Игла-2

Перед Новым годом вощили полы. Сдвигалась вся мебель, так что комната становилась пустой и неуютной. Зато хорошо играть в прятки, правда, не с кем. Дина со скукой смотрела на скрипящие передвижение шкафа, дивана, ширмы — в одну сторону, ее кровать и тумбочка — в другую. Когда мебель была сдвинута, приходила Роза — так звали женщину, убиравшуюся у них и еще доброй половине подъезда — и «генералила»: мыла окна и потом тщательно протирала их мятой газетой, и на полу вырастала кучка бумажных мячиков, снимала тюль, шторы и замачивала их в ванной, влажной тряпкой проходилась по мебели, щеткой обметала углы под потолком. Стеклянные подвески с люстры топились в тазике с уксусом. Деревянные шкаф и буфет натирались специальной пастой, едва уловимо пахнущей медом. Затем наступала очередь полов. В ведро с шумом набиралась вода, добавлялось струганное на мелкой терке мыло — его Роза приносила с собой — и начиналось. Сначала мылась кухня, затем, уже чистой водой, комната и напоследок прихожая. Все это время Дина покорно сидела на диване и с тоской глядела на мокрые пятна — до их исчезновения вставать нельзя. Роза же тем временем шумно полоскала и отжимала шторы, подсинивала в большом тазике тюль, чтобы через полчаса, вскарабкавшись на стремянку, повесить их на прежнее место. В последнюю очередь чистилась ванна: на эмалированные стенки насыпался коричневый порошок, тут же становящийся похожий на растаявшее шоколадное мороженое. Он растирался щеткой, смывался водой, и вот, ванна становилась похожа на свежевыпавший снег. Роза уходила и на время в квартире наступала тишина и покой. Но только на время: вскоре вновь заливался звонок и в комнату входил полотер. О, Дина любила наблюдать за его работой. Ради этого она согласна была сидеть, не шелохнувшись, на диване хоть час, хоть два. Вообще отец паркет любил и потом старался, по мере сил, ухаживать за ним, но в течение года обходились, как правило, своими силами: в выходные пол наскоро мылся водой, затем наносилась мастика, которая втиралась круглыми щетками. Но так как времени у отца, как и сил у Дины, было мало, то особого блеска не получалось, да и тот держался недолго. Перед Новым же годом папа вызывал специалистов — полотеров — и начиналось действие. Большими плоскими кистями на «елочку» наносили оранжевую пасту, похожую на сметану. Когда она высыхала, проходились круглой электрощеткой-полотером, оставляющей позади себя охристо-зеркальную гладь. Дина зачаровано смотрела на это чудо, борясь с желанием прокатиться по похожему на каток полу. Дня за три до Нового Года папа приносил елку. Брал он ее не на базаре, а специально договаривался со знакомым лесником и, оставив Дину на соседку или няню, ехал за тридевять земель в тридесятое царство за лесной красавицей. Возвращался затемно с большим, обернутым мешковиной, свертком, распространявшим морозно-смолистый аромат. Уставший, папа буквально валился на диван и спрашивал: может ли елка подождать до завтра? Конечно, нет! И папа, обреченно вздохнув, покорялся своей судьбе: шел к кладовку за крестовиной, срезал со свертка бечевку, бережно расправлял согнутые ветки и вот, в комнате появлялась она — еще не наряженная, но зеленая, пушистая, с густой колючей хвоей. Дина радостно вертелась вокруг, норовясь потрогать колючие веточки. Одернув руку, бежала за стулом, пыхтя, тащила его к шкафу, в котором хранилась коробка с игрушками. Золотистая кукуруза, оранжевая морковка, домики, занесенные снегом, отважный космонавт, Чиполлино — все они осторожно развешивались на упругих веточках. Игрушки переговаривались друг с другом, ссорились, мирились, менялись местами. Игрушки были любимые и нелюбимые. Дине нравились зверюшки, человечки, овощи. Хотя среди них тоже попадались со скверным характером: например, надутый, похожий на шар, циркач, с черными усами и сердитым взглядом. А еще она не любила шары: скучные, особенно те, что с дольками. Но все равно: это счастье. Особенно когда папа зажигал гирлянду и тушил