— but I can't have you we're bound to break and my hands are tied
— Ты знаешь, что я хочу быть с тобой. И я знаю, что ты тоже этого хочешь. Так в чем проблема? Почему ты отталкиваешь меня? — спросил он тогда, наконец, то, что разрывало душу все это время. Сдерживал злость, рвущуюся наружу вместе с отчаянием и страхом все потерять в этот самый момент. Потерять, даже не успев обрести. — Ты… ты сам все прекрасно понимаешь, — сильно сжал кулаки, не замечая больно впившихся ногтей в кожу. Больнее было сейчас в груди, там, где сердце билось и, казалось, готово было остановиться в любую секунду. — Нихера я не понимаю! — Ты готов пройти через все это? Похерить все, что есть, потерять все, что имеешь? Готов ли ты терпеть между нами расстояние в тысячи километров большую часть времени? Готов ли ты на редкие встречи, которые нам будут позволены? Если вообще будут. Готов ли ты жить на одних лишь сообщениях и видеозвонках? Готов ли ты рисковать всем, что у тебя есть сейчас? С чего ты вообще взял, что я хочу того же, что и ты?!— what if we rewrite the stars? —
Ван Ибо помнит тот день. Он помнит много дней, и обязательным условием для их запоминания было присутствие в них его — человека, ставшего, по меньшей мере, смыслом всей его жизни с самой первой встречи. Они даже не поговорили тогда — некогда было, в основном, да и не о чем, если так подумать. Помнит, как украдкой посматривал в его сторону, надеясь, что делает это не слишком заметно. Как украдкой посматривали на него самого он, конечно же, не замечал. Или просто боялся верить в реальность происходящего. Помнит, как хотел попросить его номера, и, получив, пусть и не своими силами, так и не написал ничего. Снова боялся. Сам не знал чего, но боялся. Каким бы сильным он ни старался выглядеть, все равно всю жизнь боялся. Разных вещей, никак друг с другом не связанных. И в их список в тот вечер вошел пункт «написать ему сообщение». Причин писать, по сути, не было. Так же, как не было тем для разговоров с самого начала. Попытайся он найти их — может, и нашел бы хоть что-то. Но даже пытаться было страшно. Однако и такого рода связь, как чужой номер в контактах телефона, грела душу. Уже что-то. Он помнит тот день. До мельчайших подробностей, закрой глаза — картинка тут же всплывет перед глазами, словно не он был участником того разговора, а просто наблюдал со стороны. Возможно, так было бы даже лучше. Решился ведь на тот разговор. Прошел последний фанмит, что означало конец их частым встречам. Вообще встречам, раз уж на то пошло, ведь у обоих были свои дела, своя работа, свои обязанности. Обычных сообщений пару раз в месяц или, того хуже, год вполне бы хватило. Хватило бы кому угодно, но только не Ван Ибо. Не им обоим. Ибо сам не понимает, почему тогда не выдержал. Держался все это время, с момента признания в конце лета две тысячи восемнадцатого. А теперь сорвался, повысил голос, повел себя, как капризный ребенок, у которого отбирали сладость. Сладость была старше и взрослее и понимала, видимо, в этой жизни больше и лучше него, а кто он такой, чтобы спорить? Он ведь даже не смог ответить ему тогда. Хотя ответа ждали, на него надеялись. Его же надежды разбились, стоило следующим словам прозвучать в тишине гримерной: — Я так и думал. Мы… не можем, прости. Давай забудем об этом, — в последний раз окинул младшего вмиг потухшим взглядом и развернулся в сторону выхода. — Нет, стой… Его прервала громко хлопнувшая дверь, за которой скрылся тот, кого он теперь, вероятно, больше и не увидит. Не после этого. — Блять! — он яростно пнул стоявший неподалеку стул, с противным скрежетом проехавшийся по плитке на полу. — Черт! Черт-черт-черт! Я… Но я не хочу терять тебя… Ему казалось, что он достаточно ясно выразил свои намерения. Все эти два с лишним года он старался их выражать, прямым текстом говорил, в конце концов. Но каждый раз упирался в непроходимую стену — не обойти, не перепрыгнуть, не проломить. Он бы попытался, терять нечего, вот только был ли смысл в этом, когда по ту сторону его никто уже и не ждал? Почему же в такой важный момент он и слова сказать не смог? И в итоге был вынужден смотреть, как надежда в глазах старшего — таких прекрасных глазах — постепенно сменяется осознанием, принятием, горечью и разочарованием. Черт, он разочаровал его. Он впервые разочаровал себя. «С чего ты вообще взял, что я хочу того же, что и ты?!» — непрерывно повторялось в голове, оставляя за собой неприятный осадок все больше и больше с каждой секундой. Неужели он ошибся?— no one can rewrite the stars. —
