***
Откидываешь голову назад, упираясь в холодный кафель ванной в своем доме, душа себя мыслями. Это место единственное, где ты одна. Даже твой дом уже не твой, а ваш. И дело далеко не в его присутствии рядом. Каждая клеточка тебя, твоей спальни, вашей общей гостиной с удобным широким диваном пропиталась им. Тебе не нужно видеть его глаз, чтобы знать, что он рядом. Мысли роем крутятся в голове, подкидывая воспоминания о времени, когда ты была в своей стихии, свободе. Ты чувствуешь, будто сходишь с ума в этих оковах. Встаёшь и на трясущихся ногах подходишь к шкафчику. Тебе жизненно необходимо восстановить хотя бы видимость свободы, и ты судорожно ищешь красную помаду, но взгляд падает на аккуратную упаковку новых лезвий. В голове крутится мысль, что ты не хочешь этого, но тело тебе уже не подчиняется. Всё в тебе требует это чувство внутреннего освобождения от невидимых оков. Оно просит тебя напомнить, что ты живёшь ради свободы. Не временной, а постоянной. Напомнить, что ты принадлежишь только себе и никто не сможет устоять перед твоими штормами. Что ты — чертова одиночка, и никак иначе. Проводишь по руке лезвием и с наслаждением смотришь, как желаемые красные границы появляются на запястье. Ещё раз. Дорожка увеличивает свою длину, показывая, что твоя свобода не заканчивается и на этом. Ей нет предела и границ. Ты будто разрезаешь оковы, которые сковывают запястья. И ещё раз. Ты уже не зацикливаешься на том, что твоя душа кричит от боли, перед твоими глазами всё плывет, но ты отчаянно идёшь на зов сердца, которое трепещет и просит свободы. Слезы застывают на щеках, а после срываются, смешиваясь на ладонях с кровью. Ты видишь перед собой границу, целых три барьера между тобой и им. Она размывается, но она есть. Тебе спокойно. Тебе нравится. Ты чувствуешь себя собой.***
Твой разум в очередной раз устраивает тебе истерику, которую ты перекидываешь на других. Сегодня вы с Даном договорились пойти к речке, которая недалеко от твоего дома, на практически дикий пляж, но перед этим у Балана студия. И он уже полчаса, как должен был приехать. Тебя не то чтобы бесит его задержка, ты все понимаешь. Но твой воспалённый дуростью мозг говорит тебе, что эта ситуация — лучшая, чтобы наконец-то стать свободной и одной. Грызешь себя изнутри от таких мыслей, но ничего не можешь поделать. Дверь хлопает, как и хлопает молоток о крышку твоего воображаемого гроба в своей голове. — Тин, извини, задержался, а потом пробки, — Дан быстрым шагом приближается к тебе, мажет поцелуем по щеке, и ты хмуришься. — Дан, мне плевать на обстоятельства. Ты опять задержался. Пообещал, но мы не пошли, — твой тон какой-то слишком наигранный, но ты надеешься, что это слышно только тебе. — Ну так пошли сейчас, солнце, успокойся. Полчаса роли не играют… — а вот тон Дана максимально спокойный, потому что бороться со штормом Кароль — испытание не для нервных. — Играют. Для меня играют! — выкрикиваешь со всей злобой, что внутри. — Уходи. Забудь меня. Я устала. Ранишь его каждым своим словом, внутри проговаривая, какая ты никчёмная, гнилая и ужасная. Потому что такая ты и есть. Ты причиняешь боль всем, кого… любишь? Ты любишь его? Твои мысли крутятся вокруг вас обоих, пока ты со своей самой сильной маской смотришь на Дана, у которого внутри взрываются миры. И от тебя, к сожалению, это не скрывается. Ты видишь огонь в его глазах слишком ясно. Не понимаешь, этого ли хотела. Ты хотела свободы от него. Но ценой ли его боли? — Ты долго искала повод меня бросить? — хрипит, и ты медленно умираешь от его голоса. Должна была воскрешаться, но гибнешь. — Да, долго, — доводишь свою игру до конца и видишь, как он отшатывается на несколько