мне нужен ты.

Войдя в старый подъезд кирпичного дома, который ещё называют «панелькой», Уралов сразу же почувствовал едкий запах сигарет. На зелёных облупленных стенах красовались уже заученные наизусть фразы: «Цой жив», «если ты не голубой дорисуй вагон другой», «здесь был я» и «привет из 2018». Где-то были нарисованы сердца, где-то какие-то узоры, проще говоря: обычный русский подъезд, обычного русского дома. За окном уже смеркалось, первые звезды медленно начали появляться, а луна поднялась на небосвод, заменяя уличные лампады. Константин очень любил это время, в промежутке между вечером и ночью, когда воздух пах то ли дождем, то ли костром. Тогда можно было молча гулять, наслаждаясь летней прохладой, искать созвездия на темно-синем небе и слушать, как Юра напевает песню какой-то рок-группы из нулевых. Вечерняя свежесть и лёгкий ветерок доносились из распахнутого окна подъезда. Холодно не было, но по телу Уралова всё равно пробежались мурашки. Екатеринбург уверенным шагом передвигался по ступеням к нужному этажу, откуда и пахло табачным дымом, где и был Татищев. Как и ожидалось, Юрий сидел на ступени, держа в одной руке зелёную зажигалку с красивой надписью «ещё не всё потеряно!», а в другой тлеющую сигарету. — Юр? — Косте хотелось верить, что проблем у Челябинска нету, но по его состоянию, было понятно, что они есть. И что их, как никогда, много, — Что-то случилось? — Енисейский случился, — хриплый баритон растворился эхом по всем этажам. Казалось, весь мир слышал их разговор. Уралов непринужденно начал шептать: — Снова? Ответа не поступило. Молчание затянулось, но оно не было неуютным или раздражающим, наоборот, казалось, что ничего лучше и быть не может, как слушать тишину и смотреть на растворяющийся сигаретный дым. Екатеринбург осторожно заправил за ухо прядь своих волос, которые всё-таки надо было подстричь и приземлился рядом с Татищевым. — Руслан падла, — не смотря на собеседника прошипел Юрий. Его темные, как смоль, брови нахмурились, в глазах блеснула искра ненависти, а несчастная сигарета была сжата между пальцами слишком сильно, поэтому она полетела к другим окуркам, а Татищев вытащил новую из уже полупустой пачки. — Стой, но нельзя ведь так говор… — Руслан падла! — ещё громче крикнул Челябинск, перебивая Уралова на полуслове. Юра резко отвернулся от Константина, негромко хмыкнув. — Ну, хорошо, падла так падла, — Костя попытался аккуратно дотронуться до плеча Татищева, но тот отдернул его. — Чего тебе нужно, Кать? — поймав на себе хмурый взгляд, Уралов убрал руку. Как бы он хотел ответить «мне нужен ты». Но если он так скажет, Юра его не поймёт или поймёт неправильно. Поэтому грустно выдохнув, Екатеринбург тихо-тихо отвечает, словно боится кого-то разбудить: — Ничего. Он осторожно обнимает Татищева, прижимая его к себе. Ему всё равно на неприятные слова, которые Юра кричит в его адрес, на удары и сопротивление. Константин держится за Юрия так сильно, словно от этого зависела его жизнь. Постепенно Челябинск успокаивается и перестаёт обращать какое-либо внимание. Даже на лёгкий поцелуй в макушку. На самом деле, Татищев уже привык к «случайным» прикосновениям и объятиям, не придавая им большой значимости. Но поцелуй в макушку… это было что-то новенькое. — Катя, отстань, — Юра дернулся в сторону, высвобождаясь из крепкой хватки. — Хорошо. Татищев немного отодвинулся, но не ушёл. — Будешь? — он протянул Уралову пачку с сигаретами, — А, прости, забыл, что ты не куришь. — Буду, — Костя взял у Челябинска сигарету из рук и сделал медленную затяжку. Екатеринбург не курит. Почти не курит, если быть точным. Ему не нравится повисший в воздухе запах табачного дыма, ему не нравится смотреть на тлеющий окурок, ему не нравится затаптывать его ногой, но он всё равно это делает. Хотя бы для того, чтобы Юра выкурил меньше. Но в чём-то была и своя романтика. Сидеть бок о бок с человеком, в которого ты влюблён без памяти, смотреть, как дым медленно расплывается, оставляя за собой неприятный, но уже родной запах, и говорить обо всём на свете.