Дитя природы.

Линдир аккуратно снял стеклянную крышку с ароматической свечи и удовлетворённо оглядел творение рук своих. Ничего примечательного, всего лишь несколько круглых свечей в железных подсвечниках по периметру гостиной (обязательно устойчиво стоят на ровных поверхностях, всё-таки Линдир бывал немного параноиком и с чрезмерным усердием придерживался техники безопасности). Основной свет был потушен, и комната утопала в уютном полумраке. Можно было ещё разжечь камин, но эльф решил оставить это дело до зимних праздников. Пусть с дровами не было особой мороки, так как магазинчик, где можно было оставить заказ на них, находился немного наискосок от дома, где вот уже несколько лет обосновался Линдир, но понапрасну жечь их эльф не любил. В доме и так были полы с подогревом, благодаря которым было тепло даже в бушевавшую на улице метель. Даже жарко, потому что кое-кто смог переступить через собственные принципы и поставить стеклопакеты вместо обычных окон. Да, для эльфа следовать за новыми тенденциями порой бывает сложно, тем более в обустройстве жилища, но Линдир получше многих себе подобных приспосабливался под меняющиеся реалии, где нельзя было себе позволить несколько лет погрузиться в блаженное ничегонеделание, приходя в себя от груза давивших на плечи прожитых лет. Эльф подхватил с журнального столика поднос с какао и тарелкой свежеиспечённого печенья и тонко улыбнулся, предвкушая предстоящее наслаждение. Да, несколько лет отдыхать было нельзя, но один вечер можно было себе позволить, чтобы распутать начинающий скручиваться от работы комок нервов. А там до Рождества недалеко. И нет, Линдира ни за что нельзя было назвать лентяем (хотя к некоторым его сородичам любой бы, живущий в современном мире, подобрал бы именно такое слово). Несмотря на то, что за долгие годы жизни ему удалось накопить небольшое состояние, которое, в принципе, не требовало от него усердного своего пополнения, даже при бешеных изменения в окружающем мире, эльф ни дня не мог прожить, не потрудившись усердно. Раньше, до появления возможности работать из дома, это доставляло чуточку больше хлопот, но зато сейчас ничто и никто не мешал Линдиру наслаждаться работой. Любой, какую ему удалось найти. Уродила природа трудоголиком, благо не обделила знанием о том, что иногда следует отдыхать, и пониманием, что нагрузку нужно распределять равномерно. В случае с Линдиром — равномерно в огромных количествах. В последнее время он брался в основном за дизайнерские проекты, в которых требовалось убить просто кучу времени на сверку мелких деталей и согласование с заказчиком всех вариантов. Зато эльф, засев за работу, согласно своему графику ровно в 8.30 утра, к 19.00 вставал с чувством удовлетворения от прошедшего дня и, напевая незамысловатую песенку, шёл готовить ужин, и ровно в 22.30 засыпал, зная, что ещё один день не прошёл мимо него. Случалось ещё, что он участвовал во всяких съёмках и покорно крутился и замирал перед многочисленными фотографами или же носился между моделями во время коротких перерывов (а иногда и вовсе вторгался на площадку посреди съёмки — смазавшийся тональник явно был важнее его внутренней робости), корректируя макияж или поправляя пару сбившихся не в ту сторону волосинок. Но то бывало настолько редко, что никак не нарушало размеренного ритма жизни — количество спокойных деньков во сто крат перевешивало и хоронило под собой воспоминания о перенасыщенном на общение и внимание дне. Эльф с удобством разместился на мягком подоконнике и ткнул пальцем по тачпаду ноутбука, чтобы возобновить воспроизведение музыки. Три часа спокойно мелодии. Блаженство, да и только. Линдир и сам мог себе что-нибудь напеть или наиграть, чтобы расслабиться, но в этот вечер хотелось просто смотреть на заснеженный внутренний дворик и на кружившиеся в тонкой полоске света от уличного фонаря снежинки. Или на непроницаемую чёрную стену леса, видневшуюся в дали на фоне сероватого небосвода. Взрослые люди с ужасом говорили, что создавать вокруг себя подобную «атмосферу уюта» позволительно лишь сентиментальным личностям до тридцати и уж точно недопустимо в возрасте Линдира. Эльфам на подобные ярлыки было всё равно, они всегда поступали так, как сами считали нужным, особенно в угоду своему комфорту. К тому же Линдир был не самым старшим представителем своего рода и вполне мог относиться к юному поколению. Всего шетьсот, если он не сбился со счёта и люди не поменяли своё летоисчисление на календарях. С хвостиком, но эльф постоянно его забывал и предпочитал округлять до сотен (где-то на чердаке должны были заваляться дневники его первых десятилетий жизни с точными датами, даже с днями недели, но подниматься и искать их…). Если придираться к мелочам, подобным возрасту, то стоит и подвергнуть сомнению то, что Линдир являлся эльфом. Где-то столетие назад подобные ему собрались на несколько дней, чтобы прийти к решению назвать себя «эльфами». Очень удобно для самоопределения вслух, если вдруг у кого-то возникнут трудности с поиском себя в этом мире — их род более других был склонен к самокопанию и меланхолии. Ведь в той форме, в которой они пребывали почти всю свою жизнь, у них были остроконечные уши, прямо как в человеческих легендах — на самом деле, человеческие легенды скорее пошли от них. Правда, у людей они подсмотрели, как те наделяли сказочных существ множеством свойств, чтобы легко выбрать занятие по душе, а то многие терялись в быстро сменяющейся обстановке и не понимали, чем занять себя на ближайшее десятилетие. Всякие ремёсла, конечно, выбирались в качестве развлечения, но не позволяли им погрузиться в апатию. К тому же долгая жизнь позволяла не смотреть на то, есть ли талант к тому или иному делу, а просто делать — не на десятый день, так на тысячный получится. В эльфах из сказок и ними была одна общая черта — они были творениями природы. В прямом смысле. Рождаясь, они просто открывали в одно мгновение глаза где-нибудь посреди леса, пустынных степей или каменных гор и, глядя на распахнувшее над ними объятия звёздное небо, осознавали себя как отдельных личностей, у каждой из которых изначально присутствовало невероятное количество знаний и каждой из которых нужно было многому учиться, чтобы жить в мире, в котором они появились. Вечно юные и душой, и телом. Природа не давала прожитым годам навалиться на них непомерной тяжестью, хотя и оставила возможность многим грустить по прежним временам, когда окружающий мир был спокойнее и казался милее сердцу. Линдир пережил множество войн, по большей степени благодаря тому, что у каждого эльфа имелось внутреннее чутьё на то, что скоро в том или ином месте должна будет пролиться кровь многих и многих людей. Он не чувствовал себя трусом, переселяясь из наиболее опасных зон во всё ещё дышащие мирным воздухом — он не боялся, потому что при желании мог защитить себя от многих опасностей, просто не любил находиться там, где люди бились не пойми за что. Он знал многих своих сородичей, что, наоборот, переселялись поближе к месту бойни и с интересом наблюдали за тем, как повернутся в дальнейшем события. Он не понимал их и не видел в насильственной смерти ничего такого, что могло бы заставить кровь течь в их жилах с большей скоростью, но на то природа и задумала их разными — чтобы они все разом не погружались в апатию от сотрясающих воздух предсмертных криков и сжигаемых в пылу схватки лесах. Лучшие из творений природы, они редко умирали как раз благодаря тому, что всегда были готовы помочь друг другу, полушутя-полусерьёзно ссылаясь на то, что им досталась нелёгкая ноша существовать бок о бок со смертными, каждый третий из которых стремился изменить мир. Линдир улыбнулся, вспомнив о том, что большинство людей, с которыми ему доводилось работать, повторяли про себя, что они рождены свернуть горы и привнести в мир много нового, что в дальнейшем поменяет ход истории (не однотипно, но общий смысл к этому сводился, словно у каждого человека с рождения закладывался шаблон стремлений к тому, чего достигнуть невозможно, но что можно ощутить в собственных мечтах и что многих гнало вперёд). Забавно. Для него забавно. Никаких стремлений и чёткого плана действий на ближайшее десятилетие (кроме ежедневной работы, которая и так в руки прыгает ищущему её) — он просто старался хоть в чём-нибудь быть полезным. Наслаждался тем, что с каждым годом у него всё больше накапливалось знаний, многие из которых он применял в жизни и тем самым совершенствовался в каком-нибудь деле. Конечно, за людьми в плане обучения ему было не угнаться, но вечная жизнь на то и вечная, что может компенсировать медленный темп продвижения вперёд в сравнении с короткой жизнью скачущих вприпрыжку людей. Поэтому эльфам свойственно не бояться завтрашнего дня, а просто наслаждаться жизнью. Прямо как сейчас Линдир — потягивая вкусный напиток и заедая не менее вкусной сладостью. Когда свечи полностью прогорели и потухли, Линдир ещё некоторое время посидел в темноте, прислушиваясь к природе, покорно замершей на время зимы и лишь иногда вздыхающей под снежным покровом. Когда погас ноутбук — закончился заряд, — Линдир встрепенулся и со вздохом сполз с подоконника. Вечера ему было вполне достаточно, чтобы отдохнуть, но к отдыху он привыкал так же быстро, как и к работе, поэтому иногда приходилось заставлять себя подняться с места — потом же на моральном состоянии отрицательно скажется, если он продолжит бездельничать. Он постоял ещё немного у окна, прислонившись бедром к подоконнику и задумчиво дёргая себя за прядку волос (следовало записаться к парикмахеру на следующую неделю, уж слишком ему нравилось ходить с каре — и не мешаются особо). Линдир не мог видеть соседние дома, но знал, что вся деревенька уже погрузилась во мрак. По крайней мере, люди не вносили диссонанса в царившее вокруг спокойствие своими лихорадочными размышлениями над сущими мелочами. Чем хороша деревенька — все как один придерживаются распорядка, потому что следующий день обещал быть насыщенным — в декабре особенно много работы, поэтому люди вынуждены ложиться относительно рано и так же рано вставать. Линдир счастлив, что он всё-таки решил исполнить свою давнюю мечту и перебраться в глушь Норвегии. До этого он жил в больших городах. Возможно, то была сила привычки, потому что, родившись в лесах Англии, он как-то сразу устроился в Лондоне (лишь немного воспользовавшись дарованным при рождении могуществом убеждать людей поступать так, как ему захочется — на первых годах жизни среди его сородичей это никоим образом не порицалось, потому что начать всё с нуля, не имея опоры в виде семьи, очень сложно). Не включая свет на кухне, Линдир вымыл кружку и ополоснул тарелку. Перед сном он обычно размышлял на тему того, чем он займётся следующим днём, считая это хорошей привычкой и профилактикой отлынивания от дел, но на этот раз заняться составлением приблизительного плана предстоящего дня у него не возникло ни капли желания. Довольно странно, учитывая его склонность неукоснительно следовать привычкам. Расстилая кровать, Линдир об этом не задумался и погрузился в сон сразу же, как устроился со всеми удобствами в коконе из одеял. Сны в эту ночь ему снились тревожные, что случалось с ним крайне редко и, в основном, являлось отголосками не самых приятных моментов прошлого (он слышал, что некоторые люди тоже страдали бессонницей или кошмарами в годовщину какой-нибудь особенно кровавой и масштабной битвы). Болота, укрытые туманом, тянущиеся из топей по направлению к нему призрачные руки, воющие на периферии волки. Образы перемешивались, то отдалялись, то приближались, говорили на древних языках, обещая беду. Но поймать его им не удавалось, как и ему — окончательно оторваться от них. Линдир проснулся от того, что ему показалось, будто вой раздался наяву, и подскочил на кровати, прижимая к себе толстое покрывало. Сердце бешено колотилось о грудную клетку, словно старалось выскочить наружу. Под пальцами хрустнула тонкая корка льда, покрывшая пододеяльник. Изо рта вырвалось облачко пара, когда он поражённо выдохнул через рот. Холод не мог причинить ему вреда, но был неприятен и оседал где-то в глубине носа раздражающей щекоткой. И в его безопасном уютном жилище холод был под запретом, потому что не давал ни на чём сосредоточить внимание и продуктивно взяться за очередное дело. Линдир обвёл взглядом пустую комнату и поднялся. Если за те несколько часов, что он проспал, поднялся буран и повредил провода электропередачи, то вполне возможно, что без отсутствия отопления в доме стало холодно. Но не настолько. К тому же эльф не настолько рассеян, чтобы не почувствовать волнение в воздухе от готовящейся вот-вот разбушеваться стихии. Он прислушался, стараясь уловить малейшие изменения окружающего мира. Тихо (для него — оглушающе) скрипнул навес веранды, находящийся прямо под окном спальни. Линдир повернулся в сторону шума, чувствуя, как страх наполняет все его жилы. Прямо на него из темноты ночи смотрели два огромных жёлтых глаза. Без зрачков, просто две изогнутые щели, горящие древней магией. Под ними начала открываться красная щель. Блеснули в зловещем свете, исходящем из нутра монстра, огромные клыки. Волк. Эльфы не боялись животных, наоборот, имели склонность заводить себе в качестве домашних животных всевозможных хищников. Но сейчас на крыше веранды примостился отнюдь не обычный дикий зверь. Линдир бросился прочь из комнаты. Сейчас им владели лишь древние знания, сродни инстинктам: дом не выдержит натиска зверя и может стать ловушкой для самого эльфа, поэтому нужно бежать, не оглядываясь. Он выскочил через заднюю дверь через пару мгновений после того, как сорвался с лестницы, под громкий вой, должный перебудить всех жителей деревни. Бежать в лес было самой лучшей идеей — каким бы зловещим он не выглядел со стороны, внутри дитя природы было в полной безопасности, потому что вековые деревья с радостью скинут с себя зимнее оцепенение по первой просьбе, поймают в свои ветви ужасного монстра, наплевав на его силу; выколют ему глаза острыми ветками, разорвут на кусочки, если он не отступит и не смирится с поражением. Босые ноги едва касались снежного покрова на поле, практически не оставляя за собой следов. Линдиру ещё никогда в жизни не приходилось так бегать — про детей природы никто не знал, и они, тщательно скрывающие свои отличия от обычных людей, спокойно путешествовали из одного место на другое, не заботясь о том, что на их след мог встать заклятый враг или охотник. Тяжёлое приземление волка позади больно ударило по обострившемуся слуху, что заставило замешкаться всего на секунду, приходя в себя, и не дало ему вовремя скользнуть под спасительный покров леса. Зверь настиг его у самой кромки и успел зажать пастью тонкую ночную рубашку юркой жертвы. Линдир рванул вперёд, отчего ткань треснула, разошлась в месте, где в неё впились клыки, и осталась в пасти волка. Эльф рухнул в снег. Тело среагировало раньше разума, и он резко рванул в сторону, не поднявшись, спасаясь от поднятой, чтобы его придавить, лапы. До леса оставалось несколько метров, и Линдир, утопая в снегу, сделал последний рывок, хватаясь за видневшийся из-под белого покрывала корень и сразу же прижимаясь к нему лбом, прося о спасении. Земля под ним дрогнула, словно где-то рядом случился камнепад. Линдир только и мог, что из последних сил цепляться за корень, полностью дезориентированный в пространстве и не могущий различить ничего в окружающем его пространстве. Он уже приготовился к тому, что, прежде чем его спасут, волк вопьётся своими клыками ему в бедро или, того хуже, в бок, но ничего не происходило, а вокруг продолжало грохотать со страшной силой. Последнее, что эльф запомнил, прежде чем потерять сознание от творившейся вокруг него неразберихи, был вой и последовавший практически сразу за ним трубный рёв горна. *** Линдир проснулся в жарко натопленной комнате. Он не чувствовал на себе тяжести одеяла, но кожа буквально горела, и уже покрылась испариной. Можно обмануться на краткий миг, что ему всё приснилось, и он сейчас лежит в своей постели, раскрывшись от того, что поставил отопление на максимум, не рассчитав то, что в начале декабря ещё не так холодно. Но нет, этот жар шёл от камина — эльф чувствовал временами, как до него доходят тёплые волны от пламени, и слышал рёв огня, едва слышный на фоне чужих голосов. Вокруг Линдира суетились. И он некоторое время наблюдал за ними из-под ресниц, но наблюдение не принесло новой информации, кроме подтверждения, что он находится не в своём доме. Голова кружилась, и он был вынужден обрубить поток зрительной информации, чтобы уже в блаженной темноте разума подумать, что это перед ним за существа, по внешнему виду очень похожие на его сородичей, но по сути своей ими не являющимися. А то он уже успел обрадоваться на краткий миг, что его спас кто-то из знакомых (по сути, дети природы все друг друга знают, но определяли степень знакомства по интересам, предпочитая не тратить своё время на тех, кто имеет кардинально иной взгляд на многие вещи). Когда один из суетившихся принялся стирать влажной тряпкой успевшую подсохнуть кровь у него на бедре — видимо, удирая от волка, эльф не заметил, что тот хорошенько его оцарапал клыками, когда вцепился в ночную рубашку, — Линдир вздрогнул, не ожидая подобного. Ему на лоб тут же опустилась чья-то ладонь, и ему начинали что-то быстро говорить — непонятная скороговорка, чужой язык, но тон явно говорит о том, что его пытаются успокоить и заверить в том, что всё в порядке. Никакой магии, чистая попытка убеждения. Залечить на себе рану — дело лёгкое, займёт меньше минуты, но Линдир для начала прислушался к себе и решил ничего не делать. У него осталось очень мало сил для исцеления, и пока он не решит, что находится на дружественной территории, лучше сберечь их на возможный побег. Сама по себе рана тоже затянется быстро, но Линдир не сможет избежать неприятных ощущений. Почему так мало осталось сил, он не знает — погоня не могла так его измотать, она могла разве что вызвать некоторую обострённость всех органов чувств на неопределённый срок, что он сейчас испытывал в полной мере, не морщась от чужих голосов лишь потому, что они было до невозможности мелодичными, не то что людские, к которым эльф привык за то время, пока жил и работал с ними бок о бок. Зазвучала песня на всё том же странном языке. Линдир чувствовал вложенное в неё намерение успокоить, но эффект она вызвала ровно противоположный. Его с головой накрыло паникой, заставляя напрячься всем телом, чтобы не подскочить немедленно с кровати. Рана от подобного противно заныла, внося ещё больший хаос в заметавшиеся мысли. Всё вокруг было чужим — даже вдыхаемый воздух казался не таким, и отнюдь не из-за царящей вокруг жары, не из-за насыщенного запаха трав. Это было на уровне восприятия, которое нельзя выразить словами. К тому времени, когда ему закончили обрабатывать раны на бедре и даже несколько раз прошлись жирной мазью по отбитому во время падения о скрытый под снегом камень локтю, укрыли лёгкой как пух простынёй, Линдир в своей панике от незнакомого ему места дошёл до той стадии, когда невозможно было лежать смирно под множеством чужих взглядов. Он даже был готов раскрыть все карты (если вдруг эти странные существа приняли его за одного из своих) и дать им понять, что он их совершенно не понимает, ни словечка. Но он столь необдуманного поступка его удержало появление ещё одного… врача, судя по всему. Или лекаря, потому что высококвалифицированный специалист в окружающую обстановку одного из образчиков строений древности не вписывался. И в современном мире явно не носили мантий. Вошедший коротко переговорил с тем, кто некоторое время назад успокаивал эльфа, и сам принялся за осмотр, откинув простыню. Линдир снова дёрнулся, и ему на лоб, как и до этого, опустилась ладонь, только на этот раз это был вошедший, который ко всему прочему принялся поглаживать большим пальцем ему переносицу. Слова сменили интонацию после того, как Линдир отдал приказ телу расслабиться и, наконец, добился результата (и потратил маленькую кроху силы — не все оставшиеся, что радовало). Вошедший обращался к нему, не требовательно, заранее допуская такую возможность, что на его вопрос может не последовать ответа. Хоть это было давно, но Линдир вспомнил, что похожим образом обращался доктор с больной эпилепсией дамой, в доме которой эльф жил некоторое время, когда ему не было и двух сотен (странно подумать, что раньше ему случалось попадать в зависимость от некоторых людей). По-отечески нежно. При этом перекладывая все заботы о лечении на себя, а не на пациента, словно тому ничего не нужно было делать, чтобы выздороветь. Напоследок лекарь захватил одну из прядей Линдира и натянул её, словно оценивая длину. Эльф не знал, насколько это важно, но, разглядывая до этого всех суетящихся вокруг него, он заметил, что у них у всех были длинные волосы, у него же — едва ниже плеч. Сбоку раздалось обеспокоенное бормотание, но лекарь тут же остановил поток слов и слегка надавил ладонью Линдиру на лоб. Сначала эльфу показалось, что жар от чужого прикосновения медленно окутывает всю его голову, но после он понял, что на него попросту пытаются воздействовать чарами. Ему бы хватило силы противостоять, но взвесив всё «за» и «против», он решил уступить пока лекарю и позволил жару окутать всё своё сознание, чтобы он сразу же перетёк в лёгкую прохладу, и сознание погрузилось в сон. Поступок опрометчивый, особенно по меркам его сородичей, живших по правилу «доверяй только своим». Но в чужом месте, обессиленному, ему не оставалось другого выбора. Линдиру ничего не снилось. Подобного счастья он удостаивался редко. В основном, его сновидения представляли собой череду неясных образов, сменяющих друг друга как слайды на старом проекторе. После пребывания в чёрной невесомости эльф чувствовал себя как нельзя лучше. И силы восстановились в достаточной мере, чтобы попытаться прижиться в новом месте. Пока Линдир не хотел задумываться насчёт того, каким образом он попал в это загадочное место — паника перед новым и неизведанным отступила, и он прислушался к тому, как реагирует на окружение его существо. Дитя природы не имело ничего против, не рвалось назад, в небольшой домик в Норвегии, не желало сделать так, что всё произошедшее накануне никогда не случалось. Значит, всё шло именно так, как и должно было идти — как задумала мать-природа, породившая Линдира. Лазарет, в котором находился эльф, в тусклом свете проникающих сквозь высокие окна первых утренних лучей мог сойти за сказочную иллюстрацию по мнению людей. Это был большой зал с низким тёмным потолком, который отнюдь не давил, а наоборот, заставлял чувствовать себя в безопасности. Кровати, отделённые друг от друга ширмами, узорчатые полы. Камин, находящийся недалеко от Линдира. В нём всё ещё вспыхивали огни тлеющих угольков. Казалось бы, ничего особенного, но в нельзя было разглядеть в этом месте работу людей, как будто камни были заложены по-другому, как будто более совершенная воля наполняла собой воздух. И разливающийся в воздухе запах трав — такой душистый и совсем не противный, не бьющий резкостью в нос, как большинство лекарств, созданных людьми. Но с этим отличием было легко ошибиться, потому что никогда эльф не проявлял трепетного интереса к изучению медицины. К Линдиру пришли спустя час после его пробуждения. Прислужник принёс ему завтрак. Эльф, притворившись спящим, терпеливо дождался, пока тот поставит поднос на небольшой столик возле кровати, и резко распахнул глаза, ловя взгляд, когда пришедший повернул голову в его сторону, собираясь потревожить отдых гостя. Ему нужен был язык, на котором говорят обитатели данного места. Да, дети природы не обладают выдающимися навыками в обучении, но способность играть с разумом даровала возможность при необходимости запомнить прорву информации за несколько мгновений. С последствиями, разумеется, куда без них. Линдир откинулся обратно на подушку с тупой болью в затылке, которая по мере того, как в его разуме освобождалось место под новый язык, начинала нарастать. Он не обладал стоической терпимостью к боли, и у него выступили слёзы, когда сдавило виски. Прислужник, не успевший ничего понять из его манипуляций, быстро заговорил, из-за чего эльф и вовсе схватился за голову, потому что его разум начал пытаться распознать сказанные слова, что привело слугу в состояние паники. Когда прислужник вылетел за дверь позвать на помощь кого-нибудь из лекарей, Линдир перевернулся на живот и уткнулся носом в подушку. Для него так легче было пережить боль, пробормотать заглушаемые преградой слова утешения и уговорить себя потерпеть «ещё немного». Баюкая себя, Линдир и не заметил, как дверь бесшумно отворилась — лёгкий сквозняк пробежал по спине и потревожил несколько прядей на затылке. Это был вчерашний целитель, эльф успел запомнить его запах — островатый (и слегка горький) запах трав и металлический привкус застарелой крови. Последняя составляющая не пугала, а скорее навевала воспоминания о былых временах, когда почти от каждого человека так пахло. От запаха крови очень трудно избавить, если хотя бы раз побывал на полях сражений. Но всё равно странная смесь запахов, и Линдир уверен, что многие его сородичи оценили бы её. Реагировать резко на запахи и начинать по ним строить первое впечатление о новом знакомом, конечно, немного по-звериному, но от подобной особенности Линдир ни за что бы не отрёкся — так первое впечатление строится более приближенным к действительности. Лекарь аккуратно дотронулся до левой руки эльфа, всё ещё прижатой к голове, и немного подождал, прежде чем сжать пальцы и мягко, но настойчиво отвести её в сторону и опустить вдоль тела Линдира. То же самое было проделано с правой рукой. Ничего не стоило устроить показательную истерику в таком болезненном состоянии, но Линдир не хотел давить подобным образом на лекаря, от которого исходили лишь обеспокоенность и доброжелательность. Преступно так поступать, какого бы лёгкого пути достижения цели это не сулило. Несмотря на то, что Линдир много времени провёл среди людей, он так и не перенял их привычку добиваться своего любыми средствами (со временем мораль отошла на второй план в бесконечно изменяющемся мире). Хотя он знал некоторых своих сородичей, которые в корне изменились, стараясь, как и он, идти в ногу с прогрессирующим и прогрессирующим человечеством. Он постарался считать про себя вдохи, чтобы отрешиться от головной боли. Она уже достигла своего пика и начала постепенно спадать, но это не значило, что через несколько минут она стихнет — Линдир подозревал, что ему до вечера придётся тщательно следить за собой, чтобы резким движением вновь не вызвать взрывающуюся белым перед глазами вспышку. Лекарь погладил его по плечу и просунул под него руку, помогая плавно перевернуться на спину. Слёзы всё ещё стояли в глазах Линдира, отчего очертания комнаты размывались. Он пока не собирался сосредотачивать внимание на стоящей рядом с кроватью фигуре — не в состоянии изучать мелкие детали лица, что он обычно проделывает с новым знакомым. — Вам не стоит волноваться. Здесь вам ничего не угрожает, — Линдир благодарен за то, что лекарь говорит медленно и чётко, стараясь донести смысл слов до, по его мнению, находящегося в невменяемом состоянии пациента. И ещё благодарен за то, что тот не стремится оказать ему чрезвычайной поддержки и даёт самостоятельно переждать боль — поддержка вещь необходимая лишь в тех случаях, когда она действительно помогает страдающему, а не притупляет угрызения совести наблюдающего. Возможно, это преждевременное суждение, но Линдир посчитал, что перед ним знающий своё дело лекарь. После того, как один «профессионал и энтузиаст своего дела» попытался вылечить его от несуществующего сифилиса, он готов кого угодно, не лезущего не в своё дело, назвать знающим своё дело. Но с углублением симпатии поспешные выводы связаны не были. На то, чтобы успокоиться и примириться с головной болью, у него ушло не так много времени — солнце успело проделать четверть своего пути по небосводу, судя по тому, как теперь его лучи проникали в комнаты. Лекарь не уходил, внимательно наблюдая за всеми изменениями в его состоянии и касаясь предплечья, когда Линдир морщился при очередной вспышке боли от резкого вдоха или хлопнувших где-то в отдалении дверей. Прислужник вернулся ненадолго и, выслушав тихий приказ от лекаря, в суть которого больной старался не вникать во избежание перенапряжения и так кипящего сознания, аккуратно перенёс к кровати кресло, забрал с собой завтрак, оставив лишь отвар в небольшом кувшинчике (Линдир улавливал исходящий от него кислый запах шиповника), после чего удалился. — Понимаю, что тебе нелегко сейчас говорить, но чем раньше ты начнёшь вырываться из плена своего недуга, тем большую помощь я смогу тебе оказать, — лекарь заговорил, когда Линдир практически задремал, убаюканный отсутствием боли и умиротворением, внезапно возникшим в нём в ответ на полутьму, окружающую его. Всё также медленно и чётко. Эльфа ободрило то, что удалось разобрать все слова, и он в ответ на фразу лекарь согласно прикрыл глаза, опасаясь утвердительно кивать. — Хорошо. Лекарь пока ничего не спрашивал. Он рассказал о себе и о месте, где оказался Линдир. Странные существа, теперь окружающие Линдира, были эльфами, самыми что ни на есть настоящими. Больному едва удалось сдержать улыбку — столь лет он называл себя эльфом, им по сути не являясь, и вот теперь он оказался среди настоящих представителей этого сказочного народа, которые принимали его за одного из своих. Дети природы тоже были сказочными созданиями, и их существование можно было опровергнуть легче, чем существование эльфов, хотя бы потому, что про дивный народ существовало множество историй в фольклоре, и не важно, с кого были списаны образы. Но они были реальны. Там, на Земле, где вырос Линдир. Сейчас же, судя по рассказам лекаря (его звали Элрондом, и он — о чудо! — был владыкой Имладриса, прекрасной долины, где находился Линдир), он находился в месте, которое никак не могло помещаться на изученной вдоль и поперёк планете ещё первыми родившимися детьми природы. Упоминания других мест тоже пару раз проскользнули. Даже если они по размерам уступали Имландрису, старшие сородичи Линдира обязательно их бы отыскали. Невозможно было ходить вокруг да около — нужно было признать, что неведомым образом дитя природы очутилось в совершенно ином мире. Признание, могущее испугать похлеще ощущения чуждости окружающего пространства. Это означало, что Линдир оказался в полном одиночестве, без призрачной надежды на то, что кто-нибудь из знакомых придёт на помощь и заберёт его в одно из множества выстроенных убежищ, подальше от всяких гигантских волков. И, может быть, эльфов, потому что каким бы дивным народом они ни были, Линдир сейчас был солидарен со своими сородичами — пока он не узнал что-то в должной мере, то вызывало в нём опасения и желание как можно меньше времени проводить рядом. Элронд же вызывал иррациональное доверие. У Линдира было недостаточно сил, чтобы увидеть все лежащие на поверхности мотивы — на то, чтобы увидеть его душу целиком, он не рассчитывал, потому что лекарь был старше его, в несколько раз так точно. Можно было увидеть, как время поработало над его чертами — опустились вниз уголки губ, появились морщинки в уголках глаз, наметились скорбные складки между бровями и в губ. И всё-таки старым его назвать было нельзя — эльфы не стареют в привычном для людей (и для Линдира, если уж он жил среди смертных созданий так долго) плане. Отголоски молодости всё ещё были в его блестящих длинных волосах, в горящих успокаивающим светом глазах и в силе, всё ещё наполняющей тело. Прожитые года давили ему на плечи ощутимым грузом, но пройдёт ещё много времени, прежде чем он станет для него непосильным. — Скажи мне, ты помнишь, как ты сюда попал? — вопрос прозвучал неожиданно, и Линдир уловил его по оставшимся в воздухе отголоскам после того, как пауза затянулась. Больной всё-таки повернул голову вбок, встречая прямой взгляд от владыки долины. — За мной… гнался… волк, — слова, и так подбираемые с трудом, царапали горло. Он и не заметил, как у нему пришла жажда — должно быть, ещё вчера, когда разожгли камин и заставили его хорошенько пропотеть, но существование более насущных проблем отвлекло от этой мелочи. Элронд принёс ему стакан воды и, придерживая его голову, неослабевающим мягким давлением на затылок заставил выпить весь до дна. Вернувшись в кресло, эльф поправил своего подопечного: — За тобой гнались варги. Мои сыновья как раз возвращались с охоты со своим отрядом и смогли прийти к тебе на помощь. — Варги? — разум не смог сопоставить это слово с привычным Линдиру «волк». Возможно, это была разновидность местной фауны, которая не встречалась на Земле. Напряжённо размышляя над этим, он стиснул в руках простынь. — Их… было много? — Ничего страшного, что ты не запомнил количество своих преследователей, — лекарь подбадривающе улыбнулся и положил ладонь на сжатый кулак больного. — Наше сознание временами бывает благосклонно к нам и не помнит наиболее тёмных моментов жизни. Следующий вопрос следовало бы задать самым первым, по мнению Линдира, но спорить на этот счёт — глупо. — Как тебя зовут? — Меня… — он задумался на мгновение. Он понимал, что ложь сразу будет распознана, и это плохо скажется на сложившимся о нём мнении (если лекарь вообще пытался его сложить, а не просто во время исполнения своего долга придерживался патронистических взглядов и намеренно заставлял своего подопечного чувствовать себя обласканным вниманием). С другой стороны, за шестьсот лет жизни среди людей у него по документам было множество имён, и назвать одно из них — почти сказать правду. Но от мыслей на этот счёт у него начала побаливать голова, и он всё-таки назвал ему настоящее имя, с которым на губах родился. — Моё имя Линдир. — Приятно с тобой познакомиться. Откуда ты родом? — Я не знаю, — он не соврал, потому что не знал точных координат, где он впервые появился на свет. Он даже не знал названия леса, хотя вполне мог заняться восполнением этого пробела на досуге, вооружившись картой. Хотя на том месте сейчас могла проходить оживлённая автострада. — Ты помнишь своих родителей? — Нет. У меня их… не было, — стоило ли грустить по этому поводу? Природа задумала его таким, что он не нуждался в тех, кто будет его растить и воспитывать. Но жизнь среди людей сделала его чрезмерно сентиментальным в этом плане, о чём он узнал только сейчас, когда заговорил об этом. Чувство одиночества разом обострилось, и скрыть от Элронда этот скачок чувств у него не получилось. Лекарь сделал небольшую паузу, прежде чем задать ещё один вопрос: — Ты помнишь, что происходило в последние несколько лет? Задал даже несколько небрежно, как бы между прочим, словно вовсе и не ждал ответа и просто не хотел продолжать сидеть в тишине. — Смутно, — Линдир замер на грани между правдой и ложью, но стрелка весов всё-таки склонялась в сторону правды, если правильно подумать. Отдаваясь полностью работе и достигая намеченного результата в виде сдачи того же проекта, он сразу же обесценивал его для себя и оставлял от него в закоулках памяти лишь отдельные полезные детали. Он мог, конечно, попытаться сосредоточиться и выудить, например, из памяти, что он делал в первый четверг прошлого месяца, но как будто ему делать нечего, кроме как насиловать свой разум. — Хорошо, — Элронда односложный ответ удовлетворил, и он поднялся с кресла. Как по команде отворилась дверь, и в лазарет вошёл тот эльф, что вчера успокаивал Линдира, когда тот очнулся. За эльфом следовал всё тот же прислужник с подносом на руках. — Я не могу тебе что-либо приказывать, но настоятельно рекомендую тебе хорошо питаться. Твоё тело очень сильно истощено. Линдир перевёл обречённый взгляд на поднос. Он знал о том, что выглядит чрезмерно худым — ему порой самому не нравились сильно выпирающие рёбра и тазовые косточки. Но в последние годы никто не указывал ему на это (скорее хвалил, когда он участвовал в фотосессиях), и он уже привык к тому, что не приходится специально отъедаться, чтобы его не щипали за бока и не причитали, какой он тощий. Люди развились достаточно, чтобы дать объяснение его телосложению — конституция такая, и тут ничего не поделать, разве что заглатывать тоннами вредной пищи. Линдир был уверен, что с последним его тело тоже справится, преобразовав всё лишнее в энергию и выплеснув в окружающий мир, по ходу вызвав головную боль у особо чувствительных к переменам атмосферного давления людей. Нет, чуть поправиться его удавалось, но было это заметно ему одному, знающему своё тело не одно столетие, да и те несколько килограммов, что он наедал после усиленного следования распорядку приёма пищи, он неизменно терял, когда пропускал, скажем, время обеда и погружался полностью в работу на денёк-другой. Ну не комфортно его телу было! Другие дети природы его понимали и никогда на этот недостаток не указывали (у самих чего только во внешности намешено не было). Татал — ещё один лекарь, что должен был наблюдать за Линдиром весь день — покачал головой, когда вверенный ему подопечный едва осилил овощной суп, почти не поел обжаренных кусочков хлеба (на полную тарелку с ними тот смотрел с унынием) и не притронулся к сырным шарикам. Линдир же едва почувствовал вкус употреблённой пищи. Возможно, был слишком избалован современным миром людей, где вкус простых блюд всячески старались преобразить с помощью специй. Он и забыл, когда в последний раз ел суп, не приправленный перцем — перечница всегда была у него под рукой (он любил острое так же, как и любил сладкое). — Попробуй в следующий раз осилить всю свою порцию, хорошо? — лекарь подвинул кресло, на котором сидел Элронд, вплотную к кровати и принялся раскладывать на прикроватном столике различные склянки и чистые бинты. — Сейчас не волнуйся, я всего лишь перевяжу твою рану. Линдир и не думал волноваться. С этим лекарем он чувствовал себя не столь комфортно, как с Элрондом, но проявлять к нему враждебность он не собирался. Он помнил, как всё та же склонная к эпилепсии дама капризничала, когда к ней приходил не привычный ей доктор (даже смерть почтенного старичка не могла остановить её истерических требований доставить ей «того доктора»), поэтому постарался улыбнуться Таталу, показывая, что готов ему довериться. Раны под повязкой на ноге воспалились, но на все вопросы об ухудшении самочувствия Линдир отвечал отрицательно. Его организм был в состоянии переварить любой яд, просто ему требовалось немного времени и сил, и спокойствия, и отсутствия головной боли (не обязательно, но было бы приятно), и должный уход. Последнее ему с лихвой обещала восполнить проявляемая к нему забота. Но отговорить Татала от того, чтобы вечером Линдира осмотрел ещё и Элронд не удалось — у больного не получалось пока много и быстро говорить, а лекарь был очень ответственным и, как он сам признался, очень беспокойным для своего народа. Линдир на это заявление пожал бы плечами, если бы мог. Он встречал таких беспокойных людей, что Татал рядом с ними покажется медлительной черепахой, скрытой от всех проблем мира в коробке с одуванчиками и кое-как побросанной травой у человеческого ребёнка на прикроватном столике. Время до ужина Линдир провёл в лёгкой дрёме, открывая временами глаза, чтобы увидеть бдящего у его кровати Татала, занимающего себя чтением фолианта, пахнущего удушливой смесью пыли и травяных соков, причудливо смешивающихся в характерный аптечный запах. Похоже, что какой-то лекарь пару сотен лет назад писал трактат, не отрываясь от работы. Когда принесли ужин, больной с грустью вспомнил кукурузные хлопья с молоком, которые он с удовольствием уплетал, когда не испытывал голода по вечерам или же не хотелось готовить. Он не имел ничего против овощей, крошечных пирожков и сыра, но гренки вызывали у него сухость в горле и лёгкое чувство тошноты. Отвар шиповника Линдир воспринял равнодушно, хотя с большим удовольствием выпил бы обычный чай. Татал, разумеется, незамедлительно рассказал обо всём Элронду, когда тот пришёл в лазарет. — Тебе придётся пить много воды, Линдир, — владыка Имладриса осмотрел воспалившиеся раны со спокойным видом. Будь больной встревожен бурной реакцией другого лекаря, он бы обязательно сейчас успокоился. — А теперь… позволишь? Линдир, не совсем понимая, что происходит, послушно перевернулся на живот, когда лекарь потянул его за плечо. Что могло вызвать инте… Точно! Когда живёшь с чем-то всю жизнь, не так-то легко обращать на это внимание, и интерес посторонний к той или иной особенности порой становится сюрпризом. Он машинально потянулся натянуть простынь на спину, но Элронд остановил его руку. Несмотря на то, что дети природы без труда могли узнать друг друга и с закрытыми глазами, у них у всех был опознавательный знак, располагающийся на всей поверхности спины. Или же природа сама решила любовно разукрасить тела своих детей. Древо жизни в виде шрама — не тонкая розоватая кожица, а плотный рубец — на всю спину. Получи кто-нибудь одномоментно ранение, которое могло оставить после заживления подобный знак, он бы непременно умер от боли или кровопотери. Старшие сородичи и некоторые ровесники Линдира искали объяснения этому знаку многие столетия, но он ничего не представлял из себя, кроме уродства, заземляющего прекрасный облик детей природы. За лихорадочными соображениями о том, как можно объяснить возникновение шрама, не раскрывая своего происхождения, Линдир не услышал, о чём коротко перекинулись словами лекари. Он облегчённо перевёл дух, когда у него ничего не спросили о древе и просто намазали спину мазью. Не знающему со стороны могло показаться, что шрам до сих пор воспалён, но Линдир-то знал, что красноватый оттенок абсолютно нормален. Мысль, абсолютно не достойная проявляемого к нему отношения, заставила тут же стыдливо согласиться с собой: «Чем больше повреждений на нём видят лекари, тем лучше к нему будут относиться в этом месте». Опять же, Линдир не любил лишний раз волновать окружающих — их волнение всегда находило отклик в виде лёгкого беспокойства в груди у дитя природы из-за его высокой эмпатии, — но сейчас подняла голову эгоистичная сторона его натуры. Решение его дальнейшей судьбы было в руках лекарей. Он изо всех сил должен был постараться сойти за своего и выбить себе хотя бы каплю покровительства, чтобы прижиться и обрести в последующем относительную самостоятельность в новом для него месте. В следующую неделю не пришлось даже притворяться, что он всё ещё болеет. Безделье плохо сказывалось на его ментальном самочувствии, и это мгновенно переносилось на тело. Элронду пришлось прибегнуть к магии целителей и несколько часов напевать тихие песни над воспалившимися пуще прежнего ранами. Линдир за то время, пока лекарь пел, с сотню раз мысленно попросил у него прощения. Уже вслух он просил прощения у Татала, когда изо дня в день у больного не получалось много съесть. Голова, не переставая, болела, но вставать с кровати ему не позволяли — посмотрели, как плохо ему стало, когда он просто сел, с посторонней помощью. Однако его просьба немного походить, чтобы заставить тело работать с прежней силой, была проигнорирована, или мысленно расценена за безумную. Он не привык к подобной опеке, и чувство вины, начинающее всё чаще и чаще возникать в нём, заставляло его хотеть поправиться, чтобы как-то отплатить за проявленную к нему доброту. День, когда прислужник, так и не назвавший своего имени и ужасно боявшийся древа жизни на спине Линдира, помог ему искупаться и одеться в подаренную эльфами одежду, стал настоящим избавлением. Когда Линдир понял, что ему можно будет в скором времени покинуть лазарет (нет, он всё ещё любил и любовался низким тёмным потолком), резко повысило его настроение, что разом наполнило его жилы прежней силой. Прислужник даже в ужасе схватился за него, когда он самостоятельно шагнул вперёд, прочь из поддерживающих его рук. — Всё в порядке, — Линдир светло ему улыбнулся. Он знал, что был самим очарованием, когда так улыбался, хотя у него не было ямочек на щеках. Природа наградила его мягкими чертами лица, которые никакое истощение не могло исказить, и они располагали к себе не хуже магии детей природы, разве что у Линдира ушло много времени, чтобы осознать этот факт и научиться им пользоваться. — Наш дорогой больной, наконец-то, пошёл на поправку, — шутливо произнёс только вошедший в лазарет Татал, успевший застать последнюю сцену. — Было бы ужасно с моей стороны не пойти на поправку после того, как лорд… лорд Элронд столько сил вложил в… в моё исцеление, — Линдир всё ещё запинался, когда произносил длинные предложения, но говорил вполне сносно, во многом благодаря тому, что Татал охотно вёл с ним долгие беседы и терпеливо поправлял его, когда он неправильно строил предложения (когда новый язык полностью улёгся в его голове, в первые дни он начал безбожно менять слова местами, стремясь строить предложения так, как они должны были быть построены в английском языке). — Уверен, что лорд Элронд ужасно расстроится, когда выяснится, что он к чему-то принудил своего дорогого гостя, — Татал фыркнул и приблизился. Прислужник уже выскользнул за дверь, не дожидаясь, пока его отпустят или дадут дальнейшие инструкции, и Линдир подозревал, что он отправился за завтраком. Но «капризный» больной был готов на этот раз осилить всю принесённую ему порцию. Хорошее поведение ведь способствует получению вознаграждения. Тем более много не требовалось — всего лишь выполнить просьбу заблудшего в другой мир создания. У Линдира уже созрел план дальнейших действий, и просьба была незначительная. Всё-таки жизнь рядом с людьми заставила ему научиться многим вещам и освоить многие профессии. Чтобы стать один из прислужников в замке Элронда, ему не нужно было переступать через гордость, так как он, в отличие от многих своих сородичей, свысока посматривающих на мельтешащих людей и их заботы, считал, что при необходимости нужно браться за любую работу, а не пользоваться правом в крайних случаях прибегать к своей силе, дабы устроить жизнь. — Тебе нельзя сейчас приниматься за какую-либо работу, — Татал покачал головой, когда Линдир поинтересовался у него, найдётся ли в замке Элронда место для ещё одного прислужника. — Тебе не о чем беспокоиться — в доме Последнего Приюта всегда очень много гостей, и для ещё одного всегда найдётся место. И мы будем рады, — с нажимом продолжил он, когда увидел, что ему собираются возразить, — наблюдать за тем, как ты постепенно приходишь в себя. — Я… — Линдир вовремя поймал себя за язык. Он едва не проговорился, что всегда любил работать, ведь это бы означало, что он мог бы ответить на некоторые вопросы о своём прошлом. Вместо этого он произнёс, низко опустив голову, понимая, что говорит правду, и эта правда может обидеть так хорошо относящихся к нему эльфов: — Я не думаю, что можно так легко получать чужую помощь, не отдавая ничего взамен. Татал лишь тяжело вздохнул и положил ладонь ему на плечо: — Я надеюсь, что это место в достаточной степени излечит тебя, чтобы ты перестал так думать. Он не болен. Это тот образ мышления, без которого он бы не выжил в современном мире людей. Да, большую часть жизни он прожил в обществе высоких нравов, где «благотворительность» и «забота о ближнем своём, потому что так велит религия и наставления старших» были обязательны, но казалось, что это было настолько давно, что уже перестало быть правдой. Когда пришёл Элронд, чтобы смазать ему спину (Татал отчего-то не решался прикасаться к древу жизни на его спине, словно то, что он никогда не получит на это разрешения, было очевидно), Линдир бросился к нему, не рухнув перед ним на колени лишь потому, что владыка успел схватить его за плечи, прижимая к своей груди. Золотая вышивка на его мантии оцарапала Линдиру щеку, но он этого не заметил, повторяя: «Пожалуйста». С его стороны было ужасно некрасиво закатить почти истерику, во время которой его успокаивали и Элронд, и Татал. Самое время себя почувствовать неразумным ребёнком, который не в силах спокойно перетерпеть несколько часов без обещанной им же самому себе конфеты. Идеальное сравнение, так как оба целителя были значительно старше Линдира, и он в их присутствии перестал бояться, что ему укажут на излишнюю эмоциональность. Мысль о том, что ему придётся ещё неопределённый срок маяться бездельем (изучение долины Имладрис он не считал обременительным делом и мог им заняться, например, вечером после работы), вгоняла его в панику. Какой-то частью сознания он понимал, что погружение в апатию, рок всех детей природы, требует от него многих месяцев ничегонеделания, но перед глазами у него неизменно вставали лица его сородичей, ставшими безразличными ко всему окружающему и практически полностью сливающимися с окружающей их природой. Дети природы не могли перестать существовать и не могли слиться с матерью так, чтобы потерять свою индивидуальность, но для Линдира уже было подобно смерти потерять интерес ко всему окружающему. Выйти из подобного состояния можно было, но на то требовался достаточно терпеливы сородич, то есть для этого нужно было как-то вернуться домой. Будь Линдир человеком и проверяйся каждый год у врачей, ему обязательно поставили бы чрезмерную тревожность, связали её с какой-то-там-фобией и назначили лечение и долгие беседы у психолога. К счастью (или к несчастью), человеком он не был. И спокойно продолжал существовать в благоприятном для него темпе жизни, радуясь каждому новому дню. Может, во всём был виноват гигантский волк, и яд, попавший с его клыков в рану, отравил не только тело, но и душу. Во всяком случае, зародившейся внутри тревожности Линдир был не в силах противостоять, и он надеялся, что Имладрис дарует ему исцеление от неё, раз Татал утверждает, что это место, пропитанное насквозь древней магией, способно излечить самые глубокие душевные раны. Линдир не ожидал, что Элронд сразу пойдёт у него на поводу, согласившись удовлетворить его просьбу и пристроить его в прислужники, если ему так хочется («Но ты