Тепло

Семья Милковичей много чего пережила и много чего натворила. Микки помнил большую часть своего детства, к сожалению, и выживанием назвать его было бы приличнее. Папаша Терри на побои не скупился. Кожа часто была усыпана синяками странного желтоватого оттенка, царапинами от битого стекла, ссадинами и никогда полностью не заживающими гематомами. По дождливым вечерам все еще гудели иногда мелкие шрамы на затылке от разбитых о голову пивных бутылок и маленькие, идеально круглые отметины на плечах и запястьях - следы потушенных о голую кожу сигарет. За всю свою жизнь Микки редко видел Терри трезвым. Это было лишь пару редких случаев, когда страшные люди в полицейской форме приходили осматривать дом на пример наркотиков и незаконно содержащегося оружия, стучали грозно в комнату восьмилетнего Микки и спрашивали грузными голосами, не замечал ли он за своим отцом странного поведения. Микки всегда отвечал так, как собственноручно вбивал ему в голову угрозами Терри, смотря серьезно слезливыми мальчишескими глазами им в лица, молчаливо кивая в ответ на вопросы и вежливо желая полицейским "доброго дня" когда те все же уходили из дома. Но это было, когда властям еще не было совсем наплевать. Сейчас Терри и не прячется, устраивает пьяный дебош на улицах, сверкая кулаками и оружием, нечаянно рассыпает кокаин в барах. Полиция устала его арестовывать и Микки их в этом винить не может. Но никогда в жизни он не простит того, как когда он, еще тринадцатилетний мальчишка, нашел в зале холодеющий труп своей матери, никто так и не приехал к их дому. В ушах белым шумом отдаются крики Мэнди, туманно вспоминаются его собственные бесчисленные звонки в скорую помощь. И помнит, как через час, через два, через чертову вечность все еще не слышно было во дворе шума сирен, все еще никто не приехал. Труп его матери так и лежал, медленно гниющий, на их старом диване, с мертвенно стеклянными глазами, что смотрели тупо и прямо в потрескавшийся потолок. Умерла она от передоза, или чего-то другого, они так и не узнали. Вернувшийся через несколько дней Терри раздраженно выслушал крики детей, небрежно окинул взглядом труп своей жены, протянул свою огромную руку и столкнул ее на пол, после чего уселся на свободное место, приказал Микки принести ему пива а Мэнди - отдраить потом пятно, что осталось от мертвого тела Лауры. И Микки был зол. Микки был зол, смотря на тихие слезы в глазах своей сестры, что покорно брала в руки тряпку, зная, что вечером пьяный Терри их вновь изобьет за что-нибудь очень глупое и незначительное. Они сами похоронили полусгнивший труп своей матери на заднем дворе. И он рыдал, словно в последний раз, по несчастной судьбе человека, что любил его больше всех в этом дрянном мире, а его сестра цеплялась за его грязную драную майку своими маленькими руками изо всех сил, прятала мокрое лицо в его плече. Остальные братья стояли поодаль, тихо утирая слезы с ресниц и щек. Было холодно. Микки уже и не помнит дату смерти. И тогда он наконец понял. Плевать всем какая у тебя жизнь - пока ты жив, пока ты выкарабкался чудом, потом и кровью из этой кучи дерьма, то ты чего-то да стоишь. И он молчал. Молчал, когда его избивал отец, молчал, когда кричала Мэнди. Уходил вечерами из дома и вымещивал боль на невезучих подростках, попавшихся ему под горячую руку. Он был худшим братом, худшим сыном и худшим наследием, но никогда в жизни он больше не проронил и слезы по чьему-то горю. *** А сейчас он проснулся в теплой кровати, туманно осознавая присутствие еще одного человека рядом, перекинув руку через его талию. Он приподнялся на одной руке, стараясь не разбудить своего мужа и медленно сел на край матраса, приглаживая рукой непослушные черные кудри. Они начали отрастать и Йен отказался состригать их, называя то, как завивались его волосы на висках и затылке "милым". Его