Вместе

Я встретил Сергея, когда мне было 15 лет. В тот год в Ленинградской области открылась специальная школа для одаренных детей «Один», куда по квоте набирали самых талантливых детдомовцев, которые могли жить в пансионе вместе с обычными, но тоже очень талантливыми, детьми. «Один» буквально угрожал выдать билет в хорошую жизнь, каждому старшекласснику, кто пройдет конкурсный отбор. Ни о какой хорошей жизни я тогда и не мечтал. Я вообще не считал себя талантливым или хотя бы умным — мне просто очень сильно повезло. Так везет всего раз в жизни, и за этот раз тратится весь запас удачи, выданный вселенной. Я участвовал в конкурсе скорее от безнадежности, к тому же за участие можно было пропустить день уроков в старой школе. Этапы стандартные: эссе о своих сильных сторонах и мотивации, русский, математика и предмет на выбор. На всё 8 часов — и за эти 8 часов я понял, что сглупил, и лучше было бы тупить на уроках, чем изо всех напрягать мозг непонятно для чего. И меня взяли. В конце августа меня вызвал директор детдома — Волков, собирай вещи и вали к своим одаренным. Я тогда решил, что это ошибка или розыгрыш, потому что умом я особо не блистал, оценки имел средние — и то по тем предметам, на которые обращал внимание. До вокзала я добрался сам с одной сумкой вещей, а оттуда меня уже забрал одиновский трансфер, под завязку набитый зубрилами самых разных видов. Уже от одного вида своих будущих одноклассников меня стало мутить — я сразу понял, что с такими никакого веселья, только и могут думать о книжках и оценках. Я был из другого теста. Я хотел иметь перспективы, хотел иметь возможность быть почти нормальным, но никакой тяги к знаниям во мне не было и в помине. Название «Один» не только говорило о том, что выпускники должны стать номером один в будущем, но и явно заигрывало со скандинавской мифологией. Я это узнал после, когда нам стали рассказывать историю школы, а по приезде нас встретило массивное серое здание с двумя огромными черными воронами на входе. Под конец лета погода была скверной — моросил дождь, ветер сбивал капюшон с моей спортивной куртки. Я хмуро смотрел на воронов, а потом переключился на одноклассников — стал определять, кто из них домашний, а кто — нет. Получалось плохо — все были примерно одинаково мокрые, а больше я ничего выявить не смог. «Один» был местом экспериментальным. Как я потом узнал, нас даже расселили так, чтобы в комнате на шесть человек был один детдомовский, а о том есть родители или нет, первое время даже советовали хранить в секрете, потому что боялись, что нас это разобщит внутри класса. Однако то, что Сережа Разумовский такой же, как я, стало понятно сразу. Он с первых дней стал звездой девятого класса, потому что на каждом уроке знал ответ на любой вопрос и пер как танк, как будто от отличных оценок зависела его жизнь. Он до ночи сидел над домашкой в общей гостиной, а когда выдавалось свободное время, без конца просиживал в компьютерном классе. Вот кто действительно пришел сюда за перспективой. Я не верил, что домашний ребенок был способен на такое. Если бы Сережа вел себя так в обычно детдоме, его бы избили на следующий день. Местные то ли были добрее, то ли привыкли к таким сережам. У меня и самого кулаки чесались от того, насколько он старался привлечь к себе всеобщее внимание. Я бы, наверное, так и поступил, но сам был в проблемах по горло. Новая школа приводила меня в ужас. Я попал в физмат класс, но высшая математика не шла ни в какое сравнение с быстрым счетом в уме и решением квадратных уравнений. От смеси латинских, греческих букв и кванторов на доске мне хотелось повеситься. То, что я не в состоянии понять даже определение предела стало понятно в конце сентября, поэтому первого октября вместо пары по матанализу я отправился курить, что в «Одине» было запрещено. Я умудрился протащить с собой несколько пачек, от которых осталась одна-единственная с десятью сигаретами и строил планы на приобретение новых — в «Одине» выдавали небольшую стипендию каждый месяц. Каково же было мое удивление, когда я пересек территорию корпусов, выйдя к находящемуся рядом коттеджному поселку, и увидел Сергея Разумовского. Он стоял, небрежно оперевшись