Сяо Чжань каждый день вспоминает тот разговор. Вспоминает и дни до него, проведенные в приятной атмосфере близости с человеком, ставшим для него едва ли не самым важным среди всех остальных. Если подумать, именно таким и стал — самым что ни на есть важным. Вспоминает первую их нормальную встречу на читке сценария. Младший был немного хмурым тогда, не особо разговаривал с другими и мало улыбался. Очень мало. Захотелось растормошить, развеселить, и плевать, что выглядел бы в его глазах как клоун, сбежавший из цирка. Ведь улыбался младший, как оказалось, просто очаровательно. Он вспоминает то лето: невыносимо жаркое, душное, с редкими, но сильными дождями, от которых прятаться не хотелось — наоборот, встать прямо под крупными каплями и позволить им себя остудить. Помнит, как было неловко поначалу им обоим, как стало легко общаться чуть позднее. Как именно они сблизились, оба не знали, просто в один момент поняли, что стен никаких между ними нет — никогда не было, сами все себе придумали — и все гораздо проще, чем казалось на первый взгляд. Можно было подшутить, ткнуть пальцем в бок, ударить тканью ханьфу, громко рассмеяться над глупыми шутками друг друга, носиться друг за другом по всей съемочной площадке и чувствовать себя при этом так легко, свободно и правильно. Помнит, как заботились о нем, как заботился сам. И заботу оба проявляли ненавязчивую, но ощутимую и такую необходимую, от которой на сердце становилось теплее, а на губах расцветала мягкая, нежная улыбка. Их дни были наполнены тяжелой, но любимой работой; коллегами, ставшими друзьями, семьей за время съемок; заливистым смехом, от которого смеялись и остальные, пусть и не всегда знали, в чем причина веселья; друг другом. Их дни были наполнены друг другом. И этих дней было так много, если посмотреть на календарь на стене, но так мало, если начать вспоминать каждый из них. И все шло прекрасно, Сяо Чжаню казалось, что так будет всегда — смех, улыбки, куча переснятых дублей, забота, тепло, снова забота. О нем так заботились, что сердце плясало, просто сходило с ума каждый раз, и было так хорошо, что думать о приближавшемся конце было ужасно больно. И в тот день, когда младший все же открылся ему — открылся так, как боялся сделать он сам — Сяо Чжань позорно сбежал, едва ли не обвиняя того в надуманных чувствах, спутанных с чувствами его персонажа. Не слушал, когда тот говорил, что ничего не перепутал и абсолютно в себе уверен — просто бежал и от чувств, и от их обладателя. Бежал от самого себя. Ведь из этого ничего хорошего бы не вышло. Из этого попросту ничего бы не вышло.— how can we rewrite the stars? —
Они помнят те дни, когда могли спокойно заваливаться в номера друг друга, занимая все место на просторной кровати или плюхаясь на мягкий диван у телевизора. Играли до поздней ночи, смотрели фильмы, снова играли, говорили и смеялись, скидывали друг другу мемы и опять смеялись, а на душе было так легко и так хорошо, что недостаток часов в сутках ощущался слишком сильно. Заставляли друг друга есть; дожидались, пока другой не придет, и только тогда могли со спокойной душой набивать пустой с прошлого вечера желудок. Подкидывали снэки друг другу в сумки, пока никто не видел — видели все, но виду не подавали — и прикидывались дурачками, невинно хлопая глазками на вопрос: «Это ведь ты, да?» Оба знали ответ, но не могли не спрашивать. Хотелось наглядно убедиться в собственной правоте, пусть ответа они так и не получали. Одного взгляда было вполне достаточно. Они помнят, как смотрели — уже в открытую, не особо сдерживаясь — друг на друга на фанмитах, интервью, шоу, которыми были просто завалены во время промоушена дорамы. Нашумевший проект