（花）：я не хочу уходить.

когда это началось? никто из них не знает. может, с первой выкуренной сигареты рядом с университетским зданием? или, например, сразу же после первого смазанного поцелуя в состоянии алкогольного опьянения? хотелось узнать ответ, вернуться в то время — и пресечь эту мучительную пытку, которая разъедала организм изнутри. там, где пустили свои корни омерзительно красные анемоны. время неизбежно продолжало свой ход с того самого момента, когда чифую мацуно осознал эти неправильные, необоснованные чувства и в его организме начали происходить несущественные, на первый взгляд, изменения. если бы ему сказали, что влюбляться настолько больно — он бы с корнем вырвал себе сердце; захлебнулся бы в собственной крови и отчаянии, не позволяя своему искажённому разуму воспринимать человека, ставшего для него надёжной опорой и защитой, как объект воздыхания. чифую чувствовал омерзение к самому себе и неоспоримый восторг по отношению к баджи кейске. тому, кто заменил ему едва ли не больше, чем целый мир и делил с ним лапшу напополам. одна половина — для чифую, а вторая — для него. словно они разделяли друг с другом всё: начиная от еды и заканчивая этими чувствами, — и здесь мацуно хотел рассмеяться. хрипло, измученно и отчаянно рассмеяться, потому что ему невыносимо, блять, больно. настолько, что он теряет сознание прямо в разгар учебного дня и врачи приходят в ужас, диагностируя стремительно развивающуюся болезнь от которой нет лекарства. ни одного, кроме как ответить неправильным на неправильное. это кажется смехотворным. каким, мать твою, правильным может быть ответ от которого зависит жизнь человека? неловко брошенное: «я люблю тебя», после которого эти с корнем вросшие в твои внутренности и кости цветы начнут распадаться? чифую не знал и, говоря откровенно, не хотел. больше всего на свете ему хотелось скрыться от чужих глаз; закрыться в своей небольшой комнатушке, где на полках ему всё напоминало о приторно-сладкой влюблённости и её последствиях; не покидая её пределов — уйти глубоко в себя, в самопознание и отречься от всего, что могло взволновать его душу. лишиться всего и чувств, и целей, и наконец-таки перестать цепляться за иллюзорное представление того, что у него жизнь будет, как во всех сёдзе-мангах далеко не третьего сорта. там герои приходили к любви отчаянные, уже порядком израненные сюжетом, но реальная жизнь — не книжка с картинками и диалогами, не вымышленная и её нельзя вскользь пролистать. чифую осознал это не слишком поздно, так какого чёрта он сейчас корючится над туалетом в половине третьего ночи и захлёбывается в собственной слюне смешанной с кровью? он, опять-таки, не знал. его измученное и изнемождённое тело содрогалось каждую ночь, а кожа приобретала нездоровый оттенок. чифую мацуно медленно, постепенно догорал, подобно истлевшему фитилю свечи. он умирал на глазах. и вместо того, чтобы отчаянно рыскать в поиске противоядия или же выбивать ответные чувства, сохраняя себе жизнь, он начинал новый день с обворожительно мягкой улыбки и лёгкого прищура глаз при встрече с объектом своего воздыхания. — … фую!.. знакомый голос останавливает непрерывный поток мысль, безжалостно вытягивая чифую в реальность. она тоже кажется ему омерзительной. ведь будучи совсем юным подростком он вынужден цепляться за последние годы, если не месяцы, собственной жизни из-за какой-то несуразной, отчаянной влюблённости в человека, который спас его. протянул руку тогда, когда чифую попросил протянуть; остановил тогда, когда он сам не мог остановиться и, в конце концов, приблизился настолько, что оттолкнуть уже не получалось, даже под страхом собственной смерти. мацуно натягивает дежурную улыбку, которая не кажется такой измученной, как его потускневший взгляд и виновато посмеивается. — а, баджи-сан, я тебя не слушал. — пошёл нахер, — кейске усмехается. обворожительно и так по-особенному симпатично, что у чифую по всем законам жанра «романтика», сердце быстро-быстро бьётся в грудной клетке, порхает, наполняется таким насыщенным чувством нежности и заботы, направленной на темноволосого парнишку, и завершает всё таким отчётливым «тудум». мацуно знает, что он попал. но ничего поделать с этим не может. — я сказал: «ты останешься на моей стороне?» чифую хочет умереть прямо на месте: — всегда с вами, баджи-сан. когда баджи разворачивается к нему спиной и, активно жестикулируя, идёт первым в неясном направлении, сил