Lipstick

      Если вы когда-нибудь видели Леоне Аббаккио — широкоплечего, высокого и вечно хмурого бывшего полицейского, на данный момент состоящего в мафии, причем находящегося непосредственно близко к боссу, — то в вашу голову точно закрадывались мысли относительно его характера. Грубый, властный, прямой, как танк; возможно, крикливый и проблемный, плохо сходящийся с людьми, а может, не любящий никого, кроме себя; к примеру, готовый избить любого, а уж про дела в постели, где он непременно сверху и готов принять несколько партнёров да партнёрок за день — или раз! — слишком очевидно. Было такое?       На самом же деле, если бы вы познакомились с ним поближе или просто внимательно понаблюдали со стороны, анализируя малейшие взгляды и жесты и верно интерпретируя его поведение, в котором заложен пережитый опыт, то отказались бы от первого впечатления.       Заметной чертой в сложившейся компании, где раньше пост главы занимал Буччеллати, в нынешнее время ставший правой рукой босса, у Леоне стала фиолетовая помада — невероятно стойкая помада, не покидающая его губ ни во время, ни после еды или питья и остающаяся на месте даже после опасных передряг, в которых получить по роже — плевое дело. Конечно же, мы не будем говорить о его стиле, которого он придерживался, ведь иначе бы нам пришлось затрагивать стили его напарников. Сейчас мы говорим лишь о помаде — о том, что больше никто из напарников не использовал.       Спустя два года после прихода новичка Джорно Джованны и нескольких сумасшедших дней, в течение (или — по истечении) которых каждый мог умереть, ведь охота на бывшего босса больше смахивала на самоубийство, дела приняли совершенно другой оборот. Возможно, Буччеллати, первым встретивший Джорно, догадывался, что так оно и произойдет. Возможно, об этом догадывались все, кто был тогда под началом Бруно. Не сразу догадывались — но со временем. О чем? О том, что Буччеллати занял пост капо ненадолго. О том, что Джорно Джованна, пятнадцатилетний мальчишка, займет место босса. Нет-нет, не в пятнадцать лет! В семнадцать. Буччеллати, кажется, больше всех верил в — как казалось раньше — мечту Джованны, помогая прокладывать к ней путь. Буччеллати, в котором все видели спасение, сам увидел спасение — в Джорно. Спасение, постепенно перерожденное во что-то другое, более близкое, чувственное и сокровенное. Что-то, о чем нельзя заявить сразу, с порога. Что-то, что зреет либо часами, либо годами. И в момент, раскрывший бы все козыри, Бруно осознал, что не уникален в своих порывах. Бруно, увидевший дюже знакомую фиолетовую помаду, которую ни с какой другой нельзя было перепутать, на слегка загоревшей коже босса, занимающего этот пост меньше года, осознал.       Прошел ещё год — год, давший бывалому герою-любовнику половины Неаполя новый опыт; год, подаривший витавшему в никотиновых облаках практически бывшему алкоголику столько любви, сколько он не в силах был вынести; год, раскрывший молодые, но полные жизни и горького опыта глаза ещё шире, чтобы видеть окружающую его и предназначенную лишь для него любовь.       Бруно и Джорно, быть может, и были более склонны к внезапному наслаждению друг другом, перетекающему в секс, однако побитый жизнью, самим собой и постепенно собираемыми воедино осколками мечты Аббаккио не так часто, как желал, присоединялся к партнёрам. Они его понимали и никогда не настаивали, идя против воли того, с кем спали в обнимку, устраиваясь с одной и другой стороны, занимая головами левое и правое плечи и проваливаясь в неизведанные миры в фиолетовой, легко размазываемой помаде.       Леоне словно смущался. Год – два назад Бруно, пока не разобравшийся до конца в себе, то ли не замечал, то ли не придавал значения тому, как Аббаккио либо подскакивал, либо разражался криками рядом с Джорно. Из-за чего? Занятый делами или посетителями, Буччеллати в силах был лишь приструнить нарушителя относительной тишины, не вникая в суть или не получая достаточной информации, чтобы понять, в чем же дело. А дело было в том, как кротко и внезапно вечно холодные, но донельзя мягкие руки пятнадцатилетнего мальчишки касались более холодных, будто принадлежащих трупу, и шершавых рук двадцатиоднолетнего бывшего полицейского. В том, как не сразу до Леоне доходила неправильность — тогда подобное серьезно казалось иррациональным — действий, а главное — неправильность изначальной собственной реакции. В том, с каким хитрым видом, говорящим, что Джорно не заметил своевольного акта, продолжал сидеть Джованна.       