свет. Дина клала возле елки подушки, ложилась на них и, осторожно теребя игрушки, вполголоса сочиняла очередную историю и, незаметно для себя, засыпала под радужный перелив лампочек. Последний день уходящего года проводили на кухне: варили яйца, картошку, морковку, свеклу, кривым консервным ножом открывали зеленый горошек — и Дина боролась с желанием не опустошить банку. Гостей обычно не было, поэтому готовили не много: винегрет, заправленный душистым подсолнечным маслом, оливье с докторской колбасой, яйца, начиненные красными солеными шариками — икрой. Дину клонило в сон, но так хотелось не проспать Новый год и — если, конечно, повезет, увидеть Деда Мороза. Хоть папа и говорил, что Дед Мороз приходит только к спящим детям, но не может же он ставить Дину без подарка только потому, что она не будет спать? Поэтому, борясь со сном, Дина помогала стелить на стол красивую белую скатерть, норовила схватить тяжелый салатник и, глотая слюнки, ждала, когда же можно будет попробовать торт. Торт нужно было «доставать». Ради него папа звонил кому-то или рыскал, по его же словам, по магазинам. Но однажды, несмотря на все усилия, торт добыть не удалось. Дина, тогда уже ходившая в школу, лишь вздохнула: она очень любила пахнущий ванилью заварной крем, пропитавший слоеные коржи. Будь она помладше, непременно бы заплакала, но, глядя на и без того расстроенное папино лицо, лишь грустно улыбнулась. Чай пили вприкуску с карамельками. Зато на следующий Новый Год, папа, махнувший рукой на дефицит, предложил дочке самим испечь. Нет, не торт, а рождественский кекс. Что значит «рождественский», Дина не знала, а кексы она любила, особенно с изюмом. Папа, воодушевленный согласием дочери, начал сбивчиво объяснять, что у какой-то писательницы Агаты в книгах есть кексы, и еще их пекут в Англии на праздники, давай и мы попробуем? Дина кивнула. Удивительно: готовить этот самый кекс папа решил почему-то в ноябре. Принес домой несколько кульков с изюмом — черным и желтым, курагой, черносливом, миндалем. Курагу и чернослив Дина долго мыла под краном, затем с трудом разрезала окаменевшие сухофрукты на мелкие кусочки, толкла в ступе грецкие орехи и фундук, не забывая попробовать и того, и другого, и третьего. Орехи и промытые фрукты папа сложил в кастрюльку и залил коньяком. — Не вздумай пробовать. Дина с отвращением скривила губы. На следующий день коньяка почти не осталось, зато сухофрукты здорово набухли. Теперь занялись тестом. Дина старательно растирала сливочное масло с сахаром, подсыпала пряности, разбивала яйца и просеивала муку, не забыв хорошенько припорошить стол. Папа тем временем застилал бумагой невесть откуда принесенные железные формы, напоминающие кирпич. Когда тесто смешалось с начинкой и стало густым-прегустым, его переложили в формы и отправили в уже успевшую разогреться духовку. Через час огонь был погашен, а по квартире поплыл восхитительно-вкусный аромат. Дина уже предвкушала скорое чаепитие, но папа велел оставить кексы до завтра, чтобы они успели как следует остыть. Остывший кекс и в самом деле был вкусен: орехово-фруктовый, пропитанный тонким ароматом кардамона и коньяка, он так и просился быть поскорее съеденным. Один кекс «уговорили» сразу, два других же папа завернул в бумагу и вынес на балкон — «зреть». Весь следующий месяц Дина наблюдала, как отец достает из-за окна кексы, прокалывает их зубочисткой и аккуратно капает в дырочки коньяк. И вот, в канун Нового Года, на праздничном блюде, в кругу салатов и закусок, кекс гордо возлежал, притягивая к себе Динин взгляд. Пробили куранты. Едва слышно хлопнула бутылка лимонада, запенился желтый «Дюшес». Папа торжественно и, как показалось Дине, немного волнуюсь, отрезает кусочек кекса и кладет на тарелку дочери. Удивительно, но он не успел зачерстветь, напротив, стал еще ароматней, лишь немного горчил от коньяка. Дина быстро съела свою порцию и подняла глаза на отца. — Вкусно? — Очень. После лимонада с кексом сон уже было не перебороть, и Дина засыпала