волосы никогда не были особенно короткими, но сейчас он решил что ему не очень нравится их новая длина. Может он сострижет их сам, как только ему не будет так лень. Он встал, чувствуя, как болезненно хрустят его колени и поплелся босиком в ванную, шлепая по холодному кафелю. Не успел он закрыть за собой дверь, как услышал шорохи из коридора: Йен не любил вставать позже Микки, ведь он собственноручно каждое утро возлагал на себя ответственность приготовить завтрак. Не то чтобы Микки был плох в готовке, но он понимал это нежное, назойливое чувство где-то в уголке его головы, что просыпалось каждый раз, что надо было полить цветы или постирать вещи. Им просто нужно было делать это, ради друг друга и ради уюта. И Микки молчал, потому что понимал. Вздохнув, он вновь попытался пригладить волосы рукой и вышел назад в коридор, прикрывая двери. Он зашел в спальню, натягивая теплую, сухую майку и не удивился, почувствовав пару больших, таких же теплых рук у себя на талии. Йен склонился над ним, уткнувшись носом в короткие кудряшки на его висках, втягивая носом запах Микки и пыльной, прохладной комнаты. - Утречка, - пропел он, шутливо, обжигая своим горячим дыханием щеки мужа. Микки лишь промычал неразборчиво в ответ, откинув голову немного назад, чтобы лицо Йена перешло от его ушей к кончику его рта, оставляя след из маленьких поцелуев по пути. И Микки позволил себе постоять вот так пару долгих минут, впитывая тепло Йена в свою холодную от ноябрьской погоды кожу. Скоро зима. *** Завтрак был полон нежных поцелуев в щеки и лоб, горячих рук, бережно державших его лицо, заставляя его чувствовать себя особенным, горячими кружками с кофе, заваренным вручную Йеном. Оно все пахло домом и уютом и сонный, еле осознающий происходящее Микки просто хотел тонуть в этом, спрятаться в своем маленьком, уютном мирке вместе с Йеном и просто лежать там, словно в вате, чтобы в животе летали бабочки и Йен ловил их голыми руками и держал у себя под сердцем. Раздался звонок. Микки не сразу понял, что происходит, пока он не почувствовал как Йен пытается выбраться из его объятий. Он слабо запротестовал, схватив мужа за руки и потянув на себя, но Йен лишь тихо засмеялся, встал и поплелся отвечать на звонок. Холод вновь окружил Микки со всех сторон; он встряхнулся, чувствуя, как последние капли тепла словно утекают сквозь его пальцы, и раздраженно потер руки друг о друга. Он правда не любил Ноябрь. Тихий голос Йена был еле разборчив, отскакивая от пустых стен коридора, но Микки не вслушивался, слова не имели смысла и он не пытался понять. Он устал от холода. Когда Йен вернулся, Мик тут же вновь обернулся вокруг него всем своим телом, прижимаясь к горячему торсу и груди. Йен вновь засмеялся, утыкаясь лицом в черную копну волос, и прошептал: - Дебби просит нас посидеть с Фрэнни сегодня. Кратко и четко. Микки, торжествующий от присутствия буквальной живой батареи прямо у него под боком, лишь кивнул. Ему нравится Фрэнни. Йен вновь заулыбался, и Мик почувствовал его улыбку где-то наверху, где он зарыл свое лицо в гнезде его черных волос. Ему тоже хотелось улыбнуться в ответ на тепло, каким отдавала радость Йена, но это же тепло сделало его ленивым, и он лишь рассеянно промычал что-то на грани радостного осознания и скрутился в калачик в теплых руках своего мужа, прижавшись к нему всем телом, лишь немного изворачиваясь и целуя его куда-то в руку. В ответ Йен обвил его своими длинными руками еще крепче, согревая. *** Микки всегда становился сонным из-за холода. Он не знал почему, но Йен считал это естественной реакцией организма, говоря что тело хочет впасть в "спячку" в низкие температуры, хотя сам он прямо сверкал энергией, что одновременно и радовало и раздражало Микки. Он не хочет впадать в спячку. Рождество близко. Микки не следил за датами и Рождество он сильно не