Обрати же боль в свою молитву...

Тихо. Золотистый утренний свет просачивается сквозь зарешёченные окна и лёгкими лоскутами падает на пол, ползёт по каменной стене, мягко соскальзывает на усталое лицо, пытается растормошить, обогреть, забраться своим теплом в самое сердце. Всё без толку. Ещё одна свеча сгорает без остатка. Горячий расплавленный воск стекает по обожжённым, уже почти ничего не чувствующим пальцам. Оруженосец подносит новую свечку к тлеющему огоньку лампадки, безучастно ждёт, когда загорится фитиль. Он не ставит её в подсвечник, нет — держит в словно одеревеневших ладонях, как будто пытаясь согреть... Нет, не их. Свою душу. На полу лежат отброшенные в гневном бессилии чётки. Они не нужны. Считать молитвы уже не обязательно — нужно просто молиться. За всех. За братьев. За Магистра. За сам Орден, которого уже нет. Заученные когда-то давно простые до боли слова словно отпечатались внутри головы. Разум — если от него что-то ещё осталось — снова и снова заставляет повторять их. Оно уже само выходит так, без сторонней помощи и напоминаний. Оруженосец, сложив на груди дрожащие ладони, сжимающие тоненькую свечу, смотрит куда-то вперёд себя, ни на секунду не отводя взгляд от одной и той же точки. Он не обращает внимания на боль в иссушенных солью глазах, веках, пытающихся наконец сомкнуться, готовых разломиться висках. В конце концов, она ведь ничего уже не значит, правда? Он неосознанно погружается в недавние воспоминания. Может быть, от усталости, но откуда ему знать... После той кошмарной казни мир и всё сознание перевернулись окончательно. Сколько часов или дней пришлось бродить по внезапно опустевшему городу, он не знал. Страшно было жить там, где друзей больше нет, где все готовы бросить камень в спину или ударить кулаком прямо в лицо, завидев робко выглядывавший из-под плаща жгуче-алый крест. После того, как кто-то (может быть, один из оставшихся в живых братьев?) привёл его в этот монастырь, стало немного лучше. Здесь было тепло и безопасно... Хотя о какой безопасности могли теперь мечтать изгнанники, проклятые своей страной? Иногда оруженосец думал: а если это всё сон? Может быть, Орден не раздробили молотом жестокого суда, может быть, их всех обманули ради злой шутки, и всё осталось таким же, как и пару лет назад? А может, Ордена и не было никогда... Он вспоминал прошлую жизнь: тёплый дом, в котором его любили и всегда ждали; заботливые руки матери, её добрую улыбку, колыбельные, которые она пела на ночь; печальные глаза отца, впервые давшего ему в руки меч... И Храм — единственный, столько раз потерянный и так и не обретённый... "Может, это и правда сон? Я просто сплю. Сейчас проснусь, и всё будет хорошо. Как раньше. Правда ведь, как раньше?" Проснуться не получалось. Он снова и снова возвращался в этот кошмар наяву. "Рыцари, брат, не плачут..." Кто сказал это? Рыцари плачут. Он ещё оруженосец, которого даже не успели препоясать настоящим оружием, но тоже плачет. Слёзы давно высохли, но сердцу перестать не прикажешь. Иконы смотрят на него со всех сторон. Он так и не понимает, жалеют его святые лики или же осуждают. Двери зала медленно отворяются. Он даже не поворачивает голову на едва слышный скрип. — Снова Паладин молится, —шепчет чей-то голос. — Пойдём отсюда, не трогай его, — отвечает кто-то другой. — Сам знаешь, что ни есть, ни спать не будет... Голоса умолкают так же внезапно, как и появляются. Врата снова запирают, чтобы не мешать Паладину. Да, так его теперь прозвали здесь. Паладин... Тот, кто вечно служит одной цели. Солнечные блики пляшут на нимбах святых, с каждой секундой мерцая всё ярче и ярче. Оруженосец стоит на коленях перед храмовым алтарём, не в силах подняться и пойти хоть немного отдохнуть от нескончаемой попытки обратить боль своей изглоданной души в бесполезную молитву. Он не знает, как ему жить без Ордена.