быстро обрел популярность, а за ним она достигла и актеров, особенно их двоих, игравших главных героев. Было круто, волнительно и… немного давило. Они помнят, как впервые подарили друг другу поцелуй глубокой ночью в день, когда прошел их фанмитинг в Таиланде. Оба были трезвы тогда — в отличие от остального каста, дружно распивавшего алкоголь после трудного дня в ресторане на первом этаже отеля, они не притронулись ни к одной бутылке. Встали из-за стола, когда остальные уже были подвыпившими и несли всякую чушь, попрощались и поднялись к младшему в номер, решив продолжить «вечеринку» там. Поначалу было неловко, ведь так, наедине, они давно не оставались. Год прошел, все-таки. Прошел год, но именно в тот момент в памяти Сяо Чжаня всплыли слова Ван Ибо в последний день съемок. Он до сих пор их помнил. До сих пор не дал ответа. А Ибо и не просил его давать. Да, возможно, надеялся хоть на что-то, и такая тишина с другого конца его, откровенно говоря, пугала, но… Он не хотел давить. Ведь этим точно ничего не добьешься. Они не знали, кто из них первым потянулся к чужим губам, когда они сидели, спинами прижимаясь к краю все еще заправленной кровати. Невесомо прикоснулись, отстранившись, и потянулись снова, нежно касаясь чужих губ, сминая их в робком поцелуе. Сжимали края одежды друг друга, вплетались пальцами в волосы на затылке, холодными руками изучали оголенные тела под футболками. Не срывались, не углубляли поцелуй, не переводили его во что-то большее — наслаждались моментом, ни о чем не думая. Сяо Чжань отстранился первым, судорожно вдыхая, и несколько секунд после все еще держал глаза закрытыми. Боялся открыть. Боялся встретиться взглядом с Ибо, в котором определенно бы прочитал что-то, на что не смог бы ответить. Чему не смог бы отказать. Поднялся на ноги, едва слышно попрощался и снова сбежал, только на этот раз пришлось скрывать еще и ощутимое возбуждение в штанах. Оставил Ибо одного в его номере с точно такой же проблемой. Но теперь младшему было еще и обидно до слез в уголках глаз.— it's not impossible. —
В очередной раз Ибо накрыло после премии спустя несколько месяцев, где присутствовать должны были оба. Старший встретил его с улыбкой на губах, пусть и слабой и — боже — грустной до безобразия, такой улыбки не должно быть на этих прекрасных, мягких и сладких губах. Он все еще помнил их вкус, помнил, какими они были в их первый и, вероятно, последний поцелуй. А понимать, кто является причиной этой грусти, было больнее всего. — Как… как ты? — Нормально, — ответил Ибо уверенно, сохраняя спокойное выражение на лице. Внутри же него бушевал ураган из чувств, переполнявших его, нахлынувших в этот самый момент, стоило им вновь увидеться. Это все так не вовремя и не к месту, но он просто ничего не мог с собой поделать. Никогда не мог, если это касалось его. — О… Что ж, отлично… Больше они не говорили. И, черт, он съедал себя изнутри каждый раз, когда машинально поворачивался в его сторону и задерживался на нем взглядом. Вокруг полно людей, все, кому не лень, замечали каждый поворот его головы в сторону старшего. Ибо знал, что он замечал каждый из них. И все равно не мог остановиться. — Думаешь, это легко?.. Боже, думаешь, я не хочу этого всего? Да я, блять, еле себя сдерживаю прямо сейчас! — Так не сдерживай. — Ты!.. Ты же понимаешь, что мы просто не можем. Ты должен это понимать. — Должен, но не хочу и не собираюсь. Да, я веду себя как ребенок, и мне плевать, что ты думаешь так обо мне каждый раз, стоит мне открыть рот и возразить. Но, признайся себе, ты хочешь этого капризного, упрямого ребенка, а этот ребенок хочет тебя. — Но разве это важно? — А что тогда важно? Что, как не это? — Я не хочу, чтобы ты пострадал… — Ой, вот не начинай, а? Я уже большой и сам обо всем позабочусь, и не надо строить из себя героя и взваливать все проблемы на свои плечи. — Нет, ты… Ты не знаешь, о чем говоришь… — А ты знаешь лучше меня, да? — Я знаю, что ты пожалеешь об этом! — Да как ты, блять, можешь быть уверен в этом?! Ошибкой ли было поднимать эту тему вновь? Возможно. Надеялся ли он на что-то, идя на этот рисковый шаг? Определенно. Однако надежды Ван Ибо разбились вдребезги, без возможности собрать их вновь и склеить. Разбитую вазу не склеишь, и пользоваться ей уже никто не будет — всегда есть слишком мелкие, но слишком важные для нее осколки, и вода просто вытечет через незаметные трещинки, и сколько бы раз ты вновь ни набирал жидкость в сосуд, ее ждет та же участь.— say that it's possible… —