шагов назад. Желаешь, чтобы он ушел всеми своими мыслями в голове, но желает ли этого сердце? Ты запуталась. Чувствуешь себя больной, зависимой от непонятно чего, и единственное осознание — ты хотела рыдать. Кричать. Ничего не понимая просто упасть на колени. И, наверное, не жить вовсе. Разворачиваешься в сторону лестницы, в надежде, что вы уже закончили и Дан сейчас уйдет. А после ты наконец-то почувствуешь то, чего и хотела — себя. Но Дан не уходит. Ты чувствуешь его взгляд на своей спине, пока до жути медленно преодолеваешь эти несчастные пять шагов от него. Раз — и ты чувствуешь досаду, что он больше не приготовит тебе кофе утром, которое ты уже успела полюбить. Два — и ты чувствуешь, как душа скрипит, ведь ты снова причинила боль. Три — и ты чувствуешь, как желудок скручивает спазм страха, потому что ты не помнишь, как жила раньше без него. Четыре — твое сердце пропускает удар, ведь ты хотела жить, но умираешь. Пять — … Ты не успеваешь сделать шаг, ибо шаги Дана настигают тебя. Его сильная рука хватает твою и силой разворачивает к себе. Ты едва сдерживаешь вскрик боли и жмуришься от слез, которые выступили на глазах — он сжал именно ту руку, на которой ты рисовала твою свободу и резала оковы. Надеешься, что Дан не увидел проблеск боли на твоём лице. Впрочем, зря надеешься. Рукав твоего любимого кардигана быстро оказывается складками около локтя, и ты пускаешь в вольное плавание по щекам несколько слезинок. Чёрт, почему все именно так? Видишь, как Дан шокировано разжимает ладонь, которой удерживал твою руку на запястье, но ты не убираешь ее и даже не отходишь. Он молча рассматривать почти свежие, достаточно глубокие красные порезы поверх старых и бледных, которые он уже видел. И вы оба помните этот разговор. Перед глазами тот ваш вечер, который поменял многое.***
Она уже начинает жалеть, что согласилась уехать домой именно с ним. Но у него тепло, и в машине дождь не заставляет промокнуть сжавшуюся в клубок натуру. Кутается в свой кардиган, оттягивая рукава ещё больше, пряча маленькие ладошки. Поворачивает голову влево, отслеживает движение капель по стеклу, мечтая в конце так же бесследно исчезнуть. Раствориться. Тема для разговора заводиться странная, но Тина даже не помнит, с чего она началась, ведь отвечала автоматически, наблюдая за непогодой за окном машины. — Я не считаю, что это выход из ситуации, — она резко переводит на него взгляд и впитывает всеми фибрами души его серьезное и спокойное выражение лица. На лбу вырисовывается морщинка, но через пару секунд она также быстро исчезает. — В любом случае, самоубийство — это поступок слабых людей. Её глаза приобретают неестественные размеры. Что она только что услышала? Поступок слабых людей? Тут же начинает дрожать, комкает пальцами край ненавистно-любимого элемента гардероба и не может собрать мысли в кучу. Она должна ответить ему. Обязана. — Ты когда-нибудь оказывался в таких ситуациях? Думал о том, чтобы уйти? — получается очень тихо, но она надеется, что капли дождя не смогут нарушить их тишину. Смотрит на него, затаив дыхание. Не моргает. Сердце бьётся через раз. — Не был, это же глупый поступок. Выхода нет только в том случае, если ты летишь вниз с моста, — устанавливает с ней зрительный контакт, зрачки бегают по её глазам, а затем перемещаются на ночную трассу. — Ты… ты серьёзно сейчас? — коктейль из отчаяния и злости выливается за пределы, поднимая температуру в её теле. — Самое простое, что можно сделать — это спрыгнуть или вскрыть вены, — фыркает, глядя на дорогу. — Это даже звучит абсурдно. Как можно забрать у себя жизнь, если не ты ее давал? Удел слабаков, не иначе. — Да что ты знаешь о том, как и за что