***
Они пришли в ресторанчик, где была назначена встреча, опоздав всего на десять минут — как вполне благовоспитанные омеги. Феликс был одет в милый белый и пушистый свитер и темно-серые джинсы с дерзкими дырками на коленях — весь такой воплощение противоречивой милоты. Хёнджин был в чёрном: чёрные классические джинсы, тёмная рубашка с серебряной вышивкой по планке над пуговицами. И тёмные волосы, собранные в хвостик с выбивающейся прядкой. Они прошли по залу до столика, где, как сказал официант, их ждали, собирая жадные взгляды всех альф вокруг — независимо от того, были те с парами или одиноки. За столом, однако, они видели только одного человека. — Чан-и, надеюсь, ты не долго нас ждал, — защебетал Феликс, — прости-прости, но такие пробки! Он говорил что-то ещё, как обычно, многословный и слегка раздражающий. Однако Хёнджин его не слышал. Он вежливо кивнул и сел на стул, что, скорее, было необходимость, потому что колени задрожали сразу, как только он увидел этого альфу. И дело было даже не в высоком росте и атлетической фигуре. И не в крайне соблазнительных мощных руках, которые угадывались даже под светло-серой водолазкой и чёрным пиджаком. И не в чертах мужественно-красивого лица. Дело было во взгляде, которым одарил его Чан, когда они только подошли. Там зажёгся такой огонь, что Хёнджину стало ощутимо жарко от него. И это не был пошлый взгляд самца-альфы, который приценивается к тому, кого хочет завалить, — такие взгляды бесили Хёнджина больше всего, потому что он слишком часто ловил их на себе. Нет. Взгляд был даже слегка растерянный, но опалил такой страстью, что задрожали и колени, и руки, и сердце. А ещё был запах: свежесть весенней грозы с нотой встревоженной дождём пыли. Крышесносный запах. Хёнджин еле улыбнулся дрогнувшими губами, когда услышал своё имя и заметил, что Феликс наконец-то решил представить его своему альфе… Своему. Альфе. Это альфа брата. «Почаще думай об этом сегодня, Хёнджин», — мелькнуло в голове у старшего омеги, и он, вскинув брови, мягко улыбнулся и подал руку Чану. — Очень приятно познакомиться, — мягким, глубоким голосом сказал альфа, принимая руку, поднося её к губам и не сводя взгляда с замершего Хёнджина — и тот получил второй удар под дых за последние пять минут: этот голос был невообразимо, безумно притягательным. Все воображаемые альфы, с которыми кончал Хёнджин в течку, — все они, оказывается, говорили голосом этого самого Чана. «Который альфа твоего брата, Джинни, не дури…» — но даже собственный внутренний голос, который по-прежнему изображал совесть, казалось, был уже не так уверен в том, что говорит что-то дельное. И всё потому, что Чан не помогал: он исподлобья тяжело смотрел на Хёнджина, и, казалось, пытался дышать через раз и не глядеть на Феликса, который, между тем, болтал без умолку, рассказывая, как они выпутывались из пробки и как в них чуть не врезался какой-то урод на красном Хюндае. — Мм… Чан-и, — продолжал Феликс, совершенно не замечая странную атмосферу, которую создавали двое его соседей, украдкой пожирающих друг друга глазами, — а где же твой друг? Ты ведь должен был привести кого-то, чтобы составить компанию моему брату… — Да… Минхо просил извиниться, - неожиданно хриплым голосом ответил Чан, принуждённо улыбаясь и переводя взгляд на хлопающего длинными ресницами Ликса, — он подойдёт буквально через несколько минут. В его компании форс-мажор: что-то там с его проектом, но он сказал, что будет обязательно. — То есть одиночество мне не грозит? — насмешливо спросил