Слишком влюблён

— Я был очарован тобой! Когда ты был в холодном поту и трясся от страха… Когда ты открыл путь вместе с нами! — крик Минеты громкий, но никто ничего (вроде бы и, Господи-пожалуйста, пусть никто не услышал) не заметил. Не обратили внимания, а стоило бы. Ведь Минета в самом деле впервые решил показать свои настоящие чувства. Те самые, которые он прятал давно… Да, черт возьми, он в самом деле перестал представлять перед сном большие, сочные сиськи только из-за… Из-за него — из-за этого чертового (и, Господи-боже, красивого) Мидории Изуку, который своими слезами, своими руками, что тряслись, будто при землетрясении, все равно оставался… Очаровательным. Который даже сейчас вроде кажется сильным, а на самом деле продолжает дрожать. Может, конечно, это из-за чрезмерного использования своих сил (сколько из там у него? семь? восемь? Похуй) или из-за очередной ереси, но… Но он все равно оставался тем мальчиком, который поступил на геройский факультет с целью защищать людей… Но он должен защищать их не один, так какого черта он сбегает, в очередной раз уворачивается от ударов и… Блять, да просто остановись, хотя бы замри, если ты услышал Минету! Минета понял, что что-то не так, когда на них напали в первый раз. Когда какой-то хер с длинными светло-голубыми волосами и уродскими руками на лице и всем теле попытался их убить. Да, наверное, все пошло по пизде именно в тот момент. Когда Минета оказался на том корабле, он жёстко так зассал. Ага, именно так — он чуть не получил инсульт (или инфаркт, как там у этих умных это называется), когда понял, что застрял с девкой-лягушкой и каким-то слабым панком, что всегда ломал себе пальцы. Минета был уверен, что сдохнет. Особенно когда парниша, единственный, кто, вроде бы, мог как-то разрулить ситуацию, начал дрожать, вроде даже всхлипывать… Который тоже боялся, точно так же, как и сам Минета. Может, именно в тот момент нечто внутри Минору перевернулось? Если честно, хуй его знает. В самом прямом смысле, хах. Минета долго думал, когда вместо точеного женского тела с огромной задницей, похожей на орех, и сиськами больше головы он начал представлять крепкий пресс, мужские накаченные руки (в меру, всего в меру, чёрт возьми — и, Минета, хватит представлять этого чудика) с шрамами на ладони. Минета много раз говорил себе, что ему следует остановиться. Но блять, как же это сложно. Особенно когда Мидория (да-да, тот самый Изуку Мидория, который такой горячий, несмотря на горящие щеки, и, блять-ёбаный-в-рот, просто потрясающий в этом облегающем костюме) хлопает себя по щекам, смотрит на воду… Когда он спасает их, а взгляд неуловимо меняется… Когда Мидория, вроде слабый и ничуть не удивительный, становится героем, надевает невидимый плащ, который давит на вроде слабые плечи и спину… Когда Мидория предлагает план, а его взгляд из напуганного становится спокойным и сосредоточенным… Может, Минета влюбился тогда, когда Мидория впервые показал эту свою дебильную привычку — спасать всех подряд, будто и без него героев мало. Минета думал только о чужой глупости, точно, именно так… Он, конечно же, не представлял одинокими ночами (ну, типо, каждую ночь) дрожащее тело, ничтожный вид Мидории, который был таким так недолго… Неа, точно нет. Ну, может, самую малость? К сожалению или к счастью, Минета не знал. И не особо и хотел знать, если честно. Минета уверяет абсолютно всех, что не дрочил под горячим душем, представляя (кто бы мог, блять, подумать) не то, как он трахает очередную грудастую брюнетку или блондинку с обложки порно журнала, а… То, как Мидория дрожит, прикусывает губу, обхватывает плечи руками, сутулится. Впервые он думает, что, спасибо, Господи, его никто никогда не слушает. Потому что, честно говоря, это странно даже для него — уверять, что он не дрочил на парня, который является его одноклассником и которого хотят