Фальшивое сердце

Аппаратура в палате мерно пищала, отмечая в своём шуме факт, что Бельфегор ещё жив. Фоновый стрёкот смешивался с мерным писком, порождая причудливый фон электрического леса. Кардиомонитор был вместо цикад, линии проводков и катетеров — ветви-лианы, а громоздкие аппараты — величественные деревья жизни. Бинты довольно туго стянули частично опустевшую грудь. Может, в порыве своего безумия, а может потому, что не только чёлка застилала глаза, но Бельфегор особенно многим пожертвовал ради очередной победы для личного списка достижений. Сердце восстановлению не подлежало — в груди не осталось даже его клочков, хирурги их найти не смогли, вычищая полость. Но что-то же давало пульс, что-то отображалось на мониторе линией жизни, гнало по венам и артериям королевскую кровь. Что-то… Бельфегор резко схватился рукой чуть ниже сердца и порывисто сел, закашлявшись. Аппараты подняли тревогу, но никакого топота за дверью — лишь торопливые шаги одного конкретного человека. Франу было достаточно посмотреть на принца, чтобы показатели пришли в норму, чтобы тот лёг на место и измученно выдохнул, дёргая потревоженный в резко согнутой руке катетер. Бельфегор вырывает иглу из вены, и система издаёт писк, предупреждающий о непоступлении препарата. Предсмертный звук — в прибор вонзается нож, и больше тот не мешает. На память остаются обширная гематома на локтевом сгибе левой руки и капля крови столь крошечная, что не вызывает и намёка на безумие. Слишком лень. — Чёртова лягушка, — злобно шипит принц севшим голосом. — Я только учусь, Бел-семпай, — Фран картинно разводит руками, выражая масштабы несуществующих вины и смущения собственной оплошностью. Бельфегору тошно от одной мысли, что его жизнь в прямом смысле находится в руках Франа, в более извращённом — только в его голове, и что если этот глупый мальчишка потеряет контроль, то никакие ненавистные врачи не помогут. Бельфегор и лежит до сих пор в палате только потому, что Фран едва-едва справляется с поддержанием столь сложной для него иллюзии. Это раздел обучения у Мукуро никогда ему не давался, а сейчас иллюзионист Варии жалел, что отмахивался от медицинских книг. Он попросту не понимал, как должен функционировать организм, как должно биться сердце. Он не понимал, было ли оно у Бельфегора до того, как тот оказался в этой палате. Фран аккуратно присаживается на край койки, зная, что у принца нет ни сил, ни желания его сгонять. Несмело кладёт руку туда, где должно находиться сердце Бельфегора, а вторую руку устраивает там, где под кожей и рёбрами бьётся собственное. Прикрывая глаза, иллюзионист пытается синхронизировать ритм, так должно быть проще, но прибор выдаёт картинку учащённого и сбитого пульса, сопровождая это очередными неприятным сигналом. — У тебя даже иллюзии больные, с тахикардией, — смех хриплый. Зацепило левое лёгкое тоже, но то заживало само, едва-едва подёрнутое иллюзией. Заживлять ткани проще, чем с нуля воссоздавать новые. — Мне очень сложно представить, что сердце у вас вообще есть, поэтому ничего не получается, — Фран нагло перекладывает груз ответственности на чужие плечи. Бельфегор лежит — ему не так тяжело держать это всё. Франу необходим простор для творчества, для мыслей, для иллюзий… Только пальцы у него мелко дрожат. Он никогда не боялся облажаться так, как сейчас. Фран не мог спокойно спать, пить, есть, и его собственное сердце слабо трепыхалось, пытаясь привлечь внимание хозяина. Оно же мешало жить, соскакивая с ритма ночами, посылая к ушам слишком громкий шум кровотока, в конце концов просто не давало дышать, распирая грудную клетку. Фран даже думал