Хёнджин, поднося к губам бокал с водой и не сводя при этом взгляда с Чана. Тот быстро облизал губы и взял свой бокал. — Точно нет, поверьте, — ответил он. И словом ответил, и взглядом, и действием — глотнув из бокала. Хёнджин невольно проследил движение его кадыка — и огрёб третий сердечный. «Хватит! — прикрикнул он на себя, почти силой заставляя себя отвести глаза от Чана. — Ты, конечно, стерва, Хван Хёнджин, но не настолько, чтобы отбивать альфу у собственного брата. Ты старше, ты сильнее — ты справишься». Но в этот вечер всё, видимо, было против него, потому что только он себе это сказал, как Чан мягко рассмеялся в ответ на какую-то острую шутку Феликса по поводу опаздывающих альф и ожидающих омег. И, боже, этот смех… Он был просто невероятно сексуальным! Хёнджин подвис, пытаясь успокоить гулко бьющееся в груди сердце и теребя салфетку. Надо было что-то срочно предпринимать. — Не будь таким жестоким к моему другу, Ликси, — сказал, улыбаясь, Чан. — Скажи мне, кто твой друг, — и я скажу, кто ты, да, Чан-хён? — насмешливо сказал Хёнджин, не решаясь, однако, посмотреть в глаза альфе. — Так что не будь так строг, Ликси, скажи спасибо, что мы пришли не за пустой столик. — Ох, Джинни, ну что ты … — чуть смущённо ответил Феликс. — А вот, кстати, и он, — перебил его Чан, указывая кивком головы на подходящего к ним небесной красоты альфу с чудесными кошачьими глазами, открытым высоким лбом и полными губами с виноватой улыбкой, играющей на них. «Красивый, — как-то отстранённо подумал Хёнджин. — И запах приятный: мятный ликер, кажется… Не моё. Совсем не моё…» Его охватила тоска, но он улыбнулся вежливо и даже, наверно, мило. — Нам уже сказали, что вы страшно занятой человек, Минхо-щи. И мы все уже прониклись благодарностью за то, что вы к нам всё-таки присоединились, — сказал Хёнджин. — Не верю, что вам было скучно без меня, — ничуть не смутившись и ни секунды не думая, ответил Минхо, — ведь Чан-хён такой умелый собеседник и привык иметь дело с такими… — он нахально окинул оценивающим взглядом Хёнджина. — С такими требовательными в общении омегами. «С такими суками, как ты, — мысленно перевёл его слова на правдивый Хёнджин и посмотрел на альфу с интересом. — А мальчик-то забавный. Не зря Феликс так завёлся». А Феликс и впрямь завёлся: его вполне мирный и нежный до этого запах акации зацвёл нежной сладостью, как только они увидели Минхо. Хотя марку братишка держал и на лице у него не было ничего, кроме вежливой заинтересованности. — А вы, Минхо-щи? Вы тоже специалист в общении с такими прекрасными омегами, как мы? — спросил Хёнджин, наивно хлопнув ресницами. - Или у вас с этим проблемы? — Обещаю, что к концу вечера вы сможете сами сделать вывод по этому вопросу, раз он вас тревожит так, как будто у вас было море неудачного опыта, Хёнджин-щи, — мило улыбнулся Минхо, а в глазах у него чётко читалось: "Играем, солнышко?" "Играем, птенчик", — ответил ему не менее выразительным взглядом Хёнджин. И дальше всё завертелось именно в этом ключе. Минхо и Хёнджин сцепились в поединке остроумия, всё больше и больше проникаясь уважением друг к другу. Это выражалось в том, что Хёнджин больше не припоминал Минхо опоздание, а альфа больше не играл презрительными или наглыми взглядами. Они откровенно пытались задеть друг друга и честно аплодировали один другому, если шутка была по-настоящему удачной. И со стороны казалось, что они очень увлечены этими своими игрищами, потому что оба старались смотреть только друг на друга. Старались. Но не очень получалось, откровенно