себе заполучить некоторые девочки (и мальчики тоже). А потом Минета вспоминает, как Изуку выпрямился, встал ровно, закрывая их собой… И ушел вперёд, шепча еле слышно план, уверенный на много-много процентов, что они победят… Даже если и неуверенный, то не показывающий это. Блять, Минета никогда не признается, что кончает, представляя улыбку Мидории. Когда он таким стал? Может, в момент, когда все изменилось — в тот самый миг, когда Мидория Изуку засиял, вышел из своей скорлупки слабости и страха. Когда зеленоволосый подросток вышел вперёд, защищая всех от всего, и задрожал, но не от страха и боли (может, только из-за сломанных костей, которых с каждым разом становилось все меньше и меньше), а от радостного возбуждения, от прилива сил… Минета вспоминает единственный, наверное, момент, когда видел Изуку слабым: на корабле во время первого нападения на геройский класс, ну или, на крайняк, миг, когда Тсую (да, он всё-таки помнит имя той девчонки!) угрожала смертельная опасность. В тот момент Мидория тоже был… Слабым? Знающим, что не сможет помочь? Но он ведь все равно потянулся, сделал хоть что-то, чтобы помочь, даже если знал, прекрасно видел, что не успевает, понимал, что рука их врага движется слишком быстро… Рука, на которой оставалась кровь их учителя, ладонь, которая убивала одним прикосновением всех пальцев. Минета тогда чувствовал что угодно, кроме возбуждения: страх, жуткий панический ужас, ну, немного радости, когда оказалось, что Айзава-сенсей все ещё жив… А потом, когда прошел почти год, он осознал: хей, а ведь Мидория горяч. И весь мир перевернулся. Минета просто хотел, чтобы все это было его воображением. Потому что… Какого черта? С каких пор его возбуждают не женская грудь и тихие стоны очередной тянки, а крепкие мышцы, большие члены и, ёбаный в рот, чьи-то руки? Мужские руки? Не чьи-нибудь абстрактные, а руки Мидории Изуку, которые все ещё были красивыми, несмотря на шрамы и мазоли от постоянных упражнений? Минета в самом деле думает, что сошел с ума. Особенно когда он признается в любви этому чёртовому задроту (впервые он согласен с Бакуго, но и он тоже пусть идёт нахуй) и… И ничего не слышит в ответ? Нет, Минета, конечно, понимал, что ему ничего не светит (неужели он тут единственный бисексуал в школе? какой бред), но… Но что? — Да хуй мне в рот, — пробормотал Минета, когда… Когда Изуку заплакал, когда красивые прозрачные огромные слезы полились неудержимым потоком, как тогда, на том корабле, который изменил жизнь Минеты. Минору признает: сейчас, в данный момент, слезы Изуку кажутся правильными. Он наконец вышел из этого кокона, в который загнал себя… Кокона, который потихоньку забирал его силы, его жизнь. Сколько бы он так продержался? Месяц? Год? Если бы они не остановили его, Мидория бы сдох, и он был бы таким долбанным идиотом, тупорылым долбоебом, который… Который думает только о себе! Минета злится, несмотря на слезы, которые все равно льются из полуприкрытый глаз. Да, пусть он и не так силен, пусть он не тот, кто в состоянии понять или спасти Изуку… Но он сделает все, чтобы Мидория Изуку, показавший ему (а ещё девке-лягушке, но пошли нахуй, это не ваше дело) свою слабость однажды, никогда не показал ее кому-либо вновь. Да, пусть не Минета сейчас держит его за руку и кричит что-то глупо-ободряющее, пусть не он помогает Мидории стать самим собой — слабаком, который становится сильнее вместе с друзьями, который ради других готов пожертвовать собой, но, блять, не так, как сейчас… Пусть Минета (а ещё Каминари, Яойрозу, Урарака, Джиро, Тсую, Тодороки и даже Бакуго-мать-его-Кацуки) не тот, кто делает последний толчок для Мидории, чтобы спасти его в ответ на то, как он спасал остальных… Пусть Минета не тот, кто поддерживает его в этот данный момент, но… Но ничего — у него много времени впереди. Возможно, вся жизнь. Хотя — хуй его знает. Верно?