на забор и поставив ногу на трубу, сидя на которой обычно курил я. Он стоял рыжий, длинноволосый в фиолетовой куртке и паленых китайских кроссовках и всем своим видом показывал, насколько ему безразлично видеть меня здесь во время урока. Он сам, насколько я помню, не то, что ни разу не пропускал, но даже ни разу не опаздывал. Я решил, что мне тоже насрать на него, но тут же вспомнил, каким самодовольным тоном он поправлял учителя, увидев ошибку в доказательстве на предпоследней строке. Я уселся на трубу, вынул сигарету и стал придумывать что-нибудь ехидно-оскорбительное, но ничего в голову не лезло. Хотелось врезать ему просто так, без слов, но тогда меня точно погонят из «Одина» с моей промежуточной аттестацией, поэтому я выбрал третий вариант, повернулся к нему и предложил сигарету. Он повернулся ко мне, медленно и пафосно, как драматический актер, окинул оценивающим взглядом с головы до ног, и согласился покурить, словно делал мне одолжение. Когда он нагнулся ко мне с сигаретой во рту, чтобы я ему прикурил, я едва удержался от искушения подпалить рыжую прядь. Сережа вдохнул дым и тут же закашлялся. Я радостно оскалился, а Разумовский поморщился и спросил: — Радуешься заваленному коллоквиуму? — А ты так хорошо сосал хуй Макарову, что он тебя с пары отпустил? Разумовский весь нахохлился и вдруг оказался близко ко мне, держа в руке нож. — Еще одно слово, сука, и тебя будут собирать по кусочкам по всему корпусу. В его глазах читалась такая искренняя ненависть, что я ни секунды не сомневался: будь у него достаточно весомый повод, он бы так и сделал. И так тяжело мне стало от того, что даже такой как Сергей, такой умный, трудолюбивый и почти нормальный, носит в кармане бабочку и готов пустить ее в дело. Я вдруг понял, что он меня больше не раздражает. Он цепляется ногтями, чтобы подняться вверх по пищевой цепи, и не мне его в этом винить. — Забей, — сказал я. И он действительно забил. Уселся рядом, продолжая делать вид, что умеет и любит курить. Его острый профиль с хищным носом и подбородком маячил передо мной. А потом он спросил: — Так ты понял в итоге, что такое предел? — Какая разница? Макаров докопался, что я не сказал, что эн принадлежит множеству натуральных чисел. — Это по-твоему не важно что ли? — хмыкнул Сергей. — В душе не ебу, — честно ответил я. Сережа встал, затушил сигарету, но бычок не выбросил, а положил в карман. Потом нагнулся и взял с земли камень, небольшой, плоский, размером с ладонь. Указал пальцем на окно дачного дома, наполовину скрытое забором. — Видишь, — сказал он, — там на стекло насрал ворон Одина. — на стекле действительно виднелась белая клякса, — Представь, что птичья срань — это предел последовательности. — Последовательности чего? — Последовательности кидания камней. А камень у меня в руке — это член последовательности. Я было заулыбался от слова «член», но Сережа вдруг замахнулся и метнул камень в стекло. Промазал он значительно — камень ударился об стену. Я вскочил. — Ты че, совсем? Мы некоторое время стояли молча, но никто из дома не вышел. Видимо, хозяева были в городе или куда-то вышли. — Ну вот, — самодовольно сказал Разумовский, — если кидать камни бесконечное число раз, то с каждым разом буду попадать все ближе к говну на стекле. — Это ты мне объяснил на примере говна и камней, чтобы даже я понял? — уточнил я. Сережа помрачнел и холодно заметил: — Если ты так решил, то не буду переубеждать. Развернулся, и решительно пошел к корпусам. Я разозлился сам на себя. Странный Разумовский явно, хоть и очень неловко, пытался поговорить со мной, а я снова все испортил. Я поднял камень, прицелился. Раздался звук разбитого стекла — я попал в яблочко. Когда завопила сигнализация, я уже гнал во весь опор. А когда догнал Сережу, то ухватил его за рукав, и мы побежали вместе, не останавливаясь. Добежав, еще долго стояли, пытаясь отдышаться, а Сережа начал смеяться, и я тоже. — Если тебе надо что-то объяснить, то ты обращайся, — сказал вдруг Сережа совершенно серьезно. — Мне нужно объяснить всё, — уверил его я. А потом, когда история с камнем и стеклом всплыла наружу, я взял всю вину на себя, потому что у Сережи была репутация, и он ее тщательно поддерживал.