забирают жизнь? — по телу проходит волна мурашек, дрожат, кажется, даже кончики ушей. — Ты ведь даже не представляешь, что бывает на душе у человека в такие моменты! Удел слабаков, говоришь? А ты бы смог сам себе несколько раз по венам лезвием провести? Смог?! Оставить всех и уйти — смог?! Не видеть его лицо перед собой, а потом вместо этого капли крови — смог?! Дан резко тормозит, от чего Тина дёргается и, сама того не ожидая, начинает захлёбываться слезами. В его горле — ком. Но важнее сейчас не это. Он пользуется её невнимательностью, хватает за запястье левую руку и тянет на себя. Она ахает, всхлипывает ещё больше, но не сопротивляется. Внутри поочередно взрываются планеты. Одной ладонью держит её дрожащую руку, а второй, оставляя складки, тянет рукав кардигана вверх. Перед глазами бледные полосы. — Доволен? — брыкается, силится вырвать руку из его медвежьей хватки. Щурится, стараясь рассмотреть его озадаченное лицо. — Не нравится? Не такой ты меня видел? Ну, извините, куда нам — слабакам — до вас. Он плавно проводит своей ладонью по сгибу локтя, ныряет в её бескрайний океан и мгновенно тонет. Захлёбывается. Лёгкие не выдерживают. — Не смей меня жалеть, — сглатывает. Видит его силуэт расплывчато, но вытереть слёзы не может. — Мы не в тех отношениях, чтобы ты на меня сейчас вот так смотрел, — она не видит его взгляда, но чувствует всего его под своей кожей. Он заполняет её тело полностью, без остатка. Держит её запястье крепко, практически не смотрит на белые полосы, которые выворачивают душу наизнанку. Молчит, изредка поглядывает на то, с какой силой она сжимает ладонь в кулак. Тина опускает голову вниз, считает про себя до тринадцати, а затем, несмотря на него, произносит: — Отпусти, — всё ещё дрожит, как осиновый листик, — пожалуйста, — протягивает тихонечко в пустоту между ними. — Ты больно держишь. Его пальцы разжимаются, высвобождая тонкое запястье. Всего на мгновение он забыл, как чувствительна она к тактильным ощущениям. Спустя минуту гляделок между ними, она сама тянется к нему, обхватывает указательный и тянет к себе. Несмело останавливается, а потом, тяжело вздохнув весь воздух, опускает палец на шрам. Снова плачет, не сдерживая эмоции. Гладит гладкий участок кожи его вспотевшим пальцем, едва прикасаясь. — Ты прав, — надавливает на полосочку чуть сильнее. — Вот здесь моя личная граница слабости. Это невыносимо осознавать, что ты теперь неполноценный человек. Я даже слышала, как оно внутри меня куда-то падало, падало, падало… а потом «бац» — и рассыпалось на тысячу осколков. И я, как дура, на коленках, собираю их, пытаюсь что-то склеить. Вот уже семь лет, Дан, семь, — смотрит на него, замечая, как поменялись эмоции на лице. — Так страшно мне не было никогда. Он кусает изнутри щеку, стараясь не выдать всё своё сожаление. И глубочайшую вину перед ней. Она сейчас такая открытая, уязвимая, живая. Забывает дышать и моргать, пульс едва ощутим. Но она вновь проводит пальцем по своей слабости. И тишина между ними — оглушает. Дан смотрит на нее, погрязая в мыслях, которые ей недоступны, но она видит их в его глазах. Он не жалеет её. И это даёт Тине силу дышать. Кароль все так же водит его пальцем по своей слабости, и Дан видит в этом доверие. И плевать, что это он ее довел до состояния истерики. — Я могу тебя обнять? — вопрос соскальзывает с губ, когда Дан едва слышит в себе желание почувствовать стук ее сердца совсем рядом. Её ответ сейчас — решающий в их взаимоотношениях. Или маленький шажок вперёд, или три назад. И она кивает. Сама медленно приближается головой к изгибу между плечом и шеей. Наверное, не такой он и чужой ей. Кажется, объятия необходимы не только ему. Она