— Я не тот, кто тебе нужен. Ты еще найдешь ту, которую полюбишь, и забудешь обо мне и… — Сяо Чжань и сам не верил в то, что говорил. Сказать хотелось совсем не это, но только это можно было сказать. Дай он сейчас слабину, хоть какой-то намек на то, что хочет того же, что и младший, и все сразу же пойдет ко дну. «Я не боюсь вернуться на самое дно, ведь я уже был там, я поднимался оттуда, я знаю, что это», — так он говорил всегда. И это правда. Если касалось только его самого. Другого он за собой тянуть не был намерен. — Скажи мне, кто дал тебе право решать все за меня? — Никто, ты прав. Но ты тоже не можешь решать все за меня. Решать не нам обоим, ты это прекрасно понимаешь, верно? Так было, так есть и так будет. Спросил бы его кто тогда, не надоело ли упрямо гнуть свою линию все это время, когда так сильно хотелось просто сдаться, наконец, и позволить себе утонуть во всем этом, он бы непременно ответил «да». Да, надоело. Ужасно надоело, он так сильно устал от этих бушующих внутри него эмоций — хоть кричи, но разве ж это поможет? Возможно, стоило вести себя «по-взрослому», ведь взрослые прекрасно понимают свои желания и на что они сами способны. Желания свои Сяо Чжань прекрасно осознавал и тянулся к ним, каждый раз одергивая себя в самый последний момент, когда уже хотелось написать, позвонить, увидеть… Все потому, что эти самые желания могли оставаться всего лишь желаниями. Хоть строй из себя капризного ребенка и обижайся на весь чертов мир, рыдай взахлеб и кричи на каждого встречного — ничего не изменится. Иногда ему казалось, что младший будто бы намного взрослее него, и это именно он — тот, кто родился на шесть лет раньше. Временами все было с точностью до наоборот, когда тот включал свой «меня ничего вокруг не волнует»-режим. Что ж, его, может, и не волновало, но зато очень волновало Сяо Чжаня. И ведь можно было бы попытаться… Как это делают другие. Находят лазейки, время, тратят кучу сил и даже денег на то, чтобы о них не узнали, и даже не жалуются в итоге. Он знал несколько таких людей, и он соврал бы, если бы сказал, что не завидует. Их с младшим ситуация все равно была другой. И вовсе не в скандалах дело, которые преследовали их по пятам так же, как сотни бешеных фанатов в аэропорту, тыча своими телефонами прямо в лицо. Возможно, в них самих. Возможно, в их родителях. В их стране… Во всем мире? Было так страшно, пусть он и не подавал виду, знать, как жесток может быть этот мир — стоит сделать что-то не так, и от тебя не останется и следа. Кто-то, наверное, сказал бы, что он преувеличивает. Сяо Чжань бы, может, и согласился. Он знал, что младшему тоже страшно — кому бы не было? Тот все равно переживает, боится, скрывая все это внутри себя, старается казаться сильным — именно казаться, по крайней мере, для Сяо Чжаня, ведь он видел его насквозь в такие моменты. Но несмотря на страхи не пытается сбежать, спрятаться, а просто идет напролом, ведь какой смысл в бездействии? Если не попытаешься изменить мир вокруг себя, он обязательно постарается изменить тебя, а в планы младшего это никак не входило. Сяо Чжань мир менять не собирался — слишком непосильная задача для него, когда он и с собой-то разобраться не может. Сяо Чжаню приходилось быть еще осторожнее, ведь теперь за ним следили еще внимательнее, чем когда-либо до этого. Это угнетало, давило сильно, до панических атак глубокими ночами, но оставалось только смириться. В этой стране все, что ты можешь, это смириться. Так ему казалось. — Я не решаю, я пытаюсь дать тебе понять, что я абсолютно, мать его, серьезен и не будет больше никаких «тех, кого я полюблю» и «с кем мне будет лучше», потому что я люблю тебя и только тебя! Как ты не поймешь?! … Я не хочу заставлять тебя, не