***
Это было около двух с половиной месяцев назад. Первая неделя сентября, недавно зачисленных первокурсников ведут по массивному зданию Колумбийского Университета. Это ли не повод для гордости? Мысли прерывает один из их будущих кураторов. Мужчина широко разводит руками, оглядываясь за свою спину и растягивает тонкие губы в благоговейной улыбке. — Библиотека Бодлера — это храм, — благоговейно, практически мурлыкая, произносит педагог, кончиками пальцев поглаживая по утонченной стеклянной витрине. Он полностью оборачивается спиной к ученикам, активно жестикулируя. — Тут у нас хранится первое издание «Гамлета», — начинает очередной рассказ лектор, однако его прерывает достаточно громкий для библиотечных стен хлопок. Педагог и первокурсники с удивлением смотрят в сторону звука, замечая вальяжно развалившегося в библиотечном кресле юношу, обладающего весьма странной внешностью. Парень с серьезным лицом поднимается и уверенными шагами направляется в сторону группы. Однако, не дойдя до скопления парней несколько метров, он ускоряет шаг и с видимой грацией запрыгивает на ближайший лакированный стол. — Послушайте, — начинает юноша, его зачесанные в низкий хвост аметистовые волосы небрежными прядями спадают на бледное лицо. Кауттон завороженно следит за ним, интуитивно чувствуя, что сейчас будет что-то гротескное. И ощущения его не подводят. — Вот, послушайте, — продолжает странный малый, зажав между указательным и средним пальцами правой руки книгу. — В послеполуденный час воскресенья, — юноша разводит руками, словно разыгрывая импровизационное представление, — Когда пролетариат в состоянии тупого безразличия захватывает улицы… Его взгляд пробегается по толпе первокурсников, ненадолго останавливаясь на Скотте. Кажется, словно он видит первокурсника насквозь, словно бы прожигает его до глубины души своими тускло-серыми, Кауттон бы даже сказал практически белыми, глазами. — Некоторые из них напоминают вам, — на бледном лице появляется довольная улыбка Чеширского Кота, которую невольно подхватывает и юный писатель, непозволительно долго разглядывающий выступавшего, — продольно рассеченный… Парень падает на колени, прикрывая глаза. Выдерживая драматичную паузу, он нащупывает стоявший на столе светильник и притягивает его к себе. — Пораженный раком… — с придыханием произносит фиолетововолосый, поглаживая кончиками пальцев по желтому абажуру, и тихо выдыхает кульминационную часть своей внезапной речи, — член… Юноша плавным движением назад облокачивается спиной на стол, тем самым превращая его в подобие ложа. Он негромко вскрикивает, чтобы добавить драматизма и затихает, вслушиваясь в реакцию импровизированной публики. Куратор, округлив глаза, начинает часто и громко дышать, стараясь унять рвущуюся наружу волну возмущения, группа же, прикусывая щеки, со всех сил пытается унять смешки. Скотт, с самого начала поддавшийся необъяснимой харизме этого странного юноши, терпит полный крах в попытках сохранить невозмутимое спокойствие, и вот уже улыбка широко расплывается на его тонком лице, сопровождаемая тихим сопением. Идиллию развернувшейся сцены прерывает библиотекарь, спешащая к зачинщику беспорядка. Хмуря немолодое лицо, она нависает над лежащим на столе юношей. — Это еще что такое? — леди грозно скрещивает руки на груди, недовольная таким дерзким поведением со стороны студента. Юноша же, как ни в чем мне бывало, приподнимается на локтях, довольно улыбаясь женщине. — Генри Миллер, — словно бы дразня женщину, он вертит зажатую в правой руке книгу. Однако, печатное издание не производит должного впечатления на нее. — Слезайте немедленно, эта книга у нас запрещена, — начинает она, как юноша вдруг перебивает ее, гордо поднимая подбородок вверх. — А я ее выучил наизусть, — самодовольный