уступить это глупое сердце Бельфегору, но врачи сказали, что они несовместимы в донорском смысле. Фран поёжился от того, что врач решил уточнить, о чём именно говорил, но внешне не подал виду. Подходящих доноров не было. И вот сейчас, сидя в палате и пытаясь заставить биться нормально хотя бы собственное сердце, Фран понимал, что не вытягивает. Кольцо ада могло дать сколько угодно сил, но не душевных, их оно только искажало и пожирало. Кольцо пришлось снять. Сил тумана у Франа хватало, а вот опыта и трезвости рассудка добрать было неоткуда. Если он не вытянет, то Бельфегор умрёт — других сильных и способных иллюзионистов сейчас не найти. Фран совершенно не хотел, чтобы Бельфегор умирал, и тем более не хотел говорить, почему его это так волнует. Ну не по ножам же он будет скучать. — Лягушка, мне дышать тяжело, — голос всё больше похож на хрип. Спохватившись, Фран резко обрывает попытки синхронизировать ритм, потому что собственное сердце вот-вот выломает рёбра. Это так не сочетается со спокойным и вдумчивым выражением лица, что Бельфегор слабо смеётся — он чувствует чужой пульс кожей, и мальчишку даже потряхивает от того, как он волнуется. Перед глазами Бельфегора пляшут весёлые мушки, а в груди мерзко тянет. Не физически и даже не иллюзорно. — Тебе нужно успокоиться, — максимально нейтрально просит Бельфегор. Себе он при этом сообщает мысленно, что просто хочет жить, а Фран — то самое, что эту жизнь в нём поддерживает. Быть зависимым жалко и унизительно, но он доверяет кохаю. Выбора, в общем-то, всё равно нет. — Я не могу успокоиться, вы к этому вообще не располагаете, — Фран всё ещё заунывно тянет слова, которые срываются с губ безэмоциональными, но такими вымученными клочками. Словно это он тут лежит в палате без сердца, зависимый от тревожного разума годы назад похищенного из родной французской глуши мальчишки. Здоровой рукой Бельфегор притягивает его к своей туго забинтованной груди, заставляя лечь ухом туда, где когда-то было сердце. Увы, но настоящее Франу услышать уже не доведётся — только фальшивое, которое нужно создать и удержать. Он же всегда говорил, что Бельфегор — фальшивый принц, и даже сердце у него теперь под стать титулу. Фран прикрывает глаза, чувствуя, как пальцы забираются в непокрытые шапкой волосы. Бельфегору слишком наплевать на память о Маммоне сейчас, а бесить того, от чьего состояние зависит ниточка жизни, совершенно не хочется — к суициду принц не склонен. Он насколько может ласково перебирает волосы, представляя, что держит в руках излюбленный веер стилетов. Но волосы Франа, конечно, приятнее. Иллюзионист выдыхает расслабленно, и его сердце наконец-то входит в нормальный ритм. В груди Бельфегора резко и больно тянет, от чего принц шипит и сгребает волосы на чужом затылке, но потом чувствует… То же, что и обычно. До того, как оказался здесь. Аппараты показывают абсолютно нормальный пульс. — И весь этот цирк для того, чтобы урвать немного ласки? — принц тянет кохая за волосы, но беззлобно и не больно, всего лишь заставляя изогнуться так, чтобы были видны глаза. По ним Бельфегор читает его проще всего, помня весь диапазон эмоций от лёгкого замешательства при самой первой встрече до искреннего страха, когда открыл глаза здесь, а над ним склонялся Фран с учебником анатомии в руках. — Я набираюсь опыта, — глубокомысленно изрекает кохай, прикрывая глаза. Ему так проще. — Я до этого вообще не думал, что у вас было какое-то там сердце, Бел-семпай. — Сердца есть даже у тупых хладнокровных лягушек. Сердце земноводных состоит из трех камер, двух предсердий и одного желудочка, а также формально из венозного синуса