тяжело дышит. Но дышит. И Дан впервые за эти минуты понимает, что её могло и не быть сейчас вовсе. Что она осталась в этом мире. Что она живая. На глазах Дана появляются слезы от простого осознания — её могло и не быть. Этой маленькой сильной девочки, которая, когда смеётся искренне, прижимает ладошки к животу, а когда злиться — у нее краснеет правая щёчка. Дан едва ощутимо мажет губами по макушке Тины. Шепчет «сильная» на гране слышанья, но она слышит. И знает — он не жалеет ее. Она ещё не знает, что это за чувство, но ей свободно рядом с ним. И спокойно. Минуты в объятиях друг друга летят как мгновения. Дан хрупко нарушает тишину вопросом, который волнует: — А кто знает ещё? — слова прилетают в копну золотистых, и Дан ощущает, как Тина дёргается, будто от судороги или удара током. Молчит. И Дан уже не ожидает услышать ответ, ведь и так слишком много откровенности пришлось на этот нелепый вечер. — Паша, он меня спас тогда, — Тина дрожит и собирается с мыслями, пока он собирает её откровения по крупицам в своей памяти. — Выбил чёртову дверь в ванную с криками. Как сейчас помню его глаза и руки на моих щеках. Но я не помню, что он мне говорил. Пелена передо мной не давала мне что-либо запомнить. Но я помню красные пятна вокруг. И Веню в моей же крови. Сердце Дана пропускает удар, и, кажется, это слышит даже Тина. Она закусывает губу и чуть мотает головой, сбрасывая картинки прошлого перед глазами. Окунается в тот год, но желания тонуть в этом нет. Пытается плыть, но подводные камни тянут вниз. — Веня… он видел? — хрипит Дан, и Тина кивает ему в грудь. — Он видел, как Паша сорвал дверь. И меня на полу. А потом я его обнимала, мазала белую пижамку с пандой в своей крови. Помню ужас в глазах Паши, — задумчиво говорит Тина, будто перенося себя в этот день, как наблюдателя сбоку. И картинки ужасают. — После этого было решение отправить Веню учиться подальше от меня. И это, наверное, правильно. Он рос и не видел, как я истекала кровью изнутри. Молчание повисает тяжёлой тучей мыслей над ними. Кароль дышит и уже начинает сожалеть о таком откровении, ибо тишина от Дана, как смертный приговор. Он сейчас осудит, наверняка. — Разговаривали ли мы об этом когда-то? — почему-то добавляет, видя в этом какой-то смысл. — Нет, — и пожимает плечами в ритм вздымающейся грудной клетки Дана, — но он помнит, ему уже было пять… — Я не знаю, что тебе сказать, Тина… — наконец нарушает тишину своего голоса Дан. — Ты невероятно сильная женщина. Твоей судьбы хватит ещё на несколько десятков жизней. — Я обычная, Дан. Просто чуть сложная, — она отстраняется, и улыбка скользит на её красных губах. Будто не было только что сцены, убивающей рассудок. — Для всех, и для тебя, в том числе. Но ты особенный из особенных, раз узнал мой секрет, раз я сама тебе его раскрыла. И вот такая моя история, моя очередная история, — опять ухмыляется. — С тех пор красный цвет — цвет, который меня чуть не уничтожил, как жизнь на этой земле — моя сила, свобода и слабость. — Тина… — начал было Дан, но Тина приложила свои пальцы к его губам. — Молчи. Не нужно. Помни, ты один из всего трёх людей, кто знает и кому я доверила свою слабость. Не подведи. Она выскальзывает из машины, будто ее и не было, а Дан ещё несколько минут сидит под ее домом. В голове одна мысль. «Не подведу».***