хочу… Но я готов пойти против всего вместе с тобой, если ты этого захочешь. Это был первый раз, когда младший произнес эти три заветных слова вслух перед ним. Да, он признавался до этого, но не так, не произнося того, что нельзя было бы вернуть обратно после. И Сяо Чжань… не был готов к этому. В его глазах отражались паника и шок, сменяющиеся вечными, черт бы их побрал, сомнениями, а потом… Снова та самая грусть, плескающаяся на самой глубине, но так отчетливо можно было ее увидеть. Он даже не пытался ее скрыть. Сил на это никаких не оставалось. — Как… как я смогу пойти против всего мира, если я не могу пойти даже против себя самого?— why don't we rewrite the stars? —
Слезы душат, беззвучный крик срывается в хрип, пока Ван Ибо сидит в одиночестве в гримерной. Мероприятие, на котором они снова оба присутствовали, но никак не взаимодействовали, уже подошло к концу; давно пора уезжать, но он сидит и ждет. Сам не знает, чего, кого ждет, но упрямо продолжает ждать, зная, чем все в итоге, скорее всего, кончится. «Если… если и сегодня я не смогу достучаться до него, я покончу со всем этим. Пора прекратить эту пытку», — думает он, отправляя сообщение на номер, который уже давно запомнил, и даже во сне сможет повторить каждую цифру друг за другом, без единой ошибки. Сообщение, идущее до этого, было отправлено… Год назад? Поздравление с днем рождения. Осталось без ответа, кстати. Боже. Стук в дверь прерывает его, и Ибо поспешно вытирает глаза рукавом дизайнерского пиджака — одежда его сейчас волнует в последнюю очередь. Ведь в дверях Сяо Чжань, уже в повседневной одежде, в этой своей любимой футболке и широких штанах, с маской на половину лица и кепкой, козырьком прикрывающей остальную его часть. Все еще такой же красивый. Нет, даже еще красивее, чем в их последнюю встречу. Ибо слышит, как его тихо зовут по имени, и тут же подрывается с места, наплевав на все — на людей за уже закрытой дверью, на возможный протест со стороны Сяо Чжаня, на не самое подходящее место для всего этого — и порывисто обнимает. Крепко сжимает в объятиях, еще немного — и ребра просто сломаются под таким напором, он уверен в этом. Однако Ибо ни за что не причинит боль ему. «Разве не это ты делал все это время?» Он отчаянно заставляет внутреннего себя заткнуться и просто забывается в этом моменте, чувствуя хрупкое и в то же время крепкое тело в своих руках. Сяо Чжань дышит прерывисто, а сердце в его груди стучит с сумасшедшей скоростью и норовит выпрыгнуть наружу с каждой секундой все больше и больше. И все теряет смысл, весь мир вокруг больше неважен, ведь его обнимают в ответ — неуверенно, едва касаясь поначалу, но обнимают. Утыкаются в шею, кажется, вдыхают запах, и усиливают хватку. Сяо Чжань шел сюда с целью поговорить, возможно, прекратить все это, на этот раз окончательно, или, наоборот, вывалить на него все, что не давало и не дает покоя все эти долгие годы разлуки. Да, они виделись, разговаривали, иногда были рядом — но, черт, как же они были далеко. — Ибо… Бо-ди, посмотри на меня. Ну же, посмотри… — Я… Прости, прости меня… — Посмотри же! Ибо поднимает, наконец, голову и сталкивается с взглядом, полным боли, и глазами, полными непролитых слез. От этого хочется еще сильнее разрыдаться, но он держится — через пару часов, сидя в одиночестве, в темноте собственной квартиры, у него будет предостаточно времени на это. — Я хотел… — начинает Сяо Чжань, но Ибо прерывает его, судорожно выдыхая. — Я знаю. — Но я еще ничего не сказал. — Я знаю, что ты скажешь. Что мы не можем, что это все того не стоит и что нам пора прекратить. Спустя долгие минуты Сяо Чжань медленно выдыхает и прикрывает глаза. «Гори оно все, плевать», — думает он и все же решается ответить: — Но что… Что, если я хотел сказать совсем не это? На него снова смотрят, смотрят так, что хочется наброситься с поцелуями и заставить забыть обо всем, через что им пришлось пройти в силу страха и неуверенности. Но он лишь продолжает: — Как бы я ни старался, как бы… ни пытался тебя забыть и уверить себя в том, что ничего нет, не было и не будет, я… Я не могу. Я просто не могу, Бо-ди. Я