и артериального конуса, — легко, словно это знание постоянно фигурирует в мыслях, сообщает Бельфегор. — И ничего из этого не имеет отношения ко мне, — Фран чуть улыбается. Он не тупой, нет. Да и не такой уж хладнокровный, и они оба это знают. Только они. — Да, расскажи строение человеческого сердца, — Бельфегор продолжает перебирать его волосы. Голос становится звонче и веселее — самочувствие выправляется. — А давайте не будем лезть в то, что работает, иначе я сейчас задумаюсь, и вы останетесь только с бесконечным самодовольством от своей эрудиции, но ненадолго. — Сердце человека состоит из четырёх отдельных полостей, называемых камерами: левое предсердие, правое предсердие, левый желудочек, правый желудочек, и всё это разделено перегородками. В правое предсердие входят полые, в левое предсердие — лёгочные вены. Из правого желудочка и левого желудочка выходят, соответственно, лёгочная артерия и восходящая аорта, — вздыхает Бельфегор. Наконец-то полной грудью, и силы хватает на то, чтобы она заметно приподнялась, а вместе с нею и Фран. — И эта информация почти никак не способствует созданию рабочей иллюзии, — с важным видом кивает Фран, но по факту просто елозит щекой по королевской груди. — Может поднимешься? Дышать ещё тяжело, — Бельфегор слабо спихивает с себя откровенно лёгкую тушку. — Строение лёгких я ещё не изучил, но подумаю об этом, да, — Фран послушно садится и проводит пальцами по бинтам, подцепляя их край. Если бы Бельфегор слышал его мысли, то непременно бы уточнил, что бинты эластичные, и таким образом их не ослабить в отличие от марлевых. Но всё, что Бельфегор слышит — шум приборов вокруг, которые подтверждают, что он ещё жив. Фальшивое сердце бьётся ровно и спокойно, кардиомонитор рисует типичные для него линии. Бельфегор вновь смеётся и незаметно прикрывает под чёлкой глаза. Он раньше не замечал, насколько же лучше, когда в груди что-то бьётся и не болит. — А вы теперь не сможете никого любить, да? Сердца-то нет, — приходится приоткрыть глаза, чтобы посмотреть, какую эмоцию Фран попытался изобразить к этому вопросу. Что-то насмешливое и вместе с тем горькое. — Сердце в этом не участвует, продолжай учить анатомию, — Бельфегор щёлкает кохая по лбу, хотя гораздо эффективнее было бы метнуть нож. Но они слишком близко для подобного. — А если я сделаю так, чтобы участвовало? — Фран с вызовом заставляет иллюзию безболезненно сжаться, распространяя по грудной клетке тепло. То, что чувствует он сам, когда думает о чём-то приятном… Ком-то, если быть точным. — Вам нравится? — Да, — Бельфегор находит действительно милыми эти попытки не говорить вслух то, что хочется, но при этом попытаться чётко обозначить смысл так и не сказанных слов. Фран снова опускается на монаршую грудь и слушает, как бьётся там фальшивое сердце фальшивого принца. Всё настоящее — лишь у них в головах. — Мне всё ещё тяжело дышать, тупая ты лягушка, — принц снова пытается спихнуть с себя кохая. — Не волнуйтесь, я сделаю вам искусственное дыхание, — в глазах мелькают какие-то мечтательные искорки, похожие на мушек от удушья. — Да? Это ты уже умеешь? — уголок губы дёргается, словно хочет сбежать от презрения. — Нет, но я и сердце в первый раз делал. Видите, я быстро учусь и делаю успехи, — Фран шепнул это в самые губы, словно они могут слышать. — Смотри не облажайся, — Бельфегор надавливает иллюзионисту на затылок, заставляя воплотить уже угрозы в жизнь. На этот раз облажаться не страшно — искусственное дыхание не получается, настоящее сбивается, и по итогу насыщение кислородом падает у обоих, но… Зато французский поцелуй выходит как надо, настоящим.