говоря. Именно поэтому Хёнджин уже через пару часов такой милой беседы, где они с Минхо играли роль движущей силы, а вторая пара явно была пассажирами на этом паровозике, заметил, что его остроумный собеседник кидает на Феликса такие стыдливо-нежные взгляды, а порой и откровенно страстные взгляды, что старшему омеге даже завидно стало. Надо же. И этот пленён светлой улыбкой и милыми веснушками. И Хёнджину, конечно, было слегка обидно, что Минхо на него не клюнул, хотя сам он сразу понял, что с этим милейшим кошаком у него никогда ничего не выйдет. Но вот так откровенно… Эх… Стареет он что ли? Как реагировали на быстрые и украдкой взгляды Минхо сам Феликс и — главное — Чан, Хёнджин не мог оценить, потому что в сторону Чана старался не смотреть. А когда всё же в силу обстоятельств приходилось, то ловил в ответ такой взгляд, что становилось жарко и до слёз хотелось облизнуться и прижать руки к горевшим щекам. В целом вечер шёл вполне себе приятно. Хотя Хёнджин был постоянно как на иголках, ему даже немного нравилось то, что он страдал: это было меланхолически-прекрасное состояние, которое грело мыслью о собственной жертве и — как следствие — о плюсиках в карму. Однако когда Минхо вдруг, очаровательно улыбнувшись, попросил у Чана разрешения пригласить Феликса на танец и альфа, мягко улыбнувшись, кивнул головой, а Феликс смущённо покраснел, но с готовностью встал, Хёнджину стало дурновато. И не потому, что ему было обидно, что Минхо пригласил не его — об этом он подумал как-то мимоходом и невольно восхитился смелостью альфы, хотя с точки зрения дружбы его поведение было, конечно, весьма спорным. К сожалению, Хёнджина беспокоило вовсе не это. А то, что он остался один на один с Чаном. Тут уже бегать взглядом было неприлично, да и слишком палевно, так что он, проводив взглядом парочку до танцпола, перевёл его на альфу напротив. Щекам сразу стало жарко, а в груди что-то томительно потянуло. Но он улыбнулся и сказал: — Жарковато сегодня. — И поставил локоть на стол, опираясь на ладонь горячей щекой. — Ну, вы с Минхо явно сделали атмосферу сегодня крайне горячей, — чуть насмешливо ответил Чан — и отзеркалил жест Хёнджина, упершись щекой в свою ладонь. Омегу снова бросило в жар, и он смущённо пробормотал: — Я прошу прощения… Мне надо… выйти. Я на минутку. Чан ничего не ответил, лишь поиграл бровями и кивнул.***
В уборной Хёнджин кинулся к крану с водой, открыл холодную и, смочив ладони и закрыв глаза, прижал мокрые пальцы к горящим щекам. Потом ещё раз. И ещё раз. Он пытался восстановить дыхание без дрожи и успокоить гулко бьющееся сердце. Омега открыл глаза и уставился в зеркало. То, что тот, кого он видел в отражении, находится на грани, когда возбуждение уже скрыть будет нереально, было понятно сразу. Хёнджин прикрыл глаза и томно обвёл взглядом своё лицо. Он прекрасен. Чёрт возьми, действительно красив… Только вот не везёт ему. Чертовски не везёт. Он прикусил губу и ещё пристальнее стал разглядывать своё отражение. Дверь за ним открылась, он испуганно вздрогнул и опустил голову: ещё не хватало, чтобы кто-то застал его за рассматриванием себя любимого в зеркале, да, он, конечно, слегка нарцисс, да и на мнение какого-то там неизвестно… Чьи-то сильные руки обхватили его и, пользуясь его растерянностью, втащили в кабинку. Чан. Это были его тёмные, как мысли самого Хёнджина ещё совсем недавно, глаза. В них была целая бездна — бездна бесстыдства и уверенности в себе. Потому что он и слова не сказал в ответ на испуганно вытаращенные глаза