так сильно люблю тебя, что каждый раз при мысли я чувствую себя ужасно счастливо, и в то же время мне невыносимо больно. Хочу тебя, люблю тебя, хотел все это время, и, боже, буду хотеть и любить всегда, но… Ибо напрягается, ведь точно не хочет слышать того, что может последовать за этим «но». Снова отказ? Несмотря на все сказанное ранее? — Но все это время я ужасно боялся, что, заполучив тебя, сразу же потеряю. Ты знаешь не хуже меня, в какой стране мы живем, в каком мире мы живем и кем мы являемся. Мы с тобой не можем спокойно, как другие, разгуливать по улицам, держась за руки, целуясь в каждом переулке и ни о чем не волноваться. Нам будут доступны редкие, ужасно редкие встречи; повезет, если сможем увидеться хотя бы на два часа раз в месяц. В два, а то и в три… Придется из кожи вон лезть, чтобы никто ничего не узнал, и… — Чжань-гэ, я… — Помолчи, дай мне договорить. Нам… Все вокруг твердят нам, кем мы должны быть, и кем быть не должны. С кем мы должны быть. Все предписано без права на изменение хотя бы небольшой детали, которая могла бы переломить ход событий. Я не знаю, чем это все закончится, если мы все же попытаемся переписать судьбу, но я готов, если на это готов ты. Возможно ли это? Скажи, что это возможно… — заканчивает шепотом, не просит — умоляет. Ван Ибо не может поверить в то, что слышит. Все это время Сяо Чжань только и делал, что отталкивал, отталкивал и еще больше отталкивал его от себя. И, когда он уже смирился с этим, смирился с неизбежностью, с тем, что, кажется, ничего уже не изменишь… — Прости… — у Сяо Чжаня сердце, кажется, останавливается на мгновение; он замирает и с горечью усмехается, понимая, что опоздал. Что ж, сам виноват. Но Ибо вдруг продолжает: — Прости, что не сказал тебе это еще тогда. Я готов. Был готов тогда, готов сейчас и всегда буду готов. Ведь я не готов потерять тебя. Я люблю тебя, очень сильно люблю… Его прерывают страстным поцелуем, и Ибо чувствует соленый привкус на чужих губах. Только сейчас он понял, что Сяо Чжань все это время проливал слезы вместе с ним. Ему снова хочется расплакаться, но уже от счастья и от затапливающей его любви к этому прекрасному человеку, который так нетерпеливо сминает его губы, оттягивает нижнюю и слегка прикусывает обе по очереди. Ибо не сдерживает рвущийся наружу стон, и чужой язык тут же врывается в его рот, переплетаясь с его собственным. Он так долго ждал этого, надеялся и вот, наконец, он в крепких объятиях любимого человека, целует любимые, все такие же мягкие губы пылко, страстно, вкладывая в поцелуй все свои чувства, накопленные за долгие годы ожидания. Он не знает, почему Сяо Чжань передумал, не знает, по другой ли причине изначально шел в эту комнату, но это все уже неважно, и все тревоги и сомнения тонут в нетерпеливых прикосновениях губ, в ласковых касаниях кончиками пальцев к коже под одеждой, к все еще влажным щекам. Сяо Чжань и сам не знает. Возможно, он просто устал прятаться. От себя, от других, от своих чувств и от чувств Ибо, бежать от них и игнорировать, причинять боль младшему и самому себе тоже. Может же он хоть раз в жизни позволить себе сделать что-то, не выведенное машинным шрифтом в толстой стопке бумаг его контракта? Он бережно проводит большими пальцами по щекам Ибо, стирая следы от все еще стекающих слез; немного отстраняется и видит подрагивающие влажные ресницы, пухлые губы, к которым так хочется потянуться вновь. Сяо Чжань начинает покрывать все его лицо короткими поцелуями, едва касаясь, вырисовывая ему одному известные узоры, пока сам Ибо медленно дышит и улыбается. Улыбается искренне, впервые за долго время не приходится заставлять себя растягивать уголки губ в подобии улыбки. — Поехали ко мне, — говорит Сяо Чжань в перерывах между поцелуями, и Ван Ибо согласен в этот момент на все, лишь бы эта сладкая пытка никогда не заканчивалась. Едут отдельно друг от друга, петляя по всем возможным путям, лишь бы не следили, и оказываются в квартире Сяо Чжаня с разницей в полчаса, и как же долго тянутся эти несчастные минуты, пока старший сидит на заднем сидении автомобиля и нервно дергает