чифую хватает лишь на то, чтобы отправиться следом за ним. словно он послушный щенок, прирученный кейске, он шагает по пятам и чувствует, как к горлу подкатывает ком, который невозможно проигнорировать. он хочет зажмуриться, крепко-крепко закрыть глаза и закричать во весь голос, чтобы эти окровавленные лепестки наконец-то покинули его организм, канули в лету и больше никогда не беспокоили его по ночам, заставляя откашливаться и убирать испачканную подушку. так сильно хочет, что почти что содрогается в несносных рыданиях, потому что терпеть всё это день ото дня просто невозможно. чифую всего лишь ребёнок. он подросток, который влюбился не в того, в кого стоит влюбляться. он всего лишь ребёнок: зашуганный ожиданием собственной смерти, терпеливый мальчишка, не знающий, когда следует остановиться и прервать всякие связи. ведь, может, забыв о человеке и от цветов можно спастись? ведь если не будет баджи кейске — не будет и чувств, разве нет? «какой же ты жалкий», — думает о себе чифую, прежде чем понурить взгляд куда-то в сторону, лишь бы на командира первого отряда не смотреть. — «думаешь, что игнорируя проблему что-то изменится?» да. чифую думает, что если не видеть её в упор — она постепенно сойдёт на нет, как и эти чувства, которые режут его без ножа, пробиваясь наружу сгустком из крови и лепестков неизвестного ему цветка. он, кажется, даже гуглил его описание, но из-за того, что эта дрянь окрашена тёмно-красной жидкостью различить настоящий оттенок не получалось. потом мацуно забил и, кажется, забыл. кейске выглядит спокойным, словно его совершенно ничего не беспокоит. он идёт защищать тех, кто ему дорог в одиночку и не думает даже о последствиях. и, кажется, если захочет подумать — не решится, потому что страх перед тем, что он кого-то разочарует окажется превыше его решимости. они ведь дети, которые совсем не умеют любить и принимать рациональные решения. им бы по-прежнему коротать время за нудными книжками и выучивать математические формулы, а они ежедневно участвуют в кровопролитных сражениях между гопниками и получают пиздов друг от друга; а затем смеются и делают вид, что всё в порядке, пока под причитания старших и эммы им обрабатывают раны; а затем всё становится таким правильным-правильным и нежным, что сердце содрогается от одной мысли, что всё это может закончиться в один ужасный день. что вся эта идиллия уюта и комфорта, сотканного из одиночных страданий каждого, в конце концов завершится с последним вздохом кого-то близкого. только вот баджи об этом не думает, потому что ему не до этого. у него «свастоны», его сокровище, и он дорожит каждым, кто стал для него по-настоящему близким другом. дорожит до такой степени, что не думая ворвётся в самый рьяный пиздец, будет драться до полуживого состояния и выиграет, обязательно возьмёт верх над оппонентом, если наградой будет безопасность тех, кто для кейске важен. — всё в порядке? «нет, блять, нихуя не в порядке. я здесь, рядом с тобой, и прямо сейчас я задохнусь к хуям», — почти срывается с дрожащих губ чифую, которые он неуверенно растягивает в кривой улыбке. ему хочется навзрыд плакать, цепляться за байкерскую куртку баджи и умолять, умолять, умолять, умолять спасти его от этих удушающих, от этих беззастенчиво ласковых чувств, которые так контрастируют между «любовью» и «ненавистью». чифую любит баджи, до дрожащих коленей любит, но одновременно с тем — ненавидит собственные чувства и самого себя, считая это мерзким. потому что в друзей не влюбляются. друзьями дорожат, друзей защищают и заменяют им кого-то близкого, не претендующего на роль того с кем они будут делить одну постель, одну квартиру, одну жизнь. не претендуют — а чифую хочет, до скрежета в зубах хочет, но отрицает всеми оставшимися у него силами. — да, — сдавленно хрипит мацуно и кейске останавливается на месте, нахмуривая брови. считывает эту неумелую ложь и напрягается, потому что чифую ему обычно не врёт. а сейчас соврал. и баджи хочет прямо в лоб спросить: «почему ты не говоришь правду?» осекшись, баджи всё же произносит: — как скажешь. потому что чифую не врёт о том, что может сказать. он утаивает, недоговаривает только то, что кейске знать пока что необязательно. но он доверяет мацуно, как самому себе, и обязательно разделит его мысли и чувства. обязательно, только если тот руку протянет и скажет: «помоги мне», не утаивая этого за маской того, что всё в порядке и он не