Между Ветром и Водой

Let me come to you in your amber dreams Though my color's black. I would fill your heart with my radiant love, But my color's black. © Plazma — My Color's Black       Она стоит у прозрачной двери, примёрзнув взглядом к безжизненной картине снаружи. Там до самого горизонта простирается река в белоснежных одеяниях зимы. У реки нет дна, а на другом её берегу ждёт Чистый мир, где всё сделано изо льда и всё есть лёд — скользкий, острый, обманчиво красивый.       Река манит к себе, зовёт беззвучно. Приглашает открыть дверь, ступить на тонкую сверкающую корочку, под которой плещется тёмная бездна, пройти по ней и не вернуться. Девушка дрожит — голос реки печальнее безлунной ночи и холоднее льда. Он заставляет тело съёживаться, а душу режет на тонкие рваные полоски, лохмотья, которые уже никогда не срастутся воедино.       Но у неё больше нет сил противостоять ему.       Девушка тянет руку к створке, делает шаг и в этот момент ощущает спиной чьё-то присутствие. Кто-то неизвестный, чужой, совсем другой, подойдя неслышной поступью, останавливается позади.       Она не может обернуться и взглянуть на него — какая-то сила мешает прервать созерцание миража за стеклом. И она просто ждёт.       Когда чужое дыхание горячим ветром касается шеи, шевелит завиток чёрных волос и щекочет ухо, холод, гулявший по позвоночнику, рассыпается мурашками и исчезает, трусливо прячась от гнетущего жара, что источает человек позади.       Тяжёлые ладони опускаются на её талию, и руки, крепкие, сильные вдруг заключают в кольцо объятий, так смело и уверенно, словно делали это всегда.       С макушки и до кончиков пальцев девушку окатывает волна дрожи. Но дело скорее в новизне чувства, чем в отторжении.       Он — кем бы он ни был — делает шаг назад, тянет её к себе, вынуждая отступить от края белой могилы. Зов реки затихает.       Мягкое, тёплое прикосновение к шее заставляет глубоко вздохнуть: едва касаясь, он ведёт носом по коже, согревает своим дыханием, а потом самовольно исследует пространство от плеча до уха сухими, чуть колкими губами.       Она не пытается отстраниться, только слегка наклоняет голову, и прикосновения становятся откровеннее. Неспешным движением он приподнимает и отводит в сторону волосы, чтобы коснуться лаской нежной кожи под ними. Легко пробегается подушечками пальцев по выступающим позвонкам, а после кладёт ладонь на шею и ведёт вниз по спине, обволакивая солнечным жаром изгибы её тела.       Она не возражает. До глубины души удивляется самой себе — и всё же не возражает.       Не возражает, когда уверенные в своём праве обжигающие руки задирают её майку и ложатся на грудь, осторожно сжимают, пробуждая внутри странную трепетную тяжесть и горько-сладкую тревогу. Не возражает, когда он наклоняется и через ткань прижимается горячими губами к плечу, изгоняя остатки холода. И даже когда его пальцы начинают ловко освобождать её от одежды — тоже не возражает.       Она не знает его, не видит лица, но почему-то не хочет останавливать или отталкивать. Вместо этого доверяется безрассудному потоку ласк и теряется в бархатном тепле, кутаясь в него, как в плед. Дыхание учащается, становится глубже, с губ готов сорваться тихий стон наслаждения.       Ей нравится ощущать близость этого человека и его… Страсть? Любовь? Что бы это ни было, оно отгоняет пронизывающий серый холод и возвращает жизнь в её тело и сердце.       Она не возражает и против того, что будет дальше. Всё кажется абсолютно естественным. Правильным. Чудесным.       Он собирает её волосы в кулак и легонько тянет назад, чтобы ещё раз пройтись поцелуями по шее, а она послушно запрокидывает голову и выгибает спину. Его руки везде, они касаются бёдер, талии, живота, вызывая нестерпимое желание ответить, прильнуть теснее…       Но что-то вдруг меняется.       Внезапно и слишком резко он разворачивает её лицом к себе. И в темноте — в какой миг вокруг стало так черно? — можно различить только очертания овала лица, коротких волос и горящие злобой глаза.       Неизвестный юноша, в чьих объятиях она пригрелась, оскаливается так, что белые зубы блестят в темноте, и гипнотизирует её мутным бешеным взглядом. Его горячие ладони становятся жгучими, как полуденное солнце, как сам огонь. Прикосновения плавят кожу, проникают внутрь, дробят ядовитым жаром кости, причиняя невыносимую муку, в которой она начинает захлёбываться.       — Я уничтожу тебя, — шипит незнакомый голос. — Уничтожу.       Теперь она возражает. Но не может пошевелиться. Всё смешивается, превращаясь в бесконечную багровую полосу боли.