можешь в любой момент уйти, если вдруг это работа начнёт тяготить тебя или ты подыщешь что-нибудь получше»). Татал был удивлён не меньше, и попытался заговорить о пользе отдыха для того, кто ещё несколько дней назад не мог встать с кровати, не решившись в открытую оспорить решение владыки, но тот поднял руку, прерывая быструю речь лекаря: — Мне доводилось лечить многих, и каждый исцеляется по-своему. Работа позволяет отвлечься от многих переживаний, а порой — и вовсе их позабыть. Главное, чтобы она действительно помогала справиться с произошедшим, а не отсрочивала встречу со своими внутренними страхами. Татала эти слова мало убедили — Линдир не выглядел тем, кто готов был приступить к тяжёлой работе, — но он уступил своему лорду. — Не думай, что ты так легко от меня отделаешься, мой дорогой больной, — шутливо погрозил пальцем Татал на прощание. — Я ужасно привязываюсь ко всем, кто временно попадает под мою опеку, и слежу за ними, пока воспоминание о полученной травме не сотрется полностью из их памяти. — Надеюсь, что ты останешься ко мне привязан на более долгий срок и станешь мне другом, — Линдир ему слегка поклонился, благодаря за то, что тот присматривал за ним. — Гляди-ка, уже начинаешь говорить без запинки, — лекарь хохотнул. — Я просто обязан подумать над твоим предложением. Линдир обустроился в небольшой комнате, недалеко от кухни. Прислужники, в большинстве своём, не оставались ночевать в замке, но если шла подготовка к какому-то празднику, повара обязательно оставались на ночь. Для этих целей им были отведены несколько комнат, одна из которых и досталась Линдиру, вечно пустующая, по горячим заверениям поваров. Ему предлагали выбрать себе любую из гостевых на верхних этажах, но он не был уверен, что будет прилично оставаться там очень долго, тем более в доме Элронда всегда было много гостей, и могло статься так, что их придётся потеснить, если не хватит ещё одной комнаты. В большинстве своём прислужники были веселы и часто шутили (самым серьёзным эльфом, с которым довелось познакомиться за короткое время пребывания в Имладрисе, пока оставался Элронд, но владыки по статусу положено быть таковым). Линдир должен был некоторое время работать с двумя братьями, чтобы не перетруждаться. Он подозревал, что дело было совсем в другом — ему не доверяли, потому что он свалился как снег на голову и ничего не сказал о своём происхождении. Пока всё выглядит так, что ему больно вспоминать прошлое, но рано или поздно его всё равно позовут на разговор и изъявят желание узнать обо всём. Работать с кем-то бок о бок Линдир не любил. Он всё проделывал с особенной тщательностью, начиная с того, что сортировал грязные столовые приборы и аккуратно, уголок к уголку, складывал заляпанные скатерти, и заканчивая тем, что мог несколько раз переставить тяжёлые вазоны с цветами, пока они не встанут ровно в том порядке, который покажется ему наиболее выигрышным. Несмотря на то, что братья над ним посмеивались, убеждая, что он делает лишнюю работу и из-за этого долго копается, он умудрялся доделать свою часть работы в одно время с ними. Более, чем организованность самого процесса обслуживания замка, Линдира поразило отношение мажордома. Впервые на его памяти управляющий не кричал на своих подчинённых, не торопил их с выполнением того или иного действия, наоборот, почти ласково общался с каждым и просто перечислял список на день каждое утро. Линдира, правда, поспешили просветить, что накануне празднеств или приезда большого количества гостей мажордом становится отнюдь не таким располагающим и терпимым к ошибкам, но дитя природы уже было впечатлено своим начальником и готово было ему простить любую грубость (редкую, конечно же). — Ты раньше тоже был прислужником? — поинтересовался один из братьев (Элтаро или Амарэн? Линдир их вечно путал, несмотря, что они были не похожи друг на друга, но у дитя природы было особое отношение к именам — уже было чудом, что он запомнил огромное количество имён за первый день своей работы, и это неизменно привело к каше в его голове). Он с интересом наблюдал за тем, как Линдир, задумавшись о чём-то своём, автоматически складывает скатерти в ровные пухлые квадратики. — Что? — тот вздрогнул и рассеянно глянул на свои руки. Ещё одна причина, почему он предпочитал работать в одиночестве — он отвлекался с большим трудом и мог выболтать что угодно, лишь бы его оставили в покое. — Не очень хорошо это помню, — он предпочёл забыть те несколько ужасных лет, когда он работал в поместье виконта, любящего устраивать у себя вечеринки на каждодневной основе, из-за чего вся обслуга находилась в постоянном стрессе. — Но твои руки это помнят, — другой брат подкрался сзади и хлопнул его по спине. — Возможно, — Линдир положил сложенный квадрат в корзину к остальным грязным скатертям и потянулся к уже сложенным в стопку тарелкам. — Серьёзно, ты действительно ничего не помнишь из жизни до того, как попал сюда? — второй брат тоже подобрался ближе. Линдир обречённо отметил любопытство в его взгляде. Какими бы эльфы не были организованными, им были свойственны те же черты характера, что и людям, и порой они проявлялись во вред окружающим, несмотря на то, что их обладатель не желал доставлять неудобства. — Нам, конечно, велели ни о чём тебя не спрашивать… — Но это правда, что ты был в плену, и тебя пытали? Линдир, широко распахнув глаза, уставился на братьев, с серьёзным и заранее сочувствующим видом ожидающих ответа. Он ожидал любого вопроса, даже выяснения его полной родословной и перечисления всех ремёсел, которыми занимались в его предполагаемой семье, но такое… — Вам нечем заняться? — послышался от двери сердитый голос. Братья тут же отпрянули в стороны и вернулись к подметанию пола. — Приветствую, Татал, — Линдир чуть склонился перед так вовремя появившимся лекарем, и тот за это время успел преодолеть расстояние от двери до него и схватить за плечи. — Приветствую, — странно было слышать в голосе всегда добродушного и смешливого Татала гнев. — Пойдём. — Но тарелки… — Пойдём! Через несколько минут Линдир уже сидел на одной из коек, откинувшись назад и оперевшись на вытянутые руки, и наблюдал за мечущимся туда-сюда лекарем. Первым его порывом было рассмеяться столь бурной реакции на необдуманные и при этом совершенно далёкие от действительности слова. Но эти слова были глупым порождением чужого разума для Линдира, а не для Татала. — Молодёжь вечно суёт свой нос, куда не попадя, — лекарь с яростью растирал в ступке остро пахнущие сушёные листья, предварительно подвесив над разожжённым камином небольшой котелок с водой. Линдир с любопытством наблюдал за его движениями — он напоминал его потревоженную птицу, мечущуюся вокруг гнезда с птенцами, во многом благодаря широким рукавам мантии и прямому носу. — Даже не думай внимать их уговорам и рассказывать обо всём, что им захочется узнать. Дитя природы никогда бы не связало получение древа жизни на спине с пытками в плену. Скорее, как одномоментно полученное ранение, но чёткие линии явно намекали на то, что случайно получить подобный шрам невозможно. Чья-то рука должна была направлять распространение повреждения. Теперь понятна реакция прислужника в лазарете — жуть может взять, если представить, что кто-то целенаправленно вырезал на спине живого существа рисунок. Кстати, причиной появления слухов о том, что Линдир был в плену, этот прислужник мог поспособствовать. — Думают только о том, какое бы себе развлечение подыскать во время работы, а потом продолжить отлынивать, со вкусом пересказывая своим знакомым! Теперь понятна осторожность и отсутствие требовательности в расспросах. И опека тоже. Дитя природы могло лишь представить, насколько трудно психологически приходится после пребывания в плену. Его ни разу не ограничивали в свободе насильственно, да и никто бы не смог — птичка, несмотря на свою кричащую о слабости внешность, оказалась бы не по зубам любому охотнику, хранимая силой самой древней, что может существовать на планете. — Даже представить себе не могут… — Снег пошёл, — Линдир случайно перевёл взгляд на окно, и фраза вырвалась сама собой, у него и в мыслях не было перебивать Татала. В Имладрисе стояла поздняя осень, раскрасившая долину в жёлто-багряные оттенки. Настоящая услада для глаз, но Линдиру хотелось видеть белые снежные покровы, потому что в Норвегии его сознание уже настроилось на то, что пришла зима и возвращение к осени немного дезориентировало его, словно откинув назад во времени. Кругами спускающиеся на землю снежинки вызывали внутри восторг и умиротворение большее, чем могли подарить пропитанные магией стены замка Элронда. Сдержать улыбку, как и слова, было невозможно. Оправданное ребячество — Линдир теперь находился среди эльфов, которые были многим старше его, и немудрено почувствовать себя среди них ребёнком, даже если этот дивный народ был склонен петь песни круглыми сутками и смеяться над любой мало-мальски смешной мелочью. Татал с прерывистым вздохом отложил в сторону пестик и, подойдя к Линдиру, прижал его голову к своему животу и принялся баюкать, стараясь успокоить самого себя. — Да, первый снег — всегда прекрасно. Если ты дома и никуда не собираешься, он обещает, что всё будет хорошо. Дитя природы чувствовало, что у лекаря буквально за него сердце разрывалось — за те несуществующие пытки и плен. Татал был слишком добр, и недоговаривать ему (хотя бы не врал!) в некотором роде подобно пытке, более эффективной, нежели физическая. И Линдир мысленно пообещал, что он никогда сознательно не будет вызывать у лекаря беспокойство за него. *** Полностью втянувшись в работу и получив разрешение работать самостоятельно, дитя природы и позабыло, что живёт в другом мире — отвыкнуть от так облегчающей жизнь техники, которой он пользовался последние два десятилетия, получилось сразу, естественно, словно она ничего для него не значила, хотя он высоко ценил возможности в работе, которые она перед ним открывала. Тем не менее новый мир не спешил открываться перед ним. Линдир слышал исполняемые с утра до ночи песни, и присутствующий в некоторых сюжет далёких лет складывался у него в голове в более-менее логичную картинку, но эльфы в исполнении своих песен как будто придерживались негласных канонов — определённые герои, определённые временные промежутки, никакого взгляда от лица героя, простое повествование. Он чувствовал, что огромные пласты истории всё ещё остаются для него неведомы, но пока ни у кого не пытался просить помощи в их освоении. О многих неведомых ему вещах говорили так, как будто о них были обязаны знать все, впитав с молоком матери. Вряд ли Линдир мог оправдаться тем, что у него не было матери в обычном понимании этого слова, и никто не давал ему познавательного напитка. Татал не рассказывал ему историй, но частенько пел о загадочном Амане. И грусть, появляющаяся в груди лекаря, когда он упоминал этот благословенный край, Линдиру не нравилась. Дитя природы было свойственно привязываться ко многим местам, порой неожиданно для него самого. И Имладрис, наполняющая его сила и мудрость, пока не доступная, но наполняющая воздух своей тяжестью, запали в его душу настолько, что он не желал покидать столь радушно принявшую его долину и готов был отрицать существование мира за пределами эльфийского королевства до скончания времён. Даже время в Имладрисе бежало по-другому, так что Линдир не успел оглянуться, как пролетел десяток лет — словно он был во сне, и его сознание специально отмотало время вперёд, чтобы взглянуть на то, что поменяется. Ничего не менялось, но не надоедало, вызывало постоянный восторг, не уставало восхищать — что всё тот же первый снег, ложащийся на жёлто-красный ковёр опавших листьев; что пробивающиеся сквозь сугробы весенние ключи, что щебетание бесчисленных пташек, привлечённых вечерами усиливающимися песнями эльфов; что причудливо преломляющиеся солнечные лучи в водах Бруинен, что… много ещё вещей можно было отыскать для многочасового любования. В чём-в чём, а в наблюдении за природой и в стремлении сохранить её нетронутой никакой заразой дети природы и эльфы были похожи, как две капли воды. О тёмной угрозе, находящейся за пределами долины, Линдир слышал несколько раз краем уха от других прислужников — те всегда переговаривались шёпотом, словно тьма и вправду могла их услышать и явиться посмотреть на тех, кто осмелился упомянуть её, — но каждый раз появляющаяся тревога разбивалась об открывающиеся глазу прекрасные виды долины. Тем страннее было расставаться с Таталом. Тоска по никогда не наблюдаемому им краю не позволяла ему сидеть на месте, и он вознамерился отправиться путешествовать по бесчисленным дорогам Средиземья вместе с небольшой группой эльфов под предводительством Гилдора. Странники как раз ненадолго посетили Имладрис, принеся с собой множество историй о землях, в которых им удалось побывать. У них не было определённой цели в путешествии, они лишь коротали время до своего отплытия за море. Линдир не понимал, почему нельзя коротать время в Имладрисе, но препятствовать и пытаться переубедить своего друга остаться под защитой Элронда в долине он не стал. Он, во-первых, сомневался, что обладал достаточной значимостью для Татала, чтобы, не прибегая к своей силе, заставить его остаться и не чувствовать изнуряющего зова далёкого Амана. А, во-вторых, каждый сам выбирал себе путь, которому должен был следовать, и Линдир считал, что тот, кто не оглядывается при этом на других, будет гораздо счастливее (не всегда, но в случае со своим другом он был полностью уверен в этом). — У меня нет своих детей — я и не достаточно стар, чтобы отрицать возможно их появления, если я встречу на своём пути свою наречённую, — но ты за это время стал для меня кем-то сродни сыну, — прощался Татал невероятно серьёзно, словно на пути ему могла повстречаться такая опасность, из которой он уже не выберется живым. Но Линдир был уверен, что он просто не хочет возвращаться в Имладрис. Так сказал и Гилдор — их конечной точкой назначения должны будут стать Серые Гавани, из которых они отплывут. Несмотря на это, путешествие по Средиземью у них могла растянуться и на пару столетий, и до конца эпохи, и поэтому вполне могло статься так, что Линдир поплывёт в Аман вместе со своим другом (он, конечно, туда не собирается, но дети природы не обладали даром предсказания, чтобы точно сказать, что вероятность какого-то события равна нулю). Линдир не мог сказать в ответ, что целитель стал ему семьёй. Дети природы не знали этого чувства, что сплачивало между собой живших под одной крышей существ, несмотря на то, что многие десятилетия проводили друг с другом и, по сути, являлись друг другу братьями и сёстрами. Но благодарность за то, что Татал был рядом с ним эти десять лет, так много рассказывал, помогал и направлял, если Линдир терялся в причудливом для него мире, настолько переполняла изнутри, что можно было с уверенностью сказать, что целителя дитя природы никогда не забудет и при новой встрече с ним примет его с распростёртыми объятиями, а в случае необходимости обязательно примчится помогать. После отбытия Татала — осень только-только начинала вступать в свои права, и солнце припекало по-летнему — Линдир был рассеян до невозможности, из-за чего задержался с уборкой комнат после отбывших эльфов и самым последним отправился докладывать мажордому, что выполнил свою часть работы. — Ты можешь взять себе выходной, если хочешь, — управляющий посмотрел на него с лёгким беспокойством. — Всё-таки Татал стал твоим первым другом здесь, и тебе нужно несколько дней на то, чтобы прийти в себя. Посиди в зале Пылающего Огня, послушай песни, погуляй по садам. — Благодарю, не стоит, — Линдир мотнул головой (по мнению окружающий этот жест у него получался неизменно упрямым, но сам он не чувствовал, что готов отстаивать свою точку зрения до конца). — Я бы лучше взял себе ещё какую-нибудь работу. Всё равно не смогу ни уснуть ночью, ни воздать должное прекрасным песням. — Желание работать похвально, но иногда стоит отдыхать, — мажордом сложил на груди руки и, пользуясь своим преимуществом в росте, посмотрел на него сверху низ. Нечестный приём, потому что подобным образом на Линдира до этого смотрел только Татал. — Хорошо, — он неожиданно смягчился. — В библиотеке очень редко убираются. В основном, это делают лишь по просьбе Элронда. Но он вряд ли будет против, если ты вытряхнешь подушки и протрёшь осевшую пыль на полках — всю неделю дни стояли знойные и ветреные, так что там должно было скопиться достаточно грязи. — Благодарю, — Линдир кивнул и поспешил убраться прочь с глаз управляющего. В библиотеке он до этого ни разу не был. Удивительно, если учитывать, что он уже десяток лет провёл в Имладрисе. Но, подобно остальным слугам, днями он работал, а выдавшиеся минуты отдыха предпочитал тратить на прогулки по долине или же беседы с Таталом. Большим любителем книг он не был, если они, конечно, не могли помочь ему в освоении полезных навыков, так что ничего удивительного, что он и вовсе позабыл о их существовании, не задумываясь о том, что в замке Элронда могла быть библиотека, даже когда Татал сидел над очередной книгой, перечитывая, наверное, в тысячный раз рецепт одного из множества заученных наизусть целебных отваров, чтобы развлечь себя отсутствием подопечных (он был первым на памяти Линдира доктором, который с одинаковой силой радовался и наличию, и отсутствию раненых). По мнению дитя природы гораздо лучше можно было занять себя наблюдением за Бруинен, но спорить о чужих вкусах — пустая трата времени. Мажордом рассчитывал на то, что Линдир, обведя взглядом огромный зал с множеством стеллажей, обратится к его доброму совету и всё-таки оценит целебные свойства отдыха, но ему было невдомёк, что дитя природы в другом мире видело библиотеки, в десятки раз превышающие по площади ту, что принадлежала Элронду. Этот край, оставаясь в Средневековье (если было допустимо сравнивать уровни индустриализации не имеющих ничего общего миров), не мог просто породить столько книг, чтобы они заполонили собой огромное здание, но количество стеллажей приятно удивило Линдира, видящего множество библиотек в первое столетие своей жизни (после он перешёл на чувственное познание мира, изредка доставая себе лишь самые необходимые труды). В зале горел камин, чьи всполохи едва виднелись в прорехах стеллажей в глубине зала. Языки пламени подсвечивали потолок и пол в красноватый оттенок, не даря нормального освещения, и Линдир пожалел о том, что он раньше проходил мимо этого места — остаться здесь на несколько часов следовало хотя бы из-за чарующей атмосферы уютна. Огонь в камине был явно заколдовал — как и в зале Пылающего Огня, рядом с ним не располагалось поленницы, — и во всё ещё жаркие ночи не давал сильного тепла, приятно щекоча нагретыми потоками воздуха лицо. Прекрасное место, чтобы отвлечься от невесёлых мыслей, предупредить которые не смог даже чудодейственный воздух Имладриса. Не из-за того, что Линдир не умел терять кого-то в своей жизни, но то было среди людей, а здесь, среди эльфов, его обмануло знание о их невероятном долгожительстве. На самом деле потерять в этом мире было так же легко, как и до этого. Эльфы не обладали даром бессмертия и не утихающие войны и мелкие стычки с врагами уносили их жизни с тем же успехом, что и люские. Линдир послушно вытряхнул несколько подушек в окно, лежащих сбоку от камина и используемых по-видимому вместо кресел — неподалёку от камина стояло только одно, и оно, искусно сделанное и имеющее высокую резную спинку, явно предназначалось для хозяина Дома. Затем его взгляд к себе приковали корешки — среди них не было большого разнообразия цветов, зато золотое тиснение, выполненное с невероятной искусностью, каждой книги соревновалось за право стать самым замысловатым из всех, что когда-либо видело дитя природы. Аж голова начинала кружиться от обилия завитков. Люди в последние годы жизни Линдира в родном мире творили истинные чудеса с помощью техники, но каково же было видеть подобные чудеса, исполненные руками. Он не любил что-либо трогать без разрешения, но зуд от любопытства подстегнул аккуратно за корешок вытянуть одну из книг, довольно новую и бедно украшенную (лишь был вышит золотыми нитками колокольчик на кожаной обложке). Открыв её, Линдир едва подавил порыв стукнуться лбом о стеллаж. Это был ботанический атлас, но он понял, что книга таковой являлась лишь по карте на первой странице и по многочисленным иллюстрациям растений с подробной зарисовкой всех частей, идущих дальше. Да, картинки — единственное, что он понимал. Похоже, что на первых порах после прибытия в Имладрис он находился в столь ужасном состоянии, что умудрился не скопировать письменную составляющую языка из разума прислужника. Или же ему повезло, и тот не слишком интересовался своим образованием. И вот угораздило Линдира ни разу не заглянуть через плечо Татала и, поняв, что не может ничего прочитать, просто попросить друга научить его грамоте. Он закрыл книгу и осторожно поставил её на место. Единственная от него польза в библиотеке действительно заключается в уборке. Расстроенный, он не сразу заметил того, что уже не один в зале, но успел схватиться за принесённую с собой ветошь и повернуться к вошедшему эльфу, чтобы поприветствовать его лёгким поклоном. — Никак не находят сновидения? — владыка Элронд слабо улыбнулся и прошёл к креслу. Его Линдир уже видел сегодня, когда тот выходил прощаться с эльфами-странниками. Нельзя было не поразиться той разительной перемене в его облике, что произошла всего за несколько часов. Ночь — время для отдыха и восстановления сил — навалилась на него непомерным грузом, ещё больше исказившим утратившие юность черты. Даже передвигался он не так стремительно, как днём, с осторожностью старца, словно неаккуратное резкое движение могло навредить ему, — грузности его шагам это не добавило, скорее сделало их вовсе бесшумными, так что Линдир распознал его появление внутренним чувством всего окружающего. — Прошу прощения, не хотел мешать вашему уединению, — дитя природы ещё раз поклонилось. Магия внутри него заколебалась — она стремилась помочь, исцелить от ещё посильной ноши, лежащей на плечах Владыки, пока не стало поздно. Исцеление от тяжёлых мыслей было единственным, чем дитя природы могло отплатить за полученную помощь. Линдиру уже приходилось исцелять чужой разум после психологической травмы. Во время Второй мировой войны он перебрался в Париж, в дом, затерявшийся в перекликающихся улочках на окраине города, потому что это место чудесным образом не пропахло отвратительным гнилым запахом войны. Он обосновался у одной женщины, потерявшей семью и вместе с ней свой разум. Последнее он вернул ей в качестве благодарности за предоставленный на пару лет кров. За несколько месяцев и после сотен безуспешных попыток нащупать и распутать нити чужого повреждённого разума, но вернул. Даром целителя это назвать было сложно, но дети природы могли многое, стоило им только захотеть. Но людям помочь было легче. Они были понятны, все тёмные уголки из душ раскрывались под магией Линдира, но он не знал, как точно так же заглянуть в эльфов. Точнее не пробовал. Да и справится ли он сам с тем, что его возможному подопечному довелось пережить? Он мало пересекался с владыкой Элрондом, и мог видеть не его мелькающий вдали силуэт лишь на празднествах. Линдир не имел ни малейшего представления о том, какие у правителя Имладриса обязанности, кроме радушного проёма гостей, но, похоже, тот всегда был чем-то занят, переговариваясь со своими приближёнными и перечитывая свитки. Элронд и сейчас принёс собой несколько свитков, сложив их на небольшой столик у кресла. Эльфам требовалось ничтожно мало времени для отдыха, но это отнюдь не значило, что он им не требовался вовсе. Линдир кинул на Элронда ещё один быстрый взгляд — вряд ли тяготы Имладриса могли воскресить в памяти того минувшее и усилить его давление. Дитя природы требовалось всего одно прикосновение к другому, чтобы найти тревожащую его проблему, потому что она неизменно оказывалась на поверхности и раздражала разум, мешая спать, думать без своего непосредственного участия. Линдиру ничего не стоило приблизиться и быстро дотронуться до руки, но он ни за что бы так не сделал. — Ты совершенно не мешаешь — я привык работать и сосредотачиваться в любой компании за годы, прошедшие с момента основания Имладриса. Вынужденный, но полезный навык, — Элронд тихо усмехнулся. — Принеси мне, пожалуйста, карты Эриадора, — он указал рукой на стеллаж. Линдир замер, не зная, куда деться. Признаться в своей неграмотности Таталу было бы не так зазорно. Не потому, что титулы влияли на его линию поведения и заставляли его изгаляться, чтобы предстать перед кем-то в более выгодном свете. Многие люди считали себя его господами, но никто из них не мог заставить его почтение перейти в раболепство, или же в «особое отношение», как называли некоторые слуги, когда любое действие хозяина вызывало чуть ли не слёзы умиления. Линдиру до слёз умиления было далеко, да и не могло в нём ничего, кроме боли и безделья их вызвать, но к Элронду он относился не с простым почтением. Он не знал, что способствовало возникновению особого отношения к владыке Имладриса — явно не его целительские способности, потому что в современном мире людей Линдир знал врачей более способных в силу научного прогресса (магией они, правда, не обладали, но отлично и справлялись без неё), тем более, он не видел, как хозяин Последнего Домашнего Приюта лечит других раненых. Возможно, будь Элронд младше его, он понял бы ещё причину смущения своим незнанием (хотя и охотно позволял тридцатилетним людям учить себя), а так перед ним он был, всё равно что несмышлёный ребёнок перед повидавшим многое на своём веку старцем. Детям свойственно задавать великое множество вопросам, и старцам должно на них терпеливо отвечать. В сформировавшейся к владыке… привязанности завязаны силы более глубокие. Те самые, что заставляли дитя природы прикипать душой к тому или иному месту без всякой на то причины, даже если это место представляло собой лишь груду камней (Линдир порой до сих пор с грустью вспоминал эти самые камни на берегу небольшого озерца в недостижимой уже Норвегии). Ему всё-таки пришлось признаться, низко опустив голову, когда пауза начала затягиваться. Линдир едва сдержал рвавшийся наружу недовольный вскрик, когда поймал понимающий взгляд владыки Имладриса — все беды, которые у него имелись, неизменно связывали с предполагаемым пленом. Из неутомимого чувства справедливости он желал, чтобы происходящие вещи связывали с истинными причинами, и то, что он не договаривал о своём происхождении, давило на него сильнее с каждым проведённым в Имладрисе годом, как раскаяние давит и рвёт изнутри совестливого человека, внезапно решившего пойти наперекор своим правилам и перевести вину на другого. Но он не мог свести Древо Жизни со своей спины и не мог рассказать о нём достаточно, чтобы не выдать своей принадлежности к непонятному и незнакомому для эльфов Средиземья роду. Элронд, несмотря на заверения о том, что всё в порядке и что научиться грамоте Линдир может в любой другой момент благодаря его усидчивости, медленно поднялся со своего места и отправился к одному из стеллажей, на нижних полках которого лежали свёртки грубого пергамента. Эта бумага была шершавой на ощупь и желтоватой, довольно плотной, и предназначалась, по словам Элронда для обучения юных эльфов письму или же для составления черновиков важных писем или расчётов. Он отрезал ножом листок размера А3 (дитя природы многие вещи продолжало переводить в формат, заученный в родном мире) и закрепил его уголки в прорезях специальной доски, которую пристроил на своих коленях. Вместо чернил он взял грифель, по размерам напомнивший Линдиру мелок для записей на школьной доске. Видимо, перо сразу не давалось для того, чтобы понять, как держать письменные принадлежности, да и меньше был шанс испачкаться чернилами (хотя грифель не был заключён в деревянную основу и оставлял на пальцах чёрные разводы). Линдир, несмотря на то, что давно не держал в руках перо, был уверен, что мышечная память его не подведёт, но не стал ничего говорить, тем более возиться с чернильницей… Он ненавидел это с тех пор, как работал секретарём одному не в меру общительного графа, диктовавшего письма всей своей немаленькой родне каждую неделю. — Подойди, с такого расстояния ты ничего не увидишь, — Элронд поманил его, и Линдир послушно встал за его плечом и чуть склонился вперёд, готовясь наблюдать за его действиями. Дитя природы давным-давно училось каллиграфии. По его мнению, пустая трата времени для тех, кому важны информативная составляющая письменности, а не эстетичность написания. Но порядки обучения не давали учиться так, как тебе вздумается и избегать ненужных пластов знаний. От Элронда он ожидал, что тот начнёт с выписывания всяческих вензелей и закорючек на палочке — Линдир успел оценить то, как выглядел язык эльфов на бумаге, — но Владыка лишь в столбик начертал ему первые пять символов алфавита, попутно объясняя, когда следует давить на грифель, когда свободно вести рукой, когда делать резкий росчерк вниз. Линдир послушно несколько раз вслух повторил название каждого символа, прежде чем Элронд передал ему доску с закреплённой бумагой и грифель, чтобы он прописал каждый символ до конца. Линдир, не долго думая, устроился сбоку от Элронда на подушке. Он мог уйти в другую часть зала, где располагался напротив окна большой стол, на котором, судя по стоящему рядом стеллажу, забитому туго свёрнутыми рулонами, и специальными креплениями на столешнице, читались карты. До стола не доставал свет от камина, но звёзды на небе светили достаточно ярко, чтобы можно было использовать их в качестве источника освещения, однако Линдиру был больше по душе тёплый свет камина, нежели далёкое холодное сияние. — Постарайся не сжимать так сильно грифель, — Элронд внимательно наблюдал за ним, пока он выводил первую букву. — У тебя слишком много напряжения в кисти. Старайся делать строчки ровными. Линдир не учёл того, что ему придётся не только вновь привыкать к тому, как держать письменные принадлежности, но и кардинально менять стиль написания. У него был угловатый, местами и вовсе острый почерк, с сильным наклоном вправо. Эльфийские буквы же состояли из одних округлостей и почти не имели наклона. Линдир не знал, допускается ли вольность в начертании символов, поэтому старался выводить буквы ровно так же, как это было показано в образце Элронда. Во время обучения нужно было придерживаться определённых стандартов, но потом вряд ли ему кто-то запретит делать для себя какие-нибудь пометки так, как ему вздумается, да и учился он сейчас грамоте не для того, чтобы писать письма, а для того, чтобы научиться читать и попытаться найти что-нибудь интересное в библиотеке владыки Имладриса (предварительно выпросив себе разрешение, разумеется). Нужно было чем-то заполнить появившееся свободное время, которое раньше было забито встречами с Таталом и распиванием приготовленных лекарем напитков из ягод и листьев. Ничего не стоило, конечно, уйти в росший на холмах лес и там приняться наблюдать за кипевшей на каждом сантиметре земли жизни, но подобное проявление отшельничества на было распространено среди жителей Имладриса, а Линдир всячески старался под них подстроиться — до того момента, пока они окончательно не сочтут его за своего. А пока выбить себе тихие минутки можно было лишь увлечённостью каким-то дело. Чем чтение не дело? Это в его мире оно являлось одним из самых распространённых увлечений. Линдир моргнул, стараясь вернуть внимание к листу бумаги и зажатому между пальцами грифелю. Ему на секунду показалось, что сейчас он просто получил очередное задание от мажордома (он его получил, конечно, но безбожно провалил) и, освободившись, пойдёт болтать с Таталом или же слушать от него песни. Уже начал предвкушать, как устроится на подоконнике вместе с дымящейся чашкой и будет в который раз поддевать Татала, что тот никак не соглашается приготовить для него обычный чай и каждый раз старается сделать что-нибудь необычное, тренируясь на своём юном друге готовить укрепляющие отвары. Заглушить поднявшую голову тоску у дитя природы получилось лишь на короткий промежуток времени — для того, чтобы дописать все пять строчек и придирчиво осмотреть творение рук своих. Линдир подумал, что последние две получились у него хорошо, прежде чем его не одолела неожиданная дремота, вызванная переживаниями, и он, не задумываясь о своих действиях, привалился к ноге Элронда, удобно устроившись щекой на его колене. Через открытое окно доносились голоса менестрелей, сливаясь в гармоничную какофонию и вызывая перед внутренним взором картины бескрайних полей и лесов, бьющих вовсю ключей и спокойных равнинных рек. Ровно гудело пламя в камине, пробиваясь сквозь полуприкрытые веки двумя-тремя лучиками. Гулял неожиданно налетевший порыв ветра между стеллажами. В такую ночь нельзя было не заснуть сном младенца, но Линдир стоически боролся со сном, убеждая себя, что нужно вспомнить о том, что больше не сможет встретиться в стенах Имладриса со своим первым здесь другом, как будто сон мог забрать все связанное с ним, и подняться, доделать до конца задание мажордома и выпросить у Элронда ещё несколько следующих символов алфавита, если тот не занят просматриванием принесённых с собой свитков. Работать, вот что он должен делать, а не вторгаться в чужое личное пространство. Последнее владыку Имладриса мало волновало. Он пару раз, едва касаясь пальцами, провёл по волосам Линдира на макушке. Дитя природы улыбнулось — должно быть, Элронд, подобно любому родителю, не мог не погладить по голове заснувшего рядом с ним ребёнка. Лёгкий разряд коснулся уха Линдира, когда Элронд в последний раз проводил по его волосам. Он не вздрогнул, потому что тело полностью расслабилось и не отвило бы и на больший раздражитель. Что-то было на руке Элронда, что отреагировало на природу Линдира лёгким импульсом, сбив мысли с постоянного повторения про себя, что нужно встать и продолжить выполнять задание по уборке библиотеки. Но дитя природы об этом забыло в тот же миг и погрузилось в сон. Когда он в следующий раз открыл глаза, вокруг мало что изменилось. Прошло совсем немного времени — минут десять, — но Линдир чувствовал себя так, как будто проспал несколько часов. Странно. У детей природы разум не нуждался в отдыхе, но тело из плоти и крови должно было отдыхать примерно с той же частотой, как и у людей, погружаясь в крепкий сон, так отличающийся от почти-бодрствующих эльфов, смотрящих сновидения во время дрёмы. Элронд читал один из свитков — Линдиру даже не пришлось поднимать голову и выдавать то, что он проснулся, чтобы узнать об этом. Прижавшись к его ноге, он получил доступ к некоторым его мыслям. Он были лихорадочны, как у больного, но эльфы силой воли направлял их в одном направлении, заставляя сосредоточиться на чтении. Линдир решил воспользоваться моментом и потянулся магией к разуму владыки Имладриса, заключая его в кокон, лёгкий и мерцающий перламутровыми стенками на краю сознания, куда Элронд, слишком сосредоточившись на контроле своего внимания, вряд ли заглянет, даже если почувствует что-то неладное. Дитя природы стремилось дать чужим мыслям прохладу (в переносном смысле, конечно же), могущую успокоить их беспорядочный ток, и, оттягивая наиболее навязчивые и прокручивающиеся по кругу, к себе, чтобы не дать им наводить беспорядок среди внимающих успокаивающему касанию и запутывать их в клубки, в которых они переплетались и заново рождались изменёнными, более кошмарными образами. Требующее большого сосредоточения и слежения за многими объектами одновременно, это занятие вселяло в самого Линдира расслабление, всё равно, что распутывание комка нитей и составление из них аккуратного мотка — процесс трудный, но внутри заранее разгоралось предвкушение того, как всё будет прелестно выглядеть и каким лёгким казаться по итогу. Главное — начать, а дальше пойдёт легче. Даже если Линдира на первых порах будут преследовать неудачи, переживать он будет лишь из-за того, что не сможет на регулярной основе пытаться облегчить страдания Элронда. — Как твои успехи? — неожиданно поинтересовался владыка Имладриса, и Линдир едва не отскочил в сторону, испугавшись, что его раскрыли, но вовремя вспомнил, что спрашивают его о выполненном задании с прописью пяти букв. Должно быть, он выдал своё пробуждение слишком громким вздохом. Линдир протянул лист бумаги, оставив на его краю отпечатки своих пальцев — он рефлекторно сжал грифель, отчего ещё больше испачкался в чёрном. Элронд довольно долго вглядывался в выведенные им буквы, решив взять небольшую передышку от чтения принесённых с собой важных текстов или же ощутив на себе целебное действие стараний дитя природы — взгляд его был расфокусирован какое-то время, пока он смотрел на лист. Линдир, решив не терять время, снова улёгся на колено владыки и снова заключил в кокон его сознание, потому что предыдущий развеялся, стоило сильно испугаться. — Ты действительно быстро учишься, — Элронд мотнул головой, сбрасывая с себя оцепенение, и улыбнулся. — Хочешь продолжить выводить буквы? — Если это не доставит вам никаких неудобств. Линдир не стремился найти кого-то, к кому бы он привязался так же, как и к Таталу — возможно, память о нём, как о хорошем друге, никогда не вытиснится из сознания дитя природы, и, когда, много лет спустя, они снова встретятся где-нибудь в Серых Гаванях, то продолжат общаться с прежней теплотой. Он мог бы обойтись вовсе без общения, прямо как в мире людей, лишь временами вступая в разговоры, если того требовала работа, тем более в Имладрисе вряд ли кто-то мог почувствовать себя одиноким, окружённый непрекращающимися песнями и бьющей ключом силой природы. Но его тянет к владыке Имладриса. Странная привязанность продолжает вселять недоумение, но ничего не остаётся, кроме как внять предписываемым ею действиям, даже если они нарушают его основное стремление — быть в самодостаточном одиночестве. Линдир не может сказать сразу, подружился ли он с владыкой Элрондом. Он не может просто прийти к нему поговорить о всякой ерунде, попросить того о чём-нибудь спеть или рассказать занимательную историю древности. Они просто встречались в библиотеке, когда у Элронда случается бессонница, и он прятался от образов прошлого за чтением свитков и рассматриванием давно выученных карт. Линдир всегда предчувствовал такие моменты и приходил в библиотеку, просил какое-нибудь задание по прописи и привычно устраивался у ног Элронда, чтобы задремать потом на пару минут (порой специально) и, проснувшись, приняться за успокоение разума владыки. Хозяин Дома всегда дружелюбен и находит хотя бы минутку на каждого, проживающего в долине Имладрис, что может обмануть кого угодно, является ли он другом на самом деле или же проявляет должную его статусу внимательность. Эта черта во владыке сбивает Линдира с толку, и он стремится разгадать, что лежит за общением Элронда с ним. Та ещё загадка, потому что в голове эльфа столько мыслей и воспоминаний, что за ними не удаётся отыскать нужную частичку. В этом увлекательном поиски всё становится не важно, даже то, что Линдир чувствует, как в эту осень — десятую в Имладрисе — его сила начинает неуклонно расти. Он не знал, с чем это связывать, и пока не связывал ни с чем, потому что она для него мало значила. Если бы изменения касались его чувственного восприятия, то он наблюдал бы за ними с великим интересом, отмечая малейшие изменения и с любопытством первооткрывателя запоминая даже незначительный момент, если он отличался от всех пережитых ранее. Он не был тем, кто захватывал, побеждал, подчинял своей воле, даже не творил в той мере, на которую был способен (может быть, в будущем он сподобится окунуться в творческий процесс с головой, но пока он довольствовался выполняемой, одинаковой изо дня в день работой прислужника). Если бы у него появилась возможность существовать исключительно как порождению самой природы и не утруждать себя исполнением множества не соответствующих его происхождению обязанностей для выживания в окружающем мире, то он всенепременно решил бы заняться созиданием и собираем в каком-нибудь маленьком закутке множества растений — ухаживание за садиком, который бы после разросся до громадных размеров и занял бы территорию, превосходящую и Имладрис, требовало бы больших усилий, что полностью соответствовало его не могущей прожить ни дня без работы личности. Он-то и заметил выросшую силу лишь потому, что был поражён тем, что в одну из ноябрьских ночей смог настолько успокоить мысли Элронда, что тот уснул прямо в кресле, выронив свиток и задержав свою руку в волосах Линдира, до этого по привычке лаская его словно ребёнка, думая, что тот спит. А ведь за окном бушевал настоящий ураган, столь редкий в краю эльфов — бури обычно не спускались в долину с Мглистых гор. И сон владыки Имладриса не был похож на тот транс, в который обычно погружались эльфы — его сморили гораздо более сильные сновидения, что обычно наблюдал в своём сознании Линдир. А сны уже сменились исцеляющей на ближайшие несколько дней темнотой. Дитя природы вначале испугалось, что его магия ухудшила состояние Элронда, но, когда тот проснулся и сладко потянулся под его обеспокоенным взглядом, демонстрируя во всей красе вновь наполнившую жилы силу юности, облегчённо выдохнуло, по обычаю устраиваясь на его колене так, чтобы его приняли за проспавшего всю ночь в этой позе. Владыка Имладриса, слишком увлечённый своим хорошим состоянием, повёлся на его уловку и с добродушной усмешкой принялся его будить, а после, в открытую смеясь, помогать стирать с рук чёрные разводы от грифеля — честно, из-за медитативного состояния, в которое Линдир погружался во время письма, ему так и не удалось поладить с этим своенравным предметом для письма и держать его с минимальными потерями. Когда наступила зима, Линдир под весёлым взглядом Элронда начал читать ему по несколько строчек в день из того самого ботанического атласа, что дитя природы вытянуло с полки. Сначала очень трудно читать ровно, не запинаясь, потому что слова резонируют в сознании вместе с уже ранее изученными языками, и он, несмотря на то, что не боится ошибиться и получить исправление, внутренне волнуется, но в то же время радуется как ребёнок. Последнее написано у него на лице, что и является поводом для веселья со стороны владыки. Линдир пока являлся единственным ребёнком на памяти Элронда, не пытающимся казаться более взрослым и сдержанно относиться (хорошо, пытаться относиться) к своим успехам и желать получить большие умения, несмотря на то, что был к тому совершенно не готов. Терпение — единственная черта, которая может исказить представления о Линдире, как о ребёнке, но… у каждого свои изъяны. *** Привыкший к покровительственному отношению к себе, Линдир несколько теряется, когда в него прилетает снежок, пока он быстро пересекает заснеженный двор замка Элронда, неся с собой пропахшие морозом скатерти из прачечной в столовую — ему пришлось отвлечься от уборки в пустующем лазарете, так как по Имладрису прошла весть о неожиданно прибывающих важных гостях. Линдир оглядывается, чтобы найти того, кто решил повеселиться, и опускает взгляд по велению внутреннего чутья. Ребёнок. Человеческий ребёнок. В Имладрисе он за десять лет не встречал ни одного ребёнка, поэтому стоящий перед ним мальчик показался ему крошечным. Линдиру пришлось стиснуть губы, чтобы не засмеяться при виде воинственного выражения на лице ребёнка. Человеческие дети не могли его не умилять, несмотря на то, что казались в высшей степени бестолковыми и, в отличие от детей природы, нуждались в тщательном уходе за собой, чтобы не погибнуть раньше срока. — Здравствуй, — Линдир протянул ему ладонь, и ему в точно в лоб прилетел ещё один снежок. Он чихнул от пары капель, скатившихся по его носу, и засмеялся к ещё большему недовольству ребёнка. Нет, на этот раз сдержаться не представлялось никакой возможности — малыш так потешно и неуклюже замахивался, что едва не полетел вперёд следом за снежном, после чего обязательно бы рухнул лицом в снег. Женский окрик заставил ребёнка отвлечься от прожигания в Линдире дыры своими большими и выразительными, прямо как у оленёнка, глазами. Дитя природы не знало человеческого языка в этом мире, поэтому приветствовало женщину, закутанную в плащ, и ласково покивало на её извиняющийся тон. Выбить извинения из мальчика не удалось. Они Линдиру и не требовались — злиться на несмышлёного ребёнка, попавшего в незнакомую для него обстановку, было глупо. Его маленькое сердечко было пока не способно ненавидеть, из-за чего причинить вред сознательно мальчик не мог. Линдир успел краем глаза заметить желание подружиться, мелькнувшее в сознании ребёнка, пока мать уносила того в замок Элронда. Как только люди не изгаляются с раннего возраста, чтобы завести приятное знакомство. Всё же эльфы, легко и просто выражающие свою симпатию при встрече, в этом плане были приятнее. Логичнее. Непосредственно на самой встрече гостей, позже переместившейся в зал Пылающего Огня, Линдир не присутствовал, предпочтя в тишине и покое закончить свою работу в лазарете, а после в одиночестве спокойно поужинать, прежде чем отправиться в библиотеку. Он предчувствовал лишь малую вероятность появления Элронда в библиотеке, но никто не запрещал ему устроиться возле камина с какой-нибудь книгой. В последнее время его живо заинтересовало стихосложение, и он даже взял пару уроков у одного из менестрелей Имадриса, чтобы поставить себе голос — процесс муторный, но благодаря природному дару достижимый в относительно короткие сроки (для бессмертного существа так вообще с невероятной быстротой). К сожалению, записанных в одном определённом месте канонов стихосложения не существовало, и Линдир старательно пытался их для себя выделить из прочитываемых сборников баллад и поэм. Его разумом завладела уверенность в том, что на этом поприще он достигнет определённых успехов — его фантазия благодаря жизни в изменяющемся с космической скоростью мире людей была развита на порядок лучше и ориентировалась на создание чего-то принципиально нового, а не на простое описывание событий или окружающей природы. Нет, эльфы не зацикливались на постоянном повторении одного и того же события, с чувством проходясь по тому, что не одну сотню раз было сказано, но в значении и тексте своих произведений были чрезмерно консервативны, по скромному мнению Линдира, не оставляя никакого полёта фантазии. Однако он не мог не признавать очарование, свойственное их консервативности (он и себя мог назвать консерватором, несмотря на то, что быстро подстраивался под изменения — это не мешало его душе тосковать по давно минувшим дням). Мысль о том, что на первых порах придётся придерживаться общего для всех стиля, вселяла ещё больший интерес, так как Линдиру предстояло попытаться задавить выработавшийся, когда он живо занимался стихосложением в 18-19 веке (следуя за общей модой и находя её полезной для разминки ума), стиль написания. Даже так может статься, что его стихи покажутся чуждыми эльфами, но, как они эту чуждость воспримут, предугадать невозможно. Нужно посмотреть, из чистого любопытства. Элронд, осторожно зашедший в библиотеку ближе к полуночи, принёс с собой терпкий запах вина и светлую грусть. — Мне кажется, что теперь, научившись читать, ты поставил перед собой цель перечитать всю мою библиотеку, — владыка кивнул на книгу в руках Линдира, приближаясь к своему креслу. — Не удивлюсь, если в скором времени я буду спрашивать тебя о чём-нибудь из знаний прошлого, потому что, в силу постоянных забот, запамятую об этом. — Милорд, вы льстите мне, положительно думая о моей увлечённости книгами — на самом деле, её нет, — Линдир закрыл книгу, заложив закладку. — Да и скорость моего чтения оставляет желать лучшего, поэтому даже то, что я действительно хочу прочитать, займёт у меня многие и многие вечера. — Разве это не замечательно? Значит, в эти вечера тебя не будут беспокоить иные заботы, — Элронд прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Вот кто не может освободиться от забот, даже погрузившись в чтение. — Возможно. Я по своему скудному опыту могу сказать, что достаточно сильно погружаюсь в книгу, чтобы забыть о существовании окружающего мира. — Подойди, — Элронд, не открывая глаз, поднял руку ладонью вверх, подзывая к себе ближе. Линдир легко поднялся на ноги и послушно приблизился, захватив с собой подушку, чтобы привычно устроится возле ног владыки, обхватив руками его колени и прижавшись к ним щекой. Элронд обнял его, баюкая в своих объятиях, отчего края его накидки двумя жаркими пластами легли на плечи Линдира. Линдир слишком обожал тепло, чтобы испытывать дискомфорт от этого. — Мне сегодня посчастливилось стать воспитателем одного человеческого дитя, — владыка Имладриса отстранился и привычно начал поглаживать Линдира по волосам на макушке. — Мне кажется, что я с ним сегодня уже повстречался, — тот сразу вспомнил о мальчишке, что кинул в него два снежка. — Так значит ты пострадал сегодня от руки Арагорна, сына Араторна, — Элронд хмыкнул. — Гильраэн рассказала мне о том, что её сын повёл себя некрасиво с одним из обитателем замка, но какое странное совпадение, что им оказался ты. Надеюсь, ты не обижен на этого ребёнка? — Я бы скорее научил его лепить ровные снежки, чем начал бы злиться, — дитя природы улыбнулось. — Но для начала ему нужно подрасти, иначе, если кто-нибудь решит стать его противником в снежной битве, малыш, каким бы могущественным воином он не являлся, имеет все шансы быть зарытым в сугроб по самую макушку. Линдир ожидал, что его шутка повеселит владыку Имладриса, но грусть того лишь ухудшилась, а прикосновения к волосам младшего стали едва ощутимыми. — Каким бы взрослым он ни был, ему всегда будет тяжело в бою, потому что я предвижу, что его противники будут во многом превосходить его, несмотря на его мастерство, — Элронд перевёл взгляд на поднявшуюся за окном метель. Дар предвидения порой тяготил