Моя кровь навсегда отравлена памятью о тебе

…Успокойся. «Другой» он видите ли…Ты – это ты. Твоя кровь отравлена памятью обо мне. Меня это вполне устраивает – чего ж тебе ещё? Энциклопедия мифов, Макс Фрай

Не помню, когда едкое, удушающее душу чувство стало преследовать меня повсюду. Я не мог отделаться от него вне стен дома, потому что меня тянуло туда, где он. И если мне не было больно от любви, когда эта самая любовь находилась рядом, мне было тоскливо и противно на душе, когда она была далеко. Как люди справляются с этим адски противным чувством? Мало того, что страдает сердце, так ведь страдает и тело, всякий раз переживая по сердечному приступу рядом с тем, кого любишь. Счастливый смех и улыбка этого поганца всегда придавали мне сил двигаться дальше, справляться с неразрешимыми проблемами, одиночеством и буйным нравом. Это помогло мне убедиться в том, насколько сильна моя любовь к нему. Я не просто хотел быть рядом, я хотел, чтобы он принадлежал только мне, ослепительно улыбался только мне, касался только меня и так же сильно тянулся ко мне, как это делал я по отношению к нему. Неправильно. Неправильно испытывать подобное к тому, с кем ты делил когда-то одну утробу, у кого одна мать и один отец. Но что делать с чёртовым сердцем, уже давно переставшим слушать разум? – Хао! – Да, отец? – по интонации голоса не трудно понять, сейчас я получу по самое не могу. – Объясни, почему ты витаешь в облаках на уроках? Позвонила всё-таки, вот ведь. Сегодня меня на истории спросили какой-то вопрос, который я благополучно пропустил мимо ушей и так и не ответил. Настроение было паршивым, чтобы вообще слушать кого-то. Но я же «отличник, пай-мальчик» как я могу допускать такое в школе? Мало того, что эта тварь прожужжала мне уши всю перемену, так ещё и успела испоганить мне отдых дома. – Много домашки, сложный материал. Пройдёт немного времени, и я адаптируюсь. Это всё? Лицо Микихисы закипает от злости, когда он слышит последнюю фразу, брошенную мной, по его скромному мнению, слишком высокомерно. Он высокий и мускулистый мужчина, всё ещё выглядящий на тридцать хотя ему уже под сорок. Длинные тёмные волосы как всегда завязаны в тугой низкий хвост, а взгляд насыщенных карих глаз наполнен строгостью, а теперь и праведной яростью. Женщины тащились от этого, но я за свои тринадцать так и не смог понять противоположный пол. – Как ты смеешь так со мной разговаривать! Я сказал, что это всё? Следовательно, разговор не окончен. – И о чём же ты хотел ещё поговорить? – спрашиваю устало, глядя на часы. Завтра ведь школа и уроки, а он тут решил побеседовать на повышенных тонах. – Не перебивай! – он рявкнул так, что я решил принять тактику – «постараюсь промолчать, может, станет лучше». – Ты думал о своём будущем? Тебе нужна профессия, приносящая хороший доход и известность. – Пап, я ещё не закончил среднюю школу, неужели я уже должен выбирать? – Нужно начинать готовиться. Ты должен быть идеален во всём. Так его воспитывал отец. Я, конечно, мало слышал от матери о семье отца, но ему это часто говорили и он действительно следовал этому наказу. Идеальный дом, идеальная жена и идеальные дети. Не спорю, он многого добился к своим годам: создал собственную компанию с нуля, отстроил огромный особняк со всеми удобствами, нашёл прекрасную женщину, которая любила его больше жизни и, наконец, получил в подарок от судьбы двух сыновей. – Хорошо. Мне нравится рисовать. Мужчину перекосило: – Ты ведь понимаешь, что от этого нет никакого толка. Вы с Йо должны быть в состоянии унаследовать мой бизнес. – Зачем тогда ты спрашивал? – я вскипел. – Зачем ты спрашиваешь, если я должен? Если мы должны делать так, как говоришь ты. У нас нет права выбора, так зачем дарить нам иллюзию, что он есть?! – последнее я выкрикнул уже во весь голос, вкладывая сюда всё несчастье не только трудностей жизни богатой семьи, но и моей несчастной любви. На крик прибежала мама. – Что случилось, дорогой? – взволнованно