Его личный кайф

Нагиса никогда не любил все эти слишком веселые вечеринки, где напивающиеся до бессознательного состояния бывшие одноклассники пытались расслабиться. Возможно, это из-за того, что пить он не умел от слова «совсем»; как-то он попробовал один-единственный бокал шампанского, который, вместо лимонада, подсунула ему Рио с ехидной ухмылкой, и после каждый, кому не лень, показывал ему видео чуть ли не эротического характера с Шиотой в главной роли. С тех самых пор Нагиса не то что не нюхал — даже близко к столу с выпивкой не подходил, и одноклассники вскоре отстали от него, махнув рукой и утверждая, что тот совсем не умеет веселиться. Нагиса не был с этим согласен: наоборот, веселиться он умел и любил, просто не ловил того самого кайфа от состояния алкогольного опьянения, о котором так мечтают многие первокурсники. Кайф он ловил совершенно от другого, но пьянило оно не хуже виски, смешанного с водкой. Например, от растрепанных волос, которые мерещились ему на каждом углу и в каждом темном помещении; или от пряного запаха мятной зубной пасты (Нагисе иногда казалось, что он сам пропитан им насквозь); или от пронзительного взгляда, буквально испепеляющего Шиоту, куда бы он ни пошел. Кайф Нагиса ловил с немного грубоватого и хриплого (от сигарет, как же иначе?) голоса, или с прикосновений (случайных, утверждал Шиота у себя в голове, громко хлопая по груди и приказывая навязчивому сердцу немедленно заткнуться) шероховатых и одновременно горячих ладоней к собственному телу. Нагиса таял, а потом снова замерзал, прикованный к одному месту пытливым (возбуждающим) взглядом, и, о боги, он готов был поклясться, что, если Его личный кайф сделает к нему хоть шаг, то Нагиса обкончается. Шиота нервно облизывался каждый раз, стоило только его объекту вожделения появиться в поле зрения, и Нагиса понимал, что это ненормально, что ему давно пора в психушку, что его давно пора изолировать от общества (потому что если он еще хоть раз упрется взглядом в обнаженную и испещренную шрамами спину, на которой остро выделяются торчащие лопатки, то повалит прямо на скамейку и будет насиловать до полусмерти, пока член не отсохнет или не отвалится от усталости). Его личный кайф звали Карма Акабане, и Нагиса уже всерьез начал подумывать об операции по смене пола или же о переезде в другой город, ведь задыхаться и покрываться испариной пота, пряча в ладонях или за волосами лихорадочно блестящие глаза, ему чертовски надоело. Если бы у Шиоты был хотя бы малейший шанс коснуться, зацепиться, да просто мазнуть губами по шелковистой коже, то… Конечно, таких шансов у него было пару вагонов товарного поезда да несколько вагонеток, и порой Нагиса, поддавшись порыву собственного чертовски похотливого и испорченного сердца, задумывался: а не хочет ли сам Акабане касаться его? Возможно, Шиота и выглядел странным, вечно отдергивая ладонь или отпрыгивая в сторону, оттягивая воротник рубашки как если бы ему внезапно стало душно, может, его считали сумасшедшим, но зато Акабане не избегал и не презирал Шиоту за столь приземленные желания. Нагиса еще сам не понимал, чего он хочет — то ли лечь под Карму, выстанывая его имя и кончая от проникновенных толчков, разрывающих в хлам его анус, то ли самому навалиться на него всем весом, отрезая тем самым пути отступления, и трахать до потери сознания. Периодически Шиота просыпался от собственных стонов и от того, как сладко и быстро его рука надрачивала давно каменный член. После таких ночей в университете он буквально засыпал на ходу, а стоило ему заприметить всколоченную (серьезно, купите этому парню уже расческу) макушку, как его щеки предательски наливались краской и он стрелой мчался в туалет, лавируя между студентами как юркий кораблик в тихой гавани. Иногда он думал, что обкончался уже на десяток-другой лет вперед. Нагиса всегда старался переодеваться последним, чтобы лишний раз не волновать свой половой орган чудным видом бледной спины, на которой так и хотелось оставить пару багровых отметин. К счастью, все считали его слишком медлительным, и именно поэтому его друзья не дожидались Шиоту, а сразу шли в столовую. На самом же деле Нагиса собирался и переодевался быстрее всех остальных; он просто ждал, когда душевая