его, уносил за собой в далёкие безрадостные картины будущего, заставлял забывать о том, в каком чудесном месте он находится. Дитя природы не жалело, что вместо этого дара, могло всего-то читать мысли и слушать намерения других существ — никаких обязательств это на него не накладывало. — Он надежда древнего рода, так что я уверен, что судьба будет к нему благосклонна — она уже подарила ему несгибаемую волю, которую можно взрастить в поистине всесокрушающее оружие, — Линдир думал лишь о том, как бы успокоить эльфа, пока произносил слова, уверенно и чётко, так что их нельзя было назвать простыми загадками. Последнее слово прозвучало эхом в его голове, потому что с ним пришло осознание того, что он сейчас сказал. Не выдал себя с головой, но вызвал целую прорву вопросов, отвечать на которые он не хотел, несмотря на всю его привязанность к Элронду. Он пока не может объяснить так, чтобы его поняли, поверили, даже чувствуя, что он говорит от чистого сердца. Рука Элронда замерла на несколько мгновений, за которые Линдир успел проклясть свою неспособность держать разум под чётким контролем в столь комфортной обстановке. Он всё-таки не смертный человек, чтобы тепло могло «расплавить» его разум и заставить полностью довериться присутствующего рядом существу, совершенно забыв о нескольких столетиях, что он жил, опасаясь всего и вся, как находящийся под страхом быть схваченным хищником заяц. Когда пальцы Элронда вновь коснулись волос Линдира, возвращаясь к повторяющейся и повторяющейся ласке, тот облегчённо выдохнул и перестал с силой прижиматься щекой к колену владыки. Взгляд поднимать было страшно, и Линдиру пришлось пересилить себя, прежде чем вскинуть подбородок и посмотреть на выражение лица эльфа, не доверяя своему чувственному восприятию. Элронд смотрел в окно на поднявшийся буран. Он выглядит безмятежно, словно успокоенный видом бушевавшей за стенами замка природы. Достаточно добр, чтобы простить Линдиру его оплошность и закрыть глаза, сделать вид, будто был зачарован бросаемыми ветром прямо в стекло горстями снега настолько, что не услышал последней сказанной фразы. За следующую оплошность дитя природы поплатится сполна, а пока владыка Имладриса тихо вздохнул и перевёл взгляд вниз, чтобы заглянуть Линдиру, казалось, в самую душу. Обманка разума, потому что душа творения природы для любого другого может оказаться бездонной пропастью и свести с ума. Слишком отличается восприятие мира. — Мне хотелось бы, чтобы ты прислуживал пока Гильраэн — мне кажется, что ты сможешь составить ей хорошую компанию в Имладрисе и дать ей смириться с тем, что её сыну придётся расти под моим крылом. Может, разум её и понимает, что Арагорну здесь не грозит опасность, но ей всё равно хотелось бы, чтобы её сын вырос вместе с её народом, возможно, даже под кровом её родителей. Линдир крепко задумался, отвёл взгляд, прежде чем сказать следующую фразу — он ценил подаренный Элрондом шанс на ошибку, но всё ещё не доверял своему разуму, который пожелал быть полностью открытым с владыкой Имладриса. А как не быть открытым, глядя в глубокие серые глаза? — Я сделаю всё, что от меня зависит, но позвольте поинтересоваться, почему именно я? — Потому что тебе не придётся стараться, чтобы не выглядеть перед ней чуждым по духу существом, — Элронд тонко улыбается. — Сегодня я впервые увидел человека, который смотрел на эльфа не на как диковинную вещь, и эльфа, который смотрел на человека, не задаваясь вопросом, как относиться к нему и возможно ли понимание. — Вы обманули меня, что не знали, в кого из эльфов Арагорн кинул снежок, — Линдир взвился, потрясённый фактом того, что Элронд присутствовал в тот момент во дворе — ничего удивительного, впрочем, но ему до болезненности нравилось замечать владыку в той или иной части замка, пока он выполнял порученные ему задания. — Не обманул, а не сказал, — в глазах эльфа, наконец, заплясали смешинки. — Уверен, что, если бы Гильраэн не унесла своего сына, ты бы с ним обязательно подружился и начал бы учить, как ты сам сказал, лепить ровные снежки. — Хорошо, — Линдир, успокоенный, опустился обратно на подушку. — Однако я боюсь, что не представляю, как прислуживать лично одному из ваших гостей. — Не волнуйся, Гильраэн тебе обо всём сама скажет. На этом разговор закончился, и дитя природы задремало, не подозревая о том, что следующая ошибка была им только что совершена, когда оно не поинтересовалось, каким способом будет понимать, чего потребуется Гильраэн, если та говорит на людском наречии. Хозяин Дома видел, что Линдир объяснялся с женщиной при помощи жестов. Элронд снова перевёл взгляд в окно, позволяя своему разуму медленно погружаться в объятия сна. Линдир не знал, причудилось ли ему на границе сна и бодрствования, но голос владыки Имладриса заставил его подпрыгнуть уже на следующее утро, когда, проснувшись в пустой библиотеке, дитя природы резко вспомнило, что случилось перед погружением в блаженную темноту: «Вера в привязанность идёт из сердца, но откуда идёт привязанность, мне неведомо». *** Следующий день у него ознаменовался головной болью, вызванной его беспардонным воровством знаний о чужом языке из головы Гильраэн. Не такой сильной, как та, что принесло ему знание эльфийского языка, но всё равно изматывающей, мешающей в должной мере сосредоточиться на работе и, возможно, насладиться обществом женщины, которой он теперь прислуживал. Она, насколько он мог судить, его обществу радовалась и, не переставая, хохотала, когда он на первых порах неправильно складывал между собой слова, а порой и вовсе коверкал их, заговаривая на её родном языке. Линдира удручал и порой раздражал (исключительно из-за головной боли) её смех, ведь она, забывшись во внезапной радости после нескольких недель горя, напрочь отказывалась исправлять его и подсказывать предполагаемое нужное слово, когда он запинался посреди предложения. Арагорн по примеру своей матери тоже заливался хохотом, не понимая пока причины и параллельно ещё больше искажая произношение сложных слов. Он не дразнился, просто с детской непосредственностью повторял за взрослым, словно пробуя на вкус то, что вызывало веселье, но в силу возраста ошибаясь гораздо больше, чем Линдир в силу незнания. Прислуживать матери с ребёнком оказалось почти так же сложно, как и носиться по замку Элронда, выполняя десятки заданий мажордома. Гильраэн честно старалась «не злоупотреблять гостеприимством» и не нагружать его мелкими поручениями, но Арагорн хотел всего и сразу за них двоих. Линдир поймал себя на мысли, как мало он, оказывается, знал о человеческих детях — в прошлом его контакты с ними ограничивались несколькими минутами, и они, завороженные его красотой, были с ним в высшей степени милы и послушны. В случае с Арагорном следовало задуматься о бездействие очаровательности дитя природы ещё на том моменте, когда тот кинул снежок. Словно на глазах у малыша была пелена, мешающая разглядеть, кто стоит перед ним, или же такова была сила его смертной крови — Линдир видел на периферии серые силуэты могучих воинов, встающих за плечом мальчика, когда вглядывался в сверкающие глаза. Перед ним был редкий случай того, как чей-то род полностью определял дальнейшую судьбу столь юного существа. Обычно предвидение даровало каждому множество путей, по которым они могли пройти, и Линдиру было грустно осознавать, что мальчику придётся идти по одному-единственному, сложному, где каждый шаг грозит гибелью. Но обременить этим знанием Арагорна и тем самым попытаться подготовить его к дальнейшим испытаниям он не решился. За него это с радостью сделают другие. Подобные знания лишь извращают растущий разум, зацикливая на одной и той же мысли и ещё больше ограничивая развитие. Предупредить Гильраэн — лишить её спокойствия, полностью уверить в том, о чём она и так догадывается, но где-то в глубине души хочет для своего сына чего-то другого и изо всех сил хватается за это желание. Она и не поверит в слова прислужника, в слова чуждого для её восприятия эльфа. Тот и сам едва не рассмеялся, представив, как торопится рассказать обо всём, что видел в глазах мальчика. Лезть в чужое дело — та ещё морока и глупость. И Линдир не тот, кто имеет право вмешиваться в чьи-то судьбы. Особенно в судьбы людей, родившихся в ином для него мире. Даже когда он полностью срастётся с новым местом, стерев все воспоминания о прошлом, он не посмеет что-либо менять, лезть со своими советами, показывать, как нужно сделать, как правильно поступить. Потому что понятия «правильно» не должно существовать. Его головная боль от этих совершенно неуместных мыслей усилилась в разы, и он, покинув начавшую готовиться ко сну вдову с ребёнком, вышел в заснеженный сад, надеясь, что морозный воздух отвлечёт его внимание на себя, и, когда он вернётся в замок, будет настолько поглощён приятными ощущениями от вновь окружающего его тепла, что преспокойно забудет сном в коконе из одеял. Прогуливаясь по расчищенным дорожкам и кутаясь лишь в лёгкую тунику поверх нижней рубашки, Линдир до боли в глазах вглядывался в едва различимые в пробивающихся из высоких замковых окон огней силуэты деревьев. Несмотря на неприязнь к холоду, по заснеженному саду он любил гулять, наслаждался умиротворением, что навевали на него уснувшие и в любое другое время года излишне активные плодоносные деревья. Правда, для него до сих пор оставалось загадкой, как они воспринимали снежный покров в качестве тёплого пухового одеяла. Мелькнувшие в глубине сада, где поселилась непроглядная тьмой, огни заставили его заинтересоваться. В большей степени потому, что его восприятию туда не удалось пробиться, словно центр сада окружала глухая стена, призванная не давать никому проникать в неизвестно зачем запрещённую зону. Но стена, если и существовала, была невидимой, поэтому Линдир вполне мог удовлетворить свою любопытство посредством зрения. Он сошёл с тропинки и неслышной и едва различимой тенью заскользил в сторону привлёкших его огней. Он прижался к стволу старой раскидистой яблони и осторожно выглянул из-за неё. В воздухе порхали круглые шарики огня. Они напомнили Линдиру о болотных огнях, которые могли создавать некоторые его сородичи, если они по той или иной причине озлоблялись на людей, вторгающихся в «их» владения, и вели тех на верную гибель, чтобы она забрала следом за собой злость детей природы и наполнила их сердца радостью (на самом деле им никогда ничего не принадлежало и не могло принадлежать, потому что прибирать к рукам то, что породило их было высшей степенью неуважения, по мнению Линдира, и он был счастлив, что не один так думал). Ничего удивительного, что эти шарики огня вызвали у Линдира смутное чувство тревоги, несмотря на то, что он понимал, что в таком прекрасном месте, как Имладрис, они не могут создаваться для кровавой потехи. Линдир оцарапал себе щеку о кору дерева, когда метнулся обратно, полностью скрываясь за стволом дерева. Существо, которое управляло шариками огня, как будто что-то почувствовало и начало медленно оборачиваться в сторону притаившегося дитя природы. В неверном блуждающем свете Линдир успел разглядеть лишь красные всполохи на серебряных волосах. Это был не эльф, что-то совершенно другое, напоминающее одних из первых детей природы — древние духи, даже в человеческом обличии находящиеся в иной плоскости существования, нежели привычный реальный мир; они казались вовсе чуждыми по отношению к другим детям природы и держались от них особняком, к радости младших. — Что ты там увидел, Митрандир, — голос Элронда перевёл внимание существа на себя, и Линдир прямо почувствовал, как чужой, давящий сквозь преграду взгляд, отводится от ствола. Владыку Имладриса Линдир заметил, когда крался к яблони — отблеск от огней сверкнул на золотых пуговицах его камзола, привлекая внимание к устроившемуся на бортике неработающего в зимнее время фонтана и совершенно не обращающего внимания на корочку льда, покрывающую гладкий камень под расчищенным снегом, эльфу. — Мне показалось, — прозвучал в ответ старческий голос, тем не менее не утративший ясность и силу. Когда внимание его обладателя вновь вернулось к дереву, разглядеть даже призрак присутствия Линдира у него не получилось. Каким бы сильным это существо не было, сравниться с возросшей силой дитя природы у него не получится так просто. — Должно быть, мои огни потревожили устроившуюся зимовать в твоём саду птичку. Так или иначе, один из наших милых меньших братьев напомнил нам о том, что стоит вернуться в замок. Огни погасли, и два тёмных силуэта прошли мимо Линдира, вжимающегося в ствол дерева. Он находился всего в нескольких шагах от дорожки и смог хорошенько разглядеть существо, играющееся с огнями. Зря он сперва не поверил своему слуху, полагая, что сильные мира сего должны располагать вечной юностью, прямо как его сородичи. Рядом с Элрондом действительно шёл старец, человек, хотя Линдир предположил, взглянув на его сверкающий в недрах плоти стержень силы, что облик может быть обманчивым, и этот старец увидит не только завершение нынешней эпохи, но и смело шагнёт в новую, рассчитывая пережить и её. Обманная оболочка, путающая с первого взгляда противников и располагающая к себе прочих. Прежде чем отправиться в замок, где его ждало гнездо из одеял и потрескивающий поленьями огонь в камине, Линдир подождал несколько минут, напряжённо вслушиваясь и вглядываясь в очертания сада. Раз за разом ответом ему было лишь сонное лепетание деревьев, разбуженных на краткий миг вспышкой силы дитя природы — если бы надо было, они стряхнули бы с себя снежный покров, поднялись бы, чтобы загородить собой от чужих взглядов, но тревожить их понапрасну Линдир не мог и потому завёл тихую колыбельную, без слов, сливающуюся с налетевшим ветром, и деревья с удовольствием уснули вновь. На следующий день дитя природы, как бы тщательно мысленно не искало в замке Элронда то странное существо, так и не смогло его найти и несколько успокоилось. Большинство гостей владыки Имладриса уезжало так же внезапно, как и приезжало, поэтому ничего удивительного в этом не было, и здесь была виновата не невнимательность Линдира и вечные попытки Арагорна обратить на себя его внимание. Возможность спросить Элронда о его странном госте у Линдира появилась только через несколько недель. Несмотря на то, что владыка Имладриса старался уделять достаточно времени своему воспитаннику, у дитя природы просто не было возможности поинтересоваться как бы между прочим о старце (или же не было полномочий на то, чтобы спрашивать о чём заблагорассудится владыку посреди дня, несмотря на то, что тот так же тепло общался с Линдиром на людях, как и за закрытыми дверьми библиотеки). Объяснить свой вопрос легко — у Элронда много гостей, но никто не мешает Линдиру почитать старца самым странным гостем, тем более люди очень редко наведывались в Имладрис. — У него много имён. Эльфы зовут его Митрандиром. Да, он любит называть себя странником, а цвет одежд его всегда сер. Среди смертных его зовут Гендальфом, но не удивлюсь, если в каждом краю или даже городе его называют по-разному, попросту за давностью лет забыв о том, каким именем он представился — кое-где он может не появляться десятилетиями. Он всегда приходит, когда чувствует, что его помощь остро необходима. И из-за этого многие ошибочно полагают, будто неприятности приносит он сам. Объяснить тебе, кем он является на самом деле, я не смогу, потому что и сам до конца не понимаю, хотя многие из моих догадок могут подтвердиться, если я спрошу об их состоятельности у него, но делать я этого не стану, — Элронд задумался, перебирая в памяти, что ещё нужно сказать о старце. — Он наш друг и советчик столь продолжительное время, что любой из эльфов Имладриса затрудняется сказать о том, когда точно узнал его. Ты ждал довольно долго — зная твою любознательность, — чтобы спросить. Я рад, что ты стараешься так много узнавать у меня, но ты мог спросить любого другого своего друга, и он ответил бы тебе то же, что и я. Или ты мало с кем подружился в Имладрисе? — Элронд нахмурился. Он знал только о том, что Линдир сильно привязался к Таталу, но более никого юный эльф не упоминал в разговорах с ним, ссылаясь на источник получения той или иной информации. — О, я много с кем подружился, — Линдир покачал головой и схватился за руку владыки, покоящуюся на подлокотнике, когда увидел тень беспокойства, промелькнувшую в его глазах. — И много кто принял меня. Но дело в том, что в последнем они слегка переусердствовали и напрочь забыли о том, что я вырос не в Имладрисе и что многие вещи, которые мне кажутся удивительными и остаются для меня неизведанными, настолько обыденны для них, что они, прежде чем вспомнить о том, что я провёл под вашим кровом всего десять лет, начинают думать, будто я пытаюсь их развеселить шуточным притворством в своём незнании. — Со временем ты будешь с той же лёгкостью и небрежностью говорить о многих вещах, известных каждому в Имладрисе, — Элронд мягко отнял руку. — Как твои успехи в стихосложении? — он указал на лист пергамента, над которых Линдир корпел вот уже который день. — Медленно и сложно, — тот со вздохом снова взялся за перо. — Несмотря на то, что я прочитал не один сборник, мне кажется, что я не обладаю достаточным словарным запасом, чтобы подобрать нужную рифму. — Всё получится со временем, — ободрил его эльф и вернулся к дальнейшему написанию письма в Лотлориэн (об этом эльфийском крае дитя природы знало только то, что почти половина гостей Элронда оттуда и что там растут чудесные золотые деревья). Линдир не внял совету владыки Имладриса познакомиться с Гендальфом во время следующего визита, как оказалось, волшебника. Он ещё не настолько осмелел в этом мире, чтобы попадаться на глаза тому, кто мог распознать его истинную сущность — заметил же Митрандир его в саду, когда как лорд Элронд даже не догадался о том, что кто-то ещё может быть поблизости. Его гордость, правда, пожелала поднять голову — он достаточно силён, чтобы в случае чего противостоять волшебнику, но он ей ответил, что достаточно умён, чтобы понять, что его неосторожные действия смогут навредить (если не полностью разрушить) его отношения с Элрондом, которые он берёг, как зеницу ока. Трудностей доставляло то, что Гендальф очень хорошо общался с Арагорном во время своих кратковременных визитов в Имладрис. Линдир исхитрялся покидать замок незамеченным, тем более в такие дни Гильраэн, обычно редко покидающая свои покои, присоединялась к сыну в разговорах с Гендальфом и не требовала присутствия прислужника весь день. Дитя природы обычно отходило к границам Имладриса и наслаждалось долгими уединёнными прогулками. В эти моменты он чувствовал себя едва ли не более счастливым, чем во время встреч с Элрондом. Слишком значительную часть своей жизни он провёл в одиночестве (когда не строил вынужденных связей с людьми) и в шумном замке владыки Имладриса иногда путался в мыслях, отчаянно нуждаясь в тишине, которая помогла бы разложить по полочкам все его немногочисленные теперь переживания. — Митранир сегодня смеялся, что ты намеренно его избегаешь и не желаешь видеть его, — заметил владыка Элронд после очередного отъезда волшебника из Имладриса (Арагорн, тем не менее, успел прожужжать Линдиру все уши о чудесных фейерверках, которые были продемонстрированы кудесником). — Может быть, сама судьба пока что не даёт нам встретиться, подыскивая более лучшие условия для встречи? — Линдир прижался щекой к колену владыки, поэтому ему ничего не стоило произнести увиливающую фразу спокойно и с минимальными потерями (угрызения совести кольнули его только на первом слове). — Не записывай на свой счёт — Митрандир любит подшутить над самим собой, — мой друг вообразил, что имеет не достаточно приемлемый вид, чтобы предстать перед прекрасным другом Арагорна, — Элронд хмыкнул. — Я был приятно потрясён тем, с каким жаром кинулся тебя защищать мой воспитанник. Не знал, что он тебя так обожает, — вот об этом Арагорн Линдиру рассказать не успел. Или не хотел. — Даже начал упирать на то, что бумажные кораблики, которые ты научил его складывать и пускать в дальнее плаванье по ручьям, ничуть не уступают фейерверкам Митрандира. — Дети, благодаря своей непосредственности, делают самые замечательные комплименты на свете, — Линдир улыбнулся. Маленький ребёнок с большим будущим был любим им и чрезмерно балован, насколько слуга и друг мог разбаловать. — И всё-таки встреться с Митрандиром в следующий его визит в Имладрис, — владыка не давил, но по его тону можно было сказать, что он очень расстроится, если его просьба не будет выполнена. — Он, как и любой волшебник, любит осваивать новые фокусы и горит желанием научиться делать бумажные кораблики и пускать их вниз по ручью. — Хорошо, — просто согласился Линдир. Словами он не мог выразить причин, почему он не имеет возможности удовлетворить просьбу Элронда. Больше не желая отвечать на неудобные вопросы, дитя природы принялось считать свои вдохи и выдохи, чтобы сделать вид, что погрузилось в сон. Продолжать развивать тему про Митрандира и тем самым расстраивать их обоих он не желал. Элронд опустил руки — одну на голову Линдира, другую на своё незанятое колено, слегка касаясь при этом его лба. Привычный разряд слегка царапнул кожу, и Линдир с удивлением отметил, что в этот раз владыка надел кольцо на другую руку — до этого ему всегда прилетало по уху. Дыхание владыки углубилось, словно он заснул вместе с младшим эльфом, но тот чувствовал, что за ним наблюдают из-под опущенных ресниц. Неужели он смог каким-то образом проведать о том, что Линдир заинтересовался кольцом на его руке? Его холодный ободок, прижимающийся ко лбу дитя природы прямо намекал на то, что оно обязано его исследовать, воспользовавшись тем, что владыка заснул. Линдир был не против удовлетворить своё любопытство, появляющееся и исчезающее с завидным постоянством на протяжении нескольких месяцев. Он осторожно приподнял голову, чтобы не потревожить руку, лежащую на его макушке — несмотря на то, что лорд Элронд, можно сказать, дал ему согласие, с его стороны было бы глупо пользоваться этим так нагло. Золотой ободок, состоящий из переплетающихся ветвей и большой синий камень, вглубь которого можно было заглянуть, как в колодец. Кольцо было переполнено силой и благосклонно отреагировало на магию Линдира, которой он потянулся к нему. Да, их силы были похожи, направленные на созидание, разве что имели разную природу — искусственную у кольца и естественную, дарованную самой природой, у Линдира. Дитя природы уделило ещё несколько минут разглядыванию кольца, услаждая взгляд уже его внешней красотой — плавно переходящие друг в друга золотые линии прямо-таки заставляли взгляд вечно скользить по ним. Пальцы Элронда чуть сжались в его волосах, когда он опустился обратно на его колено и закрыл глаза, чтобы погрузиться уже в настоящий сон. Облегчение, пронёсшееся по сознанию владыки Имладриса его удивило, но нельзя было не радоваться тому, что он поступил как должно. Но кольцо, казалось, положило начало целой череде событий. Вернулись сыновья Элронда с охоты на орков, подобравшихся близко к границам Имладриса, и принесли с собой неожиданные вести. Линдир бы о них ничего не услышал, если бы весь день не провёл с Арагорном — тот требовал его научить складывать ещё парочку интересных фигурок из листов старой бумаги, и прислужнику пришлось рыться в закромах своей памяти, дабы воспроизвести последовательность складывания оригами лягушки. Элладан и Элрохир были очень дружны с мальчиком и всегда навещали его и соглашались с ним поиграть во время короткого пребывания под отчим кровом. Линдир слушал их вполуха, поэтому точно не мог сказать, на каком месте разговор свернул от рассказов о появлении довольно крупного отряда орков на северной границе (из него Линдиру запомнились лишь восклицания Арагорна о том, что совсем скоро он вырастет и сможет наравне с сыновьями Элронда отправляться на охоту) к событию, которое не могло не заставить дитя природы встрепенуться. — Мне показалось, что я видел гигантского волка в лесах, — Элладан (удивительно, но Линдир легко различал близнецов между собой, несмотря на то, что те носили практически одинаковую одежду) задумчиво побарабанил себя пальцем по щеке. — Кто знает, что это было — видение или какое диковинное существо. Во всяком случае оно не напало и исчезло за одно мгновение. Но я больше склоняюсь к тому, что произошедшая накануне битва настолько утомила меня, что той ночью я в каждом очертании расположенных рядом гор начал видеть врагов. — Это не могли быть варги? — глаза Арагорна загорелись. — Орки же с ними заключают иногда соглашение. — Вряд ли варги добровольно полезут в горы — там и пешему не развернуться. К тому же волк был слишком крупным для варга, но он был довольно далеко, и я мог неправильно оценить его размеры, — Элладан покачал головой, нахмурившись. — Видение это или нет, но оно меня тревожит. — Не волнуйся, ты ведь уже сообщил обо всём отцу, — Элрохир положил руку брату на плечо и сжал его. — При необходимости он всегда может послать весточку Митрандиру — тот ушёл только вчера и вряд ли далеко успел продвинуться, если, конечно, не воспользовался помощью орлов, но тем лучше — через наших друзей мы найдём его быстро, в какой бы части Средьземелья он ни был. Митрандир так долго и много ходит по разным землям, что точно найдёт ответ на вопрос о том, кем мог являться гигантский волк. — Подобные волки не сулят ничего… — начал было Элладан, но был перебит братом: — Лучше не говори. Линдир не стал вмешиваться и что-либо уточнять — его пробрал холодный пот, и он боялся привлечь к себе внимание дрожащим голосом. Нет, он испугался не за себя — с того момента, когда он убегал от гигантского волка в мире, породившем его, его сила выросла в разы, вскормленная, казалось, самим благодатным воздухом Имладриса и ощущением полного комфорта. К тому же он столько раз возвращался к ужасному моменту нападения в дни, когда ему не удавалось быстро заснуть, что было бы преступно не найти разгадку, кем являлся его преследователь в ту ночь. *** Несмотря на предшествующий солнечный и ясный весенний денёк, ночь выдалась облачной — на небе не сияло ни единой звезды, что было Линдиру только на руку. Какими бы уловками он не обладал, пробираясь прочь из замка, под светом звёзд он чувствовал себя как на ладони. Он и так нервно озирался на горящие замковые огни, несмотря на то, что магия делала его чуть ли не невидимым, но он слишком переживал в такие моменты, чтобы полностью полагать на неё — на себя. Он быстро пересёк мост и, проигнорировав основную дорогу, ведущую к выходу из долины, легко запрыгал по камням, уходящих импровизированной крутой лестницей к виднеющимся на склонах гор лесам. Имладрис была велика, но Линдир точно знал, куда идти, и потому скорее продвигался к её границам, не тратя времени на поиски более лёгкого пути. Он был уверен, что его ждали — волк просто так показываться на глаза посторонним не стал бы; только для того, чтобы выманить дитя природы. Точного времени ожидания никто не оговаривал, поэтому спешка была оправдана. Грохот Бруинен превратился в лёгкий шум, когда Линдир столкнулся со своим кошмаром. Гигантский волк поджидал его на поляне, окружённой со всех сторон вековыми елями. Когда зверь стоял на крыше террасы, он казался гораздо более устрашающим, но Линдир всё равно не смог сдержать озноба, когда взглянул на замершее перед ним существо. Всё дело было в темноте — волк, казалось, являлся продолжением ночи, и как бы хорошо дитя природы не видело в любое время суток, зверя перед собой оно различало лишь по горящим глазам и вырывающимся язычкам огня из пасти. — Меня гложет сомнение, что ты появился в этом месте по велению нашей матери-природы, досточтимый старейшина, — язык из его родного мира царапал горло и воспринимался ухом как неправильный. Какие же в Линдире произошли изменения всего за пятнадцать лет. Стоило больших усилий не склонить покорно голову перед стоящим перед ним зверем — у детей природы, несмотря на их не опровергаемое равенство, было принято относиться вежливо к старшим среди них. — Догадался, — голос едва был различим за треском огня, вырывающемся из пасти вместе со словами. — Тут не нужно ничего сверхъестественного, просто допустить мысль о том, что кто-то из собратьев решил отречься от нашего кодекса и напасть на подобного себе. Ликос, твоё имя говорит обо всём, думать особо не нужно. Правда, в обличии зверя я тебя ни разу не видел. — Однако ты сразу не подумал на меня, когда спасался бегством, — старейшина рассмеялся, и дальние горы вторили его зловещему смеху, более похожему на раскаты грома над головой. И камни покатались по склонам, усиливая эхо. — Я благодарен матери-природе за то, что она спасла меня от тебя, но всё ещё не верю в то, что она позволила тебе последовать за мной, — Линдир отступил на шаг назад, когда горящие глаза приблизились к нему. — Мать-природа… — волк фыркнул. — Ты так веришь в то, что она с тобой, с самого твоего рождения. Твоя вера очаровательна в своей наивности, и я готов её простить. Я многое прощаю тем, кого готов взять под свою опеку, поэтому внемли моей силе, идём со мной обратно в наш мир. — Кто сказал, что я хочу, чтобы меня опекал ты, — Линдир отступил на ещё один шаг и вжался спиной в ствол ели. Деревья не откликались — они ждали, пока что-то решится между детьми природы без их участия. Линдир сомневался, что решение будет найдено мирным путём — этот мирный путь стал недоступен, уже когда клыки волка вонзились в его бедро в попытке поймать, тогда у самой кромки леса, — и ничуть не жалел, что его силе один раз придётся навредить кому-то. Но первым он не нападёт. — Ты довольно упрям. Это лечится временем, а не убеждениями, а пока я могу лишь напомнить тебе, как прекрасен наш мир. Как богаты наши леса. Как широки наши поля. Как высоки наши горы — здешние по сравнению с ними лишь жалкая пародия. Как хорошо нам обустроили мир люди. Не правда ли? Разве тебе не хочется снова устроиться в какой-нибудь маленькой кофейне после успешно сданного проекта — в таких местечках кофе же самый вкусный — и слушать на бесконечном повторе какую-нибудь приятную мелодию? Разве тебе не хочется наслаждаться самыми разнообразными — за сто лет не перепробуешь все виды — сладостями? Разве тебе не хочется пользоваться всеми этими человеческими придумками вроде электроники, с помощью которой ты можешь найти для себя всё, что пожелаешь, любую работу по душе? Разве тебе не хочется с детской непосредственностью сводить людей вокруг себя с ума своими силой и красотой, а потом забавляться с ними, как с интересными зверюшками, не подпуская к себе и не давая уйти? Разве?.. — Разве имеет значение то, каким я был тогда? — Линдир совершил неслыханную вольность — перебил старейшину и после этого рассмеялся. — Меня не трогают твои речи. Разве ты не видишь, что мой дух от многого отрёкся? Ради другого, более близкого ему. Ты более не видишь меня насквозь и можешь лишь обращаться к прошлому, чтобы напомнить о вещах, что мне дороги. Отрекись от своих планов насчёт меня, оставь в покое, просочись обратно на землю сквозь ту же щель, что ты сюда проник, следуя за мной, возможно, благодаря моей крови, что осталась на твоих клыках в тот день. Отступи, иначе и мне тоже придётся приступиться правилами и приличиями и напасть на тебя в ответ. Зверь не внял его словам. Могли ли слова младшего его сородича вообще достигнуть его разума и произвести нужный эффект, предупредить о том, что волк просчитался, вернувшись за добычей, которая была такой лёгкой пятнадцать лет назад и только чудом вырвалась из его пасти? — Я не вижу твоих мыслей, но ничто не может помешать мне увидеть то, что ты привязался к кому-то, — глаза старейшины сузились, ещё более придавая ему вид демона, выбравшегося из земной расселины. — Мы, дети нашей матушки-природы, — Линдир с негодованием различил в его голосе насмешку, — созданы для разных целей и черпаем нашу силу из разных привязанностей. Ты создан для того, чтобы служить другим, никак не править. И из своего служения ты способен черпать неограниченные силы. Если ты нашёл здесь того, за кем ты готов безоговорочно следовать, то разве велики мои хлопоты — разорвать его на кусочки? Волк прыгнул вперёд, стремясь проскочить мимо Линдира и направиться дальше в долину, к замку, однако он рухнул посреди своего громадного прыжка и извернулся всем тело, стремясь укусить вцепившегося в его бок юного сородича. Дикий вой сотряс округу и налетевший за ним ветер откинул внезапную помеху от зверя. Линдир мог поклясться перед кем угодно, что не умел драться и ни разу в жизни не дрался — за жизнь ли свою или свободу других, — но сейчас гнев внутри него поднялся самой настоящей лавиной, подсказывая и направляя его действия. Старейшина абсолютно прав насчёт него — он рождён, чтобы следовать за кем-то, как будто последняя деталь паззла связала между собой множество до этого собранных частей и ответила не его невысказанный вопрос о возросшей силе. И, возможно, то, что он добровольно согласился (пока не вслух, да и не нужна была показательная присяга на верность) служить Элронду, ещё тогда, когда впервые поднялся с кровати в лазарете и умолял дать ему работу в замке, ещё до конца не осознавая важности решения остаться в Имладрисе, не просто сделало его сильным, но и заставило сознательно пробудить ото сна его эгоизм. Потому что иначе, чем эгоистичным, он не мог назвать своё знание о том, что, если даже Элронд устанет жить, и его душа отделится от телесной оболочки, дабы отправиться на суд Валар, дитя природы вырвет эту душу себе любыми методами, истратит все силы на то, чтобы лишить её груза усталости, лишь бы оставить её навечно подле себя. И если он готов был драться с богами нового для него мира, то ничто не могло ему помешать уничтожить подобное ему существо из старого. Но никто не посмел бы назвать его кровожадным, даже если бы он нашёл способ оборвать жизнь одного из истинных сыновей природы. Ликос не сумел предугадать, что своими неосторожными действиями разбудит демона. Его вина. Целиком и полностью. Волосы, и так чрезмерно длинные (согласно традициям эльфов), упали до земли сверкающим разноцветными огнями покрывалом, гладкие, как шёлк, но заменяющие самую надёжную броню, о которую сломаются любые мечи. Глаза, впитавшие свет далёких звёзд, на секунду ослепили волка, настолько сильно слившегося с ночью, что любой свет вызывал в нём слабый страх перед тем, что придётся отступить. Раскидистые рога, похожие на оленьи, но кипельно-белые, украсили голову. Уши ещё больше вытянулись, и их кончики загнулись кверху. Каждое дитя природы отличалось от другого в своей истинной форме настолько, что нельзя было заподозрить связывающего их родства. Но в одном в истинном форме они были похожи — они напоминали демонов из кошмаров людей, которых те в обилие рисовали с древних времён, даже не подозревая, что существа с выдуманными ими обликами живую бок о бок с ними. Сами себе дети природы не было ни противны, ни устрашающе, но страх других перед ними бил по чувствам и заставлял чувствовать себя некомфортно. Именно поэтому они никогда после своего рождения не стремились принять её, тем более она переносила их в другую плоскость существования, не многим связанную с реальностью, в которой им было привычно существовать. Линдиру должно было быть стыдно за то, что он жалел, что у него нет острых когтей и острых клыков, чтобы разорвать волка на кусочки. Но стыдно не было. И он справлялся без когтей и клыков, вцепившись в бок зверя, катаясь с ним по дрожащей от столкнувшихся на ней сил земле и раздирая руками его плоть. У него было хорошее преимущество — волк, несмотря на свою скорость и ловкость, для него в истинной форме оказался неуклюжим и неповоротливым, и чудовищная пасть не могла сомкнуться ни на одной его конечности, не захватив при этом нескольких прядей волос, огоньки на которых мгновенно превращались в больно жалящие разряды. И зверь отступал, мотал головой и скулил от боли и гнева, но не оставлял попыток укусить. Старейшине было не занимать силы, и он, в конечном счёте, смог сбросить с себя юного сородича. Вот мир вокруг Линдира резко закрутился, и в следующее мгновение над ним схлопнулись воды Бруинен, и тяжёлая лапа придавила его ко дну. Вода — одна из немногих вещей, что существовала одновременно во всех плоскостях мира. Быстрое течение затрудняло движения Линдира, и он не с первого раза смог схватиться руками за удерживающую его лапу — её давление всё усиливалось и усиливалось, и он опасался, что его попросту размажут тонким слоем по дну реки. Пальцы до смешного легко вошли в сотканную из тьмы плоть, разрывая сухожилия, заставляя хищника снова жутко завыть на всю округу, тревожа воды и так беспокойной реки. Но Линдир не дал вырваться, потянул лапу на себя, ещё больше повреждая, заставляя волка нагнуться вперёд, чтобы иметь больше манёвра для рывка. Но чего зверь не ожидал, так это того, что его ещё сверху ударит сила сородича, заставляя пригнуться почти к самой воде. Линдир сразу же воспользовался удобным положением и замешательством Ликоса, отпуская лапу и хватаясь за шею противника под пастью, меняя их местами и топя волка в реке. Вода хлынула в извергающую огонь пасть зверя, калеча ему внутренности, уничтожая дающее ему жизнь пламя. Такая смешная слабость — быть беззащитным перед одной из главных составляющих матери-природы. Похоже, она, предвидя его алчную до власти натуру, желание подчинить себе всех других собратьев, специально лишила его своего благословения. Хвост волка беспрестанно бил по воде, заставляя раз за разом реку выходить из берегов, захватывать и принимать в своё быстрое течение прибрежные коряги и кусты, крепившиеся к скудной каменистой почве, где корням было сложно зацепиться как следует. Линдир едва удерживал голову своего противника в воде, хотя необходимости в этом не было — вода попала в пасть старейшины в достаточном количестве, чтобы уничтожить все его оболочки, заставить его дух бежать на родные земли, чтобы выжить, найти себе убежище, влачить жалкое существование и (вряд ли Ликос способен на такое) каяться перед матерью, чтобы она исцелила его жажду власти вместе с полученными повреждениями, показала верный путь к созиданию. На самом деле ничто не могло заставить младшее дитя природы разжать руки, дать исчезающему противнику спокойно корчиться в агонии. Его руки от вложенной в них силы свело судорогой, а шум в ушах от реки и от чрезмерно резких смен положений мешал понимать происходящее. Спокойно выдохнуть ему удалось только тогда, когда тело противника полностью истаяло, и Линдир рухнул в воду. Ему стоило больших усилий подняться и нетвёрдой походкой выбрался на берег. Река в том месте доходила ему до пояса — похоже, это был брод или место рядом с ним, — но без помощи лёгких волн, перекрывающих течение и подталкивающих его в спину, он вряд ли бы так легко выбрался на берег. Какой болью далось ему возвращение в реальный мир. Как будто истинная форма перестала проявляться лишь в ответ на его желание, а решила захватить власть, утвердить себя, как единственно правильную, совершенную. Но Линдир уговаривает себя потерпеть, ведь ему нужно вернуться в замок ещё до того, как на горизонте появится тонкая зеленоватая полоска рассвета — тучи на небе уже начали расходиться, кусками открывая звёздное небо и обещая ясное утро. За болью пришёл жуткий холод. Воды Бруинен были холодны в любое время года, а уж весенней ночью, всё ещё прохладной для купания даже в тёплой воде, тем более. Дрожащими пальцами Линдир схватился за ствол ближайшей ели и прижался к нему лбом, стараясь дышать глубоко и размеренно, потому что тело содрогалось так, что вдыхать удавалось лишь через раз. Но чем дольше он оставался на одном месте, тем труднее ему было справиться с холодом, и он, собравшись с последними силами, двинулся вперёд. Деревья услужливо опускали свои ветви ниже, чтобы он мог схватиться за них, пережидая приступ слабости, выстраивали из корней лестницы на камнях, по которым Линдир недавно скакал, не нуждаясь в помощи. Они проложили ему самый кратчайший путь до моста, но дальше по его велению не стали его поддерживать — уступать усталости во вред скрытности он был не намерен. Удивительно, как редкие, не спавшие ночью и предпочитавшие провести её остаток во дворе в наблюдении за звёздами эльфы не расслышали его грузных шагов — ещё никогда его тело не было настолько неповоротливым, неподчиняющимся его приказам. Когда Линдир добрался до своей комнаты, первые солнечные лучи раскрасили небосвод. Его взгляд сразу же приковала кровать, и он, разом вернув часть сил, принялся сдирать с себя мокрую одежду и пытаться немного просушить волосы полотенцем. Однако рухнуть на кровать ему помешала прозвеневшая колокольчиком мысль, навязчиво напомнившая ему, что у него есть дневные обязанности, и ему следовало бы заранее обеспокоиться тем, чтобы выпросить у Гильраэн выходной на этот день. Линдир упал на колени и уткнулся лицом в мягкую перину, переживая постыдное желание начать жалеть себя (сейчас он, может, и бедный, и несчастный, но подобные ощущения были следствием его непродуманных действий и потому он держался изо всех сил, чтобы не дать им завладеть собой). В дверь постучали, когда он более-менее пришёл в себя и надел сухую одежду, и теперь крутился перед небольшим зеркальцем на столе, стараясь что-то сделать с влажными волосами. — Приветствую, — Элтаро (да, Элтаро, за пятнадцать лет Линдир не мог не выучиться различать близнецов) лучезарно улыбнулся. Вид взъерошенного и усталого приятеля его позабавил. — Прости за беспокойство, но вверенное тебе человеческое дитя вознамерилось сегодня ехать кататься на лошадях с господами и для уверенности желает отведать чудесным способом нарезанных тобой яблок. Линдир на такую просьбу удивлённо хлопнул глазами, отчего эльф не выдержал и рассмеялся. В дальнем конце коридора послышался голос Амарэн, поторапливающий близнеца и возмущающийся его чрезмерному веселью, когда как предстояло много работы. Арагорн, несмотря на то, что был бесконечно любим Линдиром, никогда не доставал прислуживающего его эльфа просьбами, если дело не касалось всяческих игр. Ребёнок с удовольствием ел всё, что ему приносилось с кухни, и не имел никаких предубеждений насчёт того, что определённая пища может способствовать тому или иному успеху. Конечно, прислужник частенько вырезал ему что-нибудь из фруктов, чтобы повеселить его и «улучшить вкус еды» (красиво нарезанные яблоки и груши действительно съедались довольно равнодушным к ним ребёнком в несколько раз быстрее). Несмотря на то, что эльфы ценили вкус простой еды и не стремились получить что-то новое из множества продуктов, в сервировке они были хороши. Но не настолько хороши, как Линдир благодаря виденным в родном мире шедеврам, что создавались знаменитыми поварами. Тем более люди разбирали каждое своё действие пошагово и тем самым помогали научиться быстро и просто. Линдир жалел, что в этом мире, охваченном страхом перед то появляющейся, то исчезающей тенью врага, смертные не имели достаточно времени для развития ремёсел, никак не связанных с войной. Кухня — огромный, жаркий зал с мельтешащимися туда-сюда эльфами — показалась его до сих не согревшемуся до конца телу самым лучшим местом на свете. Он с удовольствием задержался здесь на несколько лишних минут, но приближалось время завтрака, и на свободное местечко, которое он нашёл, чтобы разместиться с разделочной доской и ножом, претендовало ещё, как минимум, несколько эльфов. Они не возражали подождать минуту-другую, но Линдиру было некомфортно от того, что кто-то стоит за его спиной. На поднос, помимо большого блюда с семью изрезанными наподобие цветочных соцветий яблоками, он подхватил ещё и небольшое блюдце с мёдом и несколько грецких орехов с щипцами. Недоумение от внезапного каприза Арагорна уже прошло, и Линдир вновь стремился всячески угодить мальчику. Гильраэн всегда просила накрывать завтрак для неё и её сына на небольшом балконе, откуда открывался прекрасный вид на долину и можно было наблюдать, как просыпается Имладрис, как сады наполняются жителями, как окрашиваются золотистым светом далёкие ели, всю остальную часть дня скрытые тенью гор. Линдир надеялся, что раз Элтаро не передал ему, где именно сейчас находится Арагорн, то подразумевался как раз-таки балкон. Поднимаясь по широким лестницам на верхние этажи замка и борясь с усталостью и лёгким головокружением, Линдир усмехнулся тому, насколько рано способен встать Арагорн, имея хороший стимул. Обычно мальчик предпочитал оставаться в кровати до последнего, предвидя скучные уроки, которые ему начали преподавать не так давно. Нет, против верховой езды, даже на выделенном ему для учёбы пони, и простых упражнений с деревянным мечом он не возражал, но ему, к его вящему недовольству, для начала приходилось бесконечно долго слушать объясняющую ему традиции и передающую тайные знания дунэдайн мать, к которой зачастую присоединялся лорд Элронд и учил его вычерчивать на бумаге непонятные палочки и загогулины, которые в будущем послужили бы основой для написания букв (для Линдира данный этап письма был пропущен, похоже, из-за того, что владыка Имладриса думал, что у взрослого эльфа с мелкой моторикой будет получше, чем у человеческого ребёнка). Поэтому Арагорн поднимался лишь тогда, когда в отведённые ему комнаты заявлялся прислужник и говорил о том, что мальчика ждёт насыщенный день, который, будь воля Арагорна, он начинал бы с обеда. Линдир вошёл на балкон с пожеланием доброго утра, не отрывая взгляда от подноса, потому что руки у него уже начали подрагивать, и он опасался, что может случайно наклонить его. Прозвучавший голос в относительной тишине веранды — далёкие песни едва долетали до неё из залов и садов замка — заставил его замереть на месте и вскинуть голову. Сердце разом сорвалось на быстрый ритм. — Мне действительно очень жаль, что пришлось обманов выпросить у Арагорна передать вам просьбу подняться сюда. И не сомневаюсь, что пожелание доброго утра предназначалось именно для него, но всё же я пожелаю вам доброго утра в ответ. И ещё с удовольствием попробую ваши чудесным образом нарезанные яблоки, раз вы так любезно принесли ещё и мёд. Обожаю яблоки с мёдом. Думаю, юный Арагорн будет недоволен тем, что его старый друг съел предназначающиеся ему яблоки, но после прогулки на лошадях он обязан простить меня. Это был Митрандир. Он с удобством расположился на плетёном кресле за квадратным столом у самых перил балкона. Волшебник добродушно щурился, одной рукой придерживая посох, другой — поглаживая бороду у себя на груди. Его остроконечная шляпа была надета на спинку ближайшего кресла, грозясь вот-вот соскользнуть на пол. На балконе также был лорд Элронд. Он стоял в пол-оборота к Линдиру — рассматривал находящуюся перед ним, как на ладони, долину и повернулся, когда вошёл прислужник. Напряжение виделось в каждой его черте — он чего-то ждал. Воспоминания о произошедшем ночью всё ещё владели Линдиром, что и заставило его совершить ошибку. Всё его существо приготовилось драться, и волшебник не мог не заметить агрессии, мелькнувшей в его глазах. Дитя природы успело лишь увидеть вспыхнувший набалдашник посоха Гендальфа, прежде чем его с силой толкнуло в грудь. Пламя охватило его, и он вскрикнул — он испуга и возмущения, никак не от боли, хотя огонь был настоящим, потому что огонь не мог причинить ему вреда, как и любому из благословлённых природой его сородичей. Поднос с грохотом обрушился на пол, яблоки покатились по полу. Этот резкий звук стал последней каплей, и его истинная форма буквально силой подавила реальную оболочку. Линдир ударил в ответ всей оставшейся у него силой и, будь волшебник хоть на йоту слабее или же менее собранным, непременно уничтожил бы своего противника. Но тот лишь опрокинулся назад вместе с креслом, и окутанный древней магией посох выпал из ослабевшей руки своего владельца. Всё внутри вопило о том, что нужно добить, устранить навсегда успевшего доставить проблем старика, и дитя природы едва не подчинилось этим желаниям, но, уже приготовившись прыгнуть на противника и задушить его ввиду отсутствия магии для завершающего удара, вовремя остановилось, внемля слабому голосу разума. Разум не хотел крови, не хотел битвы, он предвидел угрызения совести и в качестве аргумента для усмирения владеющих сейчас ситуацией порывов обещал изгнание из Имладриса. Уже сейчас ситуация была опасной, но он ещё мог оправдаться тем, что попросту хотел защититься — волшебник начал первым, надумав неизвестно что. Разуму подчиниться получилось не потому, что он был слишком убедителен — Линдир просто устал. Он тяжело осел на пол и закрыл лицо руками. Его истинная форма истаяла, забрав с собой последние крохи самообладания. Он не заплакал, но его затрясло. Через узкое пространство между нижней частью его ладоней и лицом он видел, как медленно догорает — больше тлеет — на нём одежда, и что рядом с ним лежит одно из яблок, с обугленным боком и всё ещё красиво изрезанной другой зелёной половиной. Подноса в поле его зрения не было — по-видимому, отскочил дальше. Странно, но сейчас больше всего он жалел не о том, что ударил старика со всей злостью (про себя у него никак не получалось назвать этот выпад защитой), а о том, что его труд пропал впустую, да ещё и еда испортилась. На балконе было оглушительно тихо, не доносились и далёкие песни менестрелей, не звучала переливчатая мелодия арф и флейт. Или это Линдир оглох ко всем окружающим звукам. Да, он оглох от охватившей его злости. Потому что он не услышал быстрых шагов и понял, что радом с ним кто-то находится только тогда, когда в поле его зрения появился край красной мантии, а его самого обдало лёгким ветерком от распахнувшихся объятий. Элронд с силой сжал его в своих руках, словно боялся, что тот может попытаться убежать от реального мира, закрыться в себе, стать тем диким зверем, что стремится спрятаться от навязчивого внимания и обязательно укусит, если протянуть к нему руку помощи, тем зверем, которого в нём по ошибке увидел Гендальф. Линдир верил, из