спросила она у мужа, обнимая его руку и глядя на моё недовольное лицо. Хотелось рыдать так, чтобы слёз хватило для всемирного потопа. – Милый, – Кейко видимо хотела подойти, но отец её остановил. – Ты живёшь в роскоши благодаря мне. Так отплати мне тем же, сохранив мои труды. Хао! Я развернулся к лестнице, ведущей на второй этаж к нашим с Йо комнатам. Микихиса схватил мою руку, останавливая. – Слушай меня! – Не стану! Это был первый раз, когда отец ударил меня. И этим он убил во мне доверие к нему навсегда. Может у него и были свои причины, но вникать я не хотел. Было больно, хотелось выть от непонимания жизни и страха того, что меня ждёт. Кем я мечтал вырасти в детстве? Будете смеяться, но… космонавтом. Исследовать звёзды, чинить станцию, наблюдать, как Земля огибает Солнце, посмотреть на Луну и летать, как супергерой в книжках, не имея никакого отношения к гравитации. – Сынок! – мама, ты слишком добрая. Она продолжает звать меня охрипшим взволнованным голосом, но сейчас, если я не уйду, всю оставшуюся злость я сорву на ней. Не хочу этого. С силой хлопаю дверь своей комнаты прямо перед её носом. – Хао, прошу тебя, – по голосу слышу, как она рыдает и как через время за дверью кричит отец о том, чтобы она немедленно отошла двери и больше меня не трогала. Кричу сквозь стиснутые зубы, и потому получается дикий рык. Ненавижу этот мир. Слова отца эхом разносятся по голове, тихий шёпот матери через дверь: «Он тебя любит, он правда тебя любит, не ссорьтесь», надменные смешки одноклассников на моё потерянное состояние утром, отсутствие брата рядом… Всё это закручивается вихрем, превращая мозг в горящий костёр с забытой в нём черепицей. Её острые осколки уже нагрелись, и с характерным свистом начинают вылетать из пламени, разрезая воздух. Бьют точно по каждой нервной клетке. Больно. Больно. Очень больно. Я чувствую себя лишним буквально на каждом жизненном шагу, я неправильный, я недостойный. Накатывает приступ тошноты, сжимаю руки у рта, ощущая, как по щекам двумя неудержимыми реками льются слёзы. Хватаюсь за колющее сердце, чувствуя как тону, будто весь кислород разом испарился. Сбрасываю ненавистные учебники со стола, в приступе разворачиваюсь к кровати – подушка летит в окно, с тупым стуком падает на пол, одеяло шумно складывается у двери, а простынь так меня раздражает, что решаю её разорвать, но ткань не спешит мне поддаваться. Грызу её, тяну изо всех сил, пока не слышу рвущийся треск. Не получилось разорвать даже до середины. Однако это сильно бь5т по мне. Бывает, что любое действие, которое ты не можешь совершить так, как хочешь, как должен, словно отнимает у тебя твёрдую землю. И ты летишь в огонь собственных эмоций. Чувствую, как трясина отчаяния, боли и гнева засасывает мою душу всё глубже на дно, пачкая её в грязи, которую потом не отмыть, даже если каким-то чудом выберусь. Падаю на пол, сворачиваюсь калачиком и пытаюсь успокоить сам себя, поглаживая по рукам. Минут десять судорожных вдохов, выдохов и ласковых слов себе любимому отрезвляют. Голова вновь даёт о себе знать, отзываясь режущей болью в висках на каждое моё шевеление. Осторожно переворачиваюсь на спину, голову направляю в сторону окна. Щебетание птиц, свивших гнездо в кроне клёна, летние солнечные лучи, по-доброму согревающее землю, нежно-голубое небо с пушистыми белоснежными облаками, неторопливо плывущие по своим делам, ветер, изредка шепчущийся с листьями дерева. Мир продолжает дышать, пока я умираю внутри. Такая вопиющая несправедливость, от которой слёзы начинают течь сами по себе, бесконтрольно, будто это естественный процесс, необходимый для жизни. Они оставляют после себя невидимый след, когда высыхают на коже никем не тронутые, словно напоминая, что я ещё жив и дышу, пока чувствую их дорожки на щеках. Наблюдаю за солнцем за окном, слежу за лучами, лишь потом осознаю, что золотые странники заполонили комнату: они испуганно переливаются по кровати, а затем опускаются ко мне, осторожно