Песок

Можно было подумать, что сама жизнь похожа на песок. Гавейн всегда помнил о времени. С раннего детства в любых делах был связан суточным ходом. Благословение крестного, по которому его сила возрастала в полдень, в час крещения, окружающими понималось едва ли не как проклятие: сила уменьшалась к закату, делая Гавейна уязвимым. И прежде чем понять и принять истинное положение вещей, он сам стал считать своим истинным временем полдень, а истинной силой — дар. Смириться, что с наступлением темноты он становился не беззащитным, а настоящим, он не мог. В отцовском доме Гавейн бывало смотрел, как течет в часах песок — простая и понятная аллегория времени. Он отмерял силу и жизнь. Когда будто с песком в огромных часах ушли детство и юность, Гавейну пришлось обратить внимание и на другую особенность жизни. Зыбче и непостояннее песка было положение людей. Оно зависело от глупой случайности, от места, от удачного дня, от суточного хода… Первым рыцарем признали другого. Больнее всего становилось не от раненой гордости, а от понимания: неудачное время всего лишь показало, что его истинная сила не больше истинной силы Ланселота. Силы, которая могла служить королю не только при свете дня. Силы, которую Гавейн недооценил. В нужный момент он оказался слабее. Спорить с этим фактом было бы глупостью. За положением песчинками в часах уходили люди. Гавейн вдруг оказался неспособным защитить брата так, как считал нужным. Оградить, уберечь от всего, к чему мальчишка совершенно не был готов… Но ныне первому рыцарю пришло в голову вступиться за юнца, вдохновиться его наивными стремлениями и взять с собой на подвиги. Забрать под свои знамена. Успокоить потревоженную гордость оказалось трудно, но не сложнее, чем принять, что Гарету, похоже, было лучше при Ланселоте. Ланселот заботился о нем. Из-за предупреждения ли Гавейна, по собственному ли выбору — не важно. В этой службе для брата не было зла. Верность же первого рыцаря королю Гавейн не поставил бы под сомнение и в страшном сне, а потому предпочел до времени не вести открытую борьбу. Личная вражда не важнее общей пользы. Пока не следовало рушить то хрупкое перемирие пополам с неприязнью, что давно повисло между ними. Осторожно, как по песку, стараясь не провалиться, не упасть и не оставить следов, Гавейн искал, в чем можно уличить врага. Не для людей — не только для людей. Даже не для короля. Для себя. Чтобы знать о своем превосходстве. Доказать, что неприязнь не была случайной. Но когда, наконец, удалось узнать главную слабость Ланселота, по частям стал рассыпаться знакомый мир. Будто злой рок сделал эту слабость — связь с королевой — страшной тайной ночи. Гавейн раскрыл секрет в час собственной слабости. Горше всего становилось от понимания: его предупреждали. Но близость долгожданного триумфа затмила ему разум. Можно было… Можно было узнать все иначе. Можно было действовать осторожнее. Он так долго ждал… Можно было не брать себе в помощники Гарета, который, даже если бы хватило сил, ловкости и удачи, не смог бы убить того, кого не принимал за врага. А теперь брат был убит. Если рушился его мир, он разрушит и чужой. Вместо сбежавшего труса за все ответит королева. Перед казнью он чувствовал злое удовлетворение. А когда вместо мира Ланселота рассыпались остатки его мира, злости уже не было. И никаких чувств к врагу кроме ненависти. Была лишь холодная ярость и желание мстить до конца. Не важно как, не важно какой ценой. В песок ушли жизни братьев. В землю, под камни легли их тела. Он поклялся над могилами, что убийца сгинет следом. Ничто не вечно. Песочные часы смерти в конечном счете забирают все. Надо лишь помочь им. Не вышло. Капала кровь. Он чувствовал это и, казалось, даже слышал. Песчинками осыпалась оставшаяся жизнь. До того — свобода и возможность идти своим путем. Попытка осуществить месть по чужой воле принесла пустоту. Он думал — ничего дурного не будет в объединении против общего врага. Думал — сможет сам выбрать время, сам найдет возможность. Но временная союзница оказалась хитрее. Давнее обещание верности ей — когда-то прекрасной леди, сестре матери, а теперь колдунье и почти врагу — предопределило все. Будто в воронку огромных часов затянуло и разум, и чувства, и душу. Отомстить Гавейн так и не смог. Даже смешно, что все его существование очень точно можно было сравнить с песком. Благословение человека, желавшего Гавейну добра, тянуло за собой тяжелый след. Смешно и горько, что последние песчинки у основания рухнувшего дома можно было доверить только злейшему врагу, который все же клялся в верности его королю. И знание об этой клятве не рассыпалось в памяти Гавейна. Оставалось сделать лишь одно — довериться последнему шансу, каким бы он ни был. Отдать свой меч — сталь в умелых руках не даст самому важному обратиться песком.