любил. В доме Милковичей редко бывали праздники, что оставляли хорошее послевкусие вместо паршивого привкуса на кончике языка от разбитой губы и дешевого алкоголя. Но Йен любил Рождество, и это заставляло Микки полюбить его тоже. Йен относился к празднику очень серьезно, на удивление. Благодаря ангельским стараниям Фионы, в доме Галлавичей отмечали относительно сносное Рождество, с подарками и праздничным ужином. И Микки был благодарен ей за это, ведь теперь его муж мог быть счастливым при упоминании приближающегося праздника, а не вспоминать побои отца в рождественский вечер под предлогом украденного алкоголя. Йен в этом плане напоминал Микки его мать, заметил он. Он мало чего помнил о Лауре, но что он знал точно не совсем соответствовало стандартам многодетной матери. У нее были длинные, вечно растрепанные черные волосы, которые, как Мик подозревал, когда-то были кудрями, как и у него. Ее глаза были голубее чистого неба, с вкраплениями карего здесь и там. Он помнил эти глаза, они, как и глаза Йена, сверкали харизмой. Микки сильно похож на нее, бледной кожей, маленьким ростом, глазами и волосами, привычкой кусать губы и хмуриться, когда он недоволен. Он так же любил яблочные леденцы и не сильно волновался о своем внешнем виде. Мэнди пошла в мать фигурой и чертами лица, тонкими губами и недовольным выражением лица. Микки перенял характер и манеры у отца. Но все они, как проклятье, ненавидели грецкие орехи. Он помнил мать по многим маленьким деталям, что собирались в одну картину беспечной, но заботливой родительской фигуры. Она почти никогда не защищала его перед отцом, сама пряталась в ужасе от его гнева, никогда не спрашивала куда он идет, не запрещала ему делать вещи что, возможно, не стоило делать ребенку его возраста, не готовила и часто уходила из дома. Почти всегда была под ЛСД. Но она лепила пластыри на его разбитые колени и поломанный нос, перевязывала ему руки, учила кататься на украденном где-то велосипеде, смотрела с ним и Мэнди по вечерам документалки про дельфинов и маленьких телят, показывала ему старые фотографии ее друзей из колледжа. Привила ему любовь к хорошему кофе, что так тяжело было достать в их районе. А потом она умерла. И оставила его и Мэнди одних в доме, где ребенку легче было подохнуть от холода и голода чем от встречи с отцом, которого они в детстве боялись до дрожи в костях. Подросший Микки никогда не показывал своего страха. И Мэнди тоже. Они держались поодаль, избегали отцовской трепки и выживали, как могли. Все было не так и плохо, пока они все еще были здесь. Холодало. Уже был глубокий вечер, но снегопад все еще шел, припорошив улицы пушистым белым одеялом. Снежинки попадали Микки на ресницы и щеки, кусались прохладой и оставляли мокрые следы на его одежде и коже. Микки не был против. Йен недавно поставил елку в их маленькой квартире, собственноручно ее украсил и зажег огни, и все пока Микки не было дома. Йен сказал что это был сюрприз, а Микки наконец осознал кое-что важное. Они серьезно собираются праздновать, как настоящая семья. И он решил, что ради Йена и тепла, он сделает это лучшим Рождеством в их жизни. И сейчас он идет по аллее поздним вечером, выскользнув из квартиры пока Йен готовил ужин, бездумно бродя между многочисленными лавочками, сверкающими праздничным настроением, украшенные огоньками и гирляндами, слепящими его уставшие глаза в темноте улиц. Он остановился напротив небольшого магазина и уставился на яркую витрину. В маленькой коробке сидел и смотрел на него большими зелеными глазами маленький рыжий котенок, махая из стороны в сторону тонким, драным хвостом. На двери "магазина" висела записка, гласившая о том, что для маленьких потеряшек самое лучшее предрождественское чудо - найти настоящую, новую семью. Лаура всегда говорила, что когда семья рядом, в душе становится тепло.