кабина окажется в полном его распоряжении. Дрочить, к своему стыду, ему хотелось всегда и везде — его член становился каменным буквально за пару секунд, стоило Акабане появиться в радиусе его поля зрения. А когда тот (случайно) касался его рук, спины, бедер, просто наклонялся (слишком) близко к лицу Нагисе, тому и вовсе хотелось то ли утробно зарычать, то ли запищать и кончить. Шиоте становилось почти больно находиться рядом с Кармой — член его давил, по позвоночнику стекала одинокая капля холодного пота, заставляя вздрагивать и чуть ли не кричать от дикой пульсации. В такие моменты его рука сама тянулась в ширинке брюк, но, к счастью, Нагиса вовремя одергивал себя и просто невероятным усилием воли старался сосредотачиваться на разговоре с Акабане, который все говорил-говорил-говорил своим хриплым и чертовски соблазняющим голосом (Шиоте казалось, что Карма специально репетирует этот голос перед зеркалом, чтобы невинные мальчики вроде Нагисы кончали от одного только звука). — Ты избегаешь меня, Нагиса? — Шиота стал только с силой вжиматься в парту, практически захлебываясь в родном запахе; он едва сдержал тихий полустон-полуписк, когда Акабане мягко опустил ладони на его стол и наклонился к нему настолько близко, что Нагиса откинулся на спинку стула, в уме старательно прикидывая, как далеко этот самый стул может отъехать, чтобы не проявился его стояк. — Что случилось? Нагиса быстро вскочил и уже было направился к выходу из аудитории, но его спасительный побег был прерван звонком, и Шиота с тяжелым сердцем (и членом) плюхнулся обратно, вогружая рюкзак к себе на колени и прижимая его к себе как самое дорогое сокровище. Акабане непонимающим взглядом окинул разворачивающуюся перед самым его носом картину и лишь выдохнул что-то типа «Потом поговорим», но Нагиса его, конечно же, не слушал. Всю лекцию Карма будто специально соблазнял одногруппника, то облизывая искусанные и обветренные губы, (нарочно) поворачиваясь в самый профиль к Шиоте, то (естественным) движением руки заправлял непослушные волосы за ухо, открывая тонкую и бледную шею, то быстрым движением головы дергался в сторону Нагисы, на мгновение пронзая (раздевая) его взглядом. Шиота терпел, честно терпел, и желания подмять под себя Карма совсем-совсем не возникало (ложь), и в глотке его не пересыхало, стоило Акабане кончиком языка коснуться левого уголка губ, на некоторое время задерживая его в этом положении, и даже стояк стал меньше, честно-честно-честно-честно… (мантра не помогала. Кто вообще придумал это самовнушение?!) И если Нагиса почти похвалил себя за недюжинное терпение, каждую минуту поглядывая на часы и ожидая спасительного звонка, что (вот предатель!) никак не желал отпускать студентов, то к концу лекции он уже лежал на парте всем телом, сжимая ноги в немыслимом узле и проклиная манящие феромоны. Однако, даже это можно было бы стерпеть, но апогеем личного Ада Шиоты стал колпачок от ручки, который Акабане то прикусывал, высовывая свой чертов язык и дотрагиваясь до самого основания, то полностью засовывал в рот и так увлеченно сосал, что у Нагисы искры из глаз посыпались. Когда терпение и выдержка Шиоты стала держаться на бесполезных ниточках, Карма полностью развернулся в его сторону, облокотился одной рукой на парту и, не отводя цепкого (горящего) взгляда от красного лица Нагисы, зажал колпачок между зубами и стал вылизывать его с такой тщательностью и увлеченностью, что Шиота глухо застонал, едва успевая зажать свой рот мокрыми от выступившего пота ладонями. Нагиса лишь увидел, как Акабане гадко ухмыльнулся, медленно разворачиваясь к доске, а потом его поглотила тьма, яркими вспышками заставляя стонать от удовольствия. На мгновение в аудитории повисла тишина, и Коро-сенсей почти заботливо поинтересовался, не нужно ли Шиоте в медчасть. Нагиса помотал головой, ведь штаны его были мокрыми насквозь, перед глазами до сих пор стояла дымка, а еще он мог поклясться, что услышал тихое и недовольное «ц» со стороны Кармы. …Когда проснулся этой же ночью от частой дрочки, в последний момент улавливая образ Акабане, что интенсивно и (слишком) пошло облизывал и прикусывал собственные пальцы, он понял, что с его «проблемой» нужно что-то делать, и чем скорее, тем лучше.