под гудение и говор телевизора. А утром, когда папа еще спал, Дина находила под елкой подарки. Радостная, она будила папу и спрашивала, когда он лег спать и видел ли Деда Мороза. Папа сонно тер глаза, умолял Дину не шуметь и отвечал, что Деда Мороза не видел, хотя тоже не прочь с ним познакомиться. С того года кексы они стали печь почти каждый год, лишь изредка заменяя его «Наполеоном» или «Прагой». А еще до Нового года ходили на елку. Папа приносил бумажный прямоугольник с надписью «Новогодний утренник», и сердце Дины сладостно замирало — ЕЛКА. Гомон, толчея в фойе театра, запах талого снега, духов и хвои от пока еще невидимой елки. Сначала выбирали костюм. Когда Дина была маленькой, то она была Снежинкой. Вообще-то папа называл ее Снежной королевой, и она тоже так себя называла, но Снегурочка на утреннике назвала ее Снежинкой. Снежинкой Дина была всего два раза: в тот год, когда мама улетела на небо и на следующий тоже. Потом она выросла и стала Красной Шапочкой. Костюм шили у папиных знакомых. Они работали в театре и шили наряды для разных взрослых спектаклей. Шить костюм Дина не любила — стой и не двигайся, пока с тебя снимут мерку или, того хуже, обколют английскими булавками так, что шевельнуться страшно. А вот сами походы в театр она любила. Сначала едешь на автобусе, вдыхая слабый запах бензина, и, если повезет, стоишь коленями на сидении и смотришь в окно: дома, дома, дома. В домах — окошки, на окошках — шторки, а за шторками — квартиры. Интересно, кто там живет? А какой у них абажур? А стенка, стенка есть? А дети, ну, такие как она, Дина? А сколько их? Она вот одна и ей скучно — поиграть не с кем. В книжках пишут, что когда много детей, то очень весело. Вон Чук и Гек сколько интересного вместе видели, а у Миньки Леля была, правда, вредная, но зато веселая. Это ведь она подговорила его взять игрушки с елки. И еще сладости. Интересно, а елки у них стоят? А гирлянды? Мигают или нет? Дина смотрит на идущих по улицам людей и, замечая человека с собакой, испытывает острую зависть: папа о собаке и слышать не хотел, поэтому всех, у кого есть собака, она считает счастливыми людьми. Но вот наконец автобус доезжает до нужной им остановки. Двери с фырканьем открываются, и Дина осторожно спускается по черным ступеням, держась за выгнутый ребристый поручень. Сапожки месят светло-коричневый снег, похожий на подтаявшее шоколадное мороженое. Дина сглатывает слюну: до лета о мороженом лучше даже не мечтать, все равно папа не купит, как не проси — боится ангины. Вздохнув, Дина спешит за отцом. Вот и театр. Только заходят они не с парадного красивого входа, а со служебного. Скрипнув, отворяется тяжелая дверь. Они с отцом идут по полутемным коридорам, и Дины вдыхает смесь пыли, духов и еще чего-то непонятного, но такого волнующего, — запах театра. Гримерки, гримерки, гримерки. Это такие комнаты, в которых артисты готовятся к выходу на сцену. Туда ведет особая дорожка и называется кулиса. Дине очень хочется походить по сцене, но папа строго-настрого запрещает одной бродить по коридорам. Приходится слушаться. Вот и костюмерная. Широкий стол, манекены, обмотанные тканью, подушечки с булавками, похожие на ежиков. — Диночка, здравствуй! — Здравствуйте, — Дина опускает глаза и от стеснения ковыряет паркет носком сапожка. — Проходите, проходите! — тетя Маша, костюмер, быстро уходит, цокая каблуками, но вскоре возвращается, держа в вытянутой руке Динино платье. У Дины портится настроение: опять раздеваться, снимая сто одежек, надевая сколотое булавками платья, поворачиваться, с нетерпением ожидая, когда же разрешат переодеться. — Чудно, чудно! — тетя Маша поправляет фонарики рукавов. — Погляди на себя в зеркало! Дина поворачивается к большому зеркалу и невольно улыбается: в свете множества лампочек платье блестит и переливается. Дина гладит шелковистую ткань и только сейчас замечает, что она не просто белая, а покрыта узором, как стекло зимой. Внизу пришит легкий-легкий мех, так похожий на снег.