желания не думать обо всем только самое плохое, что волшебник всего лишь хотел помочь, в своей своеобразной манере. Дитя природы бы тоже испугалось, если бы увидело, какой силой обладает новый обитатель дома его друзей, при этом не говоря ничего о себе и тщательно увиливая от любых неудобных вопросов. Но если после подобных действий со стороны волшебника Элронд будет его так крепко сжимать в объятиях, и будет успокаивать его — первых его фраз Линдир не расслышал, он их ощущал через гудение груди владыки Имладриса, но надеялся, что ничего не пропустил, и лорд просто на все лады повторяет несколько фраз, стремясь найти интонацию, которая лучше других утешит, — дитя природы готово было прощать старца раз за разом. И это не пережитые за столь короткий промежуток времени страхи теснили болью в груди и заставляли горло сжиматься, это его привязанность, самая сильная любовь, на которую только были способны дети природы, достигла своего апогея. Она наполняла его несокрушимой силой, восстанавливала его расстроенные нервы для более сильного чувства. Имей он возможность умереть, он умер бы от счастья в тот самый миг. Элронд перенёс его в находящуюся на одном этаже с балконом пустующую ввиду отсутствия гостей комнату, закрыв от всего остального мира широкими рукавами своей мантии. Линдир не дал себя уложить на кровать и накрыть сверху одеялом, прижать к подушкам, чтобы он сразу же заснул. Он извернулся, обхватил ладонями лицо владыки и принялся покрывать его короткими влажными поцелуями. Лоб, виски, переносица, веки, щёки, подбородок. И снова всё по новой. Хаотично, куда придётся. Когда-то давно его тоже так целовали, и он не понимал, что движет теми женщинами — они пели дифирамбы его красоте, он на красоту практичнее было смотреть издалека, нежели буквально тыкаться в нём носом и губами. Сейчас же он их понимал. Ему хотелось что-нибудь сказать, но никакие слова на свете не могли выразить его чувств — или же он просто был не в состоянии их найти, но это и к лучшему. Не из чувства благодарности или ещё какого-то, просто Линдир хотел целовать, ему это сейчас было необходимо, как воздух. Как будто с каждый новым поцелуем, оставляющим на чужом лице влажный след, внутри него раскручивалась спираль, состоящая из всех горестей и страхов, что успели накопиться за всю долгую жизнь. Элронд стоял перед ним ровно, не вздрагивал при каждом поцелуе, и Линдир был ему за это благодарен — он не чувствовал, что делает что-то неприятное другому. Эльф закрыл глаза, и выражение его лица было умиротворённым. Линдиру показалось, словно он проходит через давно установленную внутреннюю стену, когда едва-едва прижался к чужим губам коротким поцелуем. Раз. Другой. Третий. В четвёртый раз он замер, усилив касания, чувствуя, как выдыхаемым его лордом воздух щекоткой проходится над его верхней губой. Он простоял бы так вечность, наслаждаясь тем, как трепещет сердце в его груди, как щекочут его пальцы захваченные случайно пряди волос Элронда, как чуть теплеют щёки эльфа под его пальцами. Он ничего не видел в этот момент, только чувствовал, и это было самое прекрасное состояние на свете. Но эйфория схлынула вместе со всеми, казалось бы, вернувшимися силами. Владыка поймал его, когда он соскользнул носом вниз, на уровень его груди. Блаженство, вызванное от погружения в мягкую кровать, всколыхнуло в Линдире желание сопротивления. Он редко шёл против потребностей своего тела, но сейчас ему было всё равно на них. Он схватился за запястья Элронда изо всех сил стараясь удержать его возле себя, и тот тихо вздохнул, сдаваясь. Было ли виной всему «безумие», охватившее дитя природы, но эльф не мог бороться, не желал. В противовес Линдиру — долгие поцелуи плотно сжатыми губами. Больше всего — на лбу, но Линдир против подобного не возражал, ему нравилось, когда Элронд просто целовал его, не важно, куда. И после трёх точно таких же коротких поцелуя в губы, владыка прижал его голову к своей груди, устраиваясь рядом с ним на кровати. Дитя природы покорно прикрыло глаза, погружаясь в долгожданный сон. Теперь было можно, его суть в этом уверена. И измученный неведомыми доселе чувствами и ощущениями разум, не показывал ему никаких снов. Он бы окончательно свихнулся, если бы пришлось просматривать яркие картинки сновидений, что подбросило бы неконтролируемое подсознание (или даровал Ирмо, как говорили эльфы). *** Линдир проснулся около полудня. Солнце висело прямо над Последним Домашним Приютом, и его не представлялось возможности разглядеть на том маленьком кусочке голубого неба, что он видел из окна комнаты. Просыпаться завёрнутым в одну лишь мантию Элронда (да, покрывало выдернуть из-под них было бы нелёгкой задачей), под боком у владыки было… непередаваемо. Внутри поселилась такая лёгкость, что вкупе с этим хотелось петь от счастья. Линдир поднял голову, вглядываясь в расслабленные черты владыки. Он всё ещё был слеп к миру вокруг, поэтому не мог сказать точно, спит ли эльф, но, не в силах бороться с разом проскочившей в голове идеей, Линдир потянулся вперёд к Элронду, но вместо губ встретил тыльную сторону его ладони. Эльфийский лорд смотрел на него строгим взглядом, предупреждая, но не проявляя враждебности, и дитя природы послушно отступило, согласно прикрывая ресницы и чуть отодвигаясь, чтобы устроиться на не нагретой их телами части кровати. Лёгкая прохлада, касающаяся лишь его щеки и незакрытой мантией шеи, а также ступней, успокаивала, и Линдир тихо наслаждался этим, пока, казалось, весь остальной мир возился вокруг него. Весь остальной мир олицетворял пришедший в себя примерно в то же время Митрандир. Волшебник, несмотря на внешнюю старческую оболочку, носился со скоростью ребёнка, и оттого возникало ощущение, что он попросту предстал в десятикратном эквиваленте, и его точные копии всячески пытаются растормошить Линдира, стремясь избавить его от накатывающей дрёмы. На самом деле Митрандир сперва опасался за то, что могло «чудовище» сделать с лордом Элрондом. Похоже, что волшебник был немало впечатлён тем, что Имладрис ко времени его пробуждения ещё стоял, а не тонул в силе неведомого существа. Дитя природы, наблюдая из-под опущенных ресниц, было восхищено тем, как владыке Имладриса парой жестов и одной-единственной фразой удалось утихомирить своего друга. Но ничто не удержало волшебника от вопросов, причём задавал он их настолько требовательно и с таким напором ждал ответа, что, будь Линдир немного слабее, он непременно сдался бы и против своей воли ответил на каждый из них, даже если для того пришлось бы выворачивать наизнанку душу перед Гендальфом. Но сила охраняла от чужих попыток подавить сопротивление, и волшебнику приходилось довольствоваться малым. Если бы те же вопросы задал Элронд, то дитя природы честно бы постаралось на них ответить, не в чужом присутствии, разумеется, но владыка Имладриса поступал мудро, не давя, но в то же время не вмешиваясь в расспросы серого странника. — Кто ты? — Меня зовут Линдир, тебе об этом уже известно. К сожалению, объяснить, к какому народу я принадлежу, я не в состоянии — ты не поймёшь, каким бы мудрым не был, слишком разные силы даровали нам рождение, хотя в стремлении заполнить мир разумными существами их можно посчитать тождественными. Я бы предпочёл, чтобы меня считали эльфом, и ты в том числе. Я понимаю, что это трудно, особенно после того, как ты увидел мой настоящий облик. Уверяю тебя, что я его принимаю очень редко. — Твои желания мне понятны, и я склонен верить тому, что они таковы, потому что ты хочешь остаться в Имладрисе, но твои побуждения остаются за тёмной завесой. Одному Эру известно, что за мысли вертятся у тебя в голове. — Подобные опасения вызваны тем, что ты не привык не понимать находящегося перед тобой существа? — О, поверь мне, всё понимать невозможно. Любой из населяющих Средиземье народов способен удивить меня, даже если я его буду изучать на протяжении сотен лет. — Этой фразой ты вселил в меня симпатию к себе, — Линдир склонил набок голову, рассматривая волшебника. Злость на него уже испарилась, но в начале разговора удерживать раздражение, жаждущее проявиться в каждом выговариваем слове, получалось лишь благодаря осознанию того, что он намного младше старца — эта оболочка полностью отражала возраст Митрандира, показывала, насколько много он сумел сделать, насколько сильно старался соответствовать своему предназначению наставника и готового в любой момент прийти на помощь друга, что это оставило след на вечном, казалось бы, теле. Дитя природы сейчас мало интересовало то, что происходило за пределами долины, если не угрожало её безопасности, и что думает Гендальф о народах, населяющих Средиземье, ему было безразлично. Но это был как раз тот момент, когда собеседник говорит лишнюю фразу, которая неожиданно приходится по вкусу, и её хочется повторять про себя и, возможно, вовремя ввернуть в какой-нибудь разговор, немного подстроив под себя. — Послушай, я не люблю клясться, но на любой из заданных тобой вопросов я честно отвечу — «да» или «нет». Ты ведь обязательно почувствуешь, солгу ли я или скажу правду. Тебе сейчас даже не придётся на слово мне верить, поэтому постарайся сам не давать мне лазеек, которые, хоть и не позволят сказать ложь, помогут утаить правду. — Я рад твоей симпатии, — Митрандир кивнул, и Линдир только сейчас заметил пятно запёкшейся крови у него не затылке — падение со стулом помогло оставить на нём видимые следы ответной атаки. Его строго сведённые к переносице густые брови приподнялись, и выражение лица волшебника приобрело добродушность. Он умел отступать, когда нужно было. — Какие бы разногласия между нами не возникали, долго держать обиду я не намерен. И раз ты столь любезен, дружочек, то вот мой первый вопрос: Служил или служишь ты злому умыслу, что стремится подчинить себе мирные земли? — Нет. — Ожидаемо, но всё равно отрадно слышать. Находишься ли ты в Имладрисе исключительно по своей воле? — Да. — Довольствуешься ли ты ролью, коей обладаешь? — Да. — Что за узор на твоей спине? — Ты думаешь, что на этот вопрос можно ответить «да» или «нет»? — Хорошо, — волшебник улыбнулся и, порывшись в складках своей мантии выудил трубку и мешочек табака. Он разместился на подоконнике и принялся методично набивать трубку табаком, мурлыча под нос песенку на неизвестном Линдире языке. Когда с занятием было покончено, Митрандир продолжил, выдохнув первое идеальное колечко дыма: — Не думай, что я навсегда отстал от тебя с вопросами. Я ведь мыслю, как и любой другой, у кого в запасе ещё много времени. Сейчас ты не ответил — ответишь потом. Так что опасайся меня, когда я решу устроиться рядом с тобой с этой замечательной трубкой, — он высоко поднял её, демонстрируя. — Особенно, если табак из Шира — табачное зелье хоббитов не знает равных нигде в мире. Тебе придётся часами отбиваться от моих расспросов. Я не шучу. Даже не смотря на обещанные в будущем неприятности, Линдир был рад, что всё подобным образом разрешилось с волшебником. У него не получилось стать другом Гендельфу, однако ничего не помешало на следующий день (остаток этого он благополучно проспал уже в своей комнате) под умоляющим взглядом Арагорна впасть в полное ребячество и украсть нежно любимую Митрандиром остроконечную шляпу, а после убегать от одновременно веселившегося и гневающегося волшебника по всему замку. Да, прыти старику было не занимать, и он, благодаря длинным ногам, легко нагонял их на лестницах, и тогда эльф или мальчик перебрасывали друг другу свой трофей и сворачивали в первый же коридор, под недовольные выкрики материально пострадавшего. Ничего удивительного, что после подобного волшебник поспешил покинуть гостеприимный Имладриса и пообещал вернуться, когда Арагорн подрастёт, потому что надеяться на благоразумие «другой личности», его обокравшей, у него не получалось. — Похоже, Митрандира не устроило в качестве извинения то, что я специально для него утопил в банке с мёдом вырезанные из яблок фигурки птиц, — Линдир нагнал на себя печальный вид, глядя вслед удаляющемуся волшебнику. Провожающие волшебника, в кои-то веки объявившего о своём уходе, а не исчезнувшего без предупреждения, собрались на вершине лестницы, ведущей к мосту. — Я думал, что он любит орлов. — Не волнуйся, — Элладан тщетно пытался остаться серьёзным, как того требовал момент, и скрыть улыбку. Близнецы, несмотря на усмирённый частыми охотами на орков нрав и неулыбчивый после отплытия матери характер, немало повеселились, наблюдая за бешеной гонкой по коридорам замка. — Митрандир часто бывает очень жесток при расправе, но будь уверен, что он и не вспомнит о том, что ты стащил его шляпу, когда вернётся. Он становится свидетелем стольких шалостей, причём не безобидных, что твоя на их фоне просто меркнет. — К тому же его друзья-орлы умеют разговаривать, — вспомнил Арагорн и потянул Линдира за рукав, чтобы привлечь к себе больше внимания. — А мёд ты можешь всегда отдать мне. — Если бы на меня снизошло озарения, и я каким-то образом сделал яблоки говорящими, то боюсь, что Митрандир, не задумываясь, швырнул бы банкой в меня, и я бы потратил весь день на то, чтобы вымыть мёд из волос, — тот вздохнул, и близнецы тихо рассмеялись, не в силах сдержаться. Улыбка появилась и на губах Элронда, с интересом наблюдающегося за разворачивающейся сценой. — Ты так и не ответил, насчёт того, чтобы отдать мёд мне! — О, боюсь, что Митрандир лишил меня возможности кому-либо ещё, кроме него, отдать ту банку. Отказываться он не стал, иначе бы я так не печалился и не думал насчёт того, как сильно прогадал с подарком. Тем же вечером он встретился в библиотеке с владыкой Имладриса. На самом деле он втайне радовался тому, что его необдуманный порыв двумя днями ранее никак не сказался на их отношениях. Это было по-детски, но Линдир был согласен на то, чтобы Элронд что угодно думал на этот счёт, только бы не произносил вслух. Потому что Линдир обязательно найдёт, что возразить — он уже не раз задумывался, подбирал слова, прослеживал линии событий (ничего сложного, всё лежало на поверхности, но менее важным не становилось). — Митрандир сказал, что ты дрался с кем-то возле Бруиненского брода, — владыка Имладриса нарушил установившуюся между ними уютную тишину, в которую библиотека всегда погружалась в первые часы их пребывания — если они и заговаривали о чём-то отвлечённом, то только когда время переваливало за полночь, если они не погружались в дрёму. Подсознательно Линдир ожидал этого вопроса, но всё равно замер, уставившись в лист бумаги, что лежал у него на коленях. Ровные строчки слились перед глазами в мутные линии. Ожидаемо было от Митрандира получить данный вопрос, никак не от Элронда, несмотря на то, что Элронд был владыкой Имладриса и должен был требовать сообщать обо всём, что происходит в его землях. — У меня никогда не было врагов. Думаю, это единственный раз, когда мне пришлось драться с кем-то не на жизнь, а на смерть, — недостаточно хороший ответ, но ничего лучше дитя природы придумать не в состоянии. — Ты готов был и с нашим другом драться не на жизнь, а на смерть, — заметил Элронд. — Я рад, что у тебя получилось остановиться. — Нет, с Митрандиром так не получилось бы, — Линдир дёрнулся при упоминании о чудом не случившейся ошибке, но обидеться на слова владыки Имладриса он никогда бы себе не позволил — тот слишком благороден, чтобы тыкать в ошибки из желания причинить неудобства. Как и многие эльфы, впрочем, но слушать их Линдир ни за что бы не стал. — Его огонь не причинил тебе никакого вреда, — кивнул эльф, и его рука скользнула к шее расположившегося у его ног дитя природы, отодвинула в сторону собранные в косу волосы и оттянула ворот туники. — Не могу представить, какой силой должен был обладать твой противник, что у тебя вся спина в синяках. Да, спину у него действительно тянуло, но Линдир всё списал на то, что он проспал весь день и всю ночь — эта боль была похожа на ту, что бывает при слишком долгом нахождении в неудобной позе. Он и подумать не мог, что удар о дно реки, а после и давление лапы волка окажутся настолько сильными, что отпечатаются на его реальной форме. Чуть повернув голову, он обомлел, когда увидел малиново-жёлтые синяки, частично закрытые пальцами Элронда. Если бы Линдир увидел их раньше, то обязательно бы излечил. Испугался бы, наверное, больше, сперва не поняв природу их возникновения, но уж точно не позволил бы увидеть кому-либо другому. — Я дам тебе целебную мазь. — Не стоит, — Линдир перехватил его руку и поднёс к губам. Он выдержал поцелуй на тыльной стороне столько времени, сколько бы требовала того обыденность и приличия — без лишней спешки, без внезапного порыва, без задержки, которая была бы требованием к себе внимания. Естественно, словно каждый день так делать. Затем он осторожно положил руку Элронда на подлокотник кресла и вернулся к листку бумаги. У него появилась идея, как можно разбавить выходившие скучными строчки. Элронд тихо вздохнул. Он не мог ничего сказать. *** Несколько следующих месяцев тяжело дались Линдиру. В нём внезапно проснулась жажда снова попробовать мясо, желательно жареное. В запахе только испечённого хлеба ему чудился запах стейка, сдобренного специями, но каждый раз вонзая зубы в золотистую корочку, он испытывал разочарование. В Имладрисе было запрещено убивать животных, и данное правило приводило его в ужас каждый раз, когда весь рот наполнялся слюной при воспоминании о сочном куске мяса (через несколько недель Линдир был согласен на то, чтобы мясо предварительно не выдерживали в маринаде и даже не посыпали огромным количеством специй, и соли можно было добавить совсем чуть-чуть). Он всё также продолжал обожать фрукты, овощи, просто превосходные, тающие на языке сыры, сладкий хлеб, орехи и мёд. Но отсутствие мясо теперь заставляло его вставать неудовлетворённым пищей из-за стола и преступно часто пренебрегать едой. Как будто ему было мало проблем. Линдир почти ежедневно задавал вопрос, должен ли он выдержать это испытание и побороть свои низменные желания, и каждый раз воздух дрожал от того, что бесконечная сущность, его родительница, отвечала утвердительно. Обвинять мать-природу в несправедливости было преступно — она всегда знала, что именно нужно её детям. Тем более, что испытание предназначалось не только ему. Элронд видел его мучения, но не понимал их природу и тщательно вглядывался в них, стараясь сделать для себя разборчивыми. Линдир оставался для него закрытой книгой — лорд видел только то, что дитя природы действительно хотело показать ему, но зачастую всех любезно предоставляемых на обозрение переживаний было не больше, чем для любого другого жителя Имладриса. Сам Линдир хотел, чтобы о нём складывали мнение, опираясь на его трудолюбие и прекрасную улыбку, готовность прийти в любую минуту на помощь, выслушать и успокоить — так было привычнее и для него самого. Потому что демоны, что обитали у него внутри, не должны были питаться размышлениями про них — Лидир хотел, чтобы они спали и не вмешивались в его жизнь, понимая, что с их пробуждением он перестанет контролировать все сферы своей жизни, что им будут двигать не только здравый рассудок, но и желания. А уверенности в том, что его кто-то примет другим, нежели расторопным помощником, у него не было. Конечно, всё решалось простым применением силы, но ему не нужны были послушные куклы, заглядывающие в рот. Он ненавидел неуверенность, она въедалась в каждое движение, заставляла его зацикливаться на бесполезных вещах и вызывала тревожность. Дети природы слишком отличались от иных существ, населяющих их родной мир, чтобы не заработать это чувство. Даже старейшины, с презрением относившиеся к людям, никогда не раскрывали перед ними свою личину не потому, что те были недостойны. Неуверенность в том, что кто-то иной примет их такими, какие они есть на самом деле, отравила их ещё при рождении, когда они сделали первый вздох, глядя на далёкие звёзды. И всё пришло к тому, что даже друг перед другом дети природы никогда не раскрывались, не демонстрировали истинной формы, не имея никаких предубеждений, но опасаясь, что их сущность может быть воспринята враждебной и угрожающей представляемым кем-то из сородичей эталонов. Линдир нашёл противоядие в полном контроле над собой — с ним остались только позитивные чувства и совсем немного негативных, чтобы в случае чего привести разум в баланс. Ничего лучше спокойствия и уверенности в завтрашнем не существовало. Его ласковые улыбки дарили стабильность. Его усердный труд дарил стабильность (никакой апатии, значит, следующий день выйдет таким же насыщенным). Его миловидность, в конце концов, дарила стабильность. И, похоже, матери-природе его повторяющаяся изо дня в день стабильность перестала нравиться. Она делала, что хотела, пусть и не нарушая благосклонности к тем, кто почитал её, и желала, чтобы её дети жили так же. Она искажала линии пространства, качая страдающего от своих желаний Линдира в объятиях и убеждая в своей несомненной любви. Она жаждала, чтобы её прекрасное дитя точно так же качали в объятиях и те, кто ему были небезразличны и кому был небезразличен он, хотя этого не произносилось вслух и никак не демонстрировалось. Линдир хотел возразить, что одного её внимания — намного большего, чем он получал за всю предыдущую жизнь, было достаточно, чтобы привести его разум в восторг. Но она не унималась, и начала действовать сама, раз её прекрасное дитя не хотело ни на кого давить и навязываться. Что взять с глупого ребёнка? И Элронд не выдержал под её напором. Если подумать, у него не было никаких шансов. Нет, мать-природа не принуждала, она мягко слой за слоем снимала защиту с установленных сознанием запретов, вынуждая вспомнить о том, насколько горячий у него нрав, не терпящий, чтобы вокруг творилось что-то неподконтрольное (условно неподконтрольное) ему. Метания Линдира, внешне проявляющиеся в виде резких движений и плотно сжимаемых губ, оставались единственным омрачняющим размеренную жизнь Имладриса событием в глазах хозяина Дома. Да, не у всех получается всегда быть весёлым, эльфу в своей бесконечно долгой жизни несложно найти много поводов для того, чтобы погрустить, но не на несколько месяцев. Для этого требовалось нечто большее, чем случайно промелькнувшая в сознании мысль. Когда Линдир в очередной попытке себя успокоить прижался лбом к руке лорда — он проделывал данное действие, когда они оставались наедине в полутьме библиотеки, в остальное время перенося всё, стиснув губы, — иногда шевелясь для того, чтобы прижаться губами к костяшкам, тот освободился от хватки и привлёк к себе в объятия, закрывая от всего мира за длинной накидкой. Против обыкновения, они находились не под защитой дубовых стеллажей, а стояли на балконе, продуваемом осенними ветрами. Каким бы мягким не был климат в Имладрисе и как бы не защищали его горы от холодных потоков, именно в октябре их порывы находили лазейки и просачивались в долину через щель между горами, которую образовывала река. Дитя природы уткнулось в изгиб шеи владыки, прижавшись носом к кромке воротника и нежась от тепла. Преследующий его, словно он был хищником, впервые попробовавшим по законам природы предназначающуюся ему пищу, навязчивый запах мяса больше не мог владеть его разумом — запах трав заполнил его ноздри, осел на языке приятной горечью, свернулся клубком в лёгких. Даже металлические нотки от некогда пролитой крови противников ощущались не так сильно, как раньше. Несмотря на то, что Линдир любил и их, так как те стали для него неотъемлемой частью, он всей душой надеялся, что они когда-нибудь исчезнут — не для его удовольствия, а для успокоения Элронда. О, Линдир был уверен, что эльф временами их тоже чувствует. — Что тебя беспокоит? — Элронд спросил сразу, не позволяя ни себе, ни другому увиливаний. Дитя природы наморщило нос от того, что вибрация и гудение от насыщенного голоса владыке прошли по горлу и передались ему, задержавшись в ярёмной впадине — приятно. «Ничего» застряло в горле, и Линдир закрыл глаза, стараясь справиться с собой. Он должен был справиться, потому что на кону стояло отношение к нему. Вместо ответа он поднял голову, прижимаясь губами к челюсти эльфа, по пути захватывая несколько тонких прядей — ветер растрепал аккуратно уложенные волосы; он не стал отстраняться, чтобы поудобнее прижаться к чужой коже. В следующее мгновение холодный воздух скользнул по его щеке. Владыка обхватил ладонями его лицо, отстраняя от себя и заглядывая в глаза, при этом напрочь лишая защиты из своей накидки. Ничего страшного, ведь щёки от прикосновения жгло так, что всему остальному телу хватало. Элронд тщетно старался разглядеть хоть что-нибудь за ореховой радужкой — чужие мысли как будто были окутаны непроницаемым туманом, прикосновение к которому не затягивало в тягучую белизну, а отталкивало назад. — Всё… хорошо? — непозволительно для эльфийского владыки не приложить достаточно твёрдости, чтобы закончить фразу так, как полагается. Линдир схватился крепче за его талию, стремясь притянуть его ближе и вернуть прежнее положение. В нём было удобнее — спокойнее. Ничего, кроме молчаливого одобрения его спокойствия (он так думал). Сейчас же Элронд стремился посмотреть на него-другого, может быть, не такого расторопного, даже не задумываясь о том, что он может быть не столь предан ему, как то хочет показать. Дитя природы, конечно, скорее бы прокляло своё существование, чем убавило свою привязанность, но подобное… доверие?.. пугало. Элронд удержал, не давая сбежать от своего взгляда, не обращая внимания на то, что Линдир вцепился в его мантию на спине. И чем больше он заставлял смотреть себе в глаза, тем выше становилась его уверенность в собственных действиях. Дитя природы забеспокоилось, попыталось вовсе вырваться, уйти подальше, не позволить коснуться того, что долгие годы считалось личным, созданным только для того, чтобы быть похороненным в глубине его сознания. Словно у дикого зверя, его губа угрожающе приподнялась, обнажая ровные белые зубы — не так устрашающе без выделяющихся клыков, но в этом жесте угроза ощущалась столь явно, что ни у кого другого, кроме Элронда, не возникло бы желания продолжить, довести до конца. Утробный рык — последнее предупреждение, но на самом деле Линдир настолько потерялся, что вместо этого звука вполне мог выдавить умоляющее хныканье. Его глаза начали наполняться голубоватыми огоньками — он чувствовал, как они проходились по кромке глаза, щекоча ресницы, и начинали скапливаться от уголков. Элронд продолжал смотреть, разве что опустил ресницы от внезапной яркости звёздного света в глазах Линдира. Его большие пальцы скользнули по нижнему веку, словно стирая несуществующую слезу, и огоньки разом распались, равномерно распределяясь по всему глазу и загораживая радужку. — Ты не боишься? — дитя природы опасалось разрушить установившуюся после его рыка звенящую тишину, но дождаться, что предпримет Элронд, продолжающий бездействовать и, казалось, игнорировать его начинающий проявляться истинный облик, было не в его силах. — Мне есть, чего бояться? — улыбка отразилась на глазах владыки, единственном, что Линдир видел перед собой, и в их уголках появились лёгкие морщинки. — Ты можешь посчитать эту глупостью и недальновидностью, но я верю тому, что ты ни за что никому не причинишь вреда без веской на то причины. Не думаю, что воровство нескольких минут твоего времени является веской причиной. — Я никогда не скажу, что ты недальновиден, потому что единственное, что руководит твоими действиями — мудрость, — Линдир тоже улыбнулся, хотя больше всего на свете ему сейчас хотелось расплакаться. Он колебался — с одной стороны его раздирало желание того, чтобы полностью раскрыться, позволить посмотреть на себя настоящего, и другой стороны голос сомнений никуда не делся, но его попискивание с каждой прошедшей секундой становилось всё тише. — Поверь мне, даже самые мудрые иногда оказываются слепы. — Хорошо, — дитя природы тяжело выдохнуло. По волосам пробежали разноцветные всполохи, и пряди, до этого убранные в строгую причёску, чтобы не мешались, свободной волной скользнули по спине. Ещё одно колебание в пользу Элронда, и проявятся рога. — Что ты видишь? — Тебя. Ты боишься. И сомневаешься, — владыка не обратил внимания на то, что его ладони накрыли обжигающие сокрытой в них силой пряди. — В себе сомневаешься. В то время, как почему-то полностью уверен во мне, — внезапно в его взгляде скользнула сталь. — Хватит быть трусом! Линдир вздрогнул всем телом и попытался вывернуться, схватился за локти Элронда, стремясь отнять его ладони от лица. Почти принявший истинную форму, он был сильнее эльфа, и тому пришлось, борясь с ним, утянуть его немного вниз, и теперь владыка смотрел на него сверху, практически прижимая голову дитя природы к своей груди. — Ты хочешь, чтобы к тебе все относились одинаково положительно! Хочешь нравиться всем и каждому, не задумываясь о своих потребностях, — Элронд практически шипел. — Я слышал, как ты говорил Митрандиру о том, что хочешь созидать, а не разрушать, и потому откажешься от предложения волшебника и останешься в Имладрисе. Но разве то, чем ты сейчас занимаешься — созидание? Разве в таком случае не лучше ли тебе покинуть долину? — Нет! — Линдир рванул вперёд, и владыка вскрикнул, когда его впечатали в стену. Белые рога светились в вечернем полумраке так же ярко, как и глаза, как и весь облик рассерженного дитя природы. Оно точно так же обхватило лицо эльфа ладонями, и его голос, намного глубже и богаче, отразился многоголосым эхом в завибрировавшем воздухе. — Ты не посмеешь причинить мне такую боль! Мой господин не может быть таким — я избрал тебя для того, чтобы вечно следовать за тобой, помогать тебе, оберегать. Одно провидение знает, что я готов сделать ради исполнения любой твоей просьбы! — Ради того, чтобы вечно оставаться в моей тени? — Элронд внешне оставался спокойным, хотя Линдир, прижимаясь локтями к его груди, чувствовал, как бешено стучит его сердце — от страха, от гнева. — Ради того, чтобы похоронить себя возле меня? Я не знаю, откуда у тебя подобные представления о служении кому-либо, но они в корне неверны, потому что вредят тебе. Ты прячешься от всего и вся. Вымеряешь свою жизнь какими-то установками. — Потому что это правильно! — Линдир осёкся. Он ненавидел слово «правильно». Его жизнь должна была соответствовать слову «спокойно», а не «правильно». Потому что иначе у него пропадут последние радости вроде шалостей, на которые он решается раз в десятилетие, капризов, и так почти не существующих, касающихся получения внимания любым из находящихся в его распоряжении способов; неожиданных порывов, потакание которым оставляло после себя налёт восторга от собственной смелости. Он рухнул на колени и, обхватив Элронда руками, уткнулся в его живот. Сдался, позволяя владыке осуществить задуманное, но вместо страха ощутил колоссальное напряжение, словно пошевелился после вынужденного долгого нахождения в одной позе — вроде больно, но радостно от того, что пытка, наконец, закончилась. Эльф беспорядочно гладил его по голове, постоянно натыкаясь на рога, пытался отнять от себя его голову и посмотреть в глаза, но раз за разом отступал, понимая тщетность своих попыток, и говорил, говорил, говорил. Линдир не понимал ни слова, оглушённый тем, что впервые захотел отвернуться от вековых привычек, и понимающий, что в этом деле пойдёт до конца — ради себя и потому, что того хочет его господин; но ровное гудение чужого голоса успокаивало и помогало держаться в реальности, не отдаваясь во власть разбушевавшихся чувств. Когда балкон погрузился во мрак, Линдира озарила догадка, и он поднял голову, чтобы упереться в живот Элронда подбородком и посмотреть на владыку с лёгким прищуром: — Спланировать всё заранее, а потом говорить, что действовали спонтанно. Немного нечестно, мой лорд. В этой части замка нет ни одного прислужника, иначе хотя бы в коридорах да были бы зажжены светильники. — Спонтанно, — не согласился Элронд, хватая его за плечо и заставляя встать на ноги. — Это было предчувствие, и я рад тому, что наделён даром предугадывать события, несмотря на то, что никогда не смогу заглянуть дальше и посмотреть, как всё разрешится в конечном счёте. — Порой этот дар способен причинять боль — некоторые события не должны быть узнаны заранее, потому что знание о них омрачит даже самый яркий день, — и я счастлив никогда не обладать им, — Линдир посмотрел на открывающийся с балкона вид Имладриса в свете начинающих зажигаться на небе звёзд. Смотреть на Элронда у него больше не было никаких сил, иначе бросился бы, целовал бы, признавался бы в вечной верности, обещал бы заменить ему всех существующих в мире существ. Сейчас не время. Не тот момент — сейчас всё должно быть по правилам Элронда, но ничего не мешает… Зверь — его желания, которые должны быть всенепременно осуществимы — в его груди тихо заурчал, соглашаясь с тем, что он хочет пытаться получить то, что хочет себе без остатка. Нет, прирученный зверь не заставит силой, сделает так, чтобы ему ответили, приласкали в ответ. Линдир бы шикнут на него, если бы на краткий миг, когда его сознание и сознание лорда ослабли настолько, что связь проступила толстой сетью прямо перед глазами, на него сошло озарение, и, даже находясь в невменяемом состоянии, он выжег его в своей памяти, как самое важное из всех полученных знаний. Дитя природы трогательно прижал к себе руку Элронда, когда тот, исполняя его осторожную просьбу, укладывает его как маленького ребёнка в постель и склоняется, чтобы коротко поцеловать в лоб. Когда на границе сна и яви появляется мысль, что он и думать забыл про мясо, но в ответ он на неё только слабо улыбается — его прирученному зверю оно ни к чему — и соскальзывает в сон под тихую колыбельную. *** К тому времени, когда в Имладрис вернулся Гендальф, Линдир не поменял свой образ жизни. Он всё также наслаждался работой и присматривал за Арагорном, уча его множеству бесполезных и горячо любимым детьми вещей, вроде того, как сложить бумажную птицу и отправить её в полёт (один раз они даже сделали из бумаги воздушного змея, довольно кривого, на острый глаз эльфа, но радости от его запускания это не умалило), или складывать пирамидки из камней и после их разбивать точным броском камешка. Но в его поведении изменилось многое, начиная от того, что он всегда шуточно раскланивался, когда его маленькие игры для Арагорна находили признание у остальных обитателей замка, вместо того, чтобы скромно улыбаться; просто ужасно разругался с Элтаро и Амарэном, помирился в тот же день и теперь частенько проводил время в их весёлой компании при уборке замка, если случалось, что Гильраэн, с каждым годом всё более и более замыкающейся в себе, не требовалась его помощь, а Арагорн весь день проводил с учившем его Элрондом. Вообще, у дитя природы появилось множество приятелей, отчего не получалось пройти по замку, не поздоровавшись раз тридцать, и если подобное он раньше счёл бы обременительным, то сейчас ему требовалось общение, как будто он стремился восполнить все те годы в Имладрисе, что провёл, стараясь быть как можно более незаметным, чтобы спокойно исполнять свои обязанности. Как он тогда умудрялся строить планы по интеграции в эльфийское общество не понятно, но, дружа с Таталом, можно было придумать себе план по захвату мира, настолько целитель был уверен в своём ставшем другом (и сыном) подопечным. Ещё Линдир улыбался, искренне, а не выученной у людей вежливой улыбочкой. Не только для Элронда, но в присутствии владыки больше всего. Ласково, с появляющимися на щеках едва заметным румянцем, что заставляло эльфийского лорда в смятении отворачиваться. Хозяин Дома непременно бы запретил улыбаться, если бы разглядел в улыбке что-то тёмное, но ничего, кроме светлой радости и тихой нежности, не видел. Линдир многое мог спрятать за молочной пеленой тумана, но владыка прекрасно знал, что лгать и увиливать перед ним тот никогда не станет. Что о Митрандире, то он свалился на голову совершенно неожиданно, оставаясь верным себе в деле внезапных появлений до конца. Арагорн ещё не успел вырасти, чтобы не подбивать или не потакать Линдиру подшутить как-нибудь над старым другом, но мальчик на момент прибытия волшебника отсутствовал — выпросил, наконец, у Элладана и Элрохира долгую прогулку вдоль относительно спокойных в последнее время границам Имладриса. — Постарайся быть не слишком… игривым, — Элронд остановился за плечом Линдира, замершего возле окна и с интересом рассматривающего волшебника и его многочисленных спутников в смешных дорожных колпаках. — Мой лорд, разве ко мне можно применить подобное определение? — улыбка дитя природы, вышедшая как раз-таки… игривой?.. пропала зря, потому что владыка уже спускался по лестнице во двор. Эльфы, как и всегда, обрадовались приходу волшебника и благосклонно восприняли приход гномов. Линдиру не сразу удалось появиться перед Митрандиром из-за окружившей его после приветственной речи Элронда толпы, но когда он всё-таки возник перед стариком, тот шуточно испугался и схватился за шляпу, а после обратился к ещё одному своему спутнику, крошечному, кругленькому и безбородому, даже в глазах дитя природы, в первый раз лицезревшего гномов, не могущего сойти за представителя горного народа. — Мистер Бэггинс, на вашем месте я бы опасался этого негодника! — Гендальф для пущей убедительности погрозил Линдиру посохом. Эльфы, стоявшие рядом, так и покатились со смеху, даже не дослушав старого друга. Всё-таки столь знаменательное событие как бегающий за своей шляпой волшебник вряд ли забудется в ближайшее тысячелетие. — Все наши прекрасные друзья очень весёлые и охочие до всяких ребячеств, но вы не найдёте в Имладрисе другого такого эльфа, который сочтёт смешным украсть у вас незаменимый предмет гардероба и заставить потом бегать за ним по всему Ривенделлу, чтобы получить обратно украденное. — Не стоит преувеличивать, друг мой, — Линдир очаровательно улыбнулся. — Всего лишь по замку моего дорогого господина. Эльфы, только-только отсмеявшиеся, не смогли удержаться от повторных смешков, и полурослик — Гендальф мог вдохновлённо рассказывать о них часами, что узнал Линдир позже, имея неосторожность задать вопрос об этом странном спутнике волшебника — неуверенно улыбнулся, а после и тихо засмеялся вслед за окружающей их толпой. Имена гномов, представившихся один за другим с такой скоростью, будто проделывали это каждый день, дитя природы не запомнило, они были настолько похожи друг на друга, что не составило бы труда перепутать слоги. Но Линдира они, как и всё, встречающееся ему впервые, очень заинтересовали, и он попросился прислуживать гостям за столом, чтобы понаблюдать за их поведением. Работёнка нелёгкая из-за того, что гости, изнурённые дорогой, ели с такой охотой, что несколько эльфов едва успевали убирать пустые тарелки и ставить новые, полные еды. — Ох, дружочек, я-то и запамятовал совсем, — Митрандир, которому Линдир подливал вино в кубок, оживился и принялся рыться в складках своей мантии. — Вот, — на стол со стуком обрушилась деревянная фигурка, покрытая смолой. — Ты не представляешь, скольких трудов мне стоило найти эту вещицу, но я просто не мог не отплатить тебе за ту замечательную банку мёда с яблоками. — Что это? — Бильбо первым из присутствующих смог разглядеть подарок Гендальфа, так как сидел рядом с ним. И как только услышал, что волшебник пустился в долгие пространные объяснения о хищниках в овечьей шкуре, разом засмотрелся на окружающее его великолепие зала и устроившихся на скамьях за музыкальными инструментами эльфов. Как бы полурослик не любил слушать рассказы старца, тот порой нагонял столько туману, что перед глазами белело. Владыка Элронд поднял руку, заслоняя широким рукавом своих одежд сами по себе растянувшиеся в улыбке губы. Линдир же стиснул находящийся в его руках кувшин, раздумывая над тем, злиться ли на волшебника за его злопамятность или же посчитать подарок простой шуткой, которая могла развеселить лишь «посвящённых» Митрандир же лучился довольством. — Благодарю, — фигурка маленького оленёнка, застывшего в испуганной позе перед прыжком на чудом не подламывавшихся под ним тоненьких ножках, дитя природы всё же очень понравилась, и он, вопреки ожиданиям волшебника, благодарил от чистого сердца. — Я поставлю его возле своей кровати, чтобы смотреть на него при каждом пробуждении. Гендальф притворно грустно вздохнул — хорошо пошутить не удалось. Но он не стал долго унывать и, подмигнув, глядящему попеременно огромными глазами то на него, то на Линдира хоббиту, разом потерявшему к убранству зала интерес, вернулся к прерванному разговору с Элрондом. Однако такая развязка событий не понравилась гномам, прислушивающихся к чужим разговорам с большой охотой, так как рты их были слишком заняты едой для разговоров, а развлечений хотелось. Один из них стукнул кубком о стол и недовольно проворчал: — Вот вечно Гендальф что-нибудь чудит, а эльфы ему подыгрывают на все лады! Им весело, а другим, между прочим, скучно! Другой гном, казавшийся самым молодым на фоне остальных, радостно поддержал своего товарища, словно до этого только и ждал повода, чтобы заговорить: — Да-да, никаких развлечений! Наша музыка получше настроение поднимает! Музыканты, наигрывающие незамысловатые мотивы, являющиеся самым лучшим фоном к трапезе, замерли на своих местах. Похоже, что юный гном, сам того не подозревая, обидел их. Линдир ни за что бы не стал вмешивать, тем более Элронд, отвлёкшись от разговора, уже хотел разрешить повисшую тишину, но ему вдруг резко захотелось осуществить давнюю задумку, тем более после подарка Митрандира всё тело зудело от желания удивить волшебника ещё больше, показать, что тот зря вызвался соревноваться с ним в шутках. Поставив кувшин на стол, он весело крикнул гномам: — Зря вы считаете нас, эльфов0 теми, кто способен веселиться сам, но при этом не веселить окружающих! Давайте заключим пари: если я вас развеселю, то вы непременно должны будете исполнить одно моё желание! Или же подарить мне что-нибудь равноценное возникшему у вас веселью при условии, что у меня не возникнет к вам никаких просьб до вашего ухода из замка моего господина. Гномы оживлённо загалдели между собой, пока один из них, к которому остальные относились с большим уважением и непременно слушались каждого взгляда, не поднялся и не кивнул ожидающему их вердикта Линдиру: — Будь по-твоему, эльф. Клянусь бородой Дьюрина, вступать в споры с твоим народом гиблое дело, но гнома ничто не сможет развеселить, если он не захочет веселиться! Только проси тоже что-то равноценное! — Всенепременно, — дитя природы кивнуло в ответ и, вопросительно посмотрев на владыку и дождавшись его одобрения, подошло к седому гному, взирающему на всю разворачивавшуюся перед ним сцену с мрачным равнодушием. — Будете ли вы так любезны одолжить свою скрипку, господин гном? Музыкальный инструмент, находящийся в лежащем у ног походном мешке, тот отдал неохотно, бурча себе под нос о беспардонности эльфов, пользующихся ресурсами тех, с кем заключили пари, но его любопытство перевесило недовольство. Всё же увидеть эльфа со скрипкой в Имларисе было большой редкостью — они предпочитали не отступаться от своих древних традиций и играли на флейтах, арфах и лютнях. — Поверь, Торин, я бы ни за что не захотел наблюдать за вашим бесславным поражением, если бы мной не владела высшая степень любопытства, — Гендальф тихо посмеивался со своего места, пока Линдир, коротко водя смычком по струнам и подкручивая колки, морщился и настраивал инструмент. Наконец, дитя природы церемонно поклонилось и, вместо того, чтобы стать на центр открытого пространства в зале, приблизилось к одной из стен таким образом, чтобы его тень от светивших прямо на него светильников, находилась чуть в стороне от него и на одном уровне. Плавная мелодия. Одна нота, перетекающая в другую. Такие же движения. Если гномы от него ожидали, что он сразу кинется наигрывать что-нибудь быстрое, как горная река, то они ошибались. Равнинная река тоже была способна приковать взгляд практически неподвижным течением — упорядоченные потоки затягивали похлеще разбивающихся в разных направлениях брызг, — но ничто не мешало ей достигнут порогов и там порезвиться на славу. Зрители, в ожидании полностью сосредоточившиеся на нём, не сразу уловили момент, когда тень, которая до этого послушно следовала за каждым его движением, как и полагается тени, вдруг шагнула в совершенно другую сторону. Линдир тихо хмыкнул под нос, услышав пару удивлённых вздохов и выкрики от гномов, старающихся понять, мигнуло ли так освещение или же их глаза обманывают. Мелодия нарастала, пока немного игривая, словно детёныш зверя, делающие первые попытки усвоить урок от матери по ловле добычи. Но тень уже вышла из-под полного контроля освещения — она крутилась, когда Линдир всего лишь переносил вес с одной ноги на другую, не водила смычком по инструменту, а порой внезапно вмешивалась в мелодию, и тогда присутствующие в зале слышали вторую скрипку, вторящую или же перебивающую первую. В итоге она вовсе отошла в сторону, чтобы положить скрипку на пол — отражение инструмента так и осталось там лежать, пока за ним не вернулись — и полностью посвятить себя танцу. Слишком дикий танец для эльфов, но чётко следующий за набирающей обороты мелодией. Движения, несмотря на быстроту, всё ещё сохраняли плавность и являлись логическим продолжением друг друга. Линдир уже не следил за нотами, его пальцы, стискивающие смычок и зажимающие попеременно струны, высекали их в хаотичном порядке, но тем не менее они умудрялись сплетаться во что-то единое, имеющие смысл — всё равно что разбушевавшаяся буря. Он не был столь искусным музыкантом, чтобы мелодия сама вела его и подсказывала, как её обыграть в следующее мгновение, он просто шёл за своим восприятием мира. Всё завершилось тем, что и он, и его тень устроили соревнование, кто кого переиграет. Линдир не видел и не слышал, как реагировали на его странное выступление зрители, и желание хотя бы на секунду подглядеть, развлекло ли оно их, он задавил в зародыше. Тогда бы он обязательно всё испортил — не для них, для себя. Он хотел восхищения, значит, восхищение и получит. Тем более восхищение тем, что у него получается творить ранее казавшиеся невыполнимыми вещи, у него уже было, а оно было дороже чужой похвалы. Мелодия оборвалась резко, на своей высшей точке, одной короткой нотой, так что могло показаться, что все струны инструмента оборвались, слишком измученные, чтобы можно было выдавить из них какой-либо звук. Тень на стене замерла, скакнула на своё изначальное место, полностью повторяя позу Линдира. Гномы крепились изо всех сил, но сдержать одобрительное ворчание и рукоплескания. Эльфы выражали своё восхищение куда более открыто, и на их многообещающие взгляды в будущем расспросить о том, где их приятель научился так играть, дитя природы ответило лишь хитрой улыбкой. Сердце бешено стучало в груди, но это не доставляло никаких неудобств, правда, Линдиру казалось, словно пол под его ногами слегка покачивается, иногда заставляя его подпрыгивать, но это могло разве что развеселить его сейчас, а не заставить хвататься за первую попавшуюся опору. Седой гном, принимая обратно свой музыкальный инструмент, прогудел, чем вызвал смешки сидевших рядом друзей: — Ну, теперь мне эту скрипку только в сокровищницу какую упрятать и рассказывать внукам о том, что на ней играл эльф так, что если кто-то другой вдруг возьмётся за смычок, то только оскорбит инструмент. — Вы мне льстите, — Линдир рассмеялся и крутанулся вокруг своей оси. — А теперь, если вы не возражаете, я, пожалуй, выйду проветриться. Несмотря на летнюю пору, в последнее дни ночи в Имладрисе были свежи и как только дитя природы вышло через широкие резные двери на площадку, откуда спускалась лестница в сад, холодный воздух объял его, помогая более-менее здраво мыслить. Спускаясь вниз, Линдир приложил ладонь к пылающей щеке. Восторг постепенно исчезал, но его хотелось удержать как можно дольше, что удавалось провернуть, возрождая в памяти образы, что мелькали перед глазами во время выступления. Уже перевалило за полночь — гостей долго обустраивали, к тому же Гендальф решил отнять у Элронда несколько часов для каких-то своих тайных дел, в которые у Линдира не было ни малейшего желания лезть, хотя он явственно чувствовал, что рано или поздно обо всём узнает — несмотря на любовь говорить о всяких мелочах, волшебник мог отказаться от трапезы после долгой дороги только в случае, когда дело касалось судьбы многих и многих жизней. На небе не горело ни одной звезды, хотя, кажется, всего несколько минут назад Линдир через одно из окон видел сотни усеивающих небосвод огней. В саду было темно и пустынно, звуки музыки сюда долетали как будто сквозь толщу воды, задерживаемые смыкающейся над головой подобно куполу яблоневой листвы — в этом году они приоделись всем остальным деревьям на зависть. Линдир погладил шершавую кору старой яблони и вслушался в приближающиеся к нему тихие шаги и шуршание травы от скользящей по ним мантии. — Мне кажется, что Митрандир радуется твоему выигрышу больше тебя, — Элронд остановился за его спиной на расстоянии вытянутой руки. — Скорее он радуется поражению своих спутников, — дитя природы обернулось, прижалось спиной к стволу и запрокинуло голову, силясь разглядеть свозь прореху в кроне хотя бы лучик от пробившейся сквозь мрак звезды. — В его доброте я не сомневаюсь, конечно же, но я рассмотрел его достаточно, чтобы заявить, что волшебники весьма своенравны и раздражаются, когда что-то идёт не по их плану. А с такой большой компанией невозможно устроить так, чтобы всё шло согласно плану, тем более гномы не менее своенравны, чем наш старый друг. Как знать, может сегодня я их избавил от возможного испытания, которое Митрандир — исключительно из добрых побуждений — им хотел устроить. Что-то вроде укрепления боевого духа. Или же… — Линдир вздохнул, стараясь поймать ускользнувшую от него ни с того, ни с сего мысль. Думать о Гендальфе сейчас ужасно не хотелось, тем более о его веселье — собственное только уменьшится. Так