ногой, посматривая в окно на огни города. Ван Ибо оказывается на месте первым и, не теряя времени, пользуется выданным ему некоторое время назад запасным ключом. Заходит внутрь и бежит в сторону душа, скидывая с себя одежду и забираясь под прохладные струи воды. Он не знает, чем кончится этот вечер — тем ли, на что он сам рассчитывает — но все равно подготавливает себя, думая о старшем, о поцелуях с ним; о том, как бы тот сейчас прикасался к нему, будь он здесь. Ибо изучал вопрос, еще тогда, после их первого поцелуя — надеялся на большее. Понимал, что глупо, но надеялся. Выходит из душа в футболке и шортах, найденных в углу верхней полки шкафа, и садится на край мягкой кровати, проводя рукой по покрывалу. Замечает футболку в изголовье, тянется за ней, прижимает к себе, вдыхая любимый запах. Ложится на бок и обнимает кусок ткани. Думает. В голову лезут неприятные мысли, от которых хотелось бы отмахнуться этой самой футболкой в его руках — жаль, не выйдет. Вдруг Сяо Чжань передумает? Уже передумал, и сейчас, зайдя в квартиру, прогонит Ван Ибо прочь. Нет, он знает, что старший так не поступит — все, что тот в таком случае сделает, скажет «Прости, но я не могу». И Ибо ничего, абсолютно ничего не сможет с этим сделать — не заставлять же его. Останется только кивнуть, так и оставив после этого голову опущенной, ведь не хватало еще, чтобы Сяо Чжань видел его слезы. Не хватало, чтобы его жалели. Однако сомневаться в Сяо Чжане он не хочет ни на секунду. Это даже кажется ему оскорбительным, потому он спешно отгоняет от себя все эти мысли и сильнее зарывается лицом в предмет одежды старшего; представляет, что обнимает не ткань, а его самого. И едва успевает немного расстроиться из-за его отсутствия, как входная дверь открывается. Ибо вскакивает и, выпуская футболку из рук, выходит из чужой спальни, осторожно выглядывая из-за дверного косяка. Ему все еще немного страшно, что сейчас все закончится, так и не начавшись. Снова. Вставать на следующий день — уже сегодня, стоит Сяо Чжаню, наконец, разуться и поднять взгляд на младшего — очень рано, времени совсем не остается, и потому на сожаления его тратить совсем не хочется. По глазам Сяо Чжаня Ибо понимает, что тот не передумал и, более того, едва сдерживается, чтобы не наброситься на него прямо здесь, не дойдя до спальни. Одежда в итоге остается разбросанной на полу, когда оба, то и дело спотыкаясь, добираются до кровати. — Мы… мы все еще можем остановиться, если ты… ну, если ты не хочешь… — говорит Сяо Чжань, нависая над Ибо, заглядывает в его глаза слегка неуверенно, словно боится, что Ибо сейчас и правда попросит остановиться и, того хуже, сбежит. Ибо тянется за поцелуем, которым надеется все сомнения старшего развеять. Кажется, срабатывает, потому как Сяо Чжань отвечает настойчивее, нетерпеливее, срывая все больше стонов с покрасневших губ младшего. Отрывается, когда губы уже начинает саднить, полным нежности взглядом окидывает Ибо под собой и снова наклоняется, прокладывая дорожку из поцелуев на нежной коже шеи. Сцеловывает капельки пота, поднимается выше и прихватывает губами мочку уха, проводя по ней языком и осторожно прикусывая. Ибо не то стонет, не то всхлипывает, но звук этот такой прекрасный и возбуждающий одновременно, что у Сяо Чжаня дыхание перехватывает. От контраста такого Ибо — уязвимого, немного смущенного, но все еще уверенного в своих намерениях и желаниях — и Ибо, каким он был перед другими, чужими людьми, у Сяо Чжаня немного кружится голова и сладко тянет в паху. Грудь младшего часто вздымается, и он, под пристальным взглядом старшего, не выдерживает и закрывает лицо руками. — Ты так очаровательно смущаешься, ты знаешь? — Сяо Чжань улыбается и тянется к его рукам; приходится приложить некоторые усилия, чтобы отнять их от лица Ибо. Смотрит так нежно и сладко, что у младшего даже зубы сводит; тянется к лицу, оставляет поцелуй на носу, веках, щеках и влажном от пота лбу. Спускается поцелуями ниже, не пропуская ни одной его крохотной родинки, и Ибо чувствует себя таким любимым в этот момент, что ему хочется в очередной раз разрыдаться. Этого всего слишком