Он разворачивает тебя спиной к стене, заранее зная, что тебе понадобится опора. Смотрит так пристально, что начинает болеть голова. Кровь стучит в висках, и ты жмуришься, отчего слёзы начинают течь с новой силой. И тебе хочется, чтобы он коснулся своими горячими подушечками пальцев твоей бледной щеки, и влага на ней бесследно испарилась. Но этого не происходит. Ты практически беззвучно рыдаешь напротив него, опускаешь глаза вниз, на руку, и сама ужасаешься от того, что видишь. Ты не смотрела во что превратилось твое запястье, предпочитая сразу после осветления головы остановить кровь и забинтовать руку. К горлу подступает тошнота от вида противных красных полос, всё тело резко становится словно не твоим вовсе, а ватные ноги подкашиваются. Летишь прямиком в его руки. Сильные, до чёртиков красивые, любимые руки. Он целиком и полностью твой. И ты впервые осознаешь, что любишь каждую частичку его тела и души. Но вместе с этим в голове появляется и вторая истина — он ровно столько же твой, сколько и ты его. Тебе это не нравится. И ты бы обязательно начала скрипеть зубами, топать ногой, но у тебя попросту нет на это сил. Всхлипываешь и, не рассчитав удар, бьешь больно в бок. Твоя зажатая между вашими телами ладонь повторяет движение снова и снова. — Я не хотела в тебя влюбляться, слышишь меня? Я не хотела, — пытаешься вытолкнуть из себя несчастные слова, которые тут же бьют по вискам. Хмуришься, сводя брови к переносице, и ощущаешь, что Дан отпускает тебя. — Я сдалась, понимаешь? Мне пришлось свой белый флаг залить кровью. Но я не хотела этого. Видишь, как боль вновь окутывает его с ног до головы, и снова давишься тошнотой. Не выдерживаешь его кричащих глаз, смотришь ниже, а затем тянешься к закатанному рукаву, чтобы опустить его и спрятать следы твоего личного бессилия. Дан наблюдает за каждым движением, и поэтому все происходит будто в замедленной съёмке. — Ты вытянул меня из клетки и в собственных руках обрезал крылья. А потом подбросил и крикнул: «Лети, моя девочка», — запахиваешь на груди кардиган, выстраивая мнимую защиту перед собой. — Ты отнял у меня свободу, которую я люблю больше, чем себя. Дан начинает говорить. Тихо, хрипло и беспомощно. Ты слышишь его через слово. Он переминается с ноги на ногу, пока девочка внутри тебя распорола последний шов на сердце. И это твой разрыв сердца без инфаркта миокарда и старости. Краем уха вылавливаешь какие-то слова о том, что ты ему слишком дорога, чтобы становится причиной твоей смерти. Пусть и такой, но смерти. Что-то мямлит про простор, который тебе показал, и бескрайнюю свободу, которую не посмел бы и тронуть. Ты просто должна была говорить, а не отталкивать. Его пугают не порезы и твоё состояние, а то, что он довел тебя до того состояния, в котором клялся себе никогда тебя не видеть. Он винит себя, и эта вина его поглощает с головой. Тонет в своей внутренней боли от того, что не смог наполнить тебя твоей свободной силой высоты. Подвёл. — Я, пожалуй, уйду. Как ты и просила, — Дан смотрит прямо в твои слезливые океаны. — Твоя свобода и полёт — самое дорогое, что есть. И я не могу позволить это у тебя отнять. Мотаешь головой из стороны в сторону, будто тот поддельный китайский болванчик. Чувствуешь себя подделкой себя же, потому что ты никогда не была такой… противной самой себе. Хватаешь Дана за руку, притягивая на последних силах. — Пожалуйста, не уходи, я не хочу тебя терять, — захлёбываешься в своих слезах и словах. — Я осознала, что моя свобода без тебя — клетка хуже старой. Дан, умоляю, не убивай меня своим уходом. Ещё одной своей смерти я не выдержу, — видишь стеклянный взгляд напротив и понимаешь, что разрушила все сама. — Я не хочу менять тебе клетки, — рывком выдергивает свою руку, отчего ты упираешься в стену сзади. Перестаешь видеть перед собой хоть что-то, хочется скатиться на пол, но звук закрывающейся двери отрезвляет, и ты видишь всё настолько детально со своим плохим зрением, что тебя это пугает. Ты пугаешь саму себя. Тебе страшно быть наедине с собой. Его нет. Он