидел плавно двигающуюся в темноте тень. Она покачивалась, раскидывая руки направо-налево, и казалось, пребывала в форменном трансе, никак не отреагировав на скрип открывающейся двери. На улице разыгрывалась настоящая погодная драма — ураганистый ветер выкручивал ветки деревьев, выводил занавески из себя, подвывал в такт неземной, космической мелодии — самое то для его Джонни, любящего пребывать в музыкальном экстазе, когда его, казалось, никто не видит. И только Брайану позволялось немного больше. Он не только участвовал в подобных постановках; нередко становясь режиссером, он вёл Дикки в мир, изучаемый с младых ногтей. И музыка тогда становилась их проводником… Все хорошо — довольно зажмурился Мэй, глядя на то, как Джон с закрытыми глазами поддавался ему одному знакомому ритму, — его диковатый путешественник дома. Следовало бы его «разбудить», оторвать от медитации, да зрелище оказалось настолько красивым, что Брайан замешкался. Джон сам подошёл к нему, подцепив пальцами зацепившийся за мокрые кудри пальмовый лист. — Земля вызывает планету Альфа Центавра, — хитро улыбнулся Джон, — Приём, приём, как слышно? Брайан притянул его к себе, запустил руки в каштановый шёлк волос, и назидательно шепнул прямо в губы: — Когда это Альфа Центавра стала планетой? Кажется, кто-то хреново слушает лекции профессора Брайана Мэя. — и поцеловал Дикки, то ли с напускной горечью, то ли с намерением рассказать обо всех тайнах мира — прямо сейчас… — Значит, — вторил ему Джон, усаживая Брайана на гостиничный диван. — их нужно повторить… — Нет, нет. Давай ещё немного потанцуем. Джон удивлённо вскинул бровь — впереди вся ночь, но им следовало бы поторопиться, пока вернувшийся с «ночной клубной охоты» Фредди не соберёт их в тесной переговорке звукозаписывающей студии. Маленькая общая тайна, их тихий, уютный роман, не должна была просочиться в чужие умы, и объяснить, почему они так поздно проснулись, оба, — пока ещё не догадывающемуся, но проницательному Фредди будет непросто. Но и отказать Брайану — никак. Джон отворачивается от него, прижимается спиной к влажному от дождя телу. За окном в такт раскатывается гром. Музыка на мгновение, и через ещё одно возникает вновь, на этот раз — отрешенная от мира, зовущая в далекий космический путь, где один смелый странник навсегда оставит на своём лице остающийся на Земле тридцать девятый год. Брайан кладёт руки на качающуюся в такт спину, прижимается ближе, обнимает Джона крепче. Его дыхание совсем рядом, и так тепло согревает… Они начинают двигаться вместе. Не сговариваясь, не обсуждая, — туда, куда зовет их космическая мелодия. Хочется целоваться, хочется разделить на двоих одну общую мысль — и кто сказал, что на планете не существует телепатии? Хотя Фредди наверняка бы посчитал их хобби скучным. Ну и что с того? — Пошли сегодня в кино, — не церемонясь, заявил Джон, настигнув Брайана после очередного учебного дня. — На «Заводной апельсин». Хочу узнать твое мнение. Заедешь за мной в одиннадцать? Джон первый сделал шаг навстречу. Наивный, смелый, дерзкий. Брайан сам не знал, что побудило его согласиться, но в тот же вечер он нашел себя любующимся, как Джон по-детски и кокетливо нацепил на себя ковбойские сапоги сестры и скурил целую пачку фруктового «Вога», предсказуемо при этом закашлявшись. Впечатление, что ли, хотел произвести? Все кричало в нём: «хочу казаться старше», а Брайан почему-то полюбил в нём именно того ребёнка, до коликов смешного и милого, ещё не испорченного тяготами музыкальной кочевой жизни. И когда после сеанса они молча шли обратно, заворожённо наблюдал, как украдкой достается блеск для губ из кармана куртки, как блестят в потёмках малиновые дерзкие губы… — У меня в сапоге бутылка вина. Будешь? И Брайан влюбился. Поначалу хотелось рассказать обо всем лучшему другу, поделиться с Роджером, посплетничать… но что-то вечно останавливало его, может быть, боязнь того, насколько они разные с Джоном — и неугомонная, слишком живая парочка того с Фредди. Так и повелось. Они молчали. А потом украдкой целовались в заваленной посудой крошечной кухне. И хитрая улыбка не сходила с лица Дикки — осознание того, что они знают чуть больше, чем положено остальным, согревало их тогда, когда на голову молодой группы сваливались многочисленные продюсерские отказы. — Иди ко мне. Не хотелось больше ни минуты без него, ни одного больше движения, ни ноты, ничего. Джон изводил его, кокетничал, молчаливо издевался — ловко выскользнул из рук, виляя круглой задницей, очертил руками невидимый круг, и продолжил двигаться. — Ах, так? Сейчас кто-то получит по вертлявой попе… Брайан скинул с себя пиджак, пригладил влажную шевелюру, закатал руки белоснежной рубашки, и ринулся навстречу полыхающим от нетерпения глазам. Что его там ждет? Звезды подскажут. Новый поцелуй выходит до невозможности жадным. Годы рядом не изменили их — может быть, только тела, — но Джон все так же хотел его, все так же мечтал и изводил пошлыми записками в карманах брюк, неугомонный тактильный наглец. И Брайан вторил ему, нуждающийся в постоянной подпитке чувств, гарантии, что его любят и не бросят, он горел так же сильно, как и