В какой-то момент на посуде после Аббаккио стали появляться фиолетовые следы, а сам Леоне в ленивое время подкрашивал губы или стирал со своего лица лишние пятна, остающиеся после драк. Наранча, воспитанный улицей и на улице, громко заявил: нас так могут найти! Посчитать, сколько здесь было людей, увидеть фиолетовые отпечатки губ, подумать и понять. Низкий гортанный голос и искаженные в сарказме губы Леоне ответили чересчур остро, но сошлись на компромиссе. Следующие чаепития сопровождались либо трубочкой, либо платком, вытираемым злополучные, по мнению Наранчи, следы. Однако энергичный обладатель не менее энергичного станда Aerosmith выполнил свою задачу, о которой даже не подозревал, на ура — привлек внимание.       Однажды Джорно, оставшись наедине с Леоне по случаю задания, задал вопрос, который мог сформулировать он один: «С чем-то связано то, что ты перешел с одной помады на другую? Мы как никогда близки к поставленной цели, и, как ты знаешь, лишнее внимание нам ни к чему». Пусть последняя часть и прозвучала то ли надменно, то ли предупреждающе, то ли обвиняюще, но она всего лишь отдавала честь своеобразным играм между будущим боссом и будущим приближенным к боссу. Аббаккио, казалось, готовился к похожему вопросу: «Ты никогда не пользовался помадой и, вероятно, вряд ли поймёшь всю прелесть оставленных следов от собственных губ на чем-то или даже ком-то». Гибкий ум Джованны, никому не уступающий, а кого-то даже превосходивший, вкупе с природной харизмой мгновенно сгенерировали различные по степени приближенности к человеку ответы, отдав предпочтение лишь одному: «Ты прав». Все, что было сказано после, не несло столько смысла, сколько было вложено до.       А несколькими днями позже, когда вся банда имела полное право полениться и спать хоть до вечера, Джорно не только узнал, как приятно, когда на тебе остаются фиолетовые поцелуи, а фиолетовая помада размазывается по твоим губам, но и подтвердил свои предположения, что Аббаккио, вечно терзаемый самим собой в бесконечной яме вины и разочарования, острее всего не хватает ни никотина, ни алкоголя, как многие поверхностно считают, а обычной любви, в которой, как казалось все тем же поверхностно считающим многим, тот сам себе отказывал, довольствуясь полученным положением. Широкоплечее мощное тело Леоне, изможденное вином — или чем покрепче — да табаком, само шло под более молодое и в прямом смысле цветущее тело Джорно. Погодите. В прямом смысле цветущее? Ну да. В прямом смысле. Если юный без двух дней босс предпочел сам прижать к стене Аббаккио, закрепив его руки еле виднеющимися желтыми ладонями GER, и не торопясь, постепенно и чувственно лишить его одежды, позволяя двигать лишь губами и языком, чему всё-таки немного, но сопротивлялся Леоне, то свой же пиджак он заставил извиваться цветущими лианами, намертво сковывающими все, до чего дотягивались и что обвивали. В частности, все те же многострадальные запястья Аббаккио или его горло — но лишь с разрешения и удостоверившись, что впоследствии все будет отлично.       В момент, когда на губах не осталось помады, из-за чего кожа после соприкосновения с ними приобретала синеватые оттенки, Леоне, лежавший с убранными за голову и связанными руками, улыбнулся — и сзади Джорно, удобно устроившимся на животе Аббаккио, появились до боли знакомые ладони, уже его обнявшие и закрывшие его, Джованну, грудь. Ладони — точь-в-точь ладони Леоне.       Удивительно, что потом никто не соотнес более умиротворённое настроение и жизнерадостный настрой вечно угрюмого Аббаккио, любившего специфический юмор и шутки про смерть, с блеском в глазах растрепанного Джорно. Кроме, возможно, Бруно, уже тогда относившегося к Джованне особенно внимательно — и терявшего других из поля зрения, что и привело к интересной ситуации.       И сейчас, когда и Фуго, и Наранча, и Миста знали и понимали, что Буччеллати, Аббаккио и Джорно связаны друг с другом на ином уровне, чем с ними, и что вина цветастых поцелуев на Бруно и Джованне лежит целиком и полностью на Леоне, наш вечно окружённый никотиновым дымом отпил из бокала с чаем, оставив на нем яркий след фиолетовой помады, пока оба его партнёра сидели напротив.