***

Луна светила настолько ярко, что Шиота поморщился от неприятной рези в глазах, но всего лишь на мгновение; через секунду недовольная гримаса на его лице сменилась восторженным и почти диким наслаждением, словно Нагиса внезапно исполнил свои заветные мечты (о том, что они практически все связаны с Акабане, он предпочитал не вспоминать). Одеяло неприятной тяжестью давило на него, сковывая и без того нежеланные движения, было жарко и душно, душно и жарко, и воздуха, заходящего в комнату через открытое окно, катастрофически не хватало. Шиота, выцарапав из глубин остатков разума немного сил и контроля собственных действий, дрожащими и непослушными пальцами схватил уголок одеяла и потянул его в сторону; он снова едва не кончил, когда его тело окутала приятная прохлада, по капле возвращая оставшиеся крупицы здравого смысла, что теплились где-то в самом уголке сознания. Нагиса ухватился за мокрые простыни, сжимая в руке собственный член и водя рукой то вниз, то вверх, оглаживал головку и изредка шлёпал по стволу, на мгновение замирая и дрожа всем телом. Шиоте было хорошо, даже слишком, и удовольствие это волной разносилось по всему телу вслед за свободной ладонью. «Чертов извращенец» сокрушался Нагиса, когда его сознание возвращалось в его подчинение, но этого времени было так мало, чтобы осознать всю пагубность ситуации, что Шиота уже даже не пытался остановиться. Перед глазами все стоял образ Акабане — горячего, соблазняющего и пылкого; рубашка на его обнаженном теле висела каким-то ненужным балластом, но, как ни странно, это только предавало ему развратности и пошлости. Когда Нагиса кончил в четвертый раз за последние пару часов, у его двери сначала завозились, а затем робко постучали. Шиота застонал уже в голос, проклиная и чуть ли не матеря нежданного гостя, одной рукой пытаясь устранить последствия адской дрочки, а другой шарить под кроватью, силясь найти хотя бы боксеры. Он шел к двери на негнущихся ногах, пару раз порывался плюнуть на все и притвориться спящим, вернуться в кровати и продолжать доводить самого себя до нервного тика и подрагивания. — Слушай, Нагиса, прости, что так поздно, но… — Шиота едва не зарычал от безысходности, когда Карма одним шагом вошёл в его комнату и на мгновение повернулся, щёлкая замком. Нагиса имел великолепную возможность воочию наблюдать за бледной спиной, что застенчиво выглядывала из свободной футболки; Шиота глубоко вздохнул и от ужаса раскрыл глаза: запах Акабане стал намного насыщеннее в этой чертовски душной комнате, и Нагиса в панике прикрыл нос ладонью, стараясь дышать через рот. — Уходи. Шиота говорил беспрекословно, твердо, как его мать, когда Нагиса проявлял непослушание, но сейчас ситуация не имела ничего общего с детскими капризами. Голубовласый отошёл на один шаг, потом ещё на один, но Карма не двигался с места, и когда между ними стало около трёх метров, осторожно отнял руку ото рта, и аккуратно вдохнул — здесь запах Акабане ощущался не так ярко. — Черт, ты посчитаешь меня идиотом и гребаным извращенцем, но я… Ай, да к чёрту всё! — Нагиса и отреагировать не успел, как Карма одним движением сократил расстояние между ними и обрушился на Шиоту несломимой волной, что сминала его губы в жарком поцелуе, не давая даже малейшего шанса отстраниться. Перед глазами Нагисы прочно застыла пелена, и он ахнул, когда большая ладонь Кармы опустилась на его правую ягодицу и крепко сжала, вызывая громкий, всепоглощающий, содрогающий стены стон. Шиота отстранился всего на мгновение, чтобы взглянуть в глаза Кармы, чтобы попытаться понять хоть что-то в его поведении, но увидел лишь маниакальный блеск (может, это было отражение его собственного взгляда, сейчас ему стало плевать). Тогда голубоглазый утробно зарычал, сжал широкие плечи Акабане и запрыгнул на него, обнимая ногами за талию и убирая все свои чувства с тормозов. Они рычали и кусали друг друга, словно два диких зверя, Карма сжимал и мял ягодицы Нагисы, спускался на бедра и шлёпал, оставляя красные отпечатки на разгоряченной коже; Шиота стонал в голос, не боясь, что его кто-то услышит. Акабане резко