много — поцелуев, нежных касаний, теплого дыхания на шее, взглядов, шепота на ухо, Сяо Чжаня. Как же его много, и как же от этого хорошо… — Не знал, что ты можешь быть таким… — на грани шепота произносит Сяо Чжань, продолжая свои неспешные ласки. Ибо выгибается на особо чувствительных местах, а старший только ухмыляется, запоминая — пригодится в будущем. Думать о нем все еще немного страшно, но от этого не менее желанно. — Не бегал бы от меня все эти годы, узнал бы сразу, — хмыкает Ибо и тут же стонет, стоит Сяо Чжаню провести языком по соску, одновременно сжимая пальцами второй; втянуть розовую припухшую бусину в рот, поиграться с ней языком, слегка прикусить, отпустить и проделать то же самое со второй. Ибо выгибается и кусает свою руку, чтобы сдерживать стоны. Черт, почему Сяо Чжань так хорош в этом… — Помолчи, дорогой. Главное, что я сейчас с тобой, — старший, не отрываясь от его груди, одной рукой спускается ниже, проводит кончиками пальцев по животу и, наконец, обхватывает изнывающий от жажды прикосновений член младшего. Тот дергается и скулит, подкидывая бедра навстречу ласке. — Такой отзывчивый…. Очаровательный, такой прекрасный… — Ты делаешь комплимент мне или моему члену? — Ты все еще в состоянии язвить? — Сяо Чжань рукой спускается еще ниже, пока не ощущает под пальцами влагу; немного надавливает и понимает, что палец проходит без особого труда. — Ибо, ты… — Да, да, я, блять, господи, гэ, серьезно… — Ибо кажется, что еще немного, и он просто взорвется то ли от того, что прикосновений слишком много, то ли — слишком мало. Он склоняется ко второму варианту. — Стой, куда… — Подожди чуть-чуть, мне нужно… Ты знаешь, что мне нужно, — Сяо Чжань усилием воли поднимается с кровати и идет в сторону ванной, чтобы достать все необходимое с полки настенного шкафчика. — Скажи, если что-то будет не так. — Откуда у тебя… Ты?.. — противная мысль проскальзывает в сознании Ибо, и, черт, он сейчас серьезно ревнует к кому-то, чье существование еще даже не подтвердилось? — Что за глупости, мне что, нельзя держать дома эти вещи? Нет, Ибо, я не. Это… для тебя. Всегда было для тебя. Странно звучит. — О… Я не один готовился, значит. — Ты тоже?.. — Готов был приставать к тебе сразу же после той ночи в Таиланде. Слушай, гэ, это, конечно, прекрасно, что мы все выяснили, но, может, ты уже вернешься на свое место? — А, да, конечно… Дальше все прошло как в тумане для обоих. Ибо метался по постели, сжимая в руках влажную ткань простыни и до крови закусывая свою нижнюю губу; Сяо Чжань же будто действовал еще осторожнее, нежнее, сдерживал себя, только бы не причинить ненужную боль. Хватило и той, что оба испытали за время ежедневных душевных терзаний и сомнений. Старший делал все медленно, и Ибо даже готов был угрожать ему, если тот не поторопится, мать вашу, сейчас же, но, стоило Сяо Чжаню не спеша войти в него, а спустя несколько ужасно долгих минут начать двигаться, и все угрозы, причитания и любые членораздельные фразы сменились одним протяжным грудным стоном. Сяо Чжань наклонился и поймал его приоткрытые искусанные губы своими, втягивая в пылкий поцелуй. Оба окончательно позабыли обо всем, что волновало их еще несколько часов назад. Все переживания, преследовавшие их по пятам все эти годы, испарились, утонули в страстных прикосновениях губ и близости разгоряченных и влажных тел. Потребовалось несколько движений, и оба достигли долгожданного удовольствия, изливаясь и обессиленно падая на скомканную простынь. Ван Ибо по-дурацки улыбался, ощущая, как нега сладостно разливается по слабому телу; Сяо Чжань был не менее счастлив, улыбаясь и прижимая младшего к своей груди. — Ибо, ты точно уверен? Сможем ли мы?.. — начал он спустя какое-то время, когда они уже привели в порядок и себя, и постель, и просто лежали в тишине, думая каждый о своем. — Доверься мне. Нам, Чжань-гэ, нам обоим, — сказал Ибо, находя руку старшего своей и переплетая пальцы. И Сяо Чжань верит. Ведь знает, что вместе они смогут все преодолеть.— you know I want you
it's not a secret I try to hide
— I know you want me so don't keep saying our hands are tied.