нуждается в постороннем вмешательстве. баджи прямолинейный и от других, если честно, ожидает того же. он как маленький и капризный ребёнок, которому пришлось повзрослеть слишком рано. баджи не разбирается в математике и, кажется, намекать. и намёков тоже не понимает. а чифую мало того, что не собирается даже малейшего признака подавать, что влюблён — так ещё и обходит стороной все эти задушевные разговоры, опасаясь, что сорвётся. он отдаляется лишь на малую долю, а баджи это чувствует. и ему это не нравится. в такие моменты, кажется, стоит спрашивать совета у родителей. но что кейске скажет своей маме? как он объяснит то, что у него друг ведёт себя странно и как-то отчуждённо смотрит в сторону, выпадает из реальности и смотрит на него, баджи, таким опустошённо-измученным взглядом исподлобья, но едва ли он напрямую обращается к нему, тут же расцветает, обворожительно улыбаясь и говоря, что всё в порядке? как же ему, чёрт возьми, объяснить всё это? брюнет по-прежнему не знает и не находит правильных слов из своего ограниченного запаса. поэтому принимает решение не обращать внимания, ведь ничего не случится, если он ненадолго отложит это дело. не умрёт ведь никто, в самом-то деле. «лучше бы я вымыл рот с мылом», — подумает баджи когда-нибудь потом. не сегодня, не в этот вечер и не завтра, наверное, тоже. они с чифую расстаются только тогда, когда им приходится отправиться на разные этажи собственного дома. закрываются в своих квартирах и пока баджи приветливо машет ладонью матери, улыбается и чувствует себя лишь немного взволнованным — этажом ниже от рвотного порыва содрогается чифую. всё его тело колотит, трясёт, он сползает на паркет и из последних сил удерживает кровавые лепестки неизвестных цветов в глотке. у него на глазах слёзы, в ушах звенит и всё вокруг становится расплывчатым. чифую больно, очень больно, он даже не может толком ничего сказать или позвать на помощь — терпит. как ебанный мудак терпит, потому что не хочет никого пугать (да и в его пустой квартире некого пугать, пока родители на работе пропадают круглыми сутками). к нему даже не ластится его чёрный кот. чифую думает, что это несправедливо. любят ведь двое, так почему страдает и корючится только он один? какого хуя из всех миллиардов людей, которые существуют на планете — «тем самым» стал именно баджи? ответьте, блять, кто-нибудь, что это за псевдо-ироничная третьесортная история невзаимной влюблённости? день ото дня состояние мацуно становилось всё хуже и хуже. бледность его кожи становилась настолько заметной, что майки мгновенно отсылал его куда подальше, чтобы он: «не мозолил глаза своим убитым видом», а чифую на это лишь усмехался уголками губ, потому что этот болезненно-взволнованный взгляд в глазах лидера не заметить нельзя. для мацуно нельзя, а насчёт остальных он не уверен. и такемичи вьётся рядом с ним, беспокоится, спрашивает нужна ли ему помощь и беспокоит своим присутствием и без того раздавленного, в сгусток одного лишь негативного и чёрного, чифую и не улучшает ситуацию совершенно никак, делая её ещё более пагубной. ханагаки не знает, что делать. ума не приложит, потому что чифую умирает. на глазах его, мать вашу, умирает, даже не пытаясь этого отрицать или поощрять вслух. всё видно по глазам. а затем в какой-то нечёткий момент мацуно чифую пропадает. с ним невозможно связаться: он не отвечает ни на звонки, ни на сообщения. словно сквозь землю провалился. в тот момент у баджи в голове совершенно другие заботы: не о пропаже мацуно, увы, не о нём. у него в голове спасти казутору, спасти майки, всех спасти, даже если ему самому придётся коньки откинуть в процессе выполнения, лишь бы никто друг друга не поубивал. и он отвлекается, слишком сильно зарывается и мыслями, и телом в «вальхаллу» и то, что происходит вокруг него, абстрагируясь от другой реальности. а пару дней спустя ему на телефон приходит сообщение от майки. «чифую мёртв». сначала кейске думает, что это несмешная шутка и нервно усмехается уголками губ. он смотрит на экран телефона опустевшим взглядом и непонимающе склоняет голову набок. он думает, что это шутка. несмешная, нихуя не смешная шутка. что этот розыгрыш от майки — всего лишь больной полёт его фантазии, чтобы баджи сорвался с места и тут же отправился к «свастонам». и кейске не замечает, когда всё его тело начинает дрожать. руки его не слушаются, ноги тоже, а мозг и вовсе отключается, отказываясь функционировать