омеги и его торопливое «Ча…Чан… Ты спятил?.. ты… что …» Губы его взяли в плен не только приоткрытый от изумления рот Хёнджина, но, кажется, и его сердце, и его душу — так сладко, нежно, томительно-страстно целовал его альфа. Его руки сжимали талию и затылок Хёнджина с такой убеждённой в своей правоте силой, что омега лишь вцепился пальцами в лацканы его пиджака — и открыл послушно рот, впуская горячий язык того, кто пленил его, и отвечать стал быстро и не менее страстно, прикусывая сладкие твёрдые губы, и застонал покорно и нежно, когда Чан спустился горячими губами на его шею, всасываясь с силой и чуть рыча от восторга. «Следы… Куда потом со следами…» — мелькнула мысль, безвольная и беспомощная, как и он сам в сильных руках альфы. А тот уже притиснул его к стенке кабинки и раздвинул ему ноги своим коленом, бесстыдно лапая его задницу и прижимаясь к нему своим пахом. А там всё ощущалось так мощно, что Хёнджин невольно задрожал, представляя это всё в себе. Но когда Чан, который умудрился уже, незаметно для омеги, расстегнуть его рубашку до пояса, стал сжимать пальцами его соски, не прекращая вылизывать при этом шею и подбородок, Хёнджин, пробитый судорогой наслаждения, всё же очнулся. Он попытался остановить Чана, слабо отталкивая его, но тот лишь замычал, ловко, в одно движение развернул его к себе спиной и теснее прижал к себе, кусая в надплечье и опуская руку на его давно стоящий и ноющий от сладкой муки член. — Не дёргайся, Джинни, — шепнул, опаляя ухо омеги, Чан, — я хотел этого весь вечер, как только увидел тебя... Я не отпущу, пока не получу… — А как же Феликс? — почти простонал Хёнджин, чувствуя, что долго не продержится, если Чан так и будет страстно ласкать его естество уверенной ладонью, при этом потираясь о его задницу своим внушительным возбуждением и призывно постанывая. Твёрдая рука альфы властно накрыла его рот и шёпот продрал дрожью удовольствия по коже: — Помолчи, а? Ну же, Джинни, мой сладкий… Ты же тоже хочешь меня, не думал же ты обмануть меня, стараясь не смотреть мне в глаза?.. Чан быстро расстегнул ремень на его брюках и нырнул рукой в боксеры, его движения стали более напористыми и сильными, он резко выдыхал прямо в ухо Хёнджину, сводя его с ума. А когда альфа, страстно вжимаясь в зад Хвану, ускорился и взял в рот мочку его уха, тот не выдержал, укусил затыкающую его рот ладонь и кончил, содрогаясь и царапая доставляющую ему это невероятное наслаждение руку. Ещё пару минут Чан прижимал его к себе, упираясь лбом в его затылок. И только Хёнджин, чуть придя в себя, решился спросить, что это вообще было такое, как дверь уборной открылась и в помещение не вошли — ввалились, тяжело дыша, двое явно целующихся парней. Поцелуи были звонкими, сопровождались постанываниями и каким-то торопливым шёпотом. Хёнджин осторожно развернулся к Чану, и они уставились друг на друга, широко открыв глаза: за дверцей кабинки Минхо активно соблазнял и развращал Феликса, который пытался вспомнить, зачем они здесь, но альфа ему не давал. — Мин… ахм-м... Минхо… Подо… о-о-о… Подожди, нет, нет, я не мо… Мм... Ммм... Минхо... Там же Чан... — Поцелуй не дал Феликсу продолжить. Хёнджин и Чан, не сговариваясь, приникли к щелям в дверце. Видно было плохо, но звук компенсировал огрехи картинки: эти двое не стеснялись. Минхо целовал напористо, грубо, держа Феликса, как тряпичную куклу, почти на весу. Он не отвечал на лепетания омеги, который сжимал в пальцах его рубашку, а когда тот попытался отстраниться, альфа практически силой усадил его на