заглядывая в глаза. Парочка наблюдает за мной с потолка, и ещё несколько перебегают друг с другом по коричневым обоям, заставляя сверкать небольшие вкрапления блестяшек. Прикрываю веки, чтобы дать им похозяйничать вволю. Солнечные лучи заботливо накрывают их, захватывая добрую половину моего опухшего лица. Жалеют, наверное. Со стороны двери слышатся три глухих стука. Йо пришёл. Вскакиваю с пола, хватаюсь за голову, мельком смотрюсь в зеркало, приглаживаю волосы, равнодушно оглядываю беспорядок в комнате. Затем бросаю громкое: - Входи. И поворачиваюсь к нему спиной. – Опять с отцом поругался? – спрашивает близнец шёпотом, подкрадываясь со спины, словно дикий кот, впервые подошедший к человеку. Мне повезло родиться с ним вдвоём. С ним, таким тёплым добрым и светлым. Я верю, что он тот, кто сможет изменить мир, как лучи солнца меняют природу каждый сезон до неузнаваемости. Йо ничего не говорит мне о наведённом вокруг беспорядке, и я искренне благодарен ему за это. Мы садимся на кровать, я укладываю голову ему на колени, а брат запускает длинные пальцы в мои отросшие волосы. Будь они у нас одной длины, нас бы отличали? Отличали бы. Я никогда не умел улыбаться столь же ослепительно и смеяться столь же громко и искренне, как бывает, когда в компании смеётся всего один, а остальные ловят волны его светлых эмоций и тоже не могут скрыть радости на лицах. Он поглаживает меня по голове, приговаривая: – Отец тебя любит, мама тоже. Просто твои эмоции ищут выход и пока не понимают, как его найти. У него тоже бывали стычки с родителями, но намного реже, чем у меня. Только вот отходил он намного дольше, замыкался в себе, натягивал любимые наушники, погружался в музыку с головой и лишь через пару дней готов был к разговору. Я чувствовал это и не смел ему мешать быть одному. Иногда он сам приходил ко мне и тогда мы менялись местами, я поглаживал его по голове, говорил о том, как сильно люблю и что у него всегда есть тот, на кого он может положиться. Он вслушивался в меня, как в любимую песню. Мне так казалось. Или хотелось казаться. Когда глаза начинают приятно щипать, громко зеваю, отгоняя сон, но окончательно сделать мне этого не позволили. Йо укладывает меня на кровать, сам ложится рядом. Мы переплетаем пальцы, касаемся лбами, вслушиваясь в мерное дыхание друг друга. Наш ритуал, заведённый с детства. Он помогал нам становиться единым целым, хотя бы на короткое время: печаль делилась надвое, рассыпалась в потоке мыслей, тихого сопения и тепла родной руки. С недавних пор близнец стал засыпать первым, а я наслаждался им часами, не решаясь даже шелохнуться, чтобы он не заметил малейшее шевеление со стороны. Как же хочется попробовать эти губы на вкус. Чем бы они отдавали? Запахом Йо – ароматной ванилью и спелой вишней? Или сладкой ватой, которую до безумия любила моя половинка? А затем… думать дальше мне нельзя, не хочу порочить его в мыслях, когда он прямо передо мной, помогает мне справляться с моей истерикой. Я не удался как сын. Тихий, сторонящийся людей и грубый во всём, что касается любимых людей. Матери перепадало от меня чаще всего. На Йо я не мог сорваться, отец только заставлял мой гнев распаляться сильнее. Я знал, что Кейко всё это терпит от меня только потому, что любит. Я её тоже люблю, но сказать прямо эти три слова именно ей мне всегда так тяжело, будто я должен пересечь Тихий океан вплавь, не умея при этом плавать. Я не удался даже как брат, почему я хотя бы это не могу сделать правильно? Йо улыбается во сне, чувствую, как внутри меня разливается тепло от его нежной улыбки. А затем это чувство сменяется ревностью. Кому ты сейчас улыбаешься? О чём твой сон? Сердце рвётся из груди всякий раз, когда твоя улыбка не принадлежит мне. Прости, но моя кровь уже навсегда отравлена памятью о тебе: твоим чистым смехом, глубокими чайными глазами, волосами цвета горячего шоколада, золотом солнца на ресницах и сладкой сахарной ватой на губах, которую ты так любишь.