***

      Со сдавленным вскриком девушка скатилась с низкой кровати, неловко приземлилась на один локоть и колено и чуть было не ткнулась носом в пол. Тело, скованное кошмаром, едва успело среагировать на падение. Опустив голову и сосредоточив взгляд на грязных разводах на полу, она несколько секунд переводила сбившееся дыхание.       Постепенно возвращалась способность слышать реальные звуки. Вот далёкий шум ветра и шелест деревьев — это снаружи, за окном. А вот мерные удары капель воды о каменные плиты — это здесь, совсем рядом, в её «комнате».       Обычные звуки.       Яркие, пугающе живые картинки из сна, ещё мельтешившие перед глазами, рвались, как мокрая бумага, истончались и, наконец, растворились, уступив место обычным предметам.       Всё стало как обычно.       Тут она осознала, в какой неудобной позе находится, и уселась на полу, вытянув ноги и прислонившись спиной к кровати. С силой потёрла ладонями горящие щёки.       «Что это?.. Кто это?..»       Она не могла вспомнить даже черт лица того человека. Только глаза. Только их выражение: безумная ярость, так подло сменившая бесконечную нежность.       — Ками всемогущие, ну и чушь, — пробормотала девушка вслух, чтобы отогнать призрак шипящего голоса из сна.       Она запрокинула голову, уперевшись затылком в жёсткий край кровати. С серого потолка на неё таращилось пятно плесени, похожее на зубастую рыбу.       Если так подумать… ничего сверхъестественного тут нет, во сне в этом. Мало их, что ли, было, странных и страшных? Ей периодически снились кошмары. Правда, чаще всего в этой роли выступали гротескно чёткие и детальные воспоминания — из детства или из недавнего прошлого.       Иногда подсознание проявляло милосердие и дарило обычные сновидения, как у всех нормальных людей. Среди таких «хороших» снов она особенно любила один — про сад. Настоящее сокровище, жаль, не спрятать его под подушкой, чтобы иногда любоваться. Этот сон приходил редко, но всякий раз после пробуждения высокие деревья ещё долго стояли перед глазами, а в воздухе как будто витал тонкий аромат трав.       Случалось изредка и такое, что сны будто нашёптывали о будущем. Намекали неразборчивыми хаотичными штрихами. Да толку от них… Никогда нельзя было угадать, что воплотится в жизнь — и то не дословно, с изменениями, — а что благополучно забудется.       Сегодняшний сон точно не был эпизодом из прошлого. Не относился он и к нормальным. Но впервые всё было настолько ярким, до дрожи реалистичным и волнующим. Живым.       Ей вдруг остро захотелось, чтобы сном оказалось это место, этот грязный пол, каменные стены и потолок с пятном-рыбой. А ещё лучше — вся её жизнь.       Вот бы проснуться и не быть шиноби. Проснуться и оказаться снова просто человеком. Забыть всё, пойти на берег вечно беспокойного океана, пропустить сквозь пальцы чёрный песок и вдохнуть воздух, напитанный солью и свободой.       И ещё — ощутить хотя бы раз такое же безграничное доверие и нежность, как в самом начале кошмара.       Девушка усмехнулась. Небольшой список желаний, но её жизнь наверняка будет слишком коротка даже для такого. Разумнее молиться теперь, чтобы этот человек с глазами чудовища… — или чудовище с глазами человека? — не стал по очередной прихоти судьбы её реальностью.       Она рывком поднялась на ноги и вытерла выступившую на лбу испарину. Присмотрелась к крохотному зарешёченному окошку под потолком. Его толстое матовое стекло не давало разглядеть ничего, кроме мутных пятен и колышущихся теней, но, судя по слабому сероватому свету, который пробивался в камеру, там, снаружи наступило утро.       Девушка вытащила из-под кровати острый камень и скупым движением начертила им на стене короткую линию. Отойдя, она полюбовалась на узор из таких же штрихов, который уже занял целый угол. Она пересчитывала их постоянно, а потому знала: пошёл двести сорок шестой день её заключения. Пройдёт ли он так же, как предыдущие двести сорок пять? Без разницы.       Она потянулась к кувшину на низком столике, налила себе воды и, выпив залпом целый стакан, рухнула обратно на кровать. Глаза закрывать не хотелось. Ни в коем случае…       Но через минуту она уже снова спала, на этот раз крепко и без сновидений. Так крепко, что не успела проснуться, когда в её камеру, бесшумно отворив замок, вошёл шиноби в белом медицинском костюме и со шприцем в руке.