невысокий подоконник и, раздвинув его ноги, встал между ними. Он взял лицо омеги в ладони и страстно зашептал ему: — Ты мой, Ликси, ты только мой. Забудь о Чане, я смотрю на тебя весь вечер, я забираю тебя себе! Он мне друг, я всё от него приму, я буду умолять его отдать тебя, но сейчас... Сейчас скажи, что я тебе нравлюсь, что ты будешь со мной! Омежка мой... Омежка... — И Минхо страстно приник губами к губам Феликса, который не сопротивлялся больше. Оторвавшись от сладкого поцелуя, Минхо снова заговорил: — Будь моим, умоляю! Я не отдам тебя ему! Не смогу! Ты измучил меня, когда обнимал его! Я думал, что с ума сойду от того, что ты на него смотрел! — Ты мило флиртовал с Хёнджином! — обиженно пробормотал Феликс, и Хёнджин, у которого и так глаза были с блюдце, возмущённо втянул воздух, но твёрдая рука Чана снова ласково и настойчиво легла на его рот. — Чш-ш, — едва слышно шепнул он. — Не стоит мешать, не так ли?.. Хёнджин, который думал, что раскрыл глаза уже на максимум, в этот момент приятно удивился своим возможностям: в смысле? То есть Чан не против? Пока Хван пытался осознать, что вообще происходит, влюблённые за дверцей их кабинки снова начали страстно целоваться. И судя по томному стону Феликса «Ты спя-я-ятил… Ну, не зде-е-е-есь же…», там всё было очень серьёзно. Потом Хёнджин и Чан услышали, как Минхо затащил Феликса в кабинку через две от их и запер дверь. Дальше подслушивать не хотелось никому, потому что Феликс застонал так откровенно и сладко, что даже у Хвана снова чуть не встал, а ведь он слушал стоны своего брата. Он быстро мотнул головой, освобождаясь от руки Чана, и кивнул на дверь. Тот кивнул в ответ, и через пять минут они уже сидели за своим столиком. Первым делом Хёнджин налил себе вина и залпом выпил. Ему нужно было что-то вот именно такое — чтобы потушить горевший внутри огонь раздражения, возбуждения, любопытства и злости. — Объяснись! — потребовал он у Чана, который пил своё вино медленно и глаз с омеги не сводил. Неудивительно, конечно: кончил-то только Хёнджин, а бедный альфа, наверно, сейчас чувствовал страшный дискомфорт. Так ему и надо. — Ну же. Ты почему так реагировал? Мой братец тебе изменял прямо у тебя на глазах, да ещё и с твоим лучшим другом, а ты?.. Чан приподнял бровь и посмотрел на него откровенно насмешливо. — А мы с тобой в кабинке что делали? За пару минут до них? Ещё кто кому изменил, Джинни... Кто кому изменил... — Но... — Хёнджин несколько раз открыл и закрыл рот. — Как же вы... теперь? — А нет уже никаких "нас". Да и были ли — я вот теперь и не знаю, учитывая то, как сегодняшний вечер проходил. Чан замолчал, и Хёнджин, всё это время не сводивший с него изумлённых глаз, нетерпеливо качнул головой: — А как он... проходил? — Только не говори, что не видел, — сказал Чан и гулко сглотнул. — Ещё хорошо, что Ликс всё время только на Минхо и смотрел, а то бы точно спалил, что я не могу от тебя оторваться. Только на тебя и пялился весь вечер, думал, сдохну… От желания… Хёнджин отпустил глаза и чуть отвернул голову, стараясь скрыть, как жарко ударили его эти слова, сказанные таким глухим и болезненно-искренним тоном, что у него заломило внизу живота. Снова. — Альфа с недотрахом, значит? — стервозно произнёс он. — Ничего нового. — Альфа, который уверен, что ты решишь проблему его недотраха, — уверенно сказал Чан. Хёнджин возмущённо вскинулся и зашипел: — Слышишь! Ты охренел? Ещё чего? Мечтай! — Ну, я же твою решил, — прищурился Чан. — Разве ты не хочешь мне отплатить добром за добро? Хёнджин растерянно