ушёл. Осознание этого — избавляет тебя от всех слез и истерик. Вот твоя долгожданная свобода, так радуйся, дура, радуйся. Лбом упираешься в колени, обхватывая весь свой хрупкий стан руками. Тело пробирает новая волна мурашек, тебя холодно, сердце покрывается толстым слоем льда. «Боже, Кароль, в кого ты превратилась?» Виски стучат от невыносимой боли. Хочется прекратить все свои мучения и наконец-то избавиться от всего, что терзает. На ватных ногах поднимаешься, хватаясь за все стены по дороге к ванной. У тебя твёрдая уверенность в том, что на этот раз ты сможешь прекратить все мучения внутри. И что своим уходом ты наконец-то перестанешь причинять боль. Ты сама одна сплошная боль, и в тебе ее так много, что ты хочешь ею делиться со всеми, кто помогает. Ты — мразь. Самая конченая мразь. Лезвия ты находишь быстро. Это, наверное, единственное, что ты можешь найти с такой скоростью. Перед глазами — его глаза, когда он уходил. И ты понимаешь, что заслужила всей боли, которую сейчас испытаешь. Лезвие заходит в кожу плавно, будто нож в масло, и ты понимаешь, что это правильно. Так и должно быть. Совсем рядом — вена и освобождение. Чувствуешь теплый захват на правой руке, где красуется кровавое лезвие, и видишь, как чужая ладонь в мясо разрезается. Тебе жутко. И страшно. — Блять, Кароль, да что же ты делаешь, дура?! — Балан орёт на тебя, прижимая полотенце к твоей левой руке. Не смотришь на него, потому что все перед глазами плывёт. — Тина, ты совсем с ума сошла, тебе лечится надо! Опускаешь взгляд на его руку и пелена перед глазами спадает. Дёргаешь левой рукой, освобождая её от плена врученной ткани. Видишь только огромную красную борозду на широкой мужской ладони и стекающие капли крови. Они совсем не напоминают тебе то, что ты с интересом рассматривала на своём запястье. Они не стекают ручейком, не обрамляют новыми оковами поверх старых, от которых ты так норовила избавиться. Натягиваешь футболку, а затем рвешь ее, оттягивая изо всех сил вниз, не заботясь о стоимости дорогой вещи. Он — твоё спасение. Ткань трещит, как и его сердце, находясь в твоих руках. Боишься касаться, но выбора у тебя нет. Прижимаешь ткань и, выдохнув, кладешь поперёк свою трясущуюся ладошку. Он смотрит на тебя пронзительно нежно, крутит что-то едкое на языке, но тебе удушающе больно смотреть на него такого… израненного. — У тебя кровь, Дан… — единственное, что можешь выговорить. Своя кровь тебя не пугает, но раны на Дане доводят тебя до состояния полусмерти. — У тебя тоже. И вы сидите на холодном кафеле твоей ванной с попытками остановить кровь друг у друга. Видишь, как кусочек футболки впитывает кровь, становясь совсем красным. Аккуратно проводишь подушечками по сгибу его большого пальца, гладишь, про себя умоляя всевышнего о ещё одном шансе. Всхлипываешь, осознавая весь абсурд сегодняшнего вечера, быстро моргаешь, смотря наверх, и ты замечаешь, что у Дана на щеках — рясные слезы. Он плачет, как твой сын когда-то, в момент, когда чуть не потерял единственного и последнего дорогого человека. — Родной, пожалуйста, не плачь, — шепчешь ты, и он отбрасывает ткань, которой ты останавливала ему кровь на распоротой ладошке. Обнимает тебя крепко, сдавливая все ребра и тело. И ты не отталкиваешь, наоборот, льнешь к его груди, крепко-крепко прижимая к себе своими ладонями. Не хочешь думать о том, что было бы, если бы он не успел. Теперь это не важно. Дан что-то твердит над ухом, что боялся тебя потерять, но ты лишь киваешь, размазывая слёзы о его футболку. Впервые понимаешь, что твоя свобода не ограничена. Впереди долгий путь прощения, который, ты надеешься, вы выдержите, ведь одной смерти на двоих вам больше, чем достаточно.