и не найдя продолжения фразы, Линдир перевёл взгляд на владыку — тот стоял, сложив перед собой руки и внимательно смотрел на него. — У тебя глаза сияют. — Неужели? — Линдир сделал шаг вперёд, чувствуя, как сворачивается всё внутри в узел; это было странное напряжение, но оно обещало вылиться во что-то… приятное? — Не так, как… тогда, — Элронд не отступил, прикрыл глаза, словно обдумывал что-то. — Это безумство. И ты не понимаешь, что делаешь. — Со всей ясностью, на которую способен мой разум, — возразил Линдир, и его руки опустились на плечи владыки, скользнули дальше, обнимая за шею. — Если это, как ты говоришь, безумство, то вся моя жизнь одно сплошное безумство, — он замер, почти касаясь губ Элронда своими, дразня дыханием, но владыка не шевелился, хотя можно было явственно ощутить, как потяжелело его дыхание. — Крепко ли ты стоишь на ногах, мой господин? — О чём ты? — владыка распахнул глаза, что и стало его поражением. Туман, всегда до этого окружающий сознание Линдира, внезапно распахнулся перед ним, утянул вглубь образовавшейся прорехи, заставил беззвучно вскрикнуть от разом накативших чужих эмоций. Другое восприятие мира, другие ценности, другое мнение на любой счёт — дитя природы действительно в корне отличалось от эльфов, хотя и могло в чём-то приблизиться к ним после упорных попыток. Это действительно сбивало с ног, но более ошеломлён был сам Линдир, когда разум владыки точно также распахнулся и крепко сплёлся с его собственным. Так надёжно, что он не сразу осознал, что его целуют, горячо и влажно, и не достаёт временами воздуха, и приходится с силой отстранятся, чтобы взять короткую передышку — для них обоих, — чтобы сделать короткий вздох-всхлип; что его то обнимают, то с силой проводят по рёбрам, то несильно тянут за пряди, особенно когда он отстраняется, чтобы сделать глоток воздуха. Единственное, что может делать Линдир — поглаживать ямку на затылке Элронда, взъерошивая его волосы, и твёрдо стоять на ногах. Потому что кажется, что если он на мгновение отвлечётся от этих занятий, то ноги под ним действительно подломятся, и владыке придётся удерживать его от падения. Но они несомненно упадут в этом случае. Когда горячка немного спала, они прижались друг к другу лбами, стараясь успокоиться, может быть, чуть замедлить бег времени и приказать сердцу биться не так часто и не заглушать все остальные звуки. Чтобы отдышаться и более-менее восстановить дыхание — его голос всё же продолжал казаться запыхавшимся, — у Линдира ушло несколько минут, потому что его состояние в чём-то походило на истерику — стоит немного успокоиться, как начинается новый виток, выбивающие с таким трудом собранные чувства из-под контроля. Он должен сказать кое-что до того, как желание снова поцеловать Элронда не выкинет из его головы все остальные мысли. — Никто, кроме неё, не мог настолько хорошо всё планировать. Мать-природа, она знает наперёд каждое событие, потому что сама его задумала и сделала всё, чтобы оно прошло по её замыслу, — его голос для владыки, всё ещё окружённого его сознанием, звучал как будто отовсюду, заменяя собой остальные звуки мира, и эльф предпочёл больше вслушиваться в звучание, чем вдумываться в смысл, но он всё же открыл глаза, частично вырываясь из плена истомы и обращая расфокусированный взгляд на Линдира — тот слишком близко, чтобы можно было чётко его увидеть. — Ты полюбил меня в тот момент, когда родился, а я знал, что рано или поздно встречу тебя, когда произносил выбранное для меня имя, глядя на далёкое сияние звёзд. Странно звучит, конечно, — Линдир рассмеялся, но оборвал себя и продолжил: — Это ведь так? Ты же тоже это чувствуешь? — Да, — выдохнул Элронд, он не был уверен, что понял, что имело ввиду дитя природы, но всё внутри него соглашалось со всем сказанным — то самое невозможное знание, которое нельзя объяснить никому, даже самому себе, и ничего не остаётся, кроме как с ним согласиться. И он ещё раз подался вперёд, обхватывает раскрасневшиеся и припухшие от его ласк губы и закрыл глаза. Если он задумывался об этом — перед тем, как соскользнуть в сон или во время проведённых в библиотеке ночей с Линдиром, устроившимся у его ног, в общем, когда у него не было строгого контроля над разумом, и тот допускал невозможное, — об этой странной любви, вспыхнувшей на пустом месте, то потакание ей всегда означало для него, что мир перевернётся с ног на голову, возможно, даже земля кинется на него, разбивая на мелкие кусочки в качестве наказание за непозволительные никому из ходящих по ней действия, но сейчас… Имладрис вокруг был всё такой же умиротворяющий, небо оставляло за собой роль нерушимой части мироздания, а земля под ногами продолжала любить каждую неосквернённую злом тварь, ходившую по ней. И даже Линдир, хитро смотрящий на него одним чуть приоткрытым глазом и читающий отражение каждой его мысли и ощущения, оставался в руках Элронда всё тем же — ласковым и светлым, словно в нём горел собственный источник света, могущий пролить ровное сияние на целый мир. И не скажешь, что некоторое время назад он горячо отвечал на неприличные в своей страсти ласки. Разумы, ставшие целым, практически потерявшие свою идентичность, легко разделились. Тем не менее Линдир не спешил убирать руки и отпускать Элронда. Положив голову ему на плечо, он наслаждался налетевшим ветерком, принёсшим с собой густой хвойный запах из леса, росшего на склонах Мглистых гор — этот запах всегда перебивает для него тонкий цветочный аромат, что наполняет сад. Линдиру был равнодушен к цветам, но в это мгновение он их почти что любит, потому что их сладковатые нотки нет-нет да проскальзывают сквозь череду других запахов, даже сквозь горький запах трав, исходящий от Элронда. Прекрасный момент, чтобы выделить под него кусочек своего сознания, а то он уже так долго находится в Имладрисе — на самом деле, он впервые на каком-то месте задерживается больше 10 лет — и до сих пор просто восхищается его красотами, без запоминания каких-то отдельных деталей или событий. При помощи подобных кусочков легче вспомнить долину, составить цельный образ, если в будущем он вдруг окажется где-то очень далеко за её пределами. — О чём ты думаешь? — внезапно поинтересовался Элронд. Странный вопрос для того, кто только что видел все чужие помыслы, как свои. Будто нескольких десятков минут недостаточно, чтобы узнать любого и вновь захотеть не видеть насквозь, иначе он сделается слишком предсказуемым. Но вряд ли эльфа, живущего не первое тысячелетие, можно испугать предсказуемостью. Линдир думает, что она ему милее, чем выбивающиеся из-под контроля события, сулящие много хлопот, и владыка даже не отказался бы жить, окружённый ею. — Не знаю, — Линдир честно старается вытянуть из головы какую-нибудь идею для разговора, потому что ответ «не знаю» не нравится ему самому. К счастью, сегодня столько всего произошло и столько отголосков чужих ощущений он смог отхватить, что найти тему не сложно. Действительно интересного и достойного для обсуждения, а не вечных проказ Арагорна, в которых Линдир принимал непосредственное участие — признавать свою вину дитя природы, может, и не стыдилось, но ему не очень нравилось говорить о незамысловатых шалостях, в которых, право слово, не было ни капли его прежней фантазии, в чём он самому себе обещал в ближайшее время исправиться. — Мне кажется, что Митрандир принёс дурные вести. У него это лучше всех других получается, потому что он, благодаря своей неутомимой страсти к постоянному передвижению по Средиземью, всегда в курсе любых происходящих событий. А в мире всегда кто-то страдает, кто-то умирает, а кто-то теряет всё имеющееся у него, и всё зачастую не по своей вине. — Твоя нелюбовь к Митрандиру поражает, — Элронд тихо хмыкнул. — Но ты прав в том, что сегодня он заставил меня предаться мрачным мыслям. Ты хорошо справился с их изгнанием, тем более пока ничего не решено, и мы должны спросить решения у других мудрых. — Все вокруг только и делают, что говорят о надвигающейся тьме и ждут её прихода с внушающей мне растерянность покорностью, но, отдаваясь во властью ожиданий, легко упустить момент, когда ещё можно будет всё с лёгкостью предотвратить, — Линдир отступил назад и коснулся рукой щеки владыки, она была холодной благодаря утихшей крови и стараниям ветра. — Когда случается что-то плохо, ты начинаешь подсознательно ждать его повторения и страшиться, несмотря на все заверения о том, что всё зло уничтожено, и его возвращение — ничто иное, как россказни излишне впечатлительных личностей. Счастлив тот, кто вырос в мирное время, — Элронд накрыл его ладонь своей и грустно улыбнулся. — Я надеюсь, что ты никогда не увидишь войны. — Поверь мне, я видел не одну войну, — Линдир отвёл взгляд. Эльфы хорошо видели в темноте, но всё же не так ясно, как дети природы, так что можно было не отворачиваться, владыка мог распознать его волнение только через лёгкое дрожание ладони, но чувствовать его взгляд и размышлять о том, что было в том мире, невыносимо. — И хотя я не принимал в них активного участия, я всё равно чувствовал, как всё вокруг меняется. Но рано или поздно всё заканчивается, успокаивается, возвращается в прежнее русло — нужно просто переждать. К тому же, разве желание воевать не в крови у многих? Порой только сталь может удовлетворить потребность быть первым среди многих. — Но многое после войны нельзя вернуть. Многое и многих, — на эти слова Элронда Линдир не знал, как возразить. До сих пор не существовало тех, кого бы он оплакивал. Тоска по некогда прошедшему — пустое, он знает, что в будущем встретит немало новых мест, потрясающих его воображение своей красотой (разве, находясь в том же Париже, он представлял, что почти через столетие будет стоять посреди сада в долине эльфов с найденным смыслом существования?). Они вернулись в замок, когда небо раскрасили первые лучи рассвета — солнце вставало рано, и в запасе ещё было несколько часов, чтобы отдохнуть перед началом полноценного дня. Линдир зашёл в столовую забрать подаренного Митрандиром оленёнка. Он уже решил, что отпилит подставку, на которой стояла фигурка, и обвяжет вокруг спинки зверька шнурок, чтобы превратить подарок в подвеску на пояс. У него не было никаких украшений, о чём ему постоянно говорили окружающие и после наперебой предлагали что-нибудь подарить на ближайший праздник, но Линдир всегда отказывался. Оленёнок, будучи очаровательной безделушкой даже по меркам умелых во всех видах искусства эльфов, должен был пресечь на некоторое время подобные разговоры. В конце концов, дитя природы отказывалось от украшений ещё потому, что не было способно следить за ними на каком-то подсознательном уровне и могло легко потерять. Подарок от Митрандира… возможно, он не ценит его (и даже не относится к нему уважительно) в должной мере, но, если оленёнок потеряется, то ничто не мешает Линдиру попросить себе сделать точно такого же или даже лучше у кого-нибудь из своих знакомых. Сама идея подобной подвески ему очень понравилась, несмотря на его несомненную практичность в одежде — всевозможные висюльки цеплялись за поверхности с завидным постоянством, особенно в моменты, когда он этого не ожидал. Линдир был удивлён тем, что ближе к обеду его выловил Гендальф, желая поговорить о чём-то важном. Правда, пока вокруг дитя природы были его приятели, занимающиеся привычными хлопотами по замку, волшебник раскрыл суть важности, как незамедлительное желание его спутника-хоббита поговорить с замечательным эльфом, что накануне вечером сумел впечатлить его так, как «ничто и никто в жизни не впечатлит, наверное». Лишь когда они оказались в пустынном коридоре, утопающем в солнечных лучах, Митрандир бросил фразу, от которой Линдир замер, стараясь понять, не почудилась ли она ему — кажется, волшебник, произнося её, даже не разомкнул губ, не говоря уже о том, чтобы добавить немного силы в голос или повернуться к собеседнику, которому фраза предназначалась: — Я надеюсь, что ты решишь отправиться в небольшое путешествие вместе со своим господином в ближайшее время. — О чём ты? — Линдир нахмурился, но Гендальф, как будто издеваясь, приложил кисть тыльной стороной ко лбу и страдальчески воскликнул: — Ох уж эти хоббиты! Горазды только трубку курить, а как завести разговор с приглянувшимся эльфом, так посылают дряхлого старика бегать по бесконечным лестницам, суля ему в награду целый бочонок курительного зелья, как только вернутся домой. Не будь хоббит таким очаровательным, Линдир, взбешённый недосказанностью волшебника, ни за что бы не стал разговаривать с ним благожелательно. А так он даже позволил Бильбо долго-долго рассматривать свои руки, так как невеличек был убеждён, что между его пальцами скрывается какая-то магия, и стоит немного присмотреться, как сразу произойдёт фокус. Линдиру было совершенно несложно схватить семечко одуванчика, занесённое на подоконник шальным ветерком, и на раскрытой ладони продемонстрировать уже распустившийся жёлтенький цветочек, получившийся намного больше своих прочих собратьев. Хоббит обещал хранить цветок как зеницу ока и тут же спрятал его в свою новенькую записную книжку, чтобы высушить. С гномами дитя природы практически не пересекалось и услышал от них всего несколько слов, когда те уходили из Имладриса, не пробыв в гостеприимном доме Элронда и недели — удивительно для гостей владыки, как бы сильно они не спешили отправиться к следующей точке своего путешествия. Седовласый гном, тот самый, у кого Линдир одалживал скрипку для своего выступления, сообщил о том, что он и его спутники помнят об обещании и обязательно его исполнят, тем более эльф, несмотря на применённый в ходе исполнения пари хитрый приём, оказался любезен оставить подарок на откуп проигравшей стороне. По правде говоря, Линдир и не рассчитывал что-либо получить от гномов, заключая пари не из желания выиграть, а из внезапно возникшей прихоти повеселиться самому, заодно щёлкнув по носу не совсем учтивых гостей, посмевших назвать его приятелей скучными исполнителями. — Пусть будет ваша дорога легка, — не благословение, просто вежливость, но Линдир заметил, как седовласого гнома окутали более никому не видимые нити силы, смыкаясь на манер щита. Да, детям природы порой стоит быть осторожными в своих высказываниях. Но мироздание, похоже, не возражало против совершённого Линдира «проступка», и тёплое дыхание матери-природы окутало его в ответ на осторожный вопрос. Если он когда-нибудь встретится снова с этим гномом, стоит спросить и запомнить его имя — не каждый день он разбрасывался благословениями, чтобы не помнить и не знать укрытых от напастей его силой. Единственный из всей ушедшей компании, кто обещает когда-нибудь вернуться — Бильбо. Хоббит был слишком потрясён Имладрисом, влюблён в каждый камешек, в каждое дерево, в каждую струйку воды в фонтане не меньше обитателей долины, и эльфы смеялись над его детской непосредственностью — он им тоже нравился. Гендальф вернуться не обещал — и так понятно, что не раз жители Имладриса смогут его лицезреть, но в данный момент его провожали так, словно он никогда не вернётся. Всем уже стало известно — эльфам тоже свойственно сплетничать, тем более если гномы после нескольких кубков вина стали добрее и сговорчивее, — что путь компании гостей лежит к Одинокой Горе, таящей в своих недрах одну из самых опасных тварей нынешних времён. Линдир считал наивностью полагать, что с Митрандиром что-то случится, просто невозможно отрицать того факта, что волшебник является одним из столпов Средиземья. И хотя видно, что тело того не бессмертно, дитя природы видело беспокойный дух, слишком сильный, чтобы так просто умереть. Если будет нужно, он переродится, но навечно никогда не заснёт. Линдиру, в принципе, всё равно, что станет с путешественниками, поставившими перед собой невероятно высокую цель, но с их уходом в нём проснулась тревожность. А может, всему виной были слова Митрандира о том, что в скором времени придётся покинуть Имладрис — скорее всего, ненадолго, но по очень важному делу. Даже вернувшийся вместе с близнецами Арагорн не смог заставить его веселиться как раньше. Элронда же знание о надвигающейся буре ничуть не волновало. Он оставался спокоен и сдержан, более того находил несколько минут днём, чтобы ободряюще коснуться ладони Линдира, улыбнуться или же поинтересоваться, как хорошо его слуга питается в последнее время — он всё никак не смирялся с почти болезненной худобой дитя природы. Когда от Гендальфа пришло послание, Линдир выдохнул с облегчением и даже порадовался миру за пределами долины, когда границы Имладриса остались далеко позади, несмотря на то, что он едва не разругался с Элрондом, стараясь доказать свою полезность в предстоящем предприятии. Ему удалось предотвратить просьбу владыки остаться в безопасном Последнем Приюте, бросившись к нему на шею и горячо умоляя не отказываться от помощи. Нет, эльфийский лорд был полностью уверен в силе дитя природы, особенно после её демонстрации на Митрандире, но путь их лежал туда, где даже самое могущественное существо может безвозвратно сгинуть, на секунду засомневавшись. Линдир следовал за конём Элронда бесшумной тенью — даже всадник не видел его мелькающей между деревьями тени и постоянно искал его взглядом (тогда Линдир обязательно останавливается в одном из просветов между деревьями, давая себя рассмотреть на пару секунд, а после отправляясь вперёд), пока они не встретили ещё одного участника затеянного предприятия. Курунир Лан не нравился Линдиру ещё больше Митрандира — слишком высокомерный, потерявшийся в осознании своей мудрости, наслаждающийся своим каждым произнесённым словом, предпочитая думать, будто бы его речь наделена силой большей, чем та, что была ему дарована. Но была у этого волшебника одна особенность, которая не могла не нравиться дитя природы своей удобностью — Саруман, думая о своём величии и утопая в нём, не видел дальше своего носа и оттого давно разучился вслушиваться в окружающий мир, иначе бы давно почувствовал рядом с собой присутствие наделённого силой ничуть не меньшей, чем у него, существа. Элронд, похоже, был удивлён столь очевидной слепотой Курунира, но через секунду его приподнятые брови опустились, и он снова сосредотачивается на дороге. Им предстоял ещё долгий путь, который они надеялись преодолеть одним рывком, поэтому, не скрываясь, передвигались по дорогам, даже по тем, по которым в любой другой момент не отважились бы идти ввиду их опасности. Но очень важно сберечь время. И судьба благоволила им, не оставив более никого на потрескавшихся от времени и наполовину заросшими травой и кустарниками дорогах. Всё-таки просьбу дитя природы о том, чтобы не подпускать к ним близко всяких заблудших тварей, деревья не могли не выполнить. Сколько существ осталось нанизанными на острые ветви, спрашивать не было смысла — древние исполины и совсем юные деревца одинаково не утруждали себя счётом. Линдир явственно почувствовал, что они приблизились к цели их путешествия. Его начало воротить от того, что в этом мире может существовать гадость, способная вызвать отвращение у самой земли. Он привык думать, что все равны перед ней, как бы сильно не вредили ей, сколько бы не сжигали её порождений, пусть и ради забавы, а не от нужды или случайно. Но в этом мире, похоже, земля полнилась не квинтэссенцией из всех возможных сил, что попросту делали из неё бездушное и безликое существо. В ней был чей-то замысел, презирающий все другие, и она стонала, если на неё ступала нога той твари, что была полна злых умыслов, чуждых наполняющей её благодати. Линдир опустился на колени, чтобы попытаться как-то успокоить землю, кричащую о том, что ей больно от присутствия противоположной её сути силы, но исцелить эти места смогло бы только полное уничтожение засевшей гадости. — Ты слишком кровожадна, — Линдир покачал головой, несмотря на то, что медленно просыпающийся в глубине его силы демон был солидарен с подобным решением проблемы. Но его побуждения всегда будут принадлежать ему, как и побуждения всего вокруг. Просто он привык видеть природу равнодушной ко всему происходящему, не разделяющей свет и тьму. Она должна была быть замкнута на самой себе, думать только о том, как расшириться, заполнить больше пространства, породить больше видов, справиться с колебаниями мира. С другой стороны, дитя природы тоже должно было быть таким, но сейчас он ни за что не сможет остаться в стороне. И если понадобится, он тоже станет различать силы, что угрожают той стороне, которую он выбрал, потому что за то, что дорого, всегда нужно бороться. Элронд словно почувствовал его настроение и обернулся через плечо, что остановить на нём взгляд. Они договорились, что Линдир останется здесь, на границе владений Дол Гулдура, и придёт на помощь, если понадобиться его вмешательство — Элронд клялся, что не станет затягивать с зовом. — Что случилось? — Саруман недовольно одёрнул нервничавшего коня и посмотрел на владыку Имладриса. — Неужели с нами уже пришли поздороваться? — Ничего такого, — эльф направил коня дальше, и волшебник, подозрительно оглянувшись и окинув взглядом мрачные деревья, последовал за ним. Они должны были поторопиться, а то Гендальф спешил и грозился начать осуществлять запланированное, не дожидаясь остальных. *** Те несколько недель ожидания весточки от Митрандира не шли ни в какое сравнение с растянувшимися, казалось, на долгие часы и даже дни, минутами под сенью поражённого тёмной заразой леса. К тому моменту, когда далеко впереди, над крепостью, мелькнула молния, постепенно преобразовавшаяся в огненный вихрь, деревья, чувствующие настроение дитя природы, впали в беспокойство, и их тревожный шёпот превратился в настоящий вой, когда к месту, где находился Линдир, шагнула одна из тёмных тварей. Во все стороны полетели комья земли, раздался оглушительный треск ветвей, и корни деревьев, изогнувшись наподобие огромной пасти, проткнули насквозь исходящую тьмой фигуру. Линдир с интересом посмотрел на то, как разбушевавшиеся деревья пытаются растерзать призрачную плоть, но не причиняют ей никакого вреда. — Никогда не видел такого до отвратительности несчастного существа, — дитя природы наклонило голову к правому плечу, когда существо горящим потусторонним огнём взглядом уставилось на него. — Бессмертие, похоже, обернулось для тебя проклятием, как и для любого другого существа, не понимающего его сути. Между деревьями мелькнуло ещё несколько тёмных фигур, и Линдир тяжело вздохнул. Несмотря на то, что он уже смирился с тем, что в этом мире ему проходится применять свою силу не в том ключе, в котором он бы желал, трудно нанести удар первым и разорвать на кусочки прогнившую душу. Противники превосходили в количестве, дитя природы — в силе и в том, что всё окружающее пространство полностью на его стороне. Материальный мир мало вреда мог причинить призракам, но в земле были зарыты древние струны, способные проводить магию или же генерировать её самостоятельно — одну из тёмных тварей разорвало ещё до того, как она приблизилась к Линдиру. Несколько ударов он всё-таки пропустил. Первый — когда, сумев схватить за горло одного из призраков и начав методично разрушать его посредством вливания своей являющейся нейтральной и гибельной для тёмного существа силой, упустил момент, как ещё один подкрался со спины слишком близко. Проклятый клинок чиркнул по плечу, оставляя после себя воспалённый след, тут же наполнившийся до краёв сверкающей кровью находящегося в истинной форме дитя природы. Линдир закричал, мгновенно изничтожая корчившееся в его хватке в агонии существо, и, разозлённый, сразу же вцепился во вторую тварь, не успевшую отойти. Он и не подозревал, что может быть настолько больно — если бы когда-нибудь на его кожу попадал расплавленный металл, то он обязательно бы оставил после себя подобное ощущение, потому что Линдир воображал, что раскалённый металл был самым болезненным орудием пытки из всех, что могли придумать во всех мирах. Второй — совсем царапина, что ничуть не умаляло боли от проклятого клинка, через всё щеку. Глупое ранение, потому что оно произошло скорее из-за всё стремившихся как-то поучаствовать в битве деревьев — Линдир поступил опрометчиво, когда ввязался в схватку, не успокоив предварительно растения, исстрадавшиеся на этой земле. Корни вырвались из-под земли прямо перед его носом, стремясь защитить и в силу неопытности дитя природы в боях отвлекая его от летящего прямо на него противника. Линдир был рад, что сумел немного отклониться в сторону в самый последний момент и тем самым не лишился глаза. Новый он, может, и вырастил бы с горем-пополам, но боль от его потери могла стать достаточной для выведения дитя природы из боя. Третий — можно не считать пропущенным ударом, потому что вражеское оружие сломалось от древо жизни. Зря всё-таки тёмная тварь решила атаковать именно спину. В тот момент дитя природы как раз поворачивалось, чтобы схватить за горло подошедшего близко противника, и волосы, повинуясь движению, взвились, обнажая спину. Клинок разлетелся на кусочки — Линдир явственно ощутил хруст и звон зачарованного металла, и это было второе по неприятности ощущений за его жизнь, сразу после раны от подобного клинка. Одна тварь всё-таки смогла уйти. Она изначально не ввязывалась в схватку и наблюдала издалека, словно выжидая удобного момента, так что Линдир едва ощущал её присутствие в лесу. Но удобного момента не представилось, и когда дитя природы развеяло последнего подошедшего к нему призрака, тварь сбежала, причём так стремительно, что деревья не смогли поймать призрачный шлейф и проследить её передвижения с помощью своих многочисленных и едва-едва разбуженных силой Линдира собратьев. Линдир не сильно расстроился, возможно, до конца не понимая, сколько боли и страха могли посеять его недавние противники даже в одиночку в землях смертных. Плечо и щека горели адским огнём. Спина немного ныла, но там повреждений не было, всё-таки не зря древо жизни располагалось на всей её поверхности. Однако цель, с которой мудрые прибыли в эти земли ещё не была достигнута, поэтому пришлось сцепить зубы и ждать господина. Оказалось, что прошло гораздо больше времени, чем представлялось Линдиру. Как будто в мире духов время текло по-другому, или ожидание битвы действительно было продолжительным. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, хотя, когда Элронд и Курунир Лан встали на ведущую к подступам крепости дорогу, оно находилось в самом разгаре, пусть и приглушённое тёмным воздухом данной местности. Долго томится ожиданием (и болью, не желающей уходить под натиском силы природы) не пришлось. Крик чистой злости и отчаяния пронёсся над верхушками деревьев, и спустя несколько минут на дороге показались всадники, окутанные своим собственным светом — ровным, холодным, как свет далёких звёзд. Можно было забыть о переживаниях и вновь обратиться к страдающей земле, чтобы лишить её страданий, игнорировать которые дитя природы не в силах. По стенам крепости прошлись трещины. Линдир улыбнулся и прикрыл глаза — каменная кладка уродливой крепости, сколько бы сильной магией не была пропитана, не способна выдержать натиска чистой природной силы, грубой, как только устоявшийся мир, ветвей и корней, истосковавшихся по нормальному свету солнца. Могущая, наконец, проявить своё негодование земля тоже постаралась на славу, воспользовавшись запасами магии, хранившимися в ней с момента сотворения. Последний луч заходящего солнца вспыхнул ослепительно ярко в рассеявшейся дымке тьмы. Ещё не скоро тёмная зараза окончательно исчезнет, но исцеление уже началось. Линдир ушёл в чащу, стоило только убедиться в том, что Элронд цел и невредим — разве что устал, но усталость, как и любые раны, исцелима. Дитя природы тоже устало, и его единственное желание — свернуться где-нибудь в клубочек, чтобы баюкать себя, изгоняя боль из тела. Но до границы Имладриса было далеко, и это знание усугубляло его усталость, и ему стоило больших усилий не внять приветливому шелесту листьев и не найти сухое и тёплое местечко среди корней одного из древних деревьев. Он добирался до Имладриса к следующей ночи, немного раньше Элронда и других мудрых. У него было достаточно времени, чтобы более-менее залечить свои раны, выспаться и обрадовать Арагорна своим вернувшимся озорством. Элронд, к удивлению Линдира, вернулся в долину в одиночестве. Его конь пронёсся стремительной тенью по мосту в ночных сумерках. К нему сразу же кинулось несколько прислужников, забирать коня и оружие, чтобы уставший лорд не отвлекался на подобные мелочи. — Помоги мне снять доспехи, — проходя мимо Линдира, владыка на мгновение задержался, и тот послушно последовал за ним на верхние этажи замка. Когда тяжёлые двери в покои Элронда захлопнулись за спиной, дитя природы поспешило подхватить под локоть закачавшегося владыку. Он очень устал, не давая себе возможности хорошенько отдохнуть от изнуряющей битвы, почти измучен, но тем не менее упрямо выровнял равновесие и сделал шаг вперёд, вырываясь из поддерживающей хватки. — Всё прошло успешно — в этом мне не приходится сомневаться, так как я имел возможность воочию убедиться и заодно почувствовать, — но вопрос о том, как всё прошло, я всё же имею право задать, — Линдир довольно долго боролся с первым ремнём на доспехах, не имея ни малейшего представления, как доспехи надеваются и снимаются, но по мере того, как одна за другой протекали в тишине минуты, он приноровился и справлялся со своим заданием с привычной ловкостью (хотя некоторой неуклюжести избежать он не мог, то и дело царапаясь о металл). — Я думал, что всё будет намного сложнее. И кошмарнее, но всё же наш противник не набрал достаточно сил, чтобы предстать перед Белым Советом во всём поражающем воображение великолепии своей мощи, — Элронд говорил почти без эмоций, стоял с закрытыми глазами, морщась иногда, если влетающий в открытое окно ветерок касался кожи — Линдир успел оценить, насколько она горячая, когда случайно коснулся открывшегося участка кисти при стягивании наручей. Если бы по жилам владыки не бежала эльфийская кровь, дарующая защиту от человеческих болезней, Линдир бы подумал, что Элронд к полуночи сляжет с лихорадкой. Но на самом деле это всё усталость и долгая дорога. — Мы ждали ещё кое-кого, но они, к счастью, не появились. Или к несчастью, потому что мы совершенно не представляем, где нам их теперь искать. — Да, найти одного чёрного призрака на таком большом пространстве, как Срелиземье, довольно затруднительно, — Линдир воздержался от улыбки, потому что ему всё-таки не стоило гордиться тем, что он использовал свою силу для битвы, да и Элронд вряд ли бы на неё обратил внимание — просто бы не увидел, стараясь не перегружать своё воспалённое сознание ещё и зрительными образами. Элронд молчал достаточно долго, чтобы дитя природы забеспокоилось и остановилось, пристально глядя на него. Владыка приоткрыл глаза, показывая, что он всё ещё находится мыслями здесь и чувствует обращённое на него внимание. — Позволь мне для начала смыть с себя дорогу и немного поспать. После можешь меня ошеломлять, как тебе вздумается. Всё, что угодно, но потом. — Хорошо, — Линдир подобрал все снятые части доспеха и направился в оружейную, чтобы отдать их на чистку. Он собирался сразу же вернуться к Элронду, но его поймало несколько приятелей, уже освободившихся от дневных забот, и ему пришлось задержаться, чтобы обсудить с ними несколько заданий от мажордома — Имладрис в ближайшее время снова ждал гостей, из Лориэна. Правда, все приятели Линдира условились во что бы то ни стало препоручить его менестрелям — они вообразили, что раз он так хорошо играет на скрипке, что превращает мелодию в живой поток образов, то из арфы или флейты он извлечёт нечто большее (само творение мира, похоже). Дитя природы, поначалу старавшееся осторожно уклоняться, ссылаясь на множество поручений, связанных с его подопечными-людьми и сохранившимися за ним обязанностями по уборке замка, теперь в открытую отнекивалось, говоря о том, что ни разу не держало в руках что-либо из музыкальных инструментов, за исключением скрипки, но приятели уже заручились поддержкой музыкантов, и те обещали научить. Их обещание звучало угрожающе. На самом деле, Линдир уже давно согласился с этим всесторонне интересным предложением. Его удерживали только чувство ответственности за Арагорна, который рос практически на его руках, и нежелание так просто соглашаться. У него уже была готова парочка баллад, и он хотел бы прочитать их или пропеть кому-нибудь под красивую мелодию, извлекаемую им же из арфы или лютни. Уверенность в том, что он в одно прекрасное утро попросит Элронда приставить его к музыкантам, крепла по мере того, как в нём разрасталось желание хоть кому-нибудь зачитать свои произведения. Владыка их давно бы услышал, если бы Линдир не обладал одной ужасной чертой — не любил делиться своими достижениями, пока они не принимали нужную по его мнению огранку. Пустые стихи он мог процитировать из любого прочитанного и частично выученного наизусть сборника. Луна залила всю долину холодным светом к тому моменту, как Линдир проскользнул в покои Элронда, едва избежав столкновение с шепотом (но тем не менее горячо) спорящими по поводу надобности дополнительного освещения коридоров эльфов-прислужников. С удобством разместившимися на толстом ковре, лежавшем перед кроватью лорда, Линдир положил голову на кровать, рядом с лежавшей поверх тонкого одеяла рукой владыки. Голубоватое сияние, проникающее сквозь неплотно зашторенные окна, подсвечивало фигуру Элронда, подчёркивая усталость, отображавшуюся, казалось, в каждой чёрточке его тела. Задуманное Белым Советом предприятие действительно тяжело далось эльфийскому лорду, и дитя природы мстительно надеялось, что Митрандиру и Куруниру Лану в этот момент ничуть не лучше (Галадриэли оно пока ничего из мстительности не желало, оттого что не знало её в должной мере). Линдир провёл раскрытой ладонью над рукой Элронда, воображая, что тянет из него усталость. Его собственные веки заметно потяжелели — к сожалению, он не обладал достаточными целительскими знаниями, чтобы действительно убирать усталость, а не перетягивать её на себя. Владыка, словно почувствовав его присутствие сквозь глубокий сон, шевельнулся, складка между его бровей разгладилась, и он беззвучно шевельнул губами. Дитя природы желало в эту ночь не спать — ещё ни разу ему не доводилось наблюдать за спящим лордом с такого ракурса, а видеть (не осознавать через ощущение окружающего мира), как постепенно уходит усталость из выученных наизусть черт, дорогого стоит, всех богатств, заработанных Линдиром и полученных в подарок от восхищённых людей, не хватит, чтобы расплатиться, — но когда свет луны померк и дал звёздам вспыхнуть маленькими огоньками по всему небосводу, оно всё же подчинилось сонливости и закрыло глаза. До рассвета — всего ничего, и его первый луч разбудил через час, но этого времени было достаточно, чтобы отдохнуть и впериться взглядом в лицо Элронда с новым интересом, словно не видел его очень давно и хотел бы найти, как сильно оно успело измениться. Всё ещё блуждая в утренней истоме, его мысли до странного искажали восприятие. Ему казалось, будто за пределами покоев Элронда нет ничего, кромешная темнота, несмотря на то, что в окно пробиваются солнечные лучи и ласково щекочут его кожу. Как бы Линдир не прикипел душой к этому миру, он бы не отказался от подобного расклада — ничего страшного ведь не случится, если владыку больше не будет никто отвлекать, пытаться завладеть влиянием на весь долгий день. Дитя природы хватало ума понять, что это было бы слишком эгоистично и в высшей степени жестоко по отношению к Элронду — лишить его любого другого общества и возможности наслаждаться жизнью в Имладрисе. Нет, оно бы никогда не позволило себе сделать что-нибудь против воли владыки, но позволить себе тешиться надеждой, что однажды Элронд захочет остаться с ним одним и пойти вместе в какое-нибудь другое, до бесконечности далёкое от Средиземья (и от Амана тоже) место, значило пролить божественный бальзам на душу. Рано или поздно это произойдёт, и данная мысль помогала смотреть на окружение владыки добродушно и наслаждаться компанией множества приобретённых приятелей. Дитя природы ведь тоже не готово отказаться от всех связей, что может предложить ему новый мир. Да и грешно не наслаждаться всем происходящим сейчас, раз оно наполнено практически таким же спокойствием, к которому дитя природы стремилось. Внутренний голос, трансформировавшись в рокочущий тон поверженного некогда старейшины (если бы не расслабленность сознания, Линдир бы никогда не вспомнил его, и он уж точно едва ли мог вспомнить, что говорил ему противник, так что все слова — лишь игра его воображения), ехидно замечает: «Ты обременяешь своей неправильной любовью». И Линдир отвечает: «Кого хочу, того люблю. И привязываюсь тоже». И мир снова встал на прежнее место — всё ещё летнее утро в Имладрисе, наполненное песнями птиц и прочими звуками постепенно просыпающейся долины (голоса деревьев, просящих у солнца хорошенько прогреть их стволы, пока на них не упадёт тень от близлежащего склона; громкие хлопки распахивающихся по всему замку окон; набирающие силу пока только на нижних этажах чужие голоса). Никто не беспокоил владыку без надобности, тем более после того, как он только вернулся из опасного путешествия. Поэтому он проснулся, когда солнце высоко поднялось над долиной, на несколько часов изгоняя из неё любые тени от окружающих её гор, и тихо пробормотал, окончательно вырываясь из плена сновидений: — Я думал, что мне вчера показалось, что ты вернулся. — Не мог же я бросить своего господина в столь плачевном состоянии, — улыбнулся Линдир, и Элронд ответил его тоже улыбкой и коснулся лба, отводя в сторону упавшие за время сна несколько прядок. — Я надеюсь, что вы не были ранены, иначе я не силён в целительстве ни в коем случае, хотя, помнится, Татал пытался меня этим заинтересовать и переманить под своё крыло. — Ты играешь со мной, — эльф несильно толкнул его в лоб двумя пальцами и, убрав руку, приподнялся на подушках. Линдир своего положения не изменил, лишь подложил под подбородок руку, глядя снизу-вверх на лорда. — Ты способен почувствовать, какое перо потеряла птица на другом конце долины. — Могу ли я считать себя твоей великой слабостью, если ты меня так сильно переоцениваешь, — дитя природы рассмеялось. — Я не играю, просто иногда важно слышать подтверждение своих мыслей, чтобы понять, что с кем-то всё в порядке. От вас… тебя подобное слышать в высшей степени успокаивающе — ты всегда говоришь правдиво и обладаешь какой-то особенной силой, могущей усмирить и бурный поток, не то, что унять моё беспокойство. — Ты успокаиваешься, потому что склонен верить в великую силу моего голоса, — Элронд покачал головой и протянул вперёд руку, призывая Линдира пересесть с ковра на кровать. Тот, не особо себя утруждая, просто чуть приподнялся, ложась верхней частью тела на простыни и проталкивая себя вперёд под тёплый бок. Владыка обхватил его рукой, подтягивая вверх ближе к себе, и оставил лёгкий поцелуй на макушке. Если бы солнце было чуть ниже и светило бы своими лучами прямо в окно, прогревая каждый предмет в комнате, то Линдир бы обязательно задремал, находя нестерпимый для кого-нибудь жар уютным, а так он просто уткнулся носом в одеяло, вдыхая запах свежести и горьких трав. Прошло некоторое время, прежде чем Элронд произнёс: — Я не получил физических ран. Но мой дух был измотан. Каждая битва требует твёрдости духа, но ни одна ещё не вынимала из меня душу и не выворачивала её наизнанку. Я удивлён, то остался при своём рассудке. — По-другому и быть не могло. — Возможно, ты прав. Никто из Белого Совета не имеет права умереть или перестать быть полезным для всех тех, кто верит в его силу и мудрость, если это зависит от нас. В конце концов, мы живём уже достаточно давно, чтобы достойно встретить любое испытание, которое свалится на нас. — Я не это имел ввиду, — Линдир задрал голову и взглянул на эльфа. — Я, как ребёнок, верю, что с тобой будет всё хорошо, потому что никак иначе быть не может. Несчастья должны обойти стороной всех, кто мне дорог. — Это невозможно, — в голосе Элронда проскользнула горечь. Дитя природы мгновенно вывернулось из его хватки и, развернувшись, обхватило его лицо ладонями. Элронд слабо улыбнулся и прикрыл глаза. — Я знаю, что благословения моей матери недостаточно, чтобы ты поверил в то, что всё в дальнейшем так или иначе будет хорошо — у нас, — Линдир провёл большими пальцами по щекам, заставляя посмотреть прямо в свои глаза. — Поэтому я говорю тебе, что мне достанет силы отвести от нас — и всех, кого мы знаем — любую беду. Мне не важно, насколько силён будет мой противник. — Да я это уже понял, — согласился Элронд. — Как и то, что ты не в восторге, когда тебе приходится защищаться при помощи силы. Тебе нужны мир и покой, — он коснулся красной полосы на щеке Линдира — единственном, что осталось от царапины, полученной от проклятого клинка одной из тёмных тварей; через несколько дней не останется вовсе никаких следов, хотя дитя природы, привыкшее рассчитывать на невероятное самоизлечение, считало этот срок невероятно долгим и в высшей степени неприятным, потому что видеть красный след каждый день в зеркале означало возвращаться мыслями к той отвратительной битве, пусть она и не причинила ему особо урона. — Я впечатлён тем, что ты ради меня готов выйти против всех Назгулов. — Один смог сбежать — он был слишком далеко, я не мог погнаться за ним и тем самым лишить тебя возможности в случае чего рассчитывать на мою помощь, — Линдир поморщился, но что владыка тихо рассмеялся и притянул его к себе, устраивая в своих объятиях и целуя в лоб. — Любой бы до конца жизни радовался тому, что ему удалось выбраться живым из битвы с одним-единственным Назгулом, не говоря уже об одержанной победе. Ты справился с восьмью. Да ещё в добавок превратил Дол Гулдур в руины. — Крепость я не рушил, — Линдир скромно прикрыл ресницы, наслаждаясь теплом объятий и гудением под ухом зарождающегося в горле голоса Элронда. — Я всего лишь дал деревьям и земле немного силы и капельку желания отплатить злу той же монетой. Признаться, я думал, что она просто сбросят с себя тёмную пелену и изничтожат её, но, по-видимому, недооценил, насколько им было неприятно… соседство с тёмными существами. Владыка расхохотался так, как ещё на памяти Линдира не смеялся. Дитя природы не понимало причины столь яркого веселья, которое продолжалось почти до самого вечера, так что многие эльфы могли наблюдать, как их лорд во время трапезы то и дело посмеивался и лишь качал головой в ответ на вопросительные взгляды. Конечно, Элронд повторял, что ему досталось самое удивительное существо во всём мире, но Линдир всё же не понимал. Однако, если владыке нравилось, мог сколько угодно накидывать на себя покрывало скромности и рассуждать о проделанных им вещах, которые прочим могли хорошо, если присниться. И жизнь снова вернулась в свою колею. Линдиру эта пора не нравилась — после потрясений трудно насладиться спокойствием и умиротворением, по крайней мере, у него этого не получалось, ему нужно несколько дней, чтобы отказаться от въевшегося в его личность напряжения, понять, что больше не нужно переживать, быть постоянно начеку, оглядываться в поисках тайных знаков. Однако Элронд нашёл способ отвлечь его от тяжёлых мыслей, точнее принёс его в рукаве своей мантии — он передал письмо от Татала, которое гости из Лориэна, встретившие где-то на тайных тропах странствующих эльфов, привезли с собой. Аккуратно сложенный вчетверо кусочек бумаги, с ровными строчками — оно не было написано в спешке, видимо, Татал написал его заранее, ожидая, что подвернётся возможность передать через кого-нибудь. Между некоторыми строчками пробела почти не было, так как фразы дописывались по мере того, как письмо дожидалось своего отправления. Линдиру показалось, что он ощущает явственный запах сырой земли, сменяющийся на простой густой запах полевых цветов, дальше — кедр и морозный воздух с никогда не тающих вершин. Но запахи он улавливает не на каждом вдохе, и ему приходится откладывать от себя письмо и ждать несколько минут, чтобы снова ощутить те места, в которых успел побывать пергамент, пока Татал излагал на нём свои мысли. С добрым другом всё было в порядке — большего он о себе не говорил, лишь восхищался своим путешествием и приятной компанией много чего повидавших за очень долгую жизнь эльфов. Но Лидир был рад и этому, да даже самому факту того, что Татал ему написал — дитя природы долго сомневалось после расставания с другом, что вообще получит от него хотя бы весточку до личной встречи где-нибудь в далёких землях, уж слишком был грустен тон их прощания. В тот же день он написал ответ — не так ровно, как Татал, всё-таки он писал залпом, иногда путаясь в постановке слов от эмоций, но друг вряд ли сочтёт его неряшливость в составлении фраз обременительной при чтении, скорее позабавится и вспомнит, как поправлял Линдира в первые недели пребывания в Имладрисе. Присмотр за человеческим ребёнком, выигранное у гномов пари, знакомство с Митрандиром, попытки научиться складывать стихотворения — у дитя природы не такое большое количество событий, о которых можно упомянуть в письме, но ему всё равно казалось, что он написал достаточно интересно, чтобы Татал тепло улыбнулся, читая послание где-нибудь в далёких лесах во время стоянки. Линдир сложил пергамент вдвое, а после свернул в тугую трубку и обвязал первой попавшейся лентой, а после быстро выбежал в сад, незаметно протискиваясь между снующими туда-сюда приятелями и надёжно укрываясь от них среди деревьев. Возле фонтана никого не было, несмотря на стоявший на улице зной. Гости из золотого леса привлекли к себе больше внимания в душных залах, нежели всегда холодные упругие струны. Один из соловьёв, скрывавшихся среди листвы от горячих лучей, послушно слетел на подставленную Линдиром руку и позволил примотать послание к своей лапке — даже скрученным, оно выглядело непомерно большим для птички, но она полетит не самостоятельно, поэтому не стоило переживать. Соловей испустил благодарственную трель, когда Линдир, намочив ладонь в фонтане, капнул несколько капель на его тёплую головку. После, сжав соловья в горсть, дитя природы тихо шепнуло ему: «Лети» и резко подкинуло его вверх, и в ту же мгновение птичку окружил кокон из магии, на секунд мелькнули большие полупрозрачные бледно-голубые крылья, и в следующую мгновение силуэт сказочной птицы пропал где-то вдали. Если кто и увидел вспышку света, то наверняка счёл её за игру солнца на воде или на открытых окнах. Линдир вложил в голову птички образ Татала, так что можно было не сомневаться, что письмо найдёт своего адресата. Тем более эльфы из Лориэна в своём разговоре обронили, что странствующие эльфы подались на северо-запад, к Старому Лесу. Судя по коротким выжимкам из книг, что Линдиру удалось прочитать, его магия не могла не распознать это сказочное место, поэтому соловей сразу полетел в нужном направлении. Дитя природы улыбнулось, живо вообразив себе, как будет потрясён добрый друг, когда получит от него послание. В такие моменты Линдир лучше всего понимал, для чего была выдумана дружба и почему она так высоко ценилась, несмотря на то, что, по идее, не должна была образовывать таких глубоких и поддерживающих даже в самые худшие моменты связей как любовь. Когда осенью до Линдира дошла весть о том, что под Одинокой Горой состоялась битва, он лишь пожал плечами и возвратился к арфе — нежная мелодия, рождающаяся от его пальцев, ему нравится самому, поэтому во время игры его не интересовало ничего из окружающего мира, разве что Элронд был способен завладеть его вниманием да Арагорн, но последний старался как можно больше времени проводить с Элладаном и Элрохиром, и те с радостью брали на себя развлечение своего «младшего брата». — Тебя не беспокоит судьба тех гномов, что совсем недавно гостили в Имладрисе вместе с Митрандиром? — Элронд опустился рядом с ним на широкий подоконник и глянул вниз, на раскинувшийся пол окном сад. Коридор, в котором они находились, был пуст — ничего удивительного для верхних этажей после обеда. — Я бы скорее побеспокоился за полурослика, которого зачем-то потащил вместе с собой Митрандир, — Линдир пожал плечами и откинулся на простенок. Его взгляд устремился на колышущуюся завесу из белого шёлка — волны, распространяющиеся по материалу, вгоняли его в приятный транс. Владыке пришлось несильно сжать его ладонь, чтобы вернуть мыслями к себе и побудить говорить дальше. — Гномы способны сами за себя постоять, а вот хоббиты… Я не увидел в этом крохе ни страсти к битвам, ни умения применять силу. Единственное, что в нём есть — любовь к родной — хотя нет, ко всей плодородной — земле и совершенное противоположное ей желание самоутвердиться за счёт приключений. Не ошибусь, если скажу, что земля любит его в ответ. Надеюсь, что все хоббиты такие. — Похожие на тебя? — Элронд тихо хмыкнул и поднялся, увлекая Линдира за собой. — Нет, — дитя природы наморщило нос и глянуло исподлобья на владыку, ожидая от него реакции на свою следующую фразу: — Я в жизни так много не ел, как этот кроха. А ведь я его выше раза в два. С четвертью. Элронд рассмеялся. — Хорошо-хорошо, будь по-твоему. Митрандир прислал мне весточку, что ты можешь не ждать в ближайшее время подарок — к таким вещам гномы подходят с особенной тщательностью и не терпят небрежности. Когда наш друг покидал Эребор, то гномы только размышляли над тем, что будет равняться по цене твоему танцу. — Вряд ли они будут размышлять дольше любого эльфа, — Линдир фыркнул. — Ждать мне придётся недолго, даже Арагорн не успеет вступить в пору совершеннолетия. Я не так желаю получить подарок, чтобы мучиться ожиданием и вспоминать о нём до самого вручения. Но всё же я его с радостью приму. Владыка покачал головой и ушёл, оставляя Линдира дальше наигрывать мелодии на арфе. Дитя природы сжал губы от обиды, что его оставили, но понимание того, что оно хочет слишком многого — пока слишком многого, — заставляло смиряться раз за