заморгал и молча уставился на спокойно пьющего вино Чана. — Будешь мне хамить — буду затыкать, — жёстко сказал альфа, смело отвечая на его взгляд своим — прямым и откровенным. — Но я бы не хотел. Ты мне просто безумно нравишься, Хван Хёнджин. — Особенно вид сзади, да? — зло спросил омега, пытаясь понять, что его до сих пор держит рядом с этим наглецом. — Нет, вид сверху, — парировал Чан. — Хочу увидеть тебя на коленях. Если бы эти двое не зашли так не вовремя, уже бы знал, как ты выглядишь, когда смотришь снизу вверх. Думаю, это потрясающе. Хёнджин поднялся и, гордо и презрительно оглядев снова сощурившегося Чана, развернулся и пошёл к выходу. Терпеть это хамство он точно не будет. Вот только у Чана были свои планы, так что, когда омега подошёл к своей машине, разумно решив, что Феликс и Минхо как-нибудь без него обойдутся, его прижали к дверце, и он, честно говоря, даже не удивился. Более того, он почувствовал, что если бы Чан оставил всё, как есть, то он бы испытал ужасное разочарование, а так — торжествующее тепло разливалось в его груди, и он хищно улыбнулся, прижатый щекой к дверце собственной машины. — Ты же не думал, что я отпущу тебя? — прошептал Чан и с силой вжался в его задницу. Хёнджин ахнул: там всё стояло так, как будто они только что долго возбуждали друг друга. — Найди себе на ночь какую-нибудь доступную сучку и вытрахай его, а со мной тебе ничего не све… Чан развернул его и впился в глумливо искривлённые губы. В этот раз он не был нежным и ласковым, вторгался в горячий рот Хёнджина грубо и уверенно, кусал губы и язычок омеги, сладострастно порыкивая и сцеловывая его невольные стоны. — Мне не нужна сучка на ночь, Хёнджин, — серьёзно сказал Чан, чуть задыхаясь, когда они оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. — Мне ты нужен. И на как можно более длительный срок. — Зачем? — независимо повёл плечами омега, тем не менее не отпуская пиджак Чана, в который вцепился во время поцелуя. — Я как раз та ещё сучка. Ты со мной намучаешься. — Ты — моя мечта, Джинни, — тихо сказал Чан. — Красивый, остроумный, сильный. Умеющий за себя постоять. Всё, что я так люблю. — Он поднял на омегу глаза и чуть сузил их. — Покорить такого — моя мечта. Но никогда до этого я не встречал всё это в одном одуряюще пахнущем омеге. — Ах, пахнущем, — картинно опечалился Хёнджин. — Так это я не тебе, а твоему альфазавру нравлюсь? Чан резко надвинулся на него и прижал спиной к машине, обнимая за талию. Он приблизил своё лицо к лицу омеги и прошептал: — Мой альфазавр уже десять минут как мысленно трахает тебя, разложив прямо на капоте этой милой машинки. И ты стонешь, как шлюха, под ним, принимаешь послушно и всё до конца. — Хёнджин не сдержался и нервно хихикнул, глядя во все глаза на этого нахала, а тот продолжил: — Но я же пока держусь, верно? И моё воображение мне не мешает терпеливо сносить твои шпильки в свой адрес. Дай мне шанс. Не убегай. И я уж точно не дам тебе сесть за руль машины: ты выпил. А ты мне нужен. И будешь нужен. — Скажи «всю жизнь» — и я зарыдаю от твоего пафоса, — прошептал ему в ответ Хёнджин, пытаясь не слишком явно течь от того, что губы Чана были всего лишь в десятке сантиметров от его губ. Чан улыбнулся и слегка коснулся своими жаркими его жаждущих. — Всю жизнь, — шепнул он. — Можешь рыдания отложить на полчаса? Я вызову такси, отвезу тебя к себе, и там, в зале, у меня есть отличный диван. На нём очень удобно. — Хёнджин возмущённо зашипел, а Чан хохотнул: — Очень удобно рыдать, Джинни. А ты о чём подумал?