развернул их к стене, и голубовласый, больно приложившись затылком, недовольно зашипел, схватил Карму за волосы и отнял его голову от своих губ, заставляя выгнуться и открыть свою шею. Нагиса почти напал на нее, раздирая зубами в клочья и всасывая кожу, тут же зализывая языком ранки, тёрся членом о член красноволосого и разве что не скакал на нём. Шиота сорвался, Нагиса не стерпит, Нагиса покается во всех смертных грехах потом, не сейчас, когда Акабане так довольно жмурится от его прикосновений и раз за разом впечатывается в обкусанные губы, по которым стекают струйки крови. Шиота оттягивал волосы Кармы, путался в них пальцами, проводил ногтями по убитой шее и рычал, целовал, кусал, снова рычал, изредка попискивал и утробно дышал, опаляя горячим (слишком) дыханием ухо Акабане. Карма снова подхватил Нагису под самые ягодицы, сделал шаг назад (чуть не кончил, когда Шиота навалился на него всем телом и оказался выше, на мгновение замирая, а затем снова сминая его губы в грубом поцелуе, в котором не было ни намека на нежность), а затем, сам не понимая, как, оказался у самой кровати и практически швырнул голубоглазого на простыни, одним движением стягивая с себя футболку и садясь ему на бедра. Шиота застонал и выгнулся, касаясь возбуждённым членом члена Акабане, и Нагиса не выдерживает и начинает двигаться вперед-назад, тереться членом о член, слушать стоны и едва ли не кончать от них и от обильной смазки, вытекающей из них обоих. Шиота шипит и дёргается вперёд, переворачивая Карма и оказываясь сверху. — Ты не можешь сейчас уйти, — зарычал он, хватая его за запястья и приковывая к своей постели. — Иначе я возненавижу тебя, слышишь? Карма не отвечал, а только порывисто целовал Нагису в живот, наблюдая за тем, как он втягивает его. — Не смей меня мучить, ты, не смей му… — Шиота шумно выдыхает, застонав практически в себя, когда Карма сорвал с себя боксеры и снова навалился на него, подминая под себя и не давай ни малейшего шанса на побег. Нагиса не помнил, на каком именно моменте он остался без боксеров, но зацикливаться на этом, когда в тебя вводят сразу два пальца — плохая идея, и поэтому Шиота выгнулся им навстречу, очищая свою голову от ненужных мыслей. Акабане трахал его пальцами, меняя их местами и изменяя их количество, и когда голубоглазый снова выгнулся, замерев и готовясь кончить ему прямо на живот, Карма быстро заменил пальцы на член, входя сразу на всю длину и, не давая привыкнуть, начал двигаться в настолько быстром темпе, что Нагиса ухватился обоими руками за изголовье кровати, выгибался навстречу, кричал, срывая голос и раздирая глотку в клочья, слушал громкий скрип, уже сам насаживался на горячий член, и красноволосого едва не завизжал (после ему было стыдно) от нахлынувших ощущений. Акабане трахал его долго, до тех пор, пока не кончил сам, пока изголовье кровати не покрылось трещинами, пока Шиота в край не сорвал голос и теперь только хрипел, и лишь по покрасневшим щекам и сумасшедшему зрачку можно было понять, что Нагиса практически задыхается от глубоких толчков и грубых поцелуев куда придётся. Капли пота текли по их спинам одновременно, кожа блестела; им было настолько хорошо, что вскоре в стены начали стучать разъярённые жители многоэтажки, в которой жили парни. В ответ на это Карма и Нагиса начали стонать только громче, переглушая и кончая от голосов друг друга. Когда за окном начал заниматься рассвет, Акабане устало рухнул на Шиоту, придавливая его своим весом и перекатываясь на спину, дыша тяжело и глубоко. Нагиса был в ахуе, сказать легче и проще просто нереально. — Итак… — спустя некоторое время, когда Шиота удобно устроился на плече Кармы, а сам Акабане зарывался ладонью в спутанные волосы, Нагиса поднял голову, положил ее на сложенные руки и, наклонив голову на бок, деловито поинтересовался. -…Что это было?.. Красноволосый рассмеялся, именно рассмеялся, перевернулся на бок и прижал потное тело Шиоты к себе, зарываясь носом в его шею и вдыхая собственный запах, которым Нагиса пропитался до костей. Нагиса подумал, что, возможно, все вопросы могут подождать до завтра.