разом, когда его не одаривали тем вниманием, которого оно хотело. Элронд, несомненно, любил его, и эльфу достаточно знания об этом. Ну и нескольких прикосновений в день. Линии мира исказились, заключая Линдира в свой успокаивающий кокон, и мать-природа закачала в колыбели магии своё капризное дитя. Ничего, пройдёт всего несколько дней, и дух смирится, принимая в качестве величайшего дара любое мгновение, проведённое вместе. Линдир сам это прекрасно понимал, но всё равно прошептал матери, что готов в эту самую минуту выступить против любого зла, что порой наполняло тяжестью думы его господина, и победить. Всё, что угодно, чтобы урвать себе несколько поцелуев. Она, хорошая, слушала и посмеивалась над ним, а после оставила одного, выговорившегося и обретшего душевное спокойствие. *** Подарок от гномов пришёл через несколько лет — сколько точно раз зиму сменило лето, Линдир не знал, потому что в Имладрисе время для него продолжало течь до ужаса странно, и он предпочитал не обращать на него внимание, смиряясь с невозможностью приспособиться — за пару лет до совершеннолетия Арагорна (мальчик — единственный ориентир во времени, потому что он пристально следил за улетающими годами и терпеливо ждал, когда сможет называть себя воином). Седовласый гном представился повторно, если вдруг легкомысленный эльф умудрился не запомнить или не расслышать имя. Линдир был благодарен Балину за то, что тот предположил такой исход событий, и немного чувствовал перед ним вину, так как его имя гном запомнил. — Досточтимый Торин погиб в битве под Одинокой Горой, и я взял на себя смелость руководить созданием подарка для вас, — Балин кивнул двум своим молодым спутникам, и перед Линдиром возник резной ларец. — Для начала — подарок лично от меня. — Вы решили подарить мне скрипку? — дитя природы приподняло бровь, с лёгкой улыбкой разглядывая продолговатый ларец. Да, по размерам подходил — слишком коротко и широко для меча, предназначавшегося эльфу. — Разве вам такой подарок не понравится? — гном со смешком пригладил свою бороду. Линдир задумался, кивнул самому себе и откинул крышку ларца. Солнечные лучи тут же блеснули на отполированной поверхности. Вдоль струн тянулась памятная надпись: «Сумевшему повеселить старика Балина эльфу Линдиру». — Надеюсь, ещё во многих вы сумеете вдохнуть так не хватающую в наше время нотку настоящего веселья и вдохновения при виде небрежно вершившегося искусства. — Да, такой подарок нельзя держать в ларце, — дитя природы отвесило лёгкий поклон. — Благодарю, досточтимый Балин. — Благодарить есть за что, — не стал скромничать гном. — Но основной подарок несколько превосходит мой основной дар. Два широких серебряных браслета, словно состоящие из переплетения многочисленных ветвей. На нижнюю веточку были нанизаны бубенцы и маленькие капли хрусталя, чередующиеся через один. Браслет тонко звякнул, когда Линдир надел его на запястье и шевельнул кистью. Дитя природы рассмеялось, наполнив зал, в котором они находились своим чистым, прямо как звяканье бубенцов на браслете, смехом и солнечными зайчиками — чудесным образом капельки хрусталя забрали в себя все проникающие сквозь открытые окна солнечные лучи и отразили их по всем стенам. Старый гном довольно заворчал — подобная реакция ему понравилась больше, чем слова благодарности, в то время как его младшие спутники удивлённо переглядывались между собой, усваивая для себя, что эльфы — очень странный народ. — Досточтимый Балин, если пожелаете, то вечером я вам сыграю, — отсмеявшись, Линдир посмотрел на гнома совершенно другими глазами. Сделав такой чудесный, по мнению дитя природы, и в то же время бесхитростный подарок, тот заслужил некоторую симпатию, однако не смог этого сделать для всего своего народа. — Э, нет, — Балин замотал головой столь яростно, что его борода заколыхалась из стороны в сторону, словно её терзал ураган, и Линдир едва сдержался, чтобы снова не рассмеяться. — Я спешу, очень спешу — мною движет желание вернуть своему роду то, что принадлежит ему по праву, а это, знаете ли, не терпит промедлений! А если я услышу колдовскую мелодию, то уж точно не захочу покидать гостеприимный замок Элронда в ближайшую неделю и буду от этого очень сильно страдать. Вы, эльфы, порой бываете жестоки в создаваемой вами красоте — хочется и смотреть, и не смотреть, так как есть в этом что-то сверхъестественное, то, что мне, гному, никак не понять, но мой дух исследователя и мастера всё равно стремится понять и задерживает меня на месте. Словом, мне не описать, как сильно я страдаю и наслаждаюсь одновременно! Это у эльфов есть неограниченное количество времени для познания, а у меня есть верная секира, и она сделает для меня больше, чем всякие там размышления. Для размышлений я отвожу первую кружку пива, — он расхохотался, хлопнув себя по животу. — Ну что же! Одну ночку тут я проведу, чтобы двинуться к своему отряду полным сил. А то негоже лидеру быть угрюмым и сонным! Линдир совершил ошибку, решив ещё раз пожелать гному хорошего пути и защиты от всех напастей, что вылилось в ещё одно благословение. Или же сделал благо для этого мира. Впрочем, не ему судить, как его поступки сказываются на ходе истории, тем более заподозрить его в участии в некоторых предприятиях было сложно. Откат от его действий случился тогда, когда он его ждал меньше всего. Он был расстроен в тот момент и несколько выбит из колеи внезапно раскрутившимся в Имладрисе действом. Неожиданно, но всё началось с очень радостного события — в долину вернулась дочь Элронда, прекрасная Арвен. Линдир был впечатлён её красотой и сразу же проникся к ней симпатией, которая только усилилась от того, что молодая госпожа вела себя со всеми ласково и приветливо. К тому же владыка как будто одномоментно сбросил с плеч лишний груз, что вот уже не одно десятилетие пытался по крупицам снять Линдир, когда его дочь въехала в долину. Дитя природы не было ревниво к чужим достижениям, поэтому тихое обожание к Арвен незамедлительно поселилось в нём — за исцеление Элронда от душевных терзаний это было малой ценой. — Митрандир заглядывал в Лориэн и рассказывал о тебе, — неожиданно произнесла Арвен, обращаясь к Линдиру, притаившемуся за левым плечом владыки. Ему выпала честь прислуживать за господами на балконе, где они разместились за лёгкой закуской. — Мне кажется, что леди Галадриэль тоже позабавилась от того, насколько возмущён был он, рассказывая о том, как пара сорванцов сорвала с него его драгоценную шляпу, а после убегало от него по всему замку, — она тихо хихикнула. — Рад, что смог вызвать вашу улыбку, — Линдир поклонился, приложив руку к сердцу, отчего бубенцы на браслете задорно звякнули. — Честно говоря, по рассказам Митрандира можно было предположить, что у вас просто ужасный характер, — Арвен покачала головой, удивляясь тому, что волшебник был предвзят в своём мнении. — Дитя моё, не стоит обманываться из-за чужой внешности: под покорностью может бушевать самое настоящее пламя, и горе тому, или великая радость, кто сможет узреть его, — вступил в разговор Элронд, заставив Линдир потрясённо на него взглянуть. Владыка выглядел так, словно сказал самую обыденную вещь, а не попытался посмотреть вглубь вещей, чтобы докопаться до их сути. Дитя природы проследило взглядом его гордый профиль и чуть прикрытые глаза и склонило голову, соглашаясь с ним. — Отец мой, вы начинаете говорить загадками, прямо как Митрандир, — пожурила его Арвен с улыбкой. — Мне кажется, что они меня будут преследовать до конца жизни — все эти недосказанности и скрытая до последнего сущность вещей, поэтому мне ничего не остаётся, как смириться с тем, что ничего до конца понять невозможно. — О, на то и расчёт. До позднего вечера Линдир провозился с разными делами — в замке с приездом Арвен поднялась невообразимая суматоха, и теперь на выполнение каждого поручения требовалось невообразимо много времени. Чего стоит тот факт, что прачка отказывалась выдавать ему чистые скатерти, потому что они показались ей недостаточно белыми для того, чтобы постелить их на стол, и ему пришлось проспорить с упрямой эльфийской более получаса, чтобы доказать ей, что белее цвета в этом мире не существует и что девственный выпавший снег покажется рядом с выстиранной тканью грязным. К вечеру он был попросту вымотан, потому что за дневной работой он потратил столько ментальных сил, сколько не тратил ни при одном деле. Ему оставалось лишь занести чистые простыни и покрывала Гильраэн, о чём та его просила накануне, и он никак не мог отложить выполнение её просьбы, так как понимал, что в последнее время уделял ей времени преступно мало и даже во время прислуживания за трапезой, если она его просила, мыслями пребывал где-то за пределами отведённых ей покоев и совершенно её не веселил, как то часто случалось в её первые годы в Имладрисе. Арагорн по праву оттянул на себя всё внимание, часть которого должна была предназначаться его матери, да и она сделалась печальна, отчего Линдир посчитал, что лучше не трогать её и не лезть в душу — то была печаль, с которой она могла справиться самостоятельно и вряд ли бы оценила чужую поддержку и участие. По всему замку уже зажглись вечерние огни, но в покоях Гильраэн горела одна-единственная свеча, пристроившаяся на камине, и её маленькое тёплое пламя не справлялось с серо-чёрными тонами, которые заменили уютный полумрак, ставший привычным для Линдира в ночное время — он никогда бы не подумал, что одна-единственная комната может настолько отличаться от обстановки во всём остальном замке. Как будто случилось что-то плохое. — Я принёс, как вы и просили, — Линдир скользнул к кровати, укладывая свою ношу в ровную стопку на пуф в изножье. Силуэт Гильраэн, выделяющийся чёрным пятном на фоне тёмно-серого окна шевельнулся. — Благодарю, — она мужественно пыталась справиться со своим голосом, но он всё же дрогнул, заставив дитя природы насторожиться ещё больше. В сосредоточении радости, что представляет из себя замок Элронда, трудно представить себе, что кто-то может быть убит горем, но никак иначе описать состояние женщины было невозможно. — Что-то случилось? — Линдиру удалось изгнать напряжение из своей позы, пока Гильраэн медленно приближалась к нему. Черты её лица заметно исказились со временем, но продолжали хранить в себе красоту — немного грубую в сравнении с эльфийской, но не признавать её было кощунственно. — Ты говоришь без акцента, хотя уже давно не практиковался в человеческой речи со мной. Гильраэн выглядела отстранённой, и пламя свечи зловеще играло в её остекленевших глазах. Линдир открыл рот, чтобы сказать о том, что ему сложно что-то забыть, тем более рядом с Арагорном, который говорил с ним на разных языках, в зависимости от настроения. Те же гномы говорили на том же универсальном, как оказалось, языке, но вряд ли женщина слышала о том, что они навещали Имладрис пару лет назад. Гильраэн продолжила говорить, теперь уже отвечая на заданный вопрос. Чем дальше, тем более ужасными казались произносимые слова, хотя Линдир, несомненно, должен был обо всём догадаться или же прочитать всё в чужих мыслях, не обращая внимания на право личного пространства. В конце концов, он отшатнулся назад, когда Гильраэн прижала холодную ладонь к его щеке. Она выглядела так, будто её заживо снедало горе. Она хотела, чтобы он послушал ещё что-то, но понимание того, что следующие слова окончательно пошатнут почву под его ногами, заставило его немедленно покинуть покои женщины. Пока он бежал по коридорам, щёку продолжает холодить прикосновение — как будто труп прикоснулся к нему, навечно заклеймив. Его поймали Элладан и Элрохир за обе руки, и он покорно останавился перед двойными дверями, ведущими в кабинет Элронда. — Пойдём лучше отсюда, — Элладан потянул за собой, но Линдир покачал головой. — Они не скоро закончат, а до того лучше не вмешиваться. — Я останусь. — Как знаешь, — близнецы ушли. Дитя природы проводило их спины взглядом до того, пока они не свернули в другой коридор, а после направилось к одной из ниш, чтобы устроиться там и избежать ненужных вопросов, если вдруг кому-то взбредёт в голову показаться здесь. Линдир не должен был переживать за других — он думал, что рано или поздно ему придётся отречься от всего и вся, когда придёт время забрать за собой Элронда в далёкий путь, в дорогу, по которой не смогут пройти даже сильнейшие этого мира. Но пока, видимо, он был слишком молод, и сомнения по поводу того, сможет ли он сделать так потом, чтобы ничто не смогло разделить его с владыкой, с каждым проведённым на холодной каменной скамье мгновением разрастались, грозясь перейти в истерику. Мать-природа молчала в ответ на его мольбы об успокоении, она не могла вечно направлять его — дети должны были учиться самостоятельности, но это не значило, что она отречётся от него. Она поможет, когда он не сможет справиться с чем-то в одиночку (хотя такое вряд ли произойдёт), а пока пришло время преодолевать препятствия самостоятельно. И желательно при этом просмотреть все возможные варианты развития событий, потому что каждое неправильно сказанное слово могло оказаться ошибкой. Ошибаться Линдир не любил — не умел принимать своё поражение, потому что его вкус был самым отвратительным на свете, благо ему доводилось не так часто его испытывать. «Я слишком привязался к этому мальчику», — Линдир упёрся взглядом в каменную кладку, раскачиваясь вперёд-назад и обнимая себя, чтобы хоть как-то избежать холода, сочившегося от камней — в нишу не проникал тёплый ветерок, залетающий с улицы через распахнутые окна. — «Но всё сводится к тому, что я никоим образом не могу повлиять на его судьбу». Он не слышал, что творилось за дверьми кабинета. Ему и не нужно, потому что в воздухе расплывалось такое сильное напряжение, что он сам не мог сдержать предательской дрожи в пальцах, когда прижимал ладонь ближе к вороту туники, ища хоть какое-нибудь тепло, чтобы согреть заледеневшие конечности. Сердце бешено билось, но Линдир цеплялся за его яростный темп — на нём легко сосредоточиться и не думать ни о чём другом, — чтобы успокоиться. Когда от тебя ничего не зависит, и переживать не стоит, верно? Какой бы силой он не обладал, он рождён не для того, чтобы вершить чужие судьбы и выбирать путь, которому кто-то будет следовать всю жизнь. Больно, но такова его сущность, и против неё у него нет возможности бороться — в данный момент никто не стоял за его плечом и не убеждал в том, что у него всё получится, стоило немного постараться. Линдир надеялся, что, узнай Элронд об его душевных терзаниях, обязательно бы побудил бороться до конца, до возникновения желаемого результата, пусть он встанет поперёк намерений самого владыки. Несмотря на то, что Линдир пытался держать глаза открытыми, холод всё равно нагнал на него сонливость. Сдаться сейчас кажется самым лучшим вариантом, потому что возникало чувство, что и до рассвета разговор за дверьми не разрешится, оттягивая неприятный момент оглашения итога как можно дольше. Но предчувствие обмануло дитя природы, и оно вскочило на ноги, услышав едва слышный щелчок открывающихся дверей, а после такой же тихий щелчок, означающий, что вышедший закрыл за собой створки. Лёгкие шаги, однако хорошо различимые. Быстрые, стремительные. Линдир не пожелал выходить из своего укрытия, чтобы приветствовать Арагорна, у того и так было много тем для размышлений. Утром он с удовольствием поинтересуется у него результатами охоты, на которую тот отправлялся вместе с сыновьями Элронда, и словом не затронет развернувшегося сегодня действа. А пока Линдир в три шага оказался возле двери и проскользнул в кабинет, заранее зная, что ничем хорошим это не кончится. Но промолчать означало подвести не только себя, но и всех тех, кто каждый день побуждал его на различные действия и спрашивал, что ему нравится и чем он действительно хочет заниматься. В любом случае он подвёл бы ожидания Элронда. И свои. — Боюсь, я слишком утомлён длинными рассказами, чтобы внятно разговаривать с собой и не поддаваться эмоциям, обуревающим меня, — Элронд сидел за широким столом, спиной к окну. В комнате было ужасно душно и жарко от горящего камина, так что Линдир, поборов малодушное желание для начала погреться, первым делом распахнул окна, впуская свежий воздух, а заодно звуки долины. — Мне не понравилось, что Гильраэн мне рассказала, — он снова обошёл стол, становясь напротив владыки, но тот смежил веки, наслаждаясь скольжением сквозняка по открытым участкам кожи. — И что же она рассказала? — Элронд, тем не менее, ответил, но в его голосе появились предупреждающие нотки. Похоже, что разговор с Арагорном действительно забрал у него много сил, в том числе способность брать свои эмоции под полный контроль, потому что по отношению к Линдиру его тон никогда не становился недоброжелательным, даже если тот слишком заигрывался. — Ты знаешь, разве не так? — дитя природы устало вздохнуло. Может, его усталость не было столь сильной, как у владыки, но оно в меньшей степени контролировало своё поведение, слишком легко ведясь на обуревавшие его чувства. — Думаю, она больше испугала тебя, чем объяснила настоящей ход вещей. Всё-таки матери позволительно волноваться сверх меры и предполагать худшее, и она, разумеется, этим воспользовалась, — черты лица Элронда расслабились, но Линдир хорошо видел, какими усилиями далось это расслабление. Наверное, не прикоснись так странно к нему Гильраэн сегодня, он обязательно вступился за неё и её благоразумие, но он заговорил совершенно о другом, что добела накалило напряжение, скопившееся в Элронде и пробудило в нём ярость, которую не мог сдержать никакой контроль. — Почему так произошло? — если бы вопрос не звучал так беспомощно, он не произвёл столь сильного эффекта, но всё было сказано так, как получилось, поэтому Линдир отшатнулся назад, когда Элронд резко подорвался с места, ударяя ладонями о столешницу. В голову дитя природы закралась совершенно ненужная мысль о том, что по яркости яростный взгляд владыки мог соперничать с его глазами-звёздами в истинной форме, но сейчас был не подходящий момент для озвучивания подобных сравнений. — Если бы я знал, то с радостью бы тебе ответил, — Элронд практически шипел, стараясь не дать эмоциям овладеть им полностью и не сорваться на крик. — Знаешь ли, в этом мире есть вещи, которые ты никак не можешь предотвратить, не говоря уже о том, чтобы исправить. — Значит, их и не нужно стараться исправить, — Линдиру пришлось переступить через себя, чтобы продолжить говорить, твёрдо глядя в глаза разъярённого лорда. Тот сделал несколько глубоких вдохов, с шумом втягивая воздух через ноздри, и прикрыл глаза. — Прочь, — едва слышно выдавил он, но после добавил, немного громче и куда более ласковее. — Мне нужно подумать в одиночестве. — Что же, простите за беспокойство, милорд, — злость на этот раз поднялась в Линдире, и он решил не утруждать себя тем, чтобы воспользоваться дверью. Он просто не выдержит бесконечно долго идти по коридорам, чтобы выйти из замка. Деревья росли довольно близко к окну, поэтому он вспрыгнул на подоконник и с него шагнул на услужливо вытянувшуюся к нему ветку, и быстро спустился по мгновенно составленной лесенке из прутиков во двор — бояться нечего, что его кто-то увидит за подобным действием, так как все заняты ужином. Прогулка по окрестностям вышла недолгой, и Линдир вернулся в свою комнату, когда на небе ещё ярко горели звёзды — напряжение, тугим комком свернувшееся в груди, не изгонялось свежим воздухом и видом гордо стоящих елей. Странно, но он уснул ещё до того, как его голова коснулась подушки, хотя сильные переживания ещё не отпустили его, чтобы навеять сонливость. И сон, в который он провалился — точнее, он почувствовал, как его куда-то тянет со страшной силой и скоростью — оказался отнюдь не приятным времяпровождением или исцеляющей от всех усталостей пустотой. Он видел перед собой маленьких суетившихся человечков — они, измождённые, напуганные, теснились вокруг него кольцом, защищаясь из последних сил от наступающей со всех сторон тьмы. Вместо лиц — размытые очертания, но дитя природы показалось, что некоторых из человечков оно раньше видело, но при других обстоятельствах, да и оно само тогда было несколько ниже, чем сейчас — сейчас Линдир ощущал себя бесплотным духом, всё ещё могущим многое, но отнюдь не столько, сколько мог, пребывая в согласии с физической оболочкой. Человечки же находились в реальном мире и вряд ли видели его. Вокруг — большой зал, наполовину разрушенный, с видневшимися то тут, то там телами, и неимоверная жара, так что Линдиру показалось, будто, даже будучи бестелесным, он медленно расплывался от марева вокруг. Каково человечкам, которые вынуждены было защищаться ещё от тьмы, то и дело делающей выпады вперёд, он не представлял и потому потянулся защитить их своей магией, которая окутывали небольшой отряд прозрачными оболочками, переливающимися в багряном свете от расщелин в полу подобно мыльным пузырям. И сразу на дитя природы обрушились эмоции человечков, в стократном увеличении от того, что оно ощущало до этого. Линдир сначала успокаивающе зашептал, затем заговорил в полный голос, после сорвался на крик. Несуществующее в этом сне горло нещадно саднило, но он сам себя не слышал, не мог успокоиться сам, а это сейчас было самым главным, иначе он никак не сможет помочь человечкам. И, как спасение, он почувствовал хватку на своих плечах, болезненную, такую необходимую. И сквозь творящийся перед глазами ужас проступили черты Элронда. Линдир едва не закричал от досады, когда увидел в глазах владыки беспокойство. Ему оно не нужно, оно гибельно, нужна уверенность, поддержка, и он говорил, несмотря на то, что кажется, будто голос уже сорван, что Элронд ничего не услышит. А если и услышит, то точно примет за горячечный бред, потому что Линдир ни за что не пустил бы его в своё сознание сейчас, чтобы дать возможность увериться в том, что он в порядке — он будет в порядке, когда всё переживёт, неважно, выйдет ли победителем или проигравшим. Владыке даже придётся выслушать от него длинную жалобу на собственную глупость, потому что, несмотря на то, что он едва мог связно думать от окутывающего его жара, Линдир уже догадался, какого чёрта так получилось, что он видит кошмар (не кошмар, но пока это воспринимается как сон, он имел право называть творящееся кошмаром). — Пожалуйста… Пожалуйста, не надо бояться… за меня… Я же не выдержу, если ещё и ты будешь бояться… Я же… Он не договорил, потому что вокруг него сжались тиски объятий, вместе с телом заставив собраться его разум. Бледные, едва-едва проступившие очертания комнаты уступили красно-чёрным тонам пещеры, и Линдир, замерев на мгновение ринулся в бой. Не сам, через человечков, испепелив их страх, потому что сам он вряд ли мог что-то сделать против наступающей тьмы. Нет, он не бросал их на верную гибель, потому что его магия была достаточно сильна, пусть она не могла защитить от всех напастей. Но человечки были достаточно сильны, чтобы с помощью его магии выстоять против подступающего противника. Некоторые из них упали, но большинство всё же осталось в строю, продолжая прокладывать себе путь сначала вперёд, а потом отступая назад, чтобы не потерять друг друга и не дать разделить себя тьме, чтобы уничтожить раздробленный отряд по частям. Девиз, что «вместе — сила» сейчас работал на все сто процентов. Это не была победа, потому что Линдир чувствовал приближение ещё чего-то. Оно рвалось из недр земли, из исходящих багрянцем расщелин. Сначала он надеялся, что сквозь трещины в камни, нечто не сможет просочиться, но это было не так. Оно также, как и он, могло быть бестелесным, чтобы протиснуться сквозь что угодно, и развернуться во всей красе на свободе. Линдир встретился глазами с двумя огненными провалами, но не дрогнул — он помнил, надеялся, что его всё ещё держат крепкие руки, хотя, полностью погрузившись в свой «сон», он не мог ничего чувствовать из внешнего мира. Пузырь его магии разросся, уничтожая на своём пути тьму, потому что человечкам на неё отвлекаться было совершенно не нужно, у них был другой противник. Линдир наклонился к ним и тихо шепнул: «Вперёд». Вселить бесстрашие перед превосходящим по силе противником — самое верное решение, потому что в этом зале укрыться негде, а до выхода слишком далеко. Существо проиграло, когда сделало шаг назад перед надвинувшимися на него магией дитя природы и воинственно настроенными человечками, готовыми любыми способами бороться за победу. Обойтись без жертв со стороны человечков, опять же, не удалось — не тот противник, чтобы десяток-другой не пал, — но Линдир был всё равно горд и, глядя на корчившееся на полу существо, с улыбкой — омерзительно высокомерной — смотрел на проигравшего. Тот смотрел на него в ответ, и в его глазах была ненависть, но он забрал её с собой, навеки упокоившись в этом мире, когда сила дитя природы бросилась довершать начатое и изничтожать огненный дух. Линдир отступил, убирая свою магию, позволяя человечкам насладиться своей победой, и тут же оступился. Как будто земля разверзлась под ним, и он рухнул в бездонную пропасть. И он был не в силах призвать свою силу — она не безгранична, ей нужно время на восстановление, — чтобы остановить падение. Он распахнул глаза, тяжело дыша и содрогаясь от страха и стука бешено колотящегося сердца в груди. Глаза ослепли от слишком яркого света, и его руки метнулись вверх, чтобы рефлекторно закрыться, прекратить режущую боль, хотя всего мгновение назад ему казалось, что он не может пошевелиться. На животе сжалась чужая ладонь — тёплая, не обжигающе горячая, как пол в том зале, — и к спине теснее прижалось чужое тело. — Всё хорошо, — ласково прошептал голос. Знакомый голос, но Линдир не позволил его обладателю отнять свою руку от глаз, потому что свет вокруг действительно был слишком ярким, и глаза отказывались привыкать к нему. — Ну же, не бойся. — Я не боюсь, — получился хриплый шёпот, царапающий горло. Докричался во сне. Линдир попытался прочистить горло, но только усугубил ситуацию и бросил попытки вернуть былую мелодичность в речь. — Просто слишком ярко. — В комнате полумрак, ты капризничаешь, — Элронд не сдавался, продолжая бороться с его рукой, чтобы открыть его глаза. Линдир хотел взвиться, не обращая внимания на то, что обычно он предпочитает уважительно общаться с владыкой, оттолкнуть от себя, но Элронд справился с его рукой быстрее, заставляя промаргиваться, а не отстраняться от бьющего в глаза света. Постепенно пространство вокруг начало погружать в тень, пока слепящие лучи не превратились в тонкую паутинку лучиков, едва-едва подсвечивающих все предметы в комнате и закрадывающихся в комнату сквозь узкую щелочку в задёрнутых шторах. Это была не его комната. Судя по обстановке — одна из гостевых спален. Линдир даже знал, какой вид должен открываться из окна, потому что не раз убирался в этом помещении и всегда находил минутку-другую бросить взгляд на долину. — С тобой всё в порядке, — Элронд развернул его к себе с такой лёгкостью, будто он был тряпичной куклой. Подобной куклой, по правде говоря, он себя и ощущал, потому что теперь даже рука, поднимаемая с такой лёгкостью, отказывалась его слушаться. Странная битва вытянула из него все силы, и сейчас ему думалось, будто никогда он не сможет вскочить с прежней лёгкостью на ноги, не сможет часами гулять по долине, словно его безвозвратно изуродовали. Это было обманное чувство, и Элронд сразу же отвлёк от него разговором — язык Линдира продолжал слушаться, хотя сонливость — настоящая, а не навязанная его почти-обещанием помочь в беде — начала подступать. — Мне пришлось отнести тебя сюда, иначе ты перепугал бы своими криками всех своих приятелей, — владыка ответил на незаданный вопрос, убирая упавшие на лоб Линдира пряди. У того мгновенно встал комок в горле, так как ему вспомнилось, что предшествовало его «сну» и что Элронду явно должно быть не до того, чтобы успокаивать его. — Тише, — у эльфа было другое мнение на этот счёт, и он прижал к себе безвольное тело ещё сильнее, отчего у Линдира возникло ощущение, что они стали единым целым, и его сердце, всё ещё не успокоившееся до конца, начинало биться ровнее, попадая в ритм другого сердца. — Всё хорошо. — Всё хорошо, — эхом повторил Линдир. Действительно, он сделал всё лучшим образом. С учётом того, что он не должен был ввязываться во всякие приключения, тем более решать чью-то судьбу. Остаться в стороне и наблюдать за тем, как погибает кто-то — неприемлемо, но он ведь никогда не стремился пристально смотреть по сторонам и тем более устремляться взглядом в даль, чтобы увидеть, как кто-то попал в беду, поэтому… Поэтому ничего. Сделанного не воротишь. Он был в праве не вмешаться, потому что благословение, само по себе являющееся сильной поддержкой, поспособствовало бы победе гномов, но вмешался. И кто его осудит за это? Он снова погрузился в сон, на этот раз исцеляющий. Однако Линдир не рассчитал, что потратил слишком много своей магии, и, когда в следующий раз проснулся, его тело всё также плохо слушалось его, и для того, чтобы поднять руку и откинуть со лба упавшие пряди, ему понадобилось приложить просто неимоверное количество усилий. Поэтому в кровати ему пришлось пролежать несколько дней, прежде чем Элронд посчитал его полностью восстановившимся и силой поставил на ноги, потому что дитя природы против своего обыкновения закапризничало, желая продолжать ничего не делать. Единственными посетителями, что приходили навещать Линдира, помимо Элронда, были Арвен и близнецы. Они не выспрашивали о причинах его внезапного недуга, хотя эльфы не были подвержены обычным человеческим болезням, и мало что на свете могло их в два счёта свалить с ног без видимых повреждений. Зато владыка затребовал подробного рассказа обо всём, что видел в своём сне Линдир, опять же против своего обыкновения, потому что по молчаливому взаимному согласия они никогда не выспрашивали друг друга о том, что творится на душе, предпочитая просто оказывать поддержку — удобно, но это вряд ли могло им помочь как-то продвинуться в тех странных отношениях, что связывали их. Дитя природы пришлось на своём опыте прочувствовать, насколько неудобно разговаривать о себе несколько часов кряду, подробно описывая каждое чувство и ощущение, мысль, совершенно неожиданную для сна, потому что в сновидениях обычно присутствовали одни действия. — Мне стоит держать язык за зубами, иначе каждый проезжающий через Последний Приют имеет все шансы заполучить моё благословение, — ничего удивительного, что к концу рассказа Линдир оказался раздражён, теперь по-настоящему злясь на себя за то, что ему пришлось пережить. Элронд успокаивающе погладил его по руке — в его глазах мелькнула усмешка при взгляде на всклокоченного Линдира, что никак не могло придать тому спокойствия. — Я думаю, что всё произошло так, как должно было произойти. Я заметил за тобой, что ты без всяких раздумий иногда берёшься помогать другим, не дожидаясь пока они тебя попросят. Но ты также очень осторожен в проявлениях своей магии, и дай мне Эру зоркости и чуда увидеть, как ты её применил, при этом тщательно взвесив всё «за» и «против». Теперь ты, может, и не боишься, что твою сущность раскроют, ведь я полностью на твоей стороне, но тебе не нравится сам факт того, что кто-то узнает о тебе как не о скромном эльфе-прислужнике с явным талантом к музыке. — Да, — Линдир тяжело вздохнул и посмотрел в окно — его взгляду открывалось лишь безоблачное голубое небо, но во время «болезни» он предпочёл бы смотреть на мерно покачивающиеся туда-сюда тяжёлые зелёные ветви деревьев, порой тычущиеся прямо в окно его комнаты на нижних этажах. К тому же там было значительно теплее — ну или просто его магия настолько пропитала помещение, что оно подстраивалось под его нужды, а тепле он нуждался постоянно. Конечно, летом никто не ищет тепла, оно и так в каждой частичке воздуха, но дитя природы не хотело довольствоваться одним лишь ласковым солнечным светом, и Элронд тихо посмеивался над ним, когда оно капризно дёргало его за руку, стараясь привлечь в свои объятия — владыка всегда был тёплым, достаточно тёплым для удовлетворения требований Линдира, или же этот эффект создавался за счёт их явной привязанности и лёгкого смущения, которое нет-нет да проскальзывало. — Ты даже когда метался в горячке, всеми силами пытался усугубить своё состояние, прижимая меня к себе. — Я думаю, не так сильно мне нужно было пытаться, потому что с тем, чтобы прижимать себя ко мне, ты справлялся лучше. Линдир научил Арвен некоторым играм, и они увлечённо хлопали друг друга в ладоши, меняя ладони и ускоряя темп, а после, задёрнув тяжёлые шторы, пытались при помощи свечи и сложных комбинаций пальцев показать силуэты животных на стене. Дитя природы было ужасно гордо тем, что смогло спокойную, выдержанную принцессу на некоторое время превратить в сущего ребёнка, чему страшно завидовали близнецы — и просили подсказать им ещё несколько игр, которые точно так же развеселят их дорогую сестру. Элладан и Элрохир большую часть времени своих визитов проводили за неспешным разговором, путаясь и перебивая друг друга только тогда, когда Линдиру, старающемуся не допускать молчания, случалось спросить про то, как прошла охота, и братья пускались в непонятные для него рассказы о приёмах и ловушках, которыми они пользовались для заманивания орков. Дитя природы могло охотиться, основываясь на свои инстинкты, но никак ни на цель загнать жертву в ловушку. От близнецов ему удалось узнать то, что Арагорн покинул Имладрис и решил навестить земли своих предков. Теперь уже воин, а не маленький мальчик, тот пытался попрощаться со своим другом по играм и забавам, но даже Элронду в тот момент не удалось добудиться Линдира, и Арагорну пришлось уехать, оставив короткую весточку. А другу оставалось недоумевать о том, как так могло случиться, что неожиданно выросший маленький мальчик вдруг вздумал влюбиться в Арвен и после этого сразу же пуститься в далёкие странствия, чтобы исполнить предречение Элронда о том, что прежде счастья, ему придётся пройти через множество испытаний. Не Линдиру было осуждать Арагорна, потому что главная привязанность и любовь его жизни тоже нашла его внезапно, в месте, где он никогда не должен был оказаться. Возможно, его постоянное стремление развеселить Арвен было связано с тем, что он как-то пытался отвлечь её от мыслей о том, что она никогда не увидится со странным человеком, воспитанником её отца, что повстречался ей в лесу, куда она отправилась на короткую прогулку, чтобы освежить в памяти виды родного Имладриса. Подсознательно Линдир боялся оказаться на её месте — пройдёт ещё немало времени, прежде чем он осознает, что великий дар матери-природы привязан к нему так же сильно, как и он к нему, и что не нужно каждый раз напоминать о себе, чтобы быть безмерно любимым. Однако все переживания ему пришлось отбросить, когда пришло время возвращаться к своим повседневным обязанностям. И к урокам игры на арфе тоже, потому что он помнил, что обещал спеть Арагорну своё небольшое — «совершенно бессмысленное, если сравнивать с первоначальным замыслом» — стихотворное произведение. Кто знал, когда вернётся новонаречённый Эстель из своих странствий в Имладрис (должен же он иногда брать передышку от бесконечных испытаний и проходить мимо сего чудесного края), и со стороны Линдира будет ужасно некрасиво встретить его неподготовленным и продолжить обещать когда-нибудь поделиться своим творчеством. За те четыре дня, что он провалялся в кровати, Имладрис не мог измениться, но он всё равно с любопытством оглядывал все залы. Приятным удивлением стало единодушное беспокойство приятелей — всё же Линдир был достаточно сдержанным и привязанным к работе, а также не имеющим в их представлении никаких любовных порывов, чтобы отсутствовать столь продолжительное время. Если бы мажордом не пришёл ему на помощь, то он бы никогда не выкрутился из этой ситуации, а так отделался всего лишь дополнительно штрафной комнатой для уборки. Всё-таки управляющий был одним из самых сострадательных эльфов во всём замке — сам Линдир обязательно подавил бы желание вступаться за кого-то, если бы увидел столько любопытствующих взглядов. Погрузиться в череду похожих друг на друга дней, но никак при этом не надоедающих и только способствующих продвижению всех задумок и планов — настоящее блаженство. Каким-то чудом Линдир смог отыскать благодарного слушателя в лице Арвен и теперь наигрывал ей «странные мотивы», которые принёс с собой из другого мира, хотя с каждым прошедшим годом ему становилось всё труднее и труднее вспоминать что-то из прошлого, проведённого вне Имладриса. Но, похоже, музыка действительно была его предназначением, и он едва заставлял себя заниматься прежними делами в замке — всё-таки её было недостаточно, чтобы заполнить всё свободное время, а бездельничать (хотя его приятели теперь уже среди менестрелей что-то упорно твердили о «заслуженном отдыхе»). Он не жалел, что почти всю свою жизнь занимался чем-то другим, более полезным, по его мнению, потому что его талант к музыке должен был раскрыться именно в долине эльфом, или же он получил больше мотивации для развития после встречи с Элрондом. Линдир не мог сказать, что он остался тем же, кем впервые ступил на эти земли. Раньше он бы испугался происходящих с ним перемен, потому что мысли о том, что он всегда будет думать определённым образом и придерживаться одних и тех же идеалов, в своё время были навязчивыми. Он поразмышлял на этот счёт и обратился к Элронду с благодарностью. — За что ты благодаришь меня? — За то, что ты нашёлся, — Линдир умудрился произнести эту глупую фразу с такой уверенностью, что она оказалась ужасно проникновенной, и Элронд мягко рассмеялся, осознавая сказанное. Это не заслуга кого-то из них. Их встреча должна была произойти, и Эру или мать-природа в этом поучаствовали, всё равно. Делегация от гномов, по ощущениям дитя природы, прибыла спустя две-три недели после того не-кошмара. Среди гостей не было никого, кого Линдир узнал бы, кинув быстрый взгляд, проходя мимо переговаривающихся во дворе бородачей, но его остановили двое из прибывших, и, лениво покопавшись в чертогах памяти, он узнал в них сопровождающих Балина, когда тот в последний раз посещал Имладрис. — Приветствуем досточтимого господина эльфа, — гномы говорили одновременно, словно долго репетировали. Или были братьями, неразлучными с рождения, но Линдир не видел в них никакого родства. До этого подобным хоровым исполнением фраз его радовали только Элладан и Элрохир, да и то нечасто. — Приветствую досточтимых гномов, — он ответил вежливым поклоном. Его браслеты тихо звякнули, и один из гномов бросил на них быстрый удовлетворённый взгляд, прежде чем вернуться в прежнее положение — они отвесили чересчур глубокий поклон, согнувшись практически вдвое, чем не утруждали себя даже тогда, когда приветствовали вышедшего из замка им навстречу владыку Элронда. — Чем обязан подобной вежливости с вашей стороны? — весьма неосторожный вопрос, учитывая то, как легко обидеть гнома, но что-то подсказывает Линдиру, что ему можно без опасок говорить с прибывшими полушутливо (в пределах разумного, конечно). Он уже поймал на себе внимательный взгляд Элронда, и чуть пожал плечами и улыбнулся в ответ — ему самому было любопытно, зачем прибыли гномы. Не то, чтобы Имладрис запрещал им ступать под гостеприимные своды Последнего Домашнего Приюта, но среди жителей гор было непринято частенько захаживать в гости к недолюбливаемым ими эльфам без веской причины. — Владыка Мории, Балин, поручил нам важное задание, — на этот раз заговорил один из гномов, что не помешало им ужасно синхронно разогнуться. — В таком случае вам стоит обратиться в лорду Элронду, а не к одному из его скромных прислужников, — мягкое указание на ошибку в его стиле — любой другой из обитателей Имладриса был бы возмущён, что к владыке не проявляется должного уважения, пусть оно полностью бы перевелось на них. Линдир повернулся полубоком, показывая, что должен уйти — нечестный приём, заставляющий гномов забеспокоиться и от долгих расшаркиваний перейти ближе к делу. Гномы ужасно утомительны, когда заранее знают, о чём им нужно говорить, и если дельце каким-то образом связано с их ремеслом, в остальное время из них не вытянешь и пары фраз. Линдир должен был чувствовать раскаяние от того, что напрочь лишил прибывших в Имладрис гостей возможности попрактиковаться в красноречии и продемонстрировать знание чёткого регламента, запрещающего переходить к теме разговора, не поговорив предварительно о сотне других вещей, ведь густое разочарование ощущалось в воздухе так же легко, как и благоухание цветов в вазоне, возле которого он остановился. К чести гномов, в их глазах или позе это никак не отразилось. — Владыка Балин просил передать тому, кому он когда-то задолжал подарок, ещё один дар, несмотря на то, что все свои задолженности он закрыл, — слово взял второй гном. — И также просил передать, что гномы умеют ценить помощь в любых делах, особенно помощь, оказываемую безвозмездно. Они всё-таки зашли внутрь — было бы глупо и некрасиво открывать ларец посреди оживлённого двора, где некоторые уже с интересом оглядывались на их странную группу. Гномы, быстро смекнувшие о том, что лучше бы проявить больше уважения владыке Элронду, как на то указывал Линдир, обратились к лорду с просьбой присутствовать при передачи дара от Балина. Стоило отдать должное выдержке владыки — терпение к гостям, отнёсшимся с пренебрежением к хозяину, у него было безграничным. Они прошли в кабинет Элронда, потому что трудно было после прибытия гномов найти хотя бы один пустующий зал, тем более гномы настаивали на том, чтобы выбрать место, где никто не сможет помешать вручению дара. Линдир, которому уже сообщили цель приезда гостей, не интересовался тем, что находилось в деревянном ларце (на этот раз — чёрное дерево со вставками металла по краям), он бы с удовольствием оставил его закрытым. Ему хватает и браслетов на руках — он не любит получать подарки, потому что это означает, что ты отвечаешь на чужую признательность и должен что-то отдать взамен, начиная от доверия и радости и заканчивая услугой. Было несколько существ, от которых Линдир готов был получить подарок, но пока он их успешно сдерживал от поспешных действий. Со стороны Балина было неосмотрительно посылать этот подарок, как бы сильно дитя природы не помогло им и от каких бед не избавило бы, предыдущий дар — совершенно другое дело, ведь Линдир сам попросил его под влиянием охватившего его легкомыслия. Сейчас бы хватило письма. И Линдир не постеснялся бы обратиться к Элронду за помощью в его прочитывании — он бы сам разобрался с написанными на общем наречии словами, но на то бы ушло много нервов, тем более владыке лучше бы знать обо всём. В ларце — высокий воротник, сплошь усыпанный драгоценными камнями, но все они преломляли красный цвет от застёжки-рубина впереди. Линдир не разбирался в драгоценностях, не питал к ним слабости, но благодарность — необходимая формальность, хотя от гномов вряд ли может ускользнуть то, что столь ценный дар воспринят куда как холоднее, чем совсем простенькие на его фоне браслеты. Или даже скрипка. Но посланники Балина проявленным равнодушием к дару были ничуть не обижены, лишь продолжали извлекать из ларца следующие предметы, причитая о том, что владыка Мории не может ограничиться одним предметом в оценивании той помощи, которая была оказана его народу. В конечном счёте они не отстают, пока Линдир не надевает и воротник, и специально сшитый под его крепления пурпурный плащ, и венец, представляющий собой гроздь камней, помещённых в столь тонкий и искусно сделанный обод, что со стороны кажется, будто на лбу мерцают звёзды, что так прекрасно обрамляют тёмные пряди. Осознание того, что он буквально светился без всякой помощи магии, испортило Линдиру настроение, но он стоически держал уголки губ приподнятыми, пока гномы, довольные выполнением возложенной на них задачи, не ушли, чтобы присоединиться к своим сопровождающим за накрытым для гостей столом. У них ещё есть много поручений, вроде налаживания контактов между Морией и Имладрисом — владыка Балин внезапно сделал ставку на этот странный союз, и дитя природы надеялось, что из благоразумных рассуждений о том, что при жизни под вечной угрозой следует объединяться со всеми, а не из желания получить ещё одно благословение. Старый гном не дурак, хотя Линдир и заметил, что в его стремлении проникнуть в древнее королевство большая доля принадлежала тёмным помыслам, возбуждающим жадность до древних копей покинутого гномьего королевства, нежели желанию вернуть былую славу Мории и вдохнуть новую жизнь в мёртвые залы. Но тьма рано или поздно испаряется из сердца, и добрые помыслы начинают подначивать исправиться. Линдиру придётся проследить за этим, раз он ввязался уже в дела гномов. И в его стремлении вмешаться было не покровительство и чувство ответственности — то была потребность довести дело до конца и навсегда закрыть перед собой двери в дела Мории. Элронд, прекрасно чувствуя его настроение, осторожно снял с его головы сначала венец, несмотря на свою поразительную лёгкость давящий нещадно на виски, затем отстегнул плащ, лежащий бесполезным грузом на плечах, последним — воротник, который подобно удавке врезался в шею. — Не понимаю, как ты можешь носить венец, — задумчиво протянул Линдир, наблюдая за тем, как Элронд укладывает дары Балина обратно в шкатулку. — Это ужасно. Ещё и мантии, наглухо застёгнутые в любое время года. Владыка рассмеялся и покачал головой, а затем прижался губами ко лбу дитя природы, окончательно стирая ощущение неприятного холодящего ощущения от драгоценных камней — как будто они сотни лет пролежали в вечных льдах, и ничто на свете не заставит их оттаять, тем более кожа того несчастного, что посмеет надеть венец — Тебе не нужны ни статусы, ни явные их свидетельства, — Элронд по своему обычаю искал логичную причину недовольства, ведь она поможет лучше раскрыть перед ним то удивительное существо, коим являлся Линдир. То, что тот мог спокойно распахнуть перед ним свой разум, приглашая взглянуть на помыслы и мироощущения, ему было недостаточно — возможно, всегда будет недостаточно. — Если бы все сильные этого мира были такими же, то никаких войн не существовало бы. — Слабые в погоне за своими грехами могут натворить похлеще, так что хорошо, что пока историю вершат не они, — дитя природы неуверенно улыбнулось. Его мнение, принесённое из другого мира — порождение цивилизации, где благородство отошло на второй план, а злыми поступками мало кого можно было по-настоящему удивить, какой бы публичности их не подвергали. Тем более он изначально думал о том, что бороться со злом — бездарная задача. У всего в мире есть право на существование, каким бы отвратительным оно не являлось, всё взаимосвязано со всем. Элронд мог не разделять его точку зрения, но он её понимал и принимал. — Когда-нибудь никому из нас не придётся задумываться об этом, — владыка тихо вздохнул и ещё раз его быстро поцеловал — на этот раз в щёку, — прежде чем покинуть свой кабинет и присоединиться к гостям за трапезой. — А твой статус тебе приятен, — Линдир улыбнулся, склонив голову к плечу и глядя на закрытые двери. Он вышел в коридор, оставив ларец с дарами Балина стоять на столе. Пусть владыка сам решит, что с ними делать, если как-то ценит искусность гномов в создании украшений — дитя природы в первый же день обладания подобными вещами может оскорбить их и заодно давно почившего мастера, забросив тонкую работу куда-нибудь в один из тёмных углов своей комнаты, к вещам, которые он за разом отвергал от себя и в центре комнаты оставлял лишь самое необходимое для комфортного отдыха, отчего его кровать давным-давно превратилась в некоторое подобие гнезда из одеял, подушек и просто тканей различных структур (стирать всё это было делом утомительным и требующим одного-двух выходных дней в месяц из-за любви Линдира к свежему запаху, но оно того стоило — все остальные дни чувствовать себя в комфорте). Дитя природы, несмотря на то, что дары пришлись ему не по вкусу, хотел поблагодарить гостей за то, что они их передали, тем более от многих из них исходило такое любопытство в сторону Линдира, что тот не сомневался в том, что в Эреборе оставшиеся в живых из тринадцати гномов рассказывали историю о повеселившем их эльфе наподобие легенды. Тем более скрипка без дела всё также лежала в футляре — немного странно играть на ней в Имладрисе, хотя эльф прислушивались и проявляли благосклонность к любой красивой мелодии, не обращая внимания на извлекающий её инструмент, но дитя природы не хотело вмешиваться в стройное звучание арф и флейт без весомой причины. Да, менестрели вряд ли будут возражать, но им больше нравилась его игра на арфе, всё же скрипка непривычна, слишком резка для их слуха — кратковременное развлечение, хотя новизна всегда будоражит кровь на долгие дни, — но сегодняшних гостей развлекать та ещё задача, поэтому они только обрадуются, если эту роль возьмёт на себя Линдир. *** Гномы ушли на следующий день, спеша вернуться в Морию, где всё ещё каждый воин на счету, потому что они всё ещё опасались затерявшихся где-нибудь на нижних нерасчищенных уровнях орков. Как бы Линдир не старался спрятаться за работой в дальних помещениях замка, двое гномов, передававших ему послание от Балина, нашли его перед тем, как покинуть своды Последнего Домашнего Приюта. И он, смирившись с их навязчивой вежливостью, попросил от своего имени пожелать владыке Мории долгих лет и процветания его королевства, на всякий случай специально придерживая свою магию, хотя она была спокойна и не собиралась вырваться и нести благо — старый гном был просто любимцем судьбы, раз ему дважды так повезло, но в третий раз он вряд ли удостоится защиты от бед от дитя природы. У любой милости однажды наступает предел. И наступило затишье, во время которого Линдир расслабился настолько, что каждый раз прибытие любых гостей в Имладрис проходило мимо него. Не в его природе жить каждый день в ожидании плохих вестей, и он попытался привить то же Элронду, но