после следующего сообщения. телефон с грохотом падает на кафельный пол, а входная дверь хлопает следом за убегающим из дома баджи. у него в голове — пустота, совершенно чёрное пятно без проблесков хоть какой-нибудь мысли. он не помнит, как добирается до места, где обычно собирались «свастоны»; не помнит, как подбегает к майки и замахивается для удара, но сталкивается с его тяжёлым и неверящим взглядом, и замирает в этом положении. у баджи начинают дрожать губы. «скажи мне, что это не правда», — не произносит вслух. молчание становится невыносимым. тишина давит на раздавленное состояние и манджиро, и баджи так сильно, что ни один из них не знает, как с ней справиться. она обволакивает, прижимает к полу и заставляет захлёбываться в смешанных чувствах: от страха до гнева на самих себя. от ощущения собственной ничтожности, которую ни один из них не смог перебороть. и если майки сожалеет о чифую, как о боевом товарище и о человеке, который пошёл за ним и доверился ничуть не меньше чем баджи, то для кейске это удар настолько сильный, что он шокировано пялит в одну точку. он смотрит куда-то вдаль, в пустоту, и чувствует, как что-то в нём трескается, разбивается, разрушается и с неприятным бряканьем падает вниз. словно стекло, упавшее на пол, на несколько сотен осколков, раскалывается и его душа. в день похорон идёт дождь. баджи не может сказать наверняка, кто плачет больше: потерявшая сына мать или, например, он сам. чувствует, что глаза щиплет и из них неумолимо стекает влага, но кейске до последнего игнорирует это. всех и всё игнорирует, потому что его взгляд устремлён лишь на закрытую крышку гроба по которой нещадно бьют капли дождя. в какой-то момент баджи ощущает пустоту внутри себя. они с чифую любили делить всё напополам и, кажется, в какой-то момент кейске отдал половину себя — ему. с уходом чифую ушла какая-то часть самого командира первого отряда. быть может, это она разбилась после того сообщения от майки? он не знал. вообще ничего уже не знал и, если честно, не понимал. баджи чувствовал себя опустошённым и… жалким, брошенным, отвергнутым. ему казалось, что это несправедливо: ещё месяц назад чифую обещал ему, что всегда будет с ним, на его стороне, а сейчас он неясно каким лежит в гробу, который совсем скоро опустят в яму и закопают. у кейске начинается тремор. фантомное ощущение того, что за его спиной по-прежнему стоит мацуно, таким каким он его помнит: вечно улыбающимся, когда они остаются наедине, несерьёзно-серьёзным и взъерошенным, читающим сёдзе-мангу и любящим своего кота чуть больше, чем лапшу, — не покидает его даже тогда, когда его взгляд сталкивается с упавшей на колени женщиной перед гробом. они были последними, кто остался рядом с ним, чифую, после окончания похорон. убитая горем мать и разбитый, разочарованный в себе, винящий себя во всём произошедшем — подросток по имени баджи кейске. им не нужно было говорить между собой, чтобы выразить соболезнования или, например, продемонстрировать акт своего разочарования и сострадания друг другу. они потеряли того, кем дорожили и вслух добивать самих себя этими ненужными словами — было излишне. но, несмотря на это, заплаканный взгляд женщины плавно поднялся на баджи, который всё ещё держался поодаль. она неуверенно начала: — а знаешь… — дрожащим голосом пыталась говорить женщина, всхлипывая. — он умер из-за цветов. из-за красных цветов. они были такими не из-за того, что он отхаркивал их вместе с кровью, а потому что… — её взгляд казался невыносимым. баджи захотелось разрыдаться ещё сильнее. — … потому что для него самым страстным желанием было остаться рядом с тем, кого он любил всей душой, до самого последнего момента, рукой быть за его спиной и не отступать ни в коем случае, — женщина прикрыла глаза, мягко поглаживая крышку гроба худощавой ладонью. — он любил тебя, баджи. сердце кейске пропускает ровно один удар. он не решается сделать шаг, до самого последнего момента не решается, но хлынувшие из глаз слёзы затмевают его рассудок. он плачет навзрыд, зажмуриваясь настолько крепко, что перед собой видит лишь искрящиеся звёзды. а затем падает на колени, опускаясь на сырую и грязную землю; а затем опускает голову вниз, пачкая волосы и лоб, и едва ли различимо он бормочет сквозь собственные слёзы: — простите, что любил вашего сына. простите, что не сказал этого раньше. простите… что не был всегда с ним. а на улице по-прежнему нещадно гулял дождь.