Вся моя нежность тебе

С поверхности воды тянется вверх горячий пар, по алебастрово-белому плечу Ваньнина прокатывается капелька, теряясь в сгибе локтя, и Мо Жань ловит себя на мысли, что ему давно не было так хорошо и спокойно. Его жизнь, его обе жизни спокойными в принципе назвать язык не поворачивается. Но иногда… иногда что-то такое случалось. Когда однажды мама подхватила его на руки и начала кружить по комнате, радуясь, что удалось раздобыть за день много денег. Мама пританцовывала и смеялась, она так редко тогда смеялась, что Мо Жань отчётливо это запомнил: такая красивая, она будто светилась изнутри, и он касался ручкой и гладил её длинные волосы, пытаясь потрогать этот тёплый свет. Денег и правда очень много было, они тогда каждый день ели, не приходилось искать, может неделю или больше. Прямо досыта, мама даже оставляла ему не меньше половины своей миски с рисом и какой-то очень вкусной зеленью, говорила, что так наелась, что сама не справится, надо помогать. Или когда он в первый раз проспал всю ночь на пике Сышэн в кровати. В собственной кровати! Не на полу, не на каких-то досках, не на голой земле, методично одну за другой раздавливая пальцем соседствующих рядом мошек, а вот так просто, на чистых простынях, на кровати, которую не нужно ни с кем вынужденно делить, на которой можно во весь рост растянуться, перевернуться, поворочаться, и ещё место осталось бы. Или вот тем утром в гостинице, куда их с Чу Ваньнином привёл так удачно разошедшийся ливень. Тогда, проснувшись и убедившись,что прошлая ночь ему не приснилась, он явственно чувствовал, как от одного только взгляда на любовь всей его жизни гулко и рвано заходится под ребрами бухающее сердце. И всё равно было очень спокойно, всё было на своих местах, так, как должно быть. Вот и сегодня внезапно начавшийся дождь вернул их домой раньше, чем планировалось. День вообще выдался сумрачным и ненастным: серые свинцовые облака, повисшие над их домиком, так и намекали, что не надо никуда идти, лучше остаться дома, и Мо Жань вторил им, раз за разом утягивая пытающегося подняться с кровати Ваньнина обратно под тяжёлое одеяло в свои объятия. Но тот был непреклонен – не так уж часто жители городка у подножья горы Наньпин осмеливались подняться наверх и просить их о помощи. И этот раз случился как раз вовремя: их и без того скромные средства подходили к концу. Голодать бы им не пришлось, нет, еды теперь всегда было в достатке, но к зиме было бы неплохо подлатать местами прохудившуюся усилиями горных ветров крышу, и Ваньнину бы пригодилась новая тёплая накидка – у старой мех облез в нескольких местах, что было совсем не к лицу великому бессмертному. Дел было всего ничего: кто-то повадился воровать редис с грядок за домом торговца бумажными фонарями. Как он только ни пытался поймать вора, по его собственным словам, и на птиц грешил, и на зверей, и на людей тоже – однажды ночью устроил засаду, намереваясь собственными глазами увидеть негодника и собственными руками его изловить. И он почти справился, но когда из темноты на него вместо пары обычных человеческих глаз зыркнуло три пары красных с вертикальными и никак не человеческими зрачками, торговец только и успел, что унести ноги в дом и запереть дверь. А наутро отправился за помощью к ним с Чу Ваньнином. С духом-воришкой они разобрались до неприличного быстро. Мо Жань даже предложил, заметив внимательно наблюдающего за ними с почтительного расстояния торговца, ещё недолго поизображать бурную деятельность – а вдруг тот решит, что они слишком легко справились, и дело не стоило того вознаграждения, что он им пообещал. Но Чу Ваньнин лишь покачал головой и посмотрел на него строго, так, что под этим взглядом Мо Жань снова почувствовал себя сидящим за ученической скамьей и очевидно нашкодившим. Чаще всего такой взгляд достаётся одной достопочтенной псине, но и ему иногда перепадает. Проблем с оплатой их стараний не возникло: торговец не только рассыпался в благодарностях и отсчитал нужное количество монет, но и почти насильно всучил им мешок с тем самыми редисом (берите-берите, господа бессмертные, дядюшка Мин плохого не вырастит, столько сил вам придаст, хотя их вам и так не занимать, в