смешок становится последней каплей. Библиотекарь сильнее хмурится, хотя казалось бы, куда уж сильнее, и вызывает охрану. Юноше второго приглашения не надо: он резво спрыгивает с широкого стола и бежит прямиком сквозь группу студентов, застывших в изумлении. Хранители порядка появляются в считанные мгновения, рыпаясь туда же, где находились первокурсники. Лишь на самом выходе юноша вновь подает голос, стремительно удаляясь по коридору от библиотечного зала. — Сообщите в газеты: Винсент Бишоп не виновен! — шуточно прыскает он, исчезая в темной глубине университета. Чтобы продолжить экскурсию, педагогу требуется пара десятков секунд на осознание произошедшего. Немного придя в себя он слегка взволнованно поправляет свой галстук и, повернувшись к студентам спиной, знаком просит их следовать за ним. — Случай совершенно нетипичный, — в задумчивости, прикусывая нижнюю губу, произносит он, — У нас здесь, как правило, совершенно спокойно. Идемте дальше. Махнув еще раз, зазывает куратор, удаляясь в тот же коридор, где пару минут назад исчез тот самый юноша, назвавший себя Винсентом. Улыбка на лице Скотта превращается в довольную ухмылку. Кажется, этот необычный парень уже сделал его день.***
— Викторианский сонет строится на сочетании трех приемов: размер, рифма, метафора. Если не соблюсти этот баланс, то стихотворение потеряет силу, станет неаккуратным и небрежным. Словно не заправленная рубашка, — профессор снимает с длинного носа очки и достает из кармана замшевую салфетку, намереваясь протереть их. Однако, его действие опережает вопрос. — Прошу прощения, профессор Стивс, но как вы тогда объясните Уолта Уитмена? — Скотт робко крутит в пальцах графитный карандаш, отрываясь от конспекта. Профессор в изумлении поднимает одну бровь, слегка наклоняясь вперед с кафедры. — Поясните, — он делает рукой круговое движение, требующее перефразировать вопрос. Студент опустил глаза, рассматривая карандаш. — Он ненавидел рифму и размер. Писал, как раз, чтобы выправить рубашку из штанов, — зеленые глаза юноши наконец поднялись, с интересом разглядывая педагога. Последний же, казалось, задумался. Лектор, поднеся дужку очков к губам, интуитивно прикусил ее, после чего неспешно, растягивая слова, поинтересовался именем вопрошающего. — Скотт Кауттон, — слегка нахмурился брюнет, не понимая, какое это может иметь отношение к вопросу о поэзии Уитмена. — Кауттон… А ваш отец, случаем, не поэт Луис Кауттон? — по-лисьи улыбнувшись, протянул профессор Стивс. — Он, кажется, уважает и рифму и размер. Почему, как вы считаете? Студент прикрыл глаза, показывая нежелание мириться с мыслью, вертящейся на его языке. Однако, если не озвучить ее сейчас, то это будет обозначать проигранную Скоттом дискуссию. И юноша решается. — Потому что так проще, — на выдохе, еле слышно произносит он. Другие студенты в лектории, затаив улыбки, переглядываются. Педагог же самодовольно ухмыляется, начиная пламенную речь о том, что этот университет существует благодаря отданной чести традициям и форме. Он небрежно хмыкает, кидая уничижительный взгляд на Скотта, обращаясь к нему с вопросом: предпочел бы ли он, чтобы это здание возводили строители или Уитмен с его мальчишками? После чего, неудосужавшись получить ответ, лектор отворачивается спиной к аудитории, беря в руку мел. — Творчество не мыслимо без подражания, — проводит меловую черту профессор, чем и заканчивает этот внезапный резонанс взглядов. Брюнет же, закусив губу, обреченно вздыхает, чувствуя как несправедливость раздражением разливается по венам. Подавив желание выйти отсюда, он продолжает вести конспект. Юноша, сосредоточенный на своих мыслях, совсем не замечает на себе заинтересованный взгляд Бишопа, следящий за ним с самой первой реплики Скотта.