от радикальных действий его останавливало то, что это могло повредить не только владыке, но и его подданным, и то, что тот всё ещё его господин. Это ведь не исцеление от дурных мыслей, мешающих жить — постоянная подсознательная готовность воевать является ничем иным, как приспособлением к окружающей обстановке, помогающим выжить. Дитя природы уже задумывалось над тем, что не так уж и плох далёкий Валинор, если там нет никаких войн и, соответственно, никаких лишних волнений и постоянного напряжения, но точной уверенности в этом не было, да и он не стремился спрашивать о подобном у кого-либо ещё. Потому что подобные разговоры означали бы, что и он почувствовал таинственный непреодолимый зов моря, что вряд ли в действительности с ним случится, но слухи всё равно могли пойти. Спрашивать что-либо у Элронда он зарёкся после того, как владыка увидел то, что он живо интересуется географией и ботаникой различных регионов Средиземья. Этот разговор был не самым приятным для Линдира, потому что ему казалось, будто не удалось убедить эльфийского лорда в том, что в нём нет и отголосков рвения изучать мир. — Ты хотел бы оказаться там? — Элронд застал его в библиотеке, когда он развернул иллюстрацию какого-то неизвестного художника, весьма недурно зарисовавшего бескрайние степи Рохана, так что Линдир мог живо представить себе, как колышется высокая трава, превращая свои наклоны в перекатывающиеся в зелёном море волны. Дитя природы вздрогнуло, вырываясь из пут своего воображения, и удивлённо посмотрело на лорда. — Мне всегда кажется, что ты с грустью смотришь на подобные картины. — Наверное, я просто теряю контроль над выражением своего лица, когда пытаюсь себе живо вообразить, и уголки моих губ опускаются, — Линдир легкомысленно пожал плечами. Он никогда не задумывался над тем, как выглядит, когда отдаётся на волю своему воображению. — Мне интересны дальние края лишь на картинках — много новых образов можно найти, а уже потом их использовать для создания чего-нибудь нового. — Если ты захочешь их увидеть вживую, я никогда не буду удерживать тебя. Дитя природы на подобные слова обиделось. Неизвестно, что удержало его от ответа, но после, всё переосмыслив, оно порадовалось, что промолчало и просто вернулось к созерцанию картинок. Элронд не хотел удерживать его возле себя насильно, но отвечал ли Линдир ему тем же? Единственное утешение заключалось в том, что всё было задумано высшими силами, значит, против чужой воли он вряд ли шёл, требуя себе внимания и ласки, но осознание того, что ради блага другого он вряд ли того отпустит, навалилось на плечи тяжестью, и, чтобы избавиться от неё, потребовалось много времени, но мать-природа предупреждала, что впоследствии его неумение отпускать может стать погибелью — и Линдир спокойно согласился умереть, если потребуется. — Смирение — удел обречённых, — рассмеялся голос старейшины в голове, и Линдир не выдержал, схватился за нити памяти в разуме, с корнем вызывая их, чтобы никогда призрак побеждённого волка не преследовал его — он должен научиться относиться к битвам и победам ровнее, чтобы никогда не создавать себе проекции бывших противников под влиянием сильных переживаний. И впервые его не тревожила головная боль, несмотря на то, что слёзы катились по щекам, и он едва ли мог встать на ноги, замерев на коленях перед своей кроватью, — выдернутые и недоступные более воспоминания не могли подсказать, из-за чего он так разволновался, однако ощущение удовлетворения от совершённого поступка явно указывало на то, что поступил он во благо — своё или чужое, не важно. Элронд, каким-то образом научившийся чувствовать, что нужна его помощь и поддержка, несмотря на то, что разум дитя природы до сих пор оставался закрыт от него, нашёл его в той же позе спустя пол часа. Дорожки от слёз уже успели высохнуть, и кожу щёк неприятно тянуло, но Линдир улыбнулся так широко, насколько ему позволял наполовину от боли утраченный контроль над телом, и вцепился в руки обнявшего его сзади владыки. — Обещай мне, что ты никогда не отпустишь меня, каких бы бед для меня это не стоило. Элронд развернул его к себе лицом, приподняв и тем самым вызвав новую вспышку боли жилах, но Линдир не поморщился, ему вообще не виделось реальным изобразить на лице какую-нибудь гримасу. — Ты безумен, — эльф прижал его к себе, пытаясь подхватить и переложить на кровать, но Линдир вцепился в него с неожиданной для его состояния силой и потянул на себя, отчего они вместе рухнули на гнездо из одеял и подушек. — Нет, — дитя природы сомкнуло руки за спиной Элронда, не собираясь отпускать его от себя, пока не станет немного получше и пока не возьмутся под контроль эмоции и страхи, или пока оно не уснёт, замученное своими выдуманными переживаниями. Но владыка обнял его с не меньшей силой в ответ, прижимая к себе настолько тесно, что казалось, будто он собирался стать с ним единым целым. Линдир не сразу понял, что ухо ему обжигает не дыхание, а быстрый шёпот? — Обещаю, обещаю, обещаю. Всё, что ты захочешь — обещаю. Сейчас же, как бы трудно не было исполнить. Обещаю. Всё, что захочешь… Линдир засмеялся так, что дрогнули стены от раскрутившихся потоков магии. Мир мгновенно потемнел, и со двора послышалось несколько испуганных выкриков. На миг сверкнула молния, и сразу за ней — раскат грома, такой сильный, что зазвенели окна. Когда хлынул дождь, дитя природы всё ещё продолжало сотрясаться от смеха, теперь уже беззвучного. Наконец, в перерывах между смешками ему удалось выдавить из себя: — Ты… безумен… настолько… же… — он пытался ещё что-то добавить, но лишь беспомощно всхлипнул от спазмов в горле. — Тише, — Элронд ласково гладил его по голове, прерываясь на то, чтобы пропустить между пальцами длинные пряди, не убранные сейчас в замысловатую причёску. Линдир не знал, сколько они вот так пролежали, время для него исказилось, и он мог следить за его ходом лишь по тому, что делалось за окном, если находил в себе смелости оторваться на мгновение от груди Элронда, а после ещё удобнее разместиться в его объятиях. Дождь кончился и в прорехи между тёмными тучами проникли лучи, освещая долину удивительно-белым светом. Его разум мог обманывать его, но какое-то время он, похоже, провёл в дрёме, или же в этот промежуток времени его не посещали никакие мысли, и он просто выпал из его памяти. Элронд за всё время их бесцельного лежания не произнёс ни единого звука, одна из его рук замерла на шее Линдира, где остановилась, проводя очередную линию с макушки вниз по растрёпанным от его же действий волосам. Подушечки пальцев бесцельно поглаживали зазубрины Древа Жизни. Но дитя природы явственно чувствовало, как его дыхание порой прерывается — владыка пытался прислушаться к нему и определить, насколько оно всё ещё обеспокоено. По мере того, как рассасывалась в памяти вспышка от бессильной злобы, боли и неуверенности в своих действиях, Линдир чувствовал, как в его мысли возвращается прежняя радость и спокойствие от присутствия рядом владыки, и к тому времени, когда часть двора окрасилась в красные цвета заката, на его губах блуждала улыбка, и он, одним движением заставив Элронда лечь на спину, с удобством устроился на нём, уткнувшись носом в обнажившуюся из-за съехавшегося воротника кожу изгиба шеи. В голове приятно гудело от блаженства, от того, что совсем недавно испытываемые страхи и переживания были незначительными и до того глупыми, что было удивительно поддаться им. — Мне кажется, все трудности, что возникают между нами, из-за того, что мы продолжаем оставаться друг перед другом закрытыми, — Элронд задумчиво откинул от себя несколько маленьких подушек, пристроившихся прямо под его боком, и удобнее устроился в мешанине из одеял под ним. — Мы думаем о том, что можно просто выражать друг к другу свои чувства, при этом оставляя все остальные мысли при себе. — Это будет неудобно. Обременительно, — в глубине души Линдир согласился уже на всё — если это поможет избавиться от недопонимания, некоторой болезненности, доходящей порой до крайней меры, в отношениях между ними — однако он сделал слабый выпад, чтобы возразить. Хотя бы в угоду своим многолетним — вечным, казалось бы — привычкам, которые раз за разом диктовали ему раскрываться перед кем бы то ни было исключительно в определённой степени — в самой малой, потому что она уже была достаточна для того, чтобы расположить к себе, учитывая то, что он преподносил её, как большую из возможных. — Удобность не всегда уместна, — заметил Элронд, и дитя природы сделало вид, что сдаётся — ему незачем сдаваться, потому что эльф почти всегда поднимал тот вопрос, который вертелся у него в уме. Они оба понимали, что излишняя скрытность друг перед другом ни к чему хорошему не приведёт. Но открытость, как и предсказывал Линдир, действительно неудобна. Уже в первый день. Линдир никогда не сказал бы, глядя на спокойное выражение лица Элронда — и в такие же спокойные его глаза, — что тот может испытывать невероятный по своей яркости калейдоскоп эмоций. Особенно часты кратковременные вспышки раздражения — они не из злобы, от усталости, так что вечером они сильны. Бороться с ними — никаких проблем, они не более, чем особенность мышления, подстёгивающая его в нужные моменты. Но для Линдира они стали настоящим сюрпризом и сбивали с работы — Элронда он чувствовал гораздо лучше, чем всех окружающих его эльфов, в чём полностью заслуга связи, задуманной между ними высшими силами. Раздражение — всё равно, что ноты, извлекаемые из расстроенных струн инструмента и врывающиеся в спокойную мелодию очередного дня режущими слух звуками. К нему можно привыкнуть, но на то требуется время и концентрация, и запоминание, с какой периодичностью оно может возникать. В свою очередь, дитя природы надеялось на то, что оно не слишком обременительно в своих собственных эмоциях, ведь порой в нём ни с того ни с сего просыпалось восхищение, естественным образом вплетающееся в спокойствие дня и укрепляющее его, перед самыми обычными вещами, будь то вылезшая между аккуратно подстриженными кустами в саду нежно-зелёная травинка или впервые замеченный узор на колонне, возле которой он проходил каждый день и каким-то образом не замечал столь явную красоту. Но на то мир и был создан таким многообразным — чтобы ни в коем случае не наскучить своей посредственностью и изо дня в день раскрывать свои тайны, коих в копилке оставалось ещё великое множество. Они встретились вечером перед тем, как отправиться укладываться спать — день вышел насыщенным, усложнённым двойным объёмом эмоций, и поэтому отдых им требовался более продолжительный и никак не разбавленный долгими разговорами. — Я должен предупредить тебя о том, что завтра к нам прибудет один особенный гость, — Элронд начал не с обсуждения действительно важного для них двоих события в открытии разума друг перед другом. Линдир почувствовал, что к новости, которую владыка хотел сообщить, тот относится со смешанными чувствами, но скорее склонялся к радости, чем к беспокойству. — Думаю, ты будешь счастлив это услышать. — Судя по всему, это не Митрандир, потому что я не слышу никакой иронии в твоём голосе, — Линдир, тщетно поборовшись с заработанной за день усталостью, прислонился к плечу Элронда и прикрыл глаза. — И в мыслях. — О, в таком случае вынужден предложить тебе увлекательную игру, заключающуюся в разгадывании личности нашего гостя, — эльф тихо рассмеялся, и сквозь пелену усталости в нём промелькнула лукавость. — Ты же любишь всевозможные игры, несмотря на то, что в последнее время ужасно мало балуешь меня проказами. — Я никогда не проказничаю. Арагорн с данной задачей справляет лучше меня, — Линдир поднял глаза, заглядывая в лицо своего лорда. — Или мне лучше называть его Эстель. Арвен рассказала мне, что ты так решил его назвать, на правах воспитателя. — Он обещал явиться к обеду, но может задержаться, — Элронд установил с ним зрительный контакт, увеличивая интимность момента. Линдир ещё ни перед кем не был столь открыт, и сердце закололо от радости отнюдь не от приезда выросшего на его глазах мальчика. — Я как раз закончил репетировать свою балладу. Порадуешься вместе с ним, иначе ты из моих успехов в плане музыки только и делаешь, что слышишь моё бездумные щипание струн, — Линдир усмехнулся. — Хотя даже столь долгая подготовка не может избавить меня от страха, что тебе не понравится. — Завтра узнаем. На самом деле, в день приезда Арагорна для Линдира стало лучшей наградой то, что, несмотря ни на какие обстоятельства, отношение Элронда к своему воспитаннику не поменялось. Эстель мог сколько угодно возвращаться из дальних странствий, но вряд ли бы дитя природы испытывало облегчение от его возвращения, если бы чувствовало постоянное раздражение владыки по этому поводу. Ещё одним радующим его фактом было отсутствие Гильраэн — она покинула Имладрис вместе с сыном, переселившись в земли своего народа и пожелала больше никогда не возвращаться в Имладрис. В памяти Линдира она должна была навсегда остаться прекрасной молодой женщиной, на долю которой выпало много испытаний — ему было бы неприятно наблюдать за тем, как с каждым последующим годом она увядает, напоминая ему о том, что в мире есть не только прекрасное цветущая долина эльфов, мало меняющаяся с течением времени, но и люди и их творения, недолговечные и не могущие навсегда остаться с ним, как бы ему того не хотелось. Да, однажды Арагорн тоже сгинет, да и эльфов тоже можно убить, но пока эти события были далеки, призрачны и не факт, что осуществимы. Эстель из жителя Имладриса превратился в его частого гостя, и каждый раз, возвращаясь — через год или два, — приносил с собой целый ворох историй. Линдир ясно видел все изменения, происходящие в нём, как постепенно его разумом завладевала угрюмость, и песни эльфов едва могли развеять его. Вся надежда на вселение радости в сердце Арагорна и удержание его от последнего шага до обречённости возлагалась на Арвен, и та с достоинством принимала эти обязательства, всегда веселящаяся, знающая множество отвлекающих от творящихся в мире тёмных дел историй, что обязательно за год в Имладрисе скапливалось много — к ним приезжало слишком много гостей, чтобы обойтись без забавных ситуаций, да и эльфы сами были не прочь их устроить. Линдир не чувствовал себя виноватым перед Арвен от своего бездействия лишь в те редкие вечера, когда что-нибудь исполняет Арагорну — тот всегда радовался и неизменно — нечаянно — напоминал о том, что получил бы больше удовольствия от творений некогда своего прислужника, если бы они были исполнены до того, как он покинул Имладрис. — Всё происходит в своё время, — заметил Элронд в один из вечеров, когда Линдир опустился возле него на скамью, излучая такое разочарование, что его игнорирование приравнивается к преступлению. В Зале Огня играла музыка — она достаточно громкая, чтобы можно было говорить, не принижая голос и не привлекая к себе внимания. — Не стоит переживать из-за того, чего никак нельзя изменить. — Я понимаю, — понимал, но не хочел пускать всё на самотёк. — Как и то, что я не имею права обвинять Арагорна за его напоминания о том, как иногда я бываю медлителен, несмотря на быстроту и ловкость в разрешении любой другой задачи. — Ничто не мешает ему ценить твои песни с тем же рвением, с каким бы он ценил их во времена своей юности, — владыка устремил взгляд на Арагорна и Арвен, сидящих в противоположном конце зала, на небольшом возвышении — сам он ушёл оттуда, желая сегодня быть ближе к своему народу. Его дети о чём-то тихо говорили между собой. — Уверен, что ему важно послушать тебя — ты стал его самым близким другом в Имладрисе — мне и то потребовалось больше времени, чтобы заслужить его доверие. Линдир против воли улыбнулся, вспомнив, как впервые встретил маленького мальчика во дворе замка. Грустные мысли разом покинули его мысли. Элронд едва-едва тронул его пальцы, выражая свою поддержку и снова вернулся к наблюдению за разговаривавшими влюблёнными. Арвен почувствовала его взгляд и, подняв голову, улыбнулась отцу. Арагорн последовал её примеру, и владыка чуть склонил голову, отвечая им. Музыка к этому мгновению стала оглушающей, хотя и продолжала каким-то чудом оставаться плавной и мёдом лилась в уши. Линдир закрыл глаза. Мелодия уносила его куда-то далеко, мешая мысли и заставляя забыть о плохом. И на секунду перед ним промелькнуло чудесное видение — заснеженный лес, прекрасная белая картинке в открытом настежь окне, едва-едва подсвечивающийся первыми солнечными лучами. Ему даже показалось, что он ощущает чьё-то опаляющее голую шею дыхание. Когда он открыл глаза, то был немного дезориентировал — настолько погрузился в тот показавшийся счастливым момент, что не сразу почувствовал обволакивающий жар зала Огня вместо морозного воздуха, колющего щёки. И шея была закрыта, и никто не стоял за спиной. — Что-то случилось? — Элронд мгновенно поддержал его за локоть, почувствовав его смятение. — Я в порядке, — Линдир покачал головой и оглянулся. — Пожалуй, выйду в сад. Ещё не слишком холодно. — Я присоединюсь к тебе позже. На самом деле это был последний спокойный вечер в Имладрисе перед разразившейся в Средиземье бурей событий, призванных послужить концом давно начатого противостояния между двумя силами. В ту же ночь Элронда посетило видение о том, что зло приближается с Востока и что скоро разразится великая битва. Это совершенно не вязалось с тем, что Линдир видел в зале Огня. Оно и понятно, он лишён дара предвидения и порой проносящиеся перед глазами картинки — отражение его собственных желаний. Но ничто не мешало ему всем сердцем стремиться к тому, чтобы они стали правдой. Он располагал достаточной силой, чтобы без чьей-либо помощи и одномоментно унести Элронда далеко от опасностей, но владыка эльфов разозлился в ответ на это предложение. — Я останусь со своим народом до конца, — он был так же зол, как и в тот вечер, когда вернулась Арвен, но сейчас его ярость ошеломляла и сбивала с ног, а не заставляла отступить, потому что Линдир вряд ли отступит. Разве не все эльфы считают Аман краем, где должны окончиться трудности их казавшихся вечными скитаний по Средиземью? И разве Элронд не достаточно вынес и не заслужил пересечь море? Дитя природы практически ненавидело ответственность, которая возложена на владыку. Она мешала всему, но её всё равно следовало любить, потому что она является неотъемлемой частью того, за кем он решил следовать до конца. Возможно, будь Линдир старше в несколько раз и не найди он свою судьбу, то он обязательно взвалил бы подобную ношу на свои плечи, потому что, несмотря на то, что жить становилось одновременно и проще, и сложнее, тогда перед глазами появлялся чёткий смысл существования. Жить ради других определённо легче, чем ради себя. И… Линдир поистине благодарен за то, что у него есть Элронд. Он жил для них обоих. И главное не допустить, чтобы «за». Если бы Линдир попросил, а не просто предложил, то он бы заставил владыку разрываться между своим обещанием ему (и желанием следовать обещанному) и долгом перед своим народом. Но на подобную жестокость дитя природы было не способно. Поэтому они больше не возвращаются к этому разговору. *** Когда в долину снова зашёл хоббит — тот самый, но заметно постаревший, — Линдир в первые минуты его пребывания не смог подавить жалость к этому созданию — на полурослике был заметный отпечаток чьего-то пагубного воздействия, и, странно, но именно он держал всё ещё жаждущий приключений дух в дряхлеющем теле, и продержит ещё несколько лет, может, даже десятилетий (нет, дитя природы действительно никогда не научится следить за ходом времени в Имладрисе). — Я вас помню — вас невозможно забыть, — господин эльф, — хоббит улыбается широко, отчего морщинки в уголках его глаз углубляются, а сами глаза превращаются в сверкающие щёлочки. Кто или что бы на него не воздействовало долгие годы, оно не смогло перебить его жизнерадостную натуру и искренность. Хотя Линдир не стал бы утверждать, что гость остался ровно таким же, каким он был в прошлый свой визит — хитрости и наглости в нём точно прибавилось, но они не могли проявиться в его повседневной жизни, и потому, в отличие от обычных брюзжащих стариков, хоббит был добродушен и лёгок на подъём, особенно если дело касалось интересного местечка в Имладрисе или чаепития в беседке. — Рад снова видеть вас живым, — Линдир вернул любезность. — Поверьте, для эльфа это не пустые слова. Многие смертные существа успевают состариться и умереть до того, как ты хотя бы вспомнишь о них, не то, что завладеешь шансом снова лицезреть их воочию. Судьба была благосклонна, посылая вас во второй раз в Имладрис. — Это точно, — хоббит — дитя природы всё-таки вспомнило, что его зовут Бильбо — рассмеялся, схватившись за своё брюшко. — Но состариться я успел. И, даю честное слово, что если бы не старина Гендальф, я ни за что бы так скоро покинул свою нежно лелеемую нору. Гендальф и отбыть мне помог с целым ворохом впечатлений — признаться, не совсем приятных по отношению к этому старому проныре, но про них в своём рассказе я всё-таки не упомяну, уж простите. Линдир сам не заметил, как устроился рядом с хоббитом в саду прямо под одной из яблонь и принялся его внимательно слушать. Он определённо не был очарован, просто у Бильбо был талант к рассказыванию историй, о чём тот прекрасно знал и не проходило и десяти минут, как он не вспоминал о каком-нибудь событии, достойном истории, которая писалась в данный момент и никак не хотела завершаться, так как должна была включить в себя очень многое, кое-что из которого всё ещё оставалось скрыто и дожидалось часа, когда писатель дойдёт до этого через череду ранее выведанных фактов. — Ты нашёл себе нового друга? — позднее поинтересовался Элронд. Владыка этот факт радовал, потому что недавняя лёгкая ссора между ними, наложившаяся на отъезд Арагорна, в этот раз обещающий быть куда более длительным, чем предыдущие, пошатнула жизнерадостное настроение Линдира, как бы сильно тот не старался понять своего господина и неотвратимость происходящего во всём мире, призывающую наслаждаться текущим моментом, пока это возможно. — Должен признать, что меня он тоже забавляет и удивляет — про хоббитов у меня до ужаса скудная информация. — Я ещё не решил, друзья мы с ним или нет, но мне кажется, что Бильбо будет настаивать на этом — несмотря на начитанность и некоторую учёность, он прост до невозможности в этом вопросе и готов каждого, кто к нему хорошо относится и при этом полностью владеет его вниманием, называть своим другом, — Линдир пожал плечами. Ему однозначно будет грустно, когда полурослик уйдёт в лучший мир — загадывать наперёд чью-то смерть дурная привычка, но она долгие годы помогала ему переживать множество утрат. Элронд об этой привычке узнал случайно и теперь всеми силами старался помочь от неё избавиться, обращая внимание, в первую очередь, на положительные стороны: — Думаю, господин хоббит будет любезен рассказать тебе о своей жизни от и до и при этом оставит в полном неведении насчёт себя и своего народа в целом. Митрандир мне как-то клялся, что выслушал полную биографию одной небезызвестной семьи в Хоббитоне, но при всей ясности своей памяти он вряд ли сможет указать, как происходило развитие семьи от маленькой горстки довольно-таки бедных, но трудолюбивых хоббитов, до могущественного клана. — В духе Митрандира донимать тебя подобными речами, оттягивая до последнего действительно важные новости, — недовольно пробурчал Линдир, чем вызвал бурную радость владыки — всё же у него был талант веселить Элронда, особенно когда тот отвлекался на серьёзные мысли и не ожидал с его стороны подвоха в ответе. Что касается хоббитов, то была в них одна черта, обременительная до невозможности. Митрандир упорно называл её любознательностью, оглядываясь на собственное желание сунуть нос в дела. И его хвалёное понимание, когда не следует ничего делать с полученной информацией и надёжно похоронить в своей памяти, в глазах Линдира ничуть его не оправдывало. Хоббиты — основываясь на его единственного представителя, из рассказов которого всё же можно было сделать вывод о всём их маленьком народе — были любопытны до жути. И стремились исследовать всё и вся, несмотря на то, что не могли познать или сделать хотя бы приблизительные выводы о сути изучаемого. Возможно, тут большую роль сыграло предубеждение, но Линдир не мог спокойно отвечать на вопросы о том, как ему удалось заставить свою тень танцевать и играть на скрипке независимо от него. А вопросы сыпались как из рога изобилия, и дитя природы, не привыкшее убегать, через два дня истощило все запасы отговорок и попыток перевести тему. От хоббита было проще позорно спрятаться в пустующих дальних комнатах замка. Но любому терпению приходил конец, и терпение Линдира лопнуло в тот момент, когда Бильбо поймал его, когда он спешил на репетицию очередного вечера в зале Огня. Если бы не навязчивая мысль о том, что ему ещё многому предстоит научиться в музыкальном плане, то вопрос хоббита прошёл как бы мимо него, заставив лишь мило улыбнуться и в сотый раз проговорить что-то про непостижимую и приходящую лишь в моменты вдохновения магию (что от истины было не так далеко). Нет, он не сорвался на старом полурослике — любопытство всё же не порок, но приближено к нему, отчего с ним до ужаса трудно бороться, тем более в пожилом возрасте, когда привычки столь тесно укореняются в сознании, что движут всеми решениями. Просто решил раз и навсегда заставить позабыть о навязчивом вопросе. Элронд был благодушно настроен в отношении хоббита и разрешал ему посещать все открытые помещения замка, полагаясь при этом на несомненную порядочность Бильбо. И библиотека, наполненная невероятными в представлении хоббита книгами, не могла не привлекать его, особенно ночью, когда старик, слушая не стихающие ни на минуту песни менестрелей, ворочался без сна или занимал себя разглядыванием ярких звёзд. Владыка точно бы не позволил Линдиру провернуть задуманную шутку, если бы узнал о ней, но, ощущая небольшую вину дитя природы, увлёкшего его в библиотеку для проведения бессонной ночи за тихими напевами или уютным молчанием, позволил себе свободно усесться в привычном кресле у камина и погрузить пальцы в шёлковые волосы Линдира, по обыкновению устроившегося на подушке на полу. Была в Элронде одна слабость — он порой настолько старался потакать Линдиру, что позволял тому забывать об осторожности и на некоторое время принимать свой истинный облик, находя его таким же очаровательным, как и привычную внешность Линдира. И тот был за это благодарен, и потому использование доверия владыки вдвойне давило на него, когда он и в этот раз позволил своей силе изменить свой облик. Он напугал хоббита до трясущихся коленей и икоты. Ничего удивительного. Линдир был уверен в том, что дальше его сияющих глаз Бильбо вряд ли что-то различил, потому что они небезосновательно приковали к себе взгляд хоббита, а потом тот, подчиняясь древнейшему инстинкту, бросился наутёк из библиотеки. Несмотря на то, что дитя природы подобной реакции и ожидало, это не означало, что в реальности оно было готово с ней столкнуться. И удирающий полурослик, вызвал в Линдире такую обиду, что он спрятал лицо в коленях Элронда, стараясь с ней справиться. Похоже, что владыка оставался единственным, вышедшим спокойным из приключившейся ситуации, но при этом никаких выводов он делать не спешил и не пытался заставить Линдира сию же минуту объяснить происходящее. Тем более он не собирался выносить для уткнувшегося в его колени несчастного существа уроки. — Ребёнок, — в конце концов пробормотал Элронд и, подхватив Линдира под локти, усадил того на подлокотник, опасаясь при другом положении не уследить за его рогами. Пронзительный взгляд снизу-вверх действовал успокаивающе и вселял некоторую уверенность. — Ещё скажи, что ты не виноват. — Я виноват, но подобного не ожидал, — Линдир сбросил с себя потрясение и вместе с ним — свою истинную форму. — Сходи извиниться перед нашим гостем завтра, — посоветовал Элронд, прежде чем потянуться к свитку, примостившемуся на столике. Несмотря на то, что произошедшее не принесло ему никакой моральной встряски, он не смог бы заснуть этой ночью, а дитя природы вряд ли бы составило прежнюю спокойную компанию ввиду остающихся на долгое время отголосков нервозности. Поэтому ленивое изучение написанного и чтение некоторых отрывков вслух — лучшее решение для возвращения ночи прежнего размеренного ритма. Линдир умудрился заснуть на подлокотнике, пристроив подбородок на макушке Элронда и вслушиваясь в чётко проговариваемые слова другого языка — он его не понимал, да и не видел пока необходимости обременять себя его знанием и мучиться от головной боли, но голос владыки успокаивал его сам по себе, и ему не нужно было объяснять смысла прочитываемых фраз — возможно, ложное ощущение, но там тоже было что-от размеренное, вроде скрупулёзного описания рецепта медицинского снадобья или диковинного растения из далёкого края. Наступившее утро было прекрасным для извинений. У Линдира было ощущение, что он мог заключить в свои объятия весь мир, и улыбка не сходила с его лица, пока он лёгкими быстрыми шагами ходил с одного этажа на другой в поисках не вернувшегося ночевать в свою спальню старого хоббита. Детям природы свойственно любить окружающий мир с рождения, но любовь их обычно спокойна и приносит им обычное удовольствие от существования. Нечасто, но Линдира переполняла особенно сильная любовь ко всем творениям природы и созданных ею существ, и Бильбо посчастливилось, что в этот день именно она двигала Линдиром и заставляла желать свести все малейшие разногласия на нет. За то, что гость пожелал где-то спрятаться, пережидая несуществующую опасность, он нравился Линдиру ещё больше, потому что сам Линдир поступил бы точно так же, если бы всё ещё был один и внезапно встретил противника, превосходящего его по силе во много раз. Полурослик был счастлив на данный момент отвечать только за свою жизнь и не беспокоиться о том, как его действия отразятся на других. Удача улыбнулась Линдиру в саду, в ещё в первые дни облюбованной хоббитом беседке, где тот порой завтракал, обедал и ужинал (с перерывами на полдник, маленькие перекусы и написание своих удивительно складных и трогающих сердце даже ярых домоседов историй о приключениях). Однако улыбка увяла, когда дитя природы почувствовало присутствие знакомой магии, которая могла принадлежать лишь одному существу во всём Средиземье. Догадка подтвердилась, когда Линдир достаточно приблизился к беседке, чтобы увидеть, кто находится за частично скрывающим её кустом роз. Вернуть непринуждённое выражение лица удалось лишь после мысли о том, что Бильбо ни в коем случае не виноват, что его народец так любил волшебник и что его решил проведать старый друг. — Приветствую Митрандира. Приветствую господина Бильбо. Гендальф, блаженно жмурившийся в утренних лучах солнца и медленно раскуривающий свою неизменную трубку, повернулся на звук его голоса, в то время как хоббит испуганно прижался к его боку, видимо, ощущая таким образом себя в полной безопасности. — Приветствую-приветствую, — волшебник улыбнулся, отчего его и так сощуренные глаза закрылись. — И сразу же ругаю. Как можно пугать своего дорогого гостя? Тем более ночью — в то время, когда все порядочные существа находятся в несомненном родстве и должны вести исключительно откровенные и светлые беседы. — Мои искренние извинения господину Бильбо за случившийся инцидент, — Линдир осторожно приблизился к хоббиту и протянул ему руку, за которую тот, поколебавшись, схватился и робко улыбнулся. — Мне стоило заранее предвидеть вашу реакцию на мой… иной облик. Признаться, я испугался не меньше вашего. А то, насколько мне стыдно, вам никогда не представить. — Да чего уж там, мой друг, — от неловкости полурослик перешёл на рокочущее ворчание. — Гендальф уже рассказал о том, что ты не совсем эльф и что это великая тайна для всех, кроме него самого и владыки Элронда. — Похоже, что этой тайной Митрандир не особо дорожит, — Линдир покосился на волшебника, который пускал одно колечко дыма за другим. — Скорее тот, кого это тайна непосредственно касается, не особо стремится скрыть её, — тот возвёл вверх глаза, с интересом изучая переплетение узоров на потолке беседки и всем своим видом излучая непричастность ни к каким проступкам. Хоббит фыркнул и уверенно сжал руку Линдира и посмотрел на него сверкающими весельем глазами: — Не беспокойтесь, господин эльф, старик Бильбо Бэггинс умеет хранить секреты. Особенно, если его накормить сытным завтраком и спеть одну из своих чудесных баллад. Петь для одного хоббита не пришлось, потому что Минтрандир тоже пожелал остаться и полюбоваться на благоухающие в это время года цветы в саду под нежные напевы. Но недовольство волшебником быстро пропало у Линдира, когда он заметил, каким тот является хорошим слушателем — это угадывалось по одному его расслабленному виду и сосредоточенному взгляду, сверкающему порой из-под полуопущенных ресниц. Гендальф не просто наслаждался хорошей музыкой, но и внимательно следил за ходом событий в балладе. И Элронд, которому был в подробностях пересказан разговор в беседке, был рад услышать, что в этот раз волшебнику не пришлось прикладывать усилий, чтобы заслужить симпатию дитя природы. — Мне каждый раз горестно слышать, что наш добрый друг не располагает тебя к себе, хотя он мне признавался, что он был бы счастлив стать настоящим другом и тебе, — протянул владыка. — Думаю, во всём виновато первое впечатление, — Линдир пожал плечами. — Мы с ним не враги, поэтому тебе не стоит волноваться. Быть друзьями для мирного существования вовсе не обязательно. Да, настало такое время, что чем больше друзей, тем безопаснее существовать в этом мире, но Линдир прекрасно видел, что Митрандир отнюдь не то создание, которое будет во время помощи ориентироваться на крепость дружбы — волшебник поможет и тому, кого презирает, если того будут требовать обстоятельства, или же к нему воззовут за спасением. И потому, прежде чем Гендальф отправился дальше по своим загадочным делам, Линдир поймал его у ворот замка глубокой ночью. Стража не видело их и не слышала, хотя ни один из них не старался передвигаться в тени или говорить тише. Существам, наделённым магией, этого не требовалось. Хотя дитя природы чудилось, будто он находится в каком-то сне, а не стоит возле моста через шумную реку. — Зачем же я тебе понадобился, дружочек, в столь поздний час? — Митрандир глянул на него из-под широких полей своей шляпы. Он спешил покинуть гостеприимную долину, однако ни одно из его движений не выдавало нетерпения, когда он остановился. — Что за предостережение хочет сорваться с твоих губ? — Оно тебе покажется странным, и я не стану тебя просить прислушиваться к нему. Ты старше и мудрее меня, так что не мне учить тебя разбираться в других, — Линдир чувствовал лёгкую дрожь, поднимающуюся изнутри. Затея перестала ему казаться привлекательной, когда он начал её претворять в жизнь и вспомнил о том, что она противоречит его принципам и может наделать много бед, в зависимости от того, как волшебник распорядится полученной информацией. Надеяться не только на себя — сомнительное удовольствие. Тем не менее, шаг вперёд был уже сделан, и дитя природы просто не знало, как можно отступить — ему порой казалось, что за шесть сотен лет оно не научилось ничему жизненно необходимому. — События показывают, что старость и мудрость значительно уступают силе, — Гендальф сокрушительно покачал головой, больше для придания лучшего эффекта своим словам, чем для выражения сожаления. — Я недавно был в Мории, хотя пару десятков лет назад ни за что бы не отважился ступить под её своды. И Балин, её нынешний владыка — порывистый даже в старости, но справедливый, многое мне поведал. Недомолвками, намёками, порой одним движением головы. Но я не был бы тем, кем я являюсь, чтобы не понять его. — Сейчас не время обсуждать гномов, — Линдир поморщился, поняв, что если сразу не рассказать о том, что его действительно тревожит, то Митрандир попросту заговорит его и уйдёт, оставив смотреть себе вслед с лёгким раздражением и бессилием. — Несколько лет назад в Имладрисе гостил Курунир Лан. Не скажу, что для меня это была приятная компания — твоя намного лучше, хотя я бы предпочёл гордое одиночество закованным где-нибудь в подвалах, чем беседу с тобой. — Твоя честность вряд ли сможет расположить, но я ценю её, — вздохнул волшебник, но его глаза засверкали от любопытства, когда он услышал о другом члене Белого Совета. — Похоже, что тебе пришлось скрываться всё то время, пока мудрейший из нас гостил в Имладрисе. — Он слеп в своей гордости и мало что замечает, — Линдир посмотрел прямо в глаза волшебника, показывая, что он говорит от чистого сердца и не имеет никаких предубеждений насчёт Сарумана. — Не мне судить, но лучше бы Белому Совету не прислушиваться к его мнению, потому что там нет никакой осторожности, лишь чёткий расчёт на что-то. Единственное, на что хватает его мудрости — прятать свои планы ото всех и не доверять никому в их исполнении. Прискорбно видеть, какое при этом к нему проявляется уважение. Да и тень, лежащая на его душе, меня настораживает — не отвращает, прошу заметить, потому что мне нет дела до того, какое предубеждение в этом мире против неё. Горные потоки громко шумели внизу, забирая вместе с собой опасения, произнесённые вслух, однако Митрандир сумел их услышать правильно. Его кустистые брови сошлись на переносице, и он проговорил, куда как с большей силой, нежели той, что присутствовала в его повседневной речи: — Ты же понимаешь, против кого ты ведёшь разговор? Если это окажется ложью, то и мой гнев обрушится на тебя. — Мне нет дела до того, какую роль кто занимает — я вежлив со всеми одинаково, за редким исключением, — Линдир покачал головой. — И гнева твоего я не страшусь — вряд ли он навредит мне или отношению ко мне, потому что я слишком глубоко проник в сердца многих, действительно желая им понравиться. К тому же… ты неосторожно сказал, что возраст и мудрость ничто перед силой. Я не хочу предостерегать тебя в ответ, но постарайся помнить об этом. Как и о том, что врагом моим ты не являешься. После долгого молчания Митрандир развернулся, бросив на прощание: — Мы расстаёмся с тобой союзниками. Всё остальное я уже сказал. — Пусть звёзды осветят тебе дорогу, — Линдир развернулся, не желая смотреть, как видимая только ему серая фигура медленно удаляется, и направился в замок. Его ждало множество дел, потому что накануне Элронд попросил его навести порядок в библиотеке и переставить некоторые секции. Ничего особенного, тем более журнал книг уже имелся, его нужны было только переписать в новом порядке, с чем охотно вызвался помочь Бильбо, как и с составлением приятной компании. Так что все переживания ушли вместе с Гендальфом. На ближайшие несколько лет. Потому что зло, всё ближе и ближе подбирающееся к границам Имладриса не могло не тревожить и не напоминать о том, что любой выстроенный рай следует охранять с особенной тщательностью. — Столько лет прошло, а мои продвижения в истории вряд ли можно назвать значительными, — как-то пожаловался Бильбо, составляя Линдиру компанию в послеобеденной прогулке по саду. — Разве прошло так много времени? — дитя природы удивлённо посмотрело на хоббита. Тот мало изменился, разве что добавилось немного грузности в движениях да аппетит ослаб (хотя полурослик всё ещё держал за собой место первого едока Имладриса, о чём любили шутить повара). — Вот когда понимаешь, что значит время для эльфов, — сокрушённо вздохнул Бильбо и остановился, вытирая платком выступившую на лбу испарину от прямых солнечных лучей и продолжительной прогулки. — Не когда он называет тебе свой возраст, и ты понимаешь, что он ровесник далёких предков-основателей твоего рода, или когда ты видишь упоминание его имени в книгах, повествующих о событиях прошлых эпох. А когда он подобным образом откликается на твой вопрос. Я, признаться, тоже порой теряюсь в одинаково прекрасных днях в этом чудесном месте, но упорно продолжаю вести календарь, отмечая перед сном каждый прожитый день, — и хоббит с гордостью хлопнул себя по жилетке, в кармашке которой находилась крохотная потрёпанная записная книжка. — Знал бы ты, как нелегко подниматься с мягкой перины, когда ты уже приготовился отойти ко сну под долетающие из сала песни, и тут тебя настигает мысль о том, что ты забыл сделать пометку о том, что солнце в очередной раз зашло за горизонт. Что же, Линдир вряд ли узнает это, потому что для него не было необходимости в ведении учёта дням. Бывали моменты, когда время для него текло медленно, и он ощущал каждую прожитую секунду, например, в те дни, когда Элронд отправляется на охоту вместе со своими сыновьями, пренебрегая собственной безопасностью и раз за разом находя слова, чтобы заставить его остаться в замке. Но это чувство проходило, и снова мир перед глазами сливался в разноцветную круговерть образов и событий, когда всё, что запомнилось вчерашним днём, вполне могло происходить и год назад. Он упустил и тот момент, когда Элронд наедине начинает придумывать ему милые прозвища, каждое из которых Линдир любил, несмотря на то, что больше всего ему нравилось, чтобы его называли настоящим именем — оно было даровано матерью-природой и являлось символом его, как дитя природы, пусть другим это не понятно. Владыка уже привязан к нему так крепко, что ничто на свете не сможет его освободить, но вряд ли Элронд позволил бы себя привязать против своей воли. Вот, что действительно важно, а время… всегда неумолимо летело вперёд, отсчитывая десятилетие за десятилетием, забирая то, что смертно и может увянуть или разрушиться. — Мой племянник, должно быть, совсем стал взрослым, — продолжал сетовать хоббит в тот же день за ужином, и владыка Элронд понимающе улыбнулся: — Когда ты его увидишь в следующий раз, то обязательно скажешь, что он остался всё тем же несносным мальчишкой. — Что верно, то верно, — старый хоббит махнул рукой. — Он же моя точная копия, а я перестать быть невыносимым попросту неспособен, не впитал хоббичьей степенности с молоком матери и привязанности к семье. Вечно мне подавай интересные истории да приключения. — Я бы назвал тебя невыносимым за твоё любопытство, но никак не за страсть к приключениям и древним сказаниям, — Линдир спустился с перил балкона, на которые он уселся немного поиграть на арфе, прежде чем вернуться прислуживать за столом. Хоббит всё меньше и меньше любил посещать шумные компании, если дело не касалось прочтения его очередного произведения, и Элронд временами потакал его желаниям, устраивая закрытые ужины — своим близким друзьям полурослик был только рад и клялся, что у него совершенно пропадает аппетит, если он ест в одиночестве в своих покоях. — О, в таком случае тебе не прожить и дня в Шире, — засмеялся Бильбо, подвигая свой кубок чуть в сторону, чтобы Линдир мог наполнить его их кувшина. — У нас невозможно вздохнуть, не посплетничав о том, чем занимаются соседи. Особенно, если они близкие родственники. — В таком случае я удивлён, что твой племянник, по твоим рассказам, образец честности и обладатель острого ума, ещё не сбежал из этого ужасного места, — Линдир в притворном удивлении округлил глаза. Он уже проведал, что хоббиты, какими бы «неправильными» они ни были, всегда очень любили землю и особенно нору, в которой они родились, и для них является великим испытанием пересечь порог, когда наступало время отправиться в путешествие. — Упаси меня Эру от того, чтобы мой дорогой племянник принёс мне новые истории для записи до того, как я закончу свою! — возопил Бильбо, с возмущением глядя на Линдира. — Я его прогоню обратно домой и скажу дожидаться от меня гордой весточки о том, что я вот-вот допишу свою книгу, и он может постепенно готовиться к впечатлениям от новых земель, которые ему предстоит посетить. — На месте твоего племянника, я бы поступил тебе наперекор, — Линдир сложил руки на груди и вздёрнул нос. Дразнить хоббита было одной из самых лучших игр, могущих принести радость даже в самый дождливый день — равнодушно смотреть за тем, как комично искажается лицо полурослика от возмущения, было невозможно. Самое главное, что хоббит сам участвовал в игре, каждый раз ставя перед собой задачу не повторяться в выражениях и последовательности действий, отчего порой возникала полная каша, и ни одного слова невозможно было разобрать в его речи. Однако на этот раз посмотреть на реакцию Бильбо не удалось. — Митрандир передал мне небольшую весточку, что мы можем ждать твоего племянника осенью, — Элронд, наблюдающий за шуточной перепалкой поверх своего кубка, вмешался в разговор. — Точной даты он не сказал, но Имладрис слишком давно принимает гостей, чтобы в Последний Домашний Приют можно было неожиданно нагрянуть. Бильбо потрясённо замер на месте, пронеся вилку с наколотым на неё салатом мимо рта. Затем столовый прибор со звоном упал на тарелку, раскидав по скатерти кусочки овощей, а старый хоббит подорвался со своего места с резвостью молодого. — Какой ужас, — пробормотал он одними губами. Линдир с Элрондом с интересом наблюдали за разыгрываемой сценой, рассчитывая, что на этот раз Бильбо удастся удивить их больше обычного. Столь радостное известие, как приезд племянника, не могло не вызвать прилива вдохновения. — Ты хотел сказать: какое счастье, — подсказал Линдир, когда стало понятно, что следующая фраза должна остаться за зрителями. — Ты с ним так давно не виделся. — И не рассчитывал увидеться столько же! — воскликнул хоббит и схватился за голову. — Я же совершенно не готов к его приезду! Никакой мало-мальски интересной новой истории! А ведь он отправится с Гендальфом! Да? Да! И обязательно ввяжется в какое-нибудь невероятное приключение, от которого даже у меня дух захватит! Он же смышлёный мальчик — обязательно найдёт ещё такое, которое перечеркнёт по красоте и количеству сражённых врагов все записанные мной истории! — Не думаю, что твой племянник где-то в пути набредёт на дракона и завяжет с ним светскую беседу, — Линдир отвернулся от разошедшегося и выглядевшего ужасно несчастным полурослика и отправился доливать вино в кубок Элронда. — Я обязательно должен подготовиться! — Бильбо, наслаждающийся своей игрой, предпочёл проигнорировать эту фразу и, что-то бормоча себе под нос, удалился, при этом не забыв буркнуть ещё и извинения между двумя проговариваемыми идеями по впечатлению племянника. — Похоже, что ему никогда не надоест дурачиться, — Линдир тяжело вздохнул, ставя полупустой кувшин на стол. — Чем старше становишься, тем больше начинаешь придавать значения столь незначительным вещам, как оставление о себе нужного впечатления, причём каждый раз разного. И обязательно — вызвать чужие улыбки своими дурачествами. Будь снисходителен, любовь моя, — Элронд явно веселился. — Наш друг прилагает столько усилий, чтобы внести новые впечатления в нашу размеренную жизнь. Думаю, ему ужасно скучно слушать бесконечные мелодии менестрелей и наслаждаться мирными днями — смертные не очень хорошо к этому адаптированы, им постоянно нужны встряски, чтобы чувствовать себя по-настоящему живыми. — Бильбо неплохо развлекается, когда читает свои произведения окружающим, ему особенно нравится доставать меня своими балладами, хотя я не такой мастер, которому должно судить работы других. — Но ему ценно твоё мнение, как друга, — сказал владыка и задумчиво посмотрел на звёзды, начинающие зажигаться на всё ещё чуть подсвеченном солнцем небосводе. — Не удивлюсь, что наблюдение за тем, как ты подбираешь слова, одновременно стараясь его не обидеть и не слишком перехвалить, развлечение более ценное, нежели чтение самих произведений. Несмотря на то, что мне хорошо известно о том, на что ты способен в случае необходимости. В те моменты мне кажется, что ты становишься абсолютно беспомощен, как ребёнок, которого родители впервые оставили одного, и из попытки убрать свою беспомощностью твой разум творит настоящие чудеса, а речи можно записывать в книги для потомков. — Вместо того, чтобы наслаждаться подобным зрелищем, ты мог бы прийти мне на помощь, — Линдир, вдохновлённый Бильбо, не иначе, поднёс обе ладони к груди и чуть склонил голову набок, потупив взгляд. — Не зря ведь владыка Имладриса славится своей мудростью. Тебе не составит труда найти выход из столь затруднительного положения, как составления критики по балладе несчастного хоббита, с трепетом ожидающего вердикта аудитории. Уверен, что это станет достойным рассказом для встречи его племянника. — Не заставляй нашего друга мириться с тем, что в долине есть ещё более искусный актёр, нежели он, — Элронд усмехнулся, переведя взгляд на дитя природы. — Ему не тягаться с тобой, мой дорогой. В итоге в Имладрис первым прибыл Митрандир, изрядно потрёпанный и без спутника в виде хоббита — пары хоббитов, как поправил сам волшебник, потому что он просто не мог не найти милому Фродо достойного спутника, чтобы юноша не тяготился обществом одного старика. Как бы то ни было, а Фродо в долину, по заверениям Гендальфа, доставить нужно было обязательно и в кратчайшие сроки. Он, конечно, сообщил Эстель о том, чтобы тот встретил парочку полуросликов на половине пути в Имладрис, но на больших дорогах пути легко могли разойтись, потому что порой доходящая до крайности хоббичья осторожность и нелюбовь к «большим» могла дать фору искусству следопыта. — Я отправлю Глорфинделя на его поиски, — решил Элронд, тихо переговорив с Митрандиром, а затем повернулся к Линдиру: — Ты сможешь с ним вместе отправиться? — Что-то настолько серьёзное? — тот чувствовал беспокойство владыки, но тот беспокоился о многих вещах и раньше, и эти волнения никогда не заставляли его просить Линдира, не желающего познавать внешний мир, выйти за пределы Имладриса. — Прошу тебя, — Элронд прикрыл глаза, стараясь взять под контроль озабоченность, пока внешне выражающееся лишь пролёгшей меду бровями складкой. — Хорошо. С Глорфинделем дитя природы было не очень хорошо знакомо. Они и были-то друг другу представлены совсем недавно по меркам эльфов. Если бы Линдир не помогал в последние годы