десять лет назад… Джон подтянул его ближе к себе, и уткнулся губами в белоснежную фарфоровую шею. Брайан любил, когда его изучали, нежили, вдохновлялись — и дорожка медленных прикосновений спустилась к груди. Кажется, Дикки хотел вести, и соблазн растянуться на кровати звездой, пока тебя щупают и любят, сделался непреодолимым. Если бы только Брайан не знал его истинной страсти… — Дикки-и-и… — простонал он тихо, чтобы не разбудить соседние номера, — Отметины… — Я тихо, очень тихо. И правда — на коже не осталось ни следа. — Напишешь о нас? — попросил он тихо, когда рубашка исчезла насовсем. — Все равно никто не поверит, что это о тебе, — грустно выдохнул Джон. — Но я попробую. — Ну и пусть. Мне плевать… Десять лет загадка оставалась лишь их личной тайной. Никто бы и никогда не поверил им, это правда, — Джон тщательно шифровался. Оставаясь наедине, они хлопали друг друга по плечу, ведь молчание стало их религией. Два интроверта с влюбленностью в гитарные струны… Но когда кому-либо нужна была помощь, когда было плохо, больно, тяжело, они понимали друг друга без слов. Так же тихо и бережно обворачивали бинты на кровоточащие от струн и шестипенсовика пальцы, дарили друг другу книги, слушали аудиоспектакли по ночам. Ходили в кино. Смотрели на звезды. Играли в шахматы, губя виски перед камином. И не загадывали ничего. Глухой его тон неизменно подстегивал Джона, готового зазвучать так, что не снилось и Фредди. Он освободил Брайана от одежды, огладил руками налившееся крепостью тело и с истинно-влюбленным, пожирающим его взглядом опрокинул его на постель, устроившись сбоку, изгибаясь, как змея — гибко и мягко, точно податливая, послушная девочка. Брайан трепетно поцеловал его в затылок. Есть на свете звезды столь ослепительные, что к ним нельзя прикасаться, Джон же, да ещё в его руках, являлся истинным подарком судьбы, любящим и чувствительным, принадлежащим ему и только лишь одному. — Хочу в тебе раствориться. Можно? — прошептал Джон, повернул голову и нашёл его губы своими. Нужно. Брайан чувствовал, как к нему прильнула чужая спина, чувствовал своё напряжение, чувствовал этот молчаливый, но горячий зов. Одна рука безнаказанно гуляла по такой же белой, как и у него, груди, поглаживала живот, выписывала на нём извилистые рваные узоры, вторая же прошлась по бедру и скользнула между ног. Чувствительный до невозможности, Дикки тут же вскрикнул. — Тихо, тихо… — прошептал Брайан, запечатывая его губы новым поцелуем. Теперь он — хищник, а Дикки — попавшая в его капкан лань. Но едва ли каждый отказался бы от своей роли… Джон сам насадился на осторожно коснувшиеся его пальцы. Растомлённый, мягкий, послушный, он идеально подходил Брайану — и с удовольствием плавился в его руках, жаждущий подчинения и аккуратной, заботливой силы. — Да, да, — всхлипнул Джон, — Давай, не тяни… Но Брайан всегда боялся сделать ему больно. С Джоном вообще всё было не так, как это могло бы быть, например, с Фредди. Он не провоцировал, но подталкивал, и Брайан за ним тянулся; он годами мог молчать о своей боли и счастье — и его все время приходилось разгадывать. — Я правда уже готов, — прошептал Дикки, заметив его оцепенение. — Пожалуйста, Брай… И Брайан коротко кивнул, готовый продолжать. Что такое секс? С кем-то он — болезненная, надрывная идея-фикс. С кем-то — религия и способ общения. С Джоном секс — это течение, в котором ты познаешь и себя. С Джоном Брайану действительно удавалось слышать себя — когда нужно остановиться, дать себе насладиться единением тел, а когда — неистово продолжать, втрахивая партнера в простыни. Можно было созерцать. Можно было все… — Скажи мне, если будет больно. — Не будет… Перед глазами чертовы фейеверки, внутри Джона безумно узко и хорошо, и Брайану хочется быть тверже, изощренней сегодня, смелее… Рука суматошно гуляет по телу, пока не находит пристанище на лице — на губах — и чем быстрее толчки, тем сильнее они сжимают рот, грозя подобным и горлу. — Мой… Джон отчаянно подставляется, выгибается, стонет. Просит прикоснуться к нему и сжать. — Ты сможешь сам. Дикки приходится подчиниться — и неизвестно, что заводит его больше, глухой и властный тон, или же невозможность вырваться, ведь теперь он в совсем стальных объятиях. Брайан перерождается, становится слепым и глухим, он почти насильник сейчас… И Джон ярко, быстро и восхитительно громко кончает — прямо ему в руку, молниеносно оказавшуюся на члене. Мелодия сыграна. Звезды довольны. Растекаясь безвольной лужицей, Джон податливо принимает его, уже не силясь вырваться, до тех пор, пока искушённый, способный к долгому кипению Брайан не выматывает из него всю душу. Они обязательно заснут, может быть, даже сегодня, но пока по номеру разливается музыка, не перестанут этим наслаждаться. — Знаешь, у меня где-то завалялся классный виски. Так что там с Альфа Центаврой? Брайан довольно улыбается, растерявший все силы. Джон принесет, позаботится о нём, — нальёт и прильнёт, жадный до объятий, рядом. Можно будет долго говорить, перебирая названия созвездий, и совсем не помнить о том, что утром ждет выматывающий саундчек. Их глубокая, черная, космическая ночь — только начинается…