Дочь самурая

Новость она узнает поздно вечером, когда готовится ко сну. Брат сам звонит ей, и Ханако слушает его, глядя своему отражению в глаза. Ничто не меняется в ее лице, только зрачки расширяются настолько, что почти касаются серебряных колец оптики. Случилось то, чего она так боялась. — Отца отравили, Ханако-чан, — говорит Еринобу. — Убийц уже ищут, но твоя безопасность под угрозой. Не переживай, я обо всем позабочусь. Ханако вежливо благодарит его и спокойно ждет, когда брат сам закончит звонок. Ханако знает свое место: она — та, о ком заботятся, драгоценное сердце семьи, женщина, которую хранят и берегут. Сначала отец, теперь — старший брат. Любимый брат, брат, за которого она всегда заступалась и старалась защитить как могла. Брат, который только что убил отца. Когда-то Ханако казалось, что Еринобу — единственный во всем мире, кому она могла доверять. Теперь она не верит ни единому его слову. Отец все просчитал. Он не верил, что Еринобу хватит решимости пойти до конца, но все же составил план на случай, если это случится. Ханако знает, что она должна сделать: притвориться, что полностью поддерживает брата, чтобы как можно скорее получить доступ к Микоши и связаться с энграммой отца. На “Кудзиро” нет нетраннерского кресла, но ей и не нужно глубокое погружение. Каждый слой льда, окружающий хранилище душ, создан ей. Каждый демон, поставленный сторожить входы и то, что неопытный нетраннер может принять за лазейки, ест у нее с руки. Она способна войти в Микоши прямо сейчас, и никто не остановит ее, но… Это может поднять тревогу, а тревога не входит в план отца. Ханако смотрит в зеркало, и видит там лицо, которое знает наизусть. Когда она перестала меняться? В тридцать? В сорок? Она сама уже не помнит. Бабочка в янтаре: прекрасная, неизменная, неживая. Длинные темные волосы струятся по плечам, Ханако выбирает одну прядь и медленно проводит по ней расческой, как вчера, как позавчера, как сотни дней до того. На туалетном столике выстроились баночки и крема, необходимые для того, чтобы сохранять ее красоту, и среди них на изящной подставке лежит ее кайкэн. Отец не хотел, чтобы она касалась оружия, поэтому брат подарил ей кинжал. — Ты дочь самурая, — сказал он, отдавая ей элегантные черные ножны, едва тронутые гравировкой. — Он твой по праву. Ханако знала, как следовало поступить, но все же приняла подарок, а когда отец потребовал от него избавиться, не послушалась. Это был ее маленький бунт, но пока бунт не пересекал определенной границы, он был ей дозволен. Ее отец всегда был умным человеком, он понимал, как благодарна будет Ханако за эту уступку. Он разрешил ей оставить кайкэн, но он не знал одного: вместе с подарком брат дал ей еще и обещание, что однажды она будет свободна. Должно быть, сейчас Еринобу кажется, что он его выполнил. Ханако замечает, что ее рука замерла в воздухе и заставляет себя продолжить. Она обязана следовать плану, и план говорит, что пока все должно оставаться как есть. Ее отец одержим порядком. В его мире все разложено по полочкам, у каждого события есть причина и следствие, у каждого действия — реакция, а у каждой вещи свое место. И у нее, Ханако, тоже есть свое место. Как у вещи. Ее брат одержим хаосом. Он считает, что любая перемена — это благо, что новое невозможно без гибели старого, и готов сжечь мир, чтобы сделать его лучше. Неважно, что или кого придется принести в жертву: город, корпорацию, отца. Сестру. Ханако знает: оба любят ее. Ханако знает: обоим все равно, что чувствует она. Ханако строго смотрит в глаза своему отражению. — Возьми себя в руки, — говорит она, но вместо этого берет в руки кайкэн. Женщины, жившие до нее, носили такие для защиты или для того, чтобы умереть с честью, если не будет выбора. Иногда Ханако доставала его из ножен и долго смотрела на гладкое чистое лезвие. Просто смотрела, она никогда не думала о том, чтобы убить себя. Может ли умереть с честью та, кто не жила с честью? Может ли умереть с честью та, кто никогда не жила? Лезвие отражается в ее зрачках, окруженное серебром, будто стеной. Короткий отблеск, который скоро исчезнет, спрятанный в ножны, как исчезала любая надежда Ханако обрести свободу. Что бы ни обещал ей брат, рядом всегда был отец, который ни за что бы ее не отпустил. Он всегда держал ее жизнь в кулаке, ослабляя пальцы лишь для того, чтобы она не задохнулась, и только теперь Ханако впервые могла вздохнуть полной грудью. Эта свобода не была настоящей, но ее воздух все равно был сладким на вкус. — Возьми себя в руки, — повторяет Ханако. А потом, боясь передумать, сгребает волосы в горсть под самым затылком и резко проводит по ним лезвием. И улыбается, сама не веря в то, что только что сделала. Она ныряет в сеть. Демоны, охраняющие врата, кланяются, встречая свою создательницу, и тут же исчезают, чтобы исполнить новый приказ. Найти и уничтожить. Без привычной тяжести волос голова кажется очень легкой. У нее больше нет защиты, нет плана, нет людей и ресурсов, и если Еринобу решит ее убить, она умрет. Но она умрет с честью.