Элронду с сортировкой писем, объём которых вырос в несколько раз, то ни за что бы не пересёкся с золотоволосым лордом — в Зале Огня они, конечно, могли друг друга видеть, но вряд ли бы кто-то из них подошёл познакомиться, потому что там у каждого была своя компания, и состав каждой менялся крайне неохотно и ненадолго. — Асфалот с лёгкостью выдержит двоих, и его скорость от этого не убавится, — уверил Глорфиндель, когда увидел, как Линдир, окинув взглядом мощный круп его коня и уздечку с многочисленными бубенцами, попятился назад. — Мне бы не хотелось ехать верхом, — вяло отозвалось дитя природы, но, по крайней мере, до границ Имоадриса ему предстояло пройти не на своих двоих. Может, Глорфиндел и был древним могущественным лордом, когда-то умершем и вновь воскрешённым, поэтому не мог не подозревать в Линдире существо далёкое от расы эльфов, однако подкреплять его подозрения фактами не хотелось, если в том не было острой необходимости. В конце концов Линдир решился и взбирался на Асфалота позади ждущего от него действий Глорфинделя, и сел боком, чтобы можно было соскользнуть с коня в любой момент. — Я оставлю тебя, когда мы достигнем Бруиненского Брода. Владыка Элронд показал мне на карте леса, через которые могли бы пробраться желающие остаться незамеченными путники. — Мне кажется, что удача скорее улыбнётся тебе, нежели мне на главном тракте, — золотоволосый лорд тронул поводья. — Я достаточно наслышан об Эстель и пару раз говорил с ним, когда он был молод и учился сражать под руководством молодых лордов — он ни за что не выберет опасный путь. — Будем надеяться, что с ним хоббитам удалось повстречаться. В итоге они нашли группу путников одновременно, точнее, она выскочила на них из ближайших кустов, когда они встретились на дороге, чтобы обсудить успешность поисков. Линдир к тому моменту уже взял их след. Нашёл бы раньше, если бы на деревьях и кустарниках не лежал полог сна — они уже начинали готовиться к зиме и проявляли активность лишь к середине дня, когда солнце давило на них всем оставшимся у него жаром и когда исчезал иней с гниющей травы. — Вас больше, чем мы ожидали, — Глорфиндель обвёл ясным взглядом подоспевшую к нему компанию и задержал взгляд на хоббите, буквально повисшем на плечах двух своих товарищей. — Что случилось? — Нет времени рассказывать, нам нужно в Имладрис, тут не простая рана, — Арагорн подхватил раненого на руки и помог уместить его на Асфалоте, в то время, как Глорфиндель спрыгнул на землю. — За нами идёт погоня — ничтожно малая, состоящая всего из одного преследователя, но я бы пожелал себе отряд орков вместо него. — Митрандир предупреждал меня, — кивнул Глорфиндель. — Тогда вперёд, не стоит долго задерживаться в одном месте. — И отчего же наш господин волшебник ничего мне не сказал? — Линдир ускорил шаг, нагоняя идущих впереди переговаривающихся. — Мне уже начинать думать о том, что он оказался до ужаса злопамятным и глубоко убеждённым в том, что отомстить лучше через несколько десятилетий — самая хорошая идея? — Я удивлён тому, что он и Элронд разрешили тебе пойти вместе с Глорфинделем, — покачал головой Эстель, с беспокойством оглядываясь на него. — Кого-кого, а тебя я не ожидал встретить на этих ставших опасными дорогах. Но эта встреча принесла радость, на мгновение развеяв всю усталость и беспокойство, хотя сейчас опасно терять контроль над ситуацией и забывать, что находишься не в мирных стенах Дома Элронда. На помощь Линдиру, прикусившему язык и старающемуся придумать оправдание насчёт своего присутствия здесь, пришёл Глорфиндель, разом прекратив все разговоры и заставив сосредоточиться на том, чтобы побыстрее достичь Брода: — У мудрых свои соображения на данный счёт. Линдир немного отстал, чтобы пропустить вперёд еле плетущихся хоббитов. Похоже, что подобному раскладу те были рады и отнюдь не из-за сводящейся на нет перспективы отстать и потеряться — была в них уверенность, что, если позади идёт эльф, то никто не решится на них напасть, а если и решится, то быстро передумает. Хотя при Линдире не было меча или доспехов, чтобы вселять в них подобную уверенность. Как и Бильбо, они просто искренне верили в чудеса и в то, что есть в мире силы, способные на всё. А друзья Митрандира к таким силам имели прямое отношение. Они уже улавливали далёкий шум Бруинен, когда деревья позади них дрогнули, одновременно с чувством окружающего мира Линдира оповещая о надвигающейся угрозе. — Глорфиндель, погоня близко, — дитя природы проговорило слова спокойно и едва слышно, хотя сердце в груди сжала рука страха из-за внезапности происходящего. Но разум поборол страх в одно мгновение — нечего бояться противника, если знаешь, что у тебя достаточно сил, если не победить, то спастись. Одновременно с этим Фродо завозился, хватаясь за раненое плечо, но почти мгновенно его руки силой вытянули прямо и вложили в них поводья. Асфалот, повинуясь просьбе хозяина, рванул вперёд, быстро теряясь в поворотах спускающейся к броду дороги. — Вперёд! Быстрее! — Арагорн обернулся на замешкавшихся полуросликов, но те впали в ступор уже не из-за удивления от разворачивавшихся событий, а из-за ужаса, окатившего их с ног до головы. Линдир узнал преследователя, хотя встреча с ему подобными была коротка. Щека и плечо отзывались фантомной болью — даже настоящей, она не было невыносимой, скорее тупой, ноющей, постоянно напоминающей о себе, и он с ней намучился знатно, потому что его магии она не подчинялась и уходила лишь по мере заживления ран. Воспоминания о полученных повреждениях разожгли гнев, и он прикрикнул на хоббитов, срывая с них оцепенение и заставляя двигаться вперёд как можно скорее. Деревья, проснувшиеся от ярости дитя природы и вынужденные действовать, несмотря на свой страх перед тенью, сомкнулись плотной завесой прямо перед чёрным конём, вылетевшем из сливающегося с ним до недавнего времени мрака далеко — слишком далеко — впереди. Ненадёжная преграда, но Линдиру больше и не надо — главное успеть с тенью в один момент настичь Фродо, чтобы оттолкнуть. Вместе с ним вперёд сорвался Глорфиндель. Свет, до этого окутывающий эльфа мягким покрывалом, приятным глазу, стал нестерпимым, и Линдир услышал, как поёт в его руках сталь высвобожденного клинка — она была готова безжалостно рубить тьму. Они не успели добраться до Фродо — Асфалот оказался невероятно быстр, и уже спрыгнул в воду. Линдир хотел крикнуть животному, чтобы оно остановилось, потому что Бруинен волновалась больше обычного, но быстрые потоки перед конём расступились, помогая ему добраться до другого берега, в то время как вверх по течению всё нарастал и нарастал гул воды, словно лавина готова была прокатиться по всем Мглистым Горам. Чёрный всадник натянул поводья, заставляя замереть испугавшуюся воды лошадь. Неизвестно, как он дальше собирался действовать, чтобы преодолеть Брод, потому что его намерение схватить Фродо ничуть не угасло, он даже наклонился вперёд в седле под действием тёмной силы, что тянула его вслед за хоббитом, но Линдир и Глорфиндель настигли его как раз в этот момент, совместной мощью скидывая в ускоряющиеся и поднимающиеся всё выше потоки горной реки. Страшный вопль сотряс окрестности, но прервался на середине — река сомкнула свои воды, унося свою жертву далеко от границ Имладриса. Линдир замер, наблюдая за тем, как Бруинен постепенно успокаивается, и вслушиваясь в ещё сохранившиеся отголоски голоса, приказавшего реке поглотить тьму, что подобралась близко к границам долины. — Владыка Элронд поспешил нам помочь, — он покосился на Глорфинделя, тоже задумчиво наблюдающего за потоками воды в ожидании их относительного успокоения. Асфалот на том берегу реки заржал, привлекая к себе внимание. Фродо потерял сознание и, не сиди он на эльфийском коне, обязательно свалился бы на землю, что в его состоянии могло стать фатально. Эльфийский лорд махнул рукой, отправляя верного друга в замок Элронда. Нужно было ещё дождаться других путников, заметно отставших и только-только подбирающихся к небольшой рощице на берегу. Линдир тяжело вздохнул, когда увидел благоговейное восхищение на лицах хоббитов, еле-еле переставляющих ноги в их направлении, и задумчивое выражение лица Арагорна, медленно вышагивающего позади своих «подопечных». — Господин эльф, вот это вы крикнули! — один из полуросликов выступил вперёд. Несмотря на усталость, его глаза сверкали, как две маленькие звёздочки, и Линдиру даже стало неловко от того громадного восхищения, что направляло на него маленькое существо. — Как будто кто по голове огрел! А вместо искр из глаз — сила вернулась бежать вперёд! В жизни так не бегал! Да только эльфы всё равно быстрее. Два других хоббита согласно кивнули и тут же повалились на камни, всё-таки усталость взяла над ними верх. — Мне так недолго и обидеться, — Арагорн усмехнулся, покосившись на них. — Сколько не погонял этих лентяев, не двигались быстрее, даже медленнее ползли, а им, оказывается, нужно было по-особому крикнуть, и они быстрее ветра помчатся, так что и не угнаться. — Уж извините, что хоббитам не положено иметь длинные жерди вместо ног, в отличие от некоторых, — донеслось нахальное с земли. Проследив за тем, как на лице Эстель нарастает возмущение от подобных слов, особенно после всего того, что следопыт сделал для их безопасного прибытия в Имладрис, Линдир снова повернулся к Глорфинделю, наблюдающему за смертными с лёгкой улыбкой, вполне подходящей для родителя, смотрящего на своих чрезмерно активных детей. Дитя природы с содроганием подумало о том, что когда-нибудь, много столетий и тысячелетий спустя, он с точно таким же выражением будет наблюдать за бестолковыми с его точки зрения спорами, испытывая прилив умиления к чужой глупости вместо веселья. — Не пора бы нам тоже отправиться в Имладрис? — Линдир отвлёк золотоволосого лорда от увлекшего того зрелища. — Бруинен снова спокойна — ровно настолько, насколько может быть спокойна. — В таком случае нам следует отправиться немедленно, — Глорфиндель повысил голос, привлекая к себе всеобщее внимание. — Этот берег не так безопасен, чтобы забывать об осторожности. — Твоя правда, друг мой, — согласился Арагорн и бросил на раскинувшихся на камнях хоббитов сердитый взгляд. — Но как только мы окажемся под защищёнными сводами Дома Элронда, я задам этим хоббитам хорошую трёпку. Они добрались до Последнего Домашнего Приюта к рассвету. Несмотря на ранний час, в замке кипела жизнь, и их кинулось встречать множество эльфов. Хоббитов незаметно оттеснили многие знакомые Глорфинделя и Арагорна, и Линдиру пришлось взять на себя их попечение и сопроводить в гостевые комнаты, прямиком под грозные очи Бильбо, желающего знать все подробности их приключений. Старый полурослик был взвинчен до невозможности, так как прискакавший несколькими часами ранее Асфалот с ценной ношей взбудоражил его, но увидеться с племянником Элронд ему не позволил, вместе с Митрандиром забрав его в Залы Исцеления — Фродо был совсем плох и метался в бреду. Появление друзей его драгоценного мальчика стало для Бильбо настоящей отрадой, потому что вера в силы владыки Имладриса и волшебника в нём была велика, но тем больше становилась она, насколько лучше он узнавал об обстоятельствах. Молодые хоббиты, по прибытию ощущающие себя чуждыми этому прекрасному месту и оттого сторонящиеся всего, откуда-то нашли наглость потребовать их сначала накормить, а уже потом расспрашивать — того требовали традиции… и желудки. Бильбо однако готов был попрать все традиции своих предков — он находился вне себя от беспокойства, но Линдиру удалось скользнуть за его спину до того, как он раскрыл рот для очередной тирады насчёт того, что беспокоить стариков — гибельное дело для всех, в том числе для самих стариков. Но этот раз дитя природы возложил надежды лишь на свой чудесный голос, добавляя в него как можно больше уверенности в собственные слова: — Не стоит беспокоиться из-за мелочей — Фродо в надёжных рука. И думаю, что он не обрадуется, когда очнётся и узнает, что его друзей морит голодом его же обожаемый дядюшка. Я и сам волнуюсь об этих юных созданиях больше, чем о твоём племяннике — только посмотри на то, как они измотаны дорогой. И долгим голоданием. На самом деле Линдир преувеличивал. На первый взгляд любого эльфа хоббиты были не очень уставшими, просто их мягкие черты сглаживали все следы перенесённых невзгод и сохраняли за собой здоровый румянец даже сейчас. Линдир мог лишь чувствовать, как полурослики желали отдохнуть и, наконец, нормально поесть, особенно сейчас, когда они оказались под защитными стенами замка Элронда. Но Бильбо, как любой хоббит, знающий, как должны выглядеть здоровые представители его маленького народа, действительно видел ужасающие перемены, произошедшие с друзьями племянника. — Ух, господин эльф, спасибо большое! Если бы не вы, то старик нас обязательно замучил своими расспросами, и его жестокости ничуть бы не умалила наша голодная смерть! — воскликнул один из полуросликов, тот самый, что начал пререкаться с Арагорном на берегу Бруинен, и отвесил поклон, отчего едва не брякнулся прямо под ноги Линдиру, не рассчитав, насколько стала тяжёлой голова от усталости. — Позвольте представиться: Перегрин Тук! Но можете звать меня Пиппин, раз уж вы нас спасли! — Как будто одолжение сделал, — пробурчал себе под нос Бильбо, направляясь к креслу и сердито в нём устраиваясь. Младшие хоббиты поёжились под его прищуренным взглядом. — Приятно познакомиться, Пиппин! — на самом деле дитя природы радовалось сокращению имени юного полурослика, потому что проблемы с запоминанием имён за годы его пребывания в Имладрисе и приобретение множественных знакомств никуда не делись, за что некоторые его даже дразнили — не зло, но напоминание об этом несовершенстве немного нервировало. — Меня зовут Линдир. Вы можете попросить меня об услуге в любое время, особенно если дело касается еды. Ведь мне, как никакому другому эльфу, за исключение разве что владыки Имладриса, известно, насколько хоббиты щепетильны в этом вопросе. Неожиданно полурослики посмотрели на него так, как будто он представился одним из создателей этого мира или, по крайней мере, одним из участников древних легенд, как тот же Глорфиндель. Линдир решил побыстрее убраться из комнаты — мало ли, чего им могли о нём наговорить, точнее Бильбо мог о нём наговорить, ведь скромный слуга и менестрель из Имладриса вряд ли был персоной, о которой могли говорить редкие эльф, проходившие через земли хоббитов, а Арагорну о нём говорить было совершенно незачем, тем более во время опасного путешествия, когда приходилось оглядываться через шаг, чтобы удостовериться, что не идёт погони. На кухне царило привычное оживление, но пара поваров, будучи весьма внимательной, чтобы заметить прибывших в Имлдарис хоббитов во время их входа в Последний Домашний Приют, подготовила ему большой поднос со всякой снедью. Поэтому назад Линдир вернулся быстро и прервал обитателей Шира на середине беседы, точнее взаимного перекрикивания разномастных вопросов — юные полурослики поменялись местами с Бильбо и теперь наседали на него с разной степенью интенсивности, в зависимости от наглости и интереса. Вид снеди напрочь выбил из головы хоббитов все вопросы, даже Бильбо, совсем недавно утверждающий, что не съест ни крошки до полного исцеления Фродо, затребовал себе несколько всё ещё тёплых булочек. *** В следующие несколько дней, пока Элронд и Митрандир сражались за жизнь Фродо, Линдиру не было покоя от хоббитов, что следовали за ним попятам. Ещё маленькими они наслушались рассказов об эльфе, что может заставить свою тень исполнять любой танец, даже если сам он стоит на месте, не двигаясь. Бильбо явно преувеличил свои восхищение, как и многое в своих рассказах, но старый полурослик требовал к себе снисхождения в этом вопросе, как и ко всем «умельцам рассказывать истории», но вряд ли Линдир когда-нибудь понял бы прелесть преувеличений — и Татал, и Элронд, и Арагорн, и Арвен умели рассказывать истории без преувеличений так, что даже у искушённого слушателя не получалось отвлечься от них до самого конца. Когда Элронд покинул Залы Исцеления, принеся с собой удушливый запах начинающей постепенно исчезать болезни, Линдир кинулся ему за спину, спасаясь от навязчивого внимания. Искать помощи у уставшего владыки — не самое практичное решение и обременительная просьба, но хоббиты остановились как по команде. Похоже, что более всего их смущало не столько высокое положение находящегося перед ними эльфа (Глорфиндель, пусть и смазано, но тоже прочувствовал на себе любопытство новых гостей), сколько его подтверждение в виде искусно сделанного серебряного обруча. Они убежали, не сговариваясь, под осуждающим взглядом Элронда, который на самом деле является не более, чем шуткой, ведь у эльфийского лорда прямо-таки безграничное терпение, и ему ничего не стоило выдержать несколько десятков вопросов будучи измотанным долгими поисками осколка призрачного металла в ране Фродо. — Ты порой бываешь слишком добр, чем окружающие неизменно пользуются, — Элронд покачал головой, чувствуя, что Линдир, прижавшийся к его спине, не желает двигаться с места, за несколько дней истосковавшийся по их хотя бы коротким встречам. — Не могу же я накричать на них только потому, что Бильбо рассказал им обо мне не пойми что и теперь довольно потирает ладоши, чувствуя себя отомщённым за мою давнюю шалость, — Линдир всё же обошёл владыку, становясь по правую руку от него. — Похоже, вредность нашего друга не знает границ, а ведь я перед ним извинился, не постеснявшись даже присутствия Митрандира. — Моего присутствия и не нужно стесняться, — раздался позади них ворчливый голос. Гендальф, в отличие от Элронда, не считал своим долгом держать усталость под контролем и тяжело опирался на свой посох, отчего выглядел как самый обычный старик, а не гордый мудрый волшебник. — Я вот сейчас не постесняюсь сказать тебе спасибо за то, что предупредил меня насчёт Сарумана, да только я, старый лопух, не послушался тебя и запоздал к этим неугомонным ребятишкам — так бы они давным-давно были под защитой Имладриса. — Всё идёт так, как и должно идти, — Линдир искренне надеялся, что он произнёс это со спокойным выражением лица, ничуть не выдав своего издевательства, потому что указывать на промах волшебника он не собирался, но и промолчать тоже не мог. А Гендальф был слишком усталым, чтобы воспользоваться своей обычной проницательностью и разгадывать истинный смысл фразы. Но вместо гнева Митрандира Линдира настиг осуждающий взгляд Элронда, уже не шуточный, и дитя природы покорно опустило голову, закусив губу, тем самым признавая свою вину, но тем не менее не отказываясь от своих слов и не прося прощения у волшебника — тот тоже частенько практиковал на нём своё остроумие. — Ты всё ещё слишком строго судишь Митрандира, — заметил владыка, пока они медленно поднимались к его покоям, останавливаясь через каждые две ступени или три шага, чтобы ответить на приветствия туда-сюда снующих эльфов. — Как и он меня, — Линдир пожал плечами, проходя вперёд Элронда и распахивая двери в его покои, после чего пропуская их владельца вперёд. — Хотя с моей стороны резкость выглядит вопиющим неуважением. Поэтому я стараюсь держать себя в руках и не заходить дальше детских шалостей. Возможно, хоббиты будут милы послушаться меня и стащить у нашего волшебника шляпу, так сказать, для получения чудеснейшего опыта удирания от погони. Иначе Арагорн жаловался на их несостоятельность в этом вопросе. — Боюсь, я вынужден буду не отпускать тебя от себя на время пребывания наших гостей в Имладрисе, во избежание эксцессов, — Элронд устало улыбнулся и опустился на покрывало. — Для собственного успокоения. Линдир действительно провёл несколько дней не отходя от владыки, наигрывая ему мелодии, когда тот бодрствовал и писал ответы на письма, число которых заметно увеличилось с прибытием хоббитов в Имладрис, и неподвижно наблюдая или сворачиваясь калачиком под боком у Элронда, когда тот погружался в сон (по несколько раз на дню, чтобы восстановить силы, потраченные на исцеление Фродо). Ещё никогда дитя природы не приходилось проводить так много времени рядом со своим господином, и всё равно, даже на следующий день, когда он должен был привыкнуть к происходящему, ему продолжало казаться, будто это время особенное. И самым потрясающим было то, что никто не мог украсть у него полное внимание лорда, как бы сильно не старался — незаменимость Линдира, окружающего себя несколькими десятками исписанных листов бумаги демонстрировалась слишком явно, и сам он выглядел достаточно отрешённым, чтобы Элронд мог принимать донесения различного рода. Самого Линдира никто из приятелей не искал, несмотря на то, что он продолжал выполнять мелкие поручения касательно уборки замка — он так яро избегал хоббитов в последние дни, что ему нельзя было не дать возможность побыть в уединении или в желанной компании. — Не знаю, тяготит ли тебя моё присутствие, но я готов неотступно оставаться рядом с тобой целую вечность, — сказал Линдир на исходе третьего дня, сидя на широком подоконнике кабинета Элронда и купаясь в оранжевых лучах заходящего солнца. Сегодня стало известно, что Фродо очнулся, значит, в действие должны привестись многие механизмы — Линдир не хотел гадать, какие, потому что на полурослике было завязано столько, что от осознания этого могла разболеться голова, исключительно из беспокойства за то, как это маленькое тельце выдержит подобное, особенно после ранения, едва не стоившего ему жизни. — Когда-нибудь тебе представится подобная возможность, — Элронд отложил от себя законченное послание в Лотлориэн и поднялся со своего места. — А я скажу, что буду только рад подобной перспективе. — Потому что тогда мои шалости вряд ли выйдут из-под контроля? — невинно поинтересовался Линдир, но контролировать уголки рта в данный момент невозможно, особенно когда в глаза светит солнце и приходится держать их полуприкрытыми, и его губы разъехались в широкую улыбку. Движение рядом — колебание воздуха, и Элронд прижался губами к его виску и замер, вместе с ним наслаждаясь заходом солнца. — Когда ты рядом, мне кажется, что у меня хватит сил создать целый мир из всех любимых мною и тобою мест, чтобы наслаждаться им без помех, пока сотворившие всё сущее не разозлятся на нас за наше наслаждение жизнью и не ниспошлют на нас ужасную кару. — Не обязательно счастье должно заканчиваться столь трагичным финалом, несмотря на то, что история раз за разом доказывает обратное, — тихо пробормотал Элронд. — Ты веришь в нас даже больше, чем я, несмотря на то, что мне уготовано отдавать себя тебе без остатка. — Всё, что пожелаешь, — напомнил владыка о своём обещании. — Хорошо. Когда пришло время Совета, Линдир устроился в одном из залов, чьи окна выходили в сад — более-менее успокаивающий вид, несмотря на то, что вся листва уже опала, а фонтан перестал работать до весны. Ему нечего делать там, где решается судьба Средиземья, Элронд всё равно ему расскажет, если он пожелает знать, к какому соглашению пришли представители разных народов. Во всём замке удивительно тихо, словно у прислужников резко пропала вся работа, которую стоило выполнить, но Линдир продолжал себя тешить надеждой, что в любом случае на кухне всегда кипит жизнь, и если он спустится на несколько этажей вниз, то обязательно в этом убедится. На улице слишком холодно, чтобы солнечные лучи могли прогреть воздух, но дитя природы всё равно открыло окно — одежда у него по-летнему лёгкая, и длинная тонкая туника едва могла подарить телу тепло, но это не беспокоило, ведь заболеть от такой мелочи, как холодные потоки воздуха, беспрерывно пролетающие через него, ему не грозило. Неприятные ощущения, по крайней мере, могли отвлечь от более неприятных мыслей, куда лучше, чем неугомонные хоббиты, одновременно лишившиеся своей незыблемой опоры в виде Бильбо и Фродо для существования в чуждом для них месте и желающие то и дело зацепиться за подол его одежд. Полурослики не вызывали раздражения, нет, просто Линдир самому себе сейчас помочь был не в силах, пусть и мысленно готовился к тому, что владыка Имладриса будет расстроен, к какому бы решению не пришли на Совете. У эльфов сейчас нет такого выбора, чтобы оставить всё неизменным и проигнорировать медленное увядание нынешней эпохи, но определённо есть лучшее решение — для других народов в Средиземье. Элронд уже однажды заводил разговор о Валиноре, просто чтобы убедиться в том, что Линдир относится к этой теме нейтрально, хотя совсем недавно она едва не послужила поводом для масштабной ссоры. Солнце начало клониться к горизонту, когда в коридоре раздались стремительные шаги, слышимые больше за счёт шуршания длинных одежд. Линдир разомкнул сомкнутые в замок пальцы, совсем заледеневшие, но всё такие же послушные и ловкие, и отвернулся от окна. Владыке не должно было составить труда найти его — он сам сказал утром, где проведёт свой день в ожидании, но вряд ли кто-то ещё, кроме Элронда, поверил бы тому, что он не сдвинется с места до самого окончания Совета, длившегося много часов. Войдя в зал, Элронд замедлил шаг, так что казалось, будто он раздумывает над каждым свои движением, и приблизился к Линдиру, глядя поверх его плеча в окно. — Ты расстроен, — заметило дитя природы, одним шагом преодолевая оставшееся между ними расстояние и заключая владыку в объятия. Коснуться губами чужих губ — нарушить негласные правила, установившиеся между ними. В зал, где они находились, мог зайти любой, и неважно, что чужое приближение почувствовать для таких могущественных существ не составит труда — осторожность дарует благо, ведь для них всё благо заключается в том, чтобы никто не лез в их отношения. Но Линдир просто обязан преступить запреты, может быть оправдаться тем, что в каждом правиле есть исключения, особые обстоятельства, но действовать он мог гораздо быстрее, чем говорить, потому что ему в голову ещё не пришли нужные слова, и он пока не знал всех бед, что тревожили душу владыки. Целовать медленно и вдумчиво для него несвойственно, ему ближе страсть, хотя с первого взгляда заподозрить в нём пылкость и порывистость невозможно, да и он сам их себе приписать не мог, потому что в течение дня они прятались в потаённых уголках сознания. Но дитя природы не было бы собой, если не научилось бы смирять себя. Холод, проникший в каждую жилу его тела только способствовал этой задаче, но чем дольше Линдир прижимался к телу эльфа, тем теплее становилась его кожа, и владыка перестал вздрагивать от каждого касания. Элронд закрыл глаза, когда Линдир проследил губами линию его лица, поднимаясь к виску. У него никогда не было повода винить дитя природы в том, что оно не дарило его нежностью, но такие моменты — большая редкость, потому что в успокоение зачастую нуждалось именно Линдир, в силу своей сущности и меньшего количества прожитых лет за плечами. — Средиземье увядает, — владыка заговорил, когда в зале стало совсем темно и губы Линдира, наверное, в десятый раз прошлись по каждой клеточке его лица. Полностью притупить горечь сожаления дитя природы не могло, но заменить его относительным равнодушием было в состоянии. Тем более ничего нового Элронд сказал, лишь озвучил то, что давно витало в воздухе, дожидаясь часа, когда ему дадут название. — Победим мы или проиграем — оно никогда не станет прежним. — Там, где что-то увяло, земля обязательно даст новые всходы, через десять лет или через сто, но даст, — Линдиру его тоска по былому была не очень понятна, но он старался понять изо всех сил. — Ничто не вечно, но в этом и заключается основная задумка — подобно тому, как деревья каждый год сбрасывают листву, чтобы весной дать новые почки, старое уходит, чтобы уступить место новому, не обязательно лучшему, но способному полностью наслаждаться жизнью. — Значит, мне предрешено уйти из этого мира, — Элронд едва-едва улыбнулся. Он дразнился — он уже достаточно знал Линдира, чтобы понять, что тот имеет ввиду. — Вечность на то и вечность, что может тянуться бесконечно долго, поэтому любой момент попадает под определение «не вечно», и ничто не мешает отсрочивать его на столько, на сколько захочется, — дитя природы упрямо поджало губы, но неумолимо расслабилось, когда Элронд наклонился вперёд, чтобы успокаивающе забормотать ему на ухо и обхватить его талию руками. — Ты позволил им всё завязать на полурослике. — Иначе бы народы неизменно перессорились между собой, — владыка вздохнул. — К тому же Фродо удивительно не восприимчив к силе кольца, пусть он всего несколько раз надевал его на палец, но многих оно порабощала, едва оказавшись на ладони. — Митрандир делает главную ставку на хоббитов, — пробурчал Линдир, утыкаясь в расшитый воротник мантии и неосторожным движением карябая кожу о золотые нити. И неохотно из себя выдавил: — И я его поддерживаю в этом. Хоббиты просты и одновременно сложны, что существенно их отличает от всех остальных народов. Будь у них страсть к покорению новых высот и притупляйся довольство их автономным положением, они бы покорили многих просто потому, что у них нестандартные решения, вытекающие из их образа жизни и любви к делу. И дотошность. Я её ненавижу и с ужасом думаю о том, что когда-то эта черта имелась и у меня. — Не беспокойся, дотошность только прибавила тебе очаровательности, — хмыкнул Элронд. Он, разумеется, врал, но Линдир за эту ложь ему благодарен. — Кстати о Митрандире… Он хотел поговорить с тобой и очень досадует на то, что ты не попадался ему на глаза эти дни. У него есть, что тебе сказать. — И о чём попросить? — дитя природы тяжело вздохнуло. — Ему не нужно ни о чём мне говорить, если дело касается его ошибок — их я исправить не в состоянии, да и не хочу. — Возможно, он скажет тебе нечто другое. — Завтра, сегодня я занят. До самого рассвета. Элронд гулко рассмеялся, тут нечего было возразить. И Линдир так и не поговорил с Гендальфом до отбытия Братства Кольца в опаснейшее из всех возможных приключений. Ему не пришлось избегать нежелательной из-за возможных требований и последствий компании — судьба сама не сводила их в замке, всё-таки Последний Домашний Приют был просто огромен, да и Линдир не мог долго усидеть на месте, перемещаясь их одного зала в другой, выполняя мелкие поручения или же просто навещая своих приятелей за пределами замка в небольших уютных домиках (обычные визиты вежливости, когда те начинали слишком настойчиво его звать на обед или же просто сыграть дружной компанией — не всё же петь в стенах замка, песни должны распространяться и за его пределы). Он увидел Митрандира, когда вместе со многими обитателями замка вышел провожать путников в путешествие. Уже минуло несколько недель — Линдир честно пытался посчитать, сколько, но это было не важно, не ему же было идти в холод неизвестно куда. Волшебник посмотрел на дитя природы с укоризной, но она быстро сменилась смешинками, когда Линдир фыркнул в ответ. Их нелюбовь друг к другу начинала их забавлять, хотя окружающие ни за что бы не сочли её забавной, скорее пугающей, потому что в глазах многих эльфов (и хоббитов, разумеется) они были образцом вежливости и хорошего отношения к ближнему, ежели тот этого заслуживал, но поладить между собой было выше их сил. — Я слышал план примерно маршрута вашего пути от лорда Элронда, — Линдир из уважения наклонил голову, всё же пробравшись к Митрандиру, продолжающему его буравить взглядом. — Обязательно передавайте от меня приветствия владыке Балину, как и то, что я до сих пор пребываю в полном восхищении от его первого подарка. — Если дела нас не заставят говорить о совершенно других вещах, — согласился волшебник. — Но думаю, что изрядно добавлю Балину довольства, если передам твои слова, дружочек. Ведь главное в разговоре с гномом — вызвать в начале разговора симпатию, а уже потом приниматься решать важные дела. — Тебе нечего опасаться, Митрандир, ты найдёшь подход к любому собеседнику, даже к самому невыносимому, — Линдир ослепительно улыбнулся и отошёл в сторону, потому что к волшебнику один за другим приближались эльфы, чтобы пожелать ему хорошей дороги. Да и Бильбо, сбежавший вниз с балкона, несмотря на твёрдое намерение торжественно оттуда наблюдать за началом нового путешествия для своего племянника, пробирался к волшебнику, единственному ориентиру для него среди множества эльфов, возле которого обязательно должен был находиться Фродо. Но, прежде, чем беспокойный дядюшка добрался до своего племянника, Линдир украл у того несколько мгновений внимания, тихо проговорив: — Я верю в утверждение Митрандира, что хоббиты — удивительный народ, поэтому твоё путешествие не может завершиться ничем, кроме победы. Оставь все волнения и сомнения нашему волшебнику — он с ними прекрасно справится. Линдир с ними тоже прекрасно справится, покорно дожидаясь окончания войны в Имладрисе. *** Пространство вокруг нестройным хором шептало о том, что он мог бы справиться со всеми напастями куда лучше людей, гномов или эльфов, направить свою неиссякаемую сейчас силу, хотя бы потому, что она должна использоваться, а не оставаться вечным запасом в его жилах. Когда было особенно трудно слушать этот воображаемый гул — совершенно неуместный, потому что Линдиру не следовало испытывать муки совести перед незнакомыми ему существами, — он взывал в матери-природе, которая обязательно откликалась на его зов (видимо, он всё ещё был слишком мал, чтобы справиться с таким испытанием самостоятельно) и качала его, как в колыбели, в потоках своей силы. Или же дитя природы в качестве успокоения отправлялось утешать других. Их было довольно много и каждый из них требовал своего особого подхода — это было интересно и способно отвлечь от чего угодно, и возвращало его в то время, когда он старался почувствовать себя сколько-нибудь нужным и способным, заваливая себя работой. Арвен могла часами слушать его песни, устроившись на кушетке за полупрозрачной ширмой в своих покоях и разглядывая складки ткани, которую она использовала в качестве покрывала. Бильбо просил читать ему вслух, так как ему лучше работалось под мелодичный голос Линдира, не то, чтобы старый хоббит мог отвлечься от своих переживаний или подчерпнуть из давно прочитанных историй вдохновение, но в такие моменты он не ощущал острого одиночества и находил в себе силы смотреть прямо в глаза своим страхам и признавать их беспочвенность (даже если это было не так). Многочисленные приятели Линдира, как и все эльфы чувствовавшие, что в Средиземье творится что-то тёмное и ужасное, успокаивались, когда тот начинал учить их танцевать по-своему под скрипку или выкладывать фрукты в причудливые башни (эльфы, конечно, могли научиться всему самостоятельно и ничуть не хуже, чем он показывал, ведь чувство прекрасного рождалось вместе с ними и оставалось с ними до самого конца, подкрепляя страсть к созданию всевозможных чудесных безделушек, но в компании тревожность сводилась на нет, тем более никто, кроме Линдира, не решался в стенах Имладриса играть на скрипке в последние годы). Лорд Элронд вряд ли нуждался в успокоении, потому что тревожность за судьбу Средиземья настолько срослась с его мыслями, что его отсутствие повлекло бы за собой большие неудобства. Но Линдир всё равно старался — хотя бы на несколько часов заставить владыку забыть о том, что за границами Имладриса каждый день кипели схватки между двумя противоположными сторонами силы, что созывались армии для последней битвы, что противник, наверняка, подготовился лучше, когда как союзники продолжали проявлять упрямство и гордость, оставаясь разрозненными и полностью уверенными в том, что самостоятельно справятся с грозным врагом, стоит лишь немного напрячь силы. Линдир пел ему песни, пока его горло не начинало просить пощады или хотя бы нескольких маленьких глотков воды, ворковал вокруг него, преодолев своё смущение и неспособность сделать вразумительный комплимент, по возможности разбирал его корреспонденцию, играл с его волосами (когда понимал, что лорд слишком расслаблен или устал, чтобы счесть это за недостойную детскую шалость, отвлекающую от дела, и верно примет за одно из проявлений любви), урывал себе короткие поцелуи и просто был рядом, вне зависимости от того, сколько дел скапливалось у Элронда и как долго он сидел, стараясь придумать им решение. Линдир первым вздохнул с облегчением, когда почувствовал, что где-то невероятно далеко рушится тёмное колдовство, заключённое в кольце. Не то, чтобы он прислушивался, но то подобие разума, что образовалось в творении Тёмного Властелина, кричало очень громко, погибая в пламени, что некогда породило его. Элронд, находящийся рядом с ним и бодрствующий уже которую ночь из-за ощущения приближающейся развязки, тихо вздохнул — его кольцо, Вилья, утратило все свои силы. — Это было прекрасное украшение, — Линдир посмотрел на то, как потускнели золотые грани и помутнел камень. — Не скажу, что оно мне нравилось, но та магия, которую можно было творить с её помощью, определённо была прекрасна. Элронд покачал головой и обнял его, сотрясаясь от столь явного облегчения. Теперь эльфам не нужно было беспокоиться о грядущем, был лишь один путь — на Запад, в Благословенный Край. Не самый лучший, по мнению Линдира, но если владыка Имладриса видел предречение своей судьбы в этом, то пытаться его убедить в том, что дитя природы хватит силы сохранить некоторый клочок земли, запечатлев его в нынешнем мгновении, пока он не был подвергнут изменениям после безвозвратно канувшей эпохи эльфов, не следовало. Тем более одномоментно покинуть Средиземье, навечно запечатлевшееся в сердцах эльфов как дом, они не собирались. Ещё несколько лет — на то, чтобы проехаться по землям, в которых Линдир никогда не бывал и вид которых Элронд хотел оживить в своей памяти. Поля и леса медленно восстанавливались после боёв, шедших на их территории, дожди вымывали из почв и рек последние следы крови и уже начинали потихоньку ровнять курганы — пройдёт ещё немало лет, пока земля исцелится, но Линдир, глядя на открывающийся по мере их отдаления от Имладриса, вид, радовался, что она справлялась с нанесённым ей уроном с лёгкостью, чего никак нельзя было сказать о живущих на её поверхности существах. В этом не было ничего удивительного — смертные (да и бессмертные) вряд ли когда-нибудь достигнут её величия и уж точно не смогут оставаться равнодушными к любому повреждению, будучи не уверенными в том, что оно исцелимо. Радость от исследования новой территории, многие пейзажи которой можно было запечатлеть в разуме из расчёта на то, что когда-нибудь удастся их воспроизвести в действительности, добавив несколько деталей от себя; усталость от многочисленных взаимодействий с народами, что заселяли встречавшиеся на их пути земли, приятная усталость, потому что те же гномы в Мории встретили их радушно и показали Линдиру множество диковинок, которые вновь начали понемногу коваться в залах древнего королевства с прежним мастерством и смекалкой — весь набор впечатлений разом сменился грустью после прощания с Арагорном. Дитя природы было невероятно гордо тем, что некогда маленький мальчик вырос в достойного короля, действительно заслужившего этот титул после прохождения предрекаемых Элрондом испытаний, и так же невероятно счастливо за него и за Арвен, наблюдая за тем, как владыка Имладриса соединял их руки. Но всё же прощаться его сердце так и не научилось. Возможно, когда-нибудь потом научится разом обрывать все связи по велению своих приоритетов или складывающихся обстоятельств, но пока его обладателю не исполнилось тысячи, было простительно (нет, конечно, но думать так никто не мог ему запретить, даже посмеивающаяся и своим смехом сотрясающая облака мать-природа). *** Море, видимое с высоких башен, и едва различимый крик чаек не вызывали в Линдире особых чувств — он мог сколько угодно признавать его завораживающую красоту, но тянуться к волнам, зовущим в далёкие края, он был не способен. Элронд же долго смотрел на море, прежде чем с видимым усилием развернуться — им предстояло ещё вернуться в Имладрис, решить целую кучу вопросов (несложных, но необходимых), прежде чем вместе со многими отправиться в Серые Гавани, прямиком через земли хоббитов. Линдир не лез в этот момент в его чувства, постаравшись как можно лучше обособиться, и читал охватившую его тоску лишь по выражению глаз, но для успокоения мог только взять за руку и помочь отвести взгляд, тяня за собой, обратно в мир Средиземья, пока переливающийся прежними красками и хранящий далёкие легенды, многим из которых владыка Имладриса был свидетелем. Митрандир, урвав себе несколько минут для разговора, когда Элронд попросил его ненадолго оставить для приведения растрёпанных чувств в порядок, обмолвился Линдиру, что тот может чувствовать себя одним из полноценных участников вершившейся на данный момент истории. Дитя природы, как и всегда, не поняло волшебника — в его понимании чувствовать себя участниками и вершителями истории могли только хоббиты, потому что у них не было в крови тяги приключений, и они более других осознавали, что вокруг творится что-то грандиозное (но Бильбо — более других, потому что у него был настоящий нюх на великие истории, чем старый полурослик неизменно хвастался). Линдир же просто жил свей жизнью, оказывая некоторое влияние на происходящее совершенно случайно и в качестве следствия ошибки. — Благодаря тебе не случилось столько несчастья, сколько бы случилось без тебя, — пояснил Гендальф, оторвавшись от неизменной трубки, набитой лучшим курительным зельем от хоббитов. — И поверь, подсчитать души, которых благодаря твоему вмешательству, ни разу не коснулась тень, не удастся никому, а если и удастся, то для подсчёта на хватит и рулона пергамента. — Знаешь, волшебник, я предпочту об этом не думать, — Линдир вздохнул и оставил Митрандира и дальше наблюдать за плывшими по горизонту облаками и изредка прислушиваться к звукам, доносящимся из замка. Удивительно, но Элронд согласился с Митрандиром, когда Линдир пересказал ему свой разговор со старцем, чтобы отвлечь лорда от тягостных мыслей. — Тебе не стоит воспринимать свои действия, как должное или случайное, потому что они действительно многих спасали и немногие благодарили тебя в достаточной степени, если знали о твоём вмешательстве, — владыка устало улыбнулся и поднёс руку Линдира к своим губам, чтобы едва ощутимо поцеловать запястье и прижать к щеке. — Мне хватило благодарности владыки Балина, — Линдир попробовал недовольно сжать губы, но ощущение тёплой кожи под пальцами вытравило этот жест. — Любовь моя, попробуй показать несколько чудес хоббитам, когда мы будем в Шире. Тебе, может, и не понравится их навязчивое восхищение, граничащее с чистым ужасом от осознания, на что ты способен, но не думаю, что они будут пытаться преувеличить свой восторг и выставить в лучшем свете. — Бильбо пытался написать обо мне песню, — Линдир страдальчески закатил глаза, и Элронд фыркнул, живо почувствовав отголоски ужаса, что испытал в тот давний момент начинающий менестрель. — В таком случае мы скажем им, что все написанные для и про тебя песни следует отдавать мне, для оценки их правдивости. Линдир тяжело вздохнул, но в действительности реакция хоббитов на его маленькие фокусы, в том числе танцы с его тенью, оказалась не такой ужасной, как он себе представлял. Конечно, весь остаток дня и ночи он не мог отделаться от любопытных взглядов, но внимание, вызванное его талантом, всё же грело душу, и лорд Элронд вместе с другими эльфами тихо посмеивались над тем, как Линдир старался спрятаться где-нибудь от следовавших за ним по пятам детей полуросликов, едва-едва достававших ему до бедра. До бессильной злости Линдира доводил Бильбо, много раз за время их пребывания в Шире подходящий к нему и с хитринкой в глазах благодаривший за то, что эльф избавил его скромную персону, всего-навсего передавшую сородичам на хранение наконец-то дописанную книгу о своих приключениях, от навязчивого внимания. — Хоббиты — самый коварный народ из всех, что мне когда-либо доводилось встречать, — в конечном счёте Линдир спрятался за спину Элронда, на которого полурослики поглядывали более сдержанно, из уважения к статусу. Нет, дитя природы всё ещё продолжало питать симпатию к маленькому народцу, во многом благодаря долгому общению с Бильбо и самой хоббичьей простодушности, однако оно не хотело задерживаться в Шире. — Кроме эльфов, единственный умеющий по-настоящему веселиться, — поправил его владыка. — Не уделяй их взглядам особенного внимания — в этом их не исправить, — лучше попробуй, по совету Бильбо, пирог с грибами. Хоббиты, по экспертному мнению нашего друга, в готовке грибов преуспевают побольше других народов. — Мне нужен небольшой отдых, а не очередное лакомство, которое после того, сколько я съел, встанет мне поперёк горла, — Линдир закрыл глаза, не давая огонькам царившего вокруг праздника терзать свой уставший разум. Несколько молодых хоббитов пристроилось на краю поляны, наигрывая незамысловатую мелодию, под одобрительные кивки одного из старейшин, носившего на поясе футляр с серебряной дудочкой. Несколько полуросликов за ближайшим из столов вели степенную беседу насчёт того, насколько расстарались с закусками и вином организаторы пиршества. Сквозь нестройным хор поющих хоббитов прорывался звучный голос Сэма, пересказывающего одно из событий, произошедших с Братством Кольца, и постоянно спрашивающего подтверждения у сидевшего рядом Фродо. Бильбо, по привычке устроившийся среди эльфов, а не среди сородичей, старался уговорить нескольких знакомых через Линдира менестрелей вмешаться в какофонию звуков хоббичьего праздника и исполнить пару-другую древних баллад, но за пол часа не добился ничего, кроме лёгкого покачивания головой разомлевших в царившем вокруг веселье эльфов. — Ты всё ещё не грустишь, что никогда не увидишь Шир? — тихо поинтересовался Элронд, когда Линдир открыл глаза, сбросив с себя накопившееся от чужого внимания напряжение. — Я могу сохранить его в памяти и попробовать устроить себе несколько чудеснейших путешествий в воспоминания, если вдруг почувствую острую грусть по пирогу с грибами, который я так и не попробую, — тот ответил в шутливой манере, но владыка понял, что в землях хоббитов ему очень понравилось, и он, несмотря на выказываемое недовольство, пожил бы в этом мирном краю год-другой. Или бы постарался не задерживаться и не остановился бы и на день, чтобы не мучить потом себя мыслями о том, как чудесно было устроиться под возведённым за пару часов в поле шатром и наблюдать за разворачивающимся праздником, а потом самому принять в нём участие. Неумолимо наступал следующий день, принося с собой первые солнечные лучи и усталость в тела не спавших всю ночь напролёт хоббитов. Эльфы, куда более выносливые, не собирались устраиваться на предложенный хозяевами земель отдых и продолжили свой путь к Серым Гаваням ещё до того, как солнце полностью выкатилось из-за горизонта, прямиком к ожидающим их кораблям. Сам Линдир плохо помнил, как прошла морская часть их путешествия, потому что ещё на суше, прежде чем забраться на изящную ладью, он встретился с Таталом и находился под сильным впечатлением от осознания того, что снова видит своего первого друга в этом мире перед собой. Сам целитель над его ошеломлённым видом посмеивался, трепал на волосам и весело говорил о том, что Линдир за время их разлуки упражнялся в том, чтобы задушить старшего эльфа в своих объятиях. Татал также представил свою невесту, одну из последовательниц Гилдора, и пообещал позвать на свадьбу, как только они доберутся до Валинора и разместятся там. Он, правда, огорчился желанию Линдира поселиться относительно уединённо, уже живо представив себе, что друг поселится где-нибудь рядом и будет чуть ли не каждый день наведываться в гости, всё-таки у Татала накопилось достаточно историй за время путешествий, да и послушать, как Линдир всё это время жил в Имладрисе, несмотря на письма, которые тот редко посылал вместе с соловьями, был рад. — Я могу праздновать победу, что ты выбрал моё постоянное общество, чем соседство со своим добрым другом? — когда она взошли на ладью, тихо поинтересовался Элронд, лукаво, словно на время поменялся с неугомонным Линдиром местами. — Ты можешь праздновать её постоянно, — Линдир обернулся на лорда, и увидел, как начинают постепенно удаляться берега Средиземья. Вид настолько нереальный, что он едва не упал, но Элронд вовремя его поддержал под локти. — Никогда бы не подумал, что будет такое место, которое будет в пределах досягаемости и в которое я никогда не вернусь. Раньше, до встречи с тобой, когда я путешествовал, я всегда знал, что смогу вернуться, если пожелаю, а теперь… — Это трудно осознавать, — согласился Элронд, тоже оборачиваясь, но медленно, словно вид удаляющейся земли тоже мог ошеломить его настолько, что ноги бы перестали держать. Всё плавание Линдир провёл, устроившись возле Татала и его невесты, относившейся к нему с той же теплотой, что и дорогой друг, так что дитя природы позволило себе забыться, временами погружаясь в дрёму, временами вслушиваясь в неспешные беседы, тем не менее исполненные предвкушением. Впереди ждала земля, обещающая покой, небольшой дом (где-нибудь обязательно в глубине леса, чтобы единственное видение Линдира стало явью), визиты друзей и просто знакомых, сумевших достаточно привязаться, чтобы проделать долгий путь и провести время вместе, забота о небольшой ивовой рощице, что была подарена дитя природы правителями Благословенного Края; и множество других приятных моментов. Не породи Линдира мать-природа, он бы обязательно потерялся в круговороте приятных событий и отсутствии увядания кругом, не зная, чем наслаждаться в первую очередь. Он продолжал помнить о том, что ничто не вечно, но смотреть вперёд не так страшно, если рядом с тобой находится твоё предназначение. В конце концов, у Линдира достаточно силы, чтобы устроить себе укромный уголок в бесконечном мироздании и отвести туда Элронда, если мир вокруг вдруг сдастся увяданию или будет разрушен неведомым вмешательством. А пока не стоило ни о чём переживать, у него и так болело сердце от переполняющего его счастья. *** Корабли причалили в Гавани Альквалондэ.