один миг демона прогнали, берите-берите, хороший редис, не зря же тот демон его воровал, кстати, а кто это был?), но и подарил бумажный фонарь, по его словам, самый красивый из тех, что он мастерил за последнее время. Нагруженные и щедро осыпанные похвалами, они с Чу Ваньнином шли через обычно оживлённую главную улицу городка: на ней в этот день народу было меньше обычного, видимо, не ему одному хотелось сегодня остаться в кровати. Мо Жань предложил Ваньнину немного прогуляться по городу, раз уж они освободились раньше запланированного, заглянуть в пару лавок и зайти куда-нибудь перекусить. Они несколько недель не спускались с горы, и Мо Жань, признаться, даже соскучился по приготовленной кем-то, кто не он сам (и не Чу Ваньнин, хоть в лицо он это ему сказать и не осмелится). За те годы, что они жили тут, Мо Жань успел выучить каждый булыжник мостовой, каждый фонарь, подвешенный к крышам домов с изогнутыми краями, был ему знаком, и всё равно, неспешно идя по дороге и крепко сжимая под длинными рукавами их одежд ладонь Ваньнина, вдыхая влажный, тяжёлый воздух – предвестник близящегося дождя – он наслаждался всеми секундами их прогулки. Они успели зайти в лавку к портному и заказать новый плащ. Уже на выходе, когда Ваньнин прошёл вперёд, Мо Жань ненавязчиво отметил, что это должен быть самый красивый и добротный плащ их тех, что портной когда-либо шил, и повторил недавний строгий взгляд Чу Ваньнина, который сработал на все сто – мастер заверил, что всё будет исполнено в лучшем виде, а иначе пусть его, мастера, душу растерзают злые духи. Успели и пообедать, набрав всяких затейливых блюд и прилично объевшись – под конец трапезы по конечностям разлилась приятная ленность и медлительность. И про сладкое не забыли – в любимой лавке Ваньнина очень удачно испекли свежайшие хрустящие лотосовые пирожные, четыре из которых было решено немедленно попробовать, чтобы убедиться в их неизменно высоких вкусовых качествах (и одно даже досталось самому Мо Жаню), а остальные они забрали с собой. А потом зарядил дождь, да так резво и бойко, что Мо Жаню и не пришлось вытирать сладкую пудру с кончика носа его непонятно как умудрившегося измазаться сокровища – ту мгновенно смыло потоками воды. С небес будто тысячу бочек разом вылили, они даже барьер возвести не успели, промокнув практически мгновенно. Люди на улице совсем как тогда в Учане разбегались в стороны, спасаясь от ливня, торговцы спешно сворачивались, накрывая холщевиной лежащий в лотках товар. Все суетились, носились туда-сюда, а Мо Жань с Чу Ваньнином, тоже совсем как тогда, годы назад, словно и не обращали внимания на кутерьму вокруг. — Странный какой-то дождь. Полил, как сумасшедший, — осознанно или нет, повторил Чу Ваньнин произнесённые в тот день слова. — Что же делать? — рассмеялся Мо Жань. — Ведь вернуться на этот раз мы должны, а то Гоутоу будет волноваться... Но я могу укрыть нас обоих, — он придвинулся к Ваньнину и поднял руки вверх, расправляя широкие рукава одежды над их головами. — Вот так. Спустя столько времени сохранять самообладание, когда Ваньнин оказывался так близко, было всё ещё сложновато. Ноздри уловили привычный любимый запах, и дыхание неконтролируемо участилось. — Значит, вернёмся, — вскинув голову, Чу Ваньнин смотрел на него с нежностью и теплотой. — Но пока можем переждать непогоду вот там, — он кивнул в сторону закусочной, из которой они недавно вышли. — Сдаётся мне, повар будет счастлив снова нас видеть. Что ж, Мо Жань может, и был великим заклинателем, но желудок у него был не железный, и пришлось бы сильно постараться, чтобы в него влезло ещё немного еды. Но ему было без разницы, куда идти, главное, что вместе. Поэтому они провели в городе ещё некоторое время, а потом поднялись обратно на гору. Хоть они и сидели у огня в закусочной, промокшую одежду просушить и близко не удалось. Мо Жань всю дорогу обратно переживал, что Ваньнин замёрзнет, то и дело порывался его обнять и согреть, но тот лишь упрямо скидывал руку и фыркал. Но дома игнорировать заботу уже не получилось, он ещё, зайдя внутрь, так оглушительно чихнул, что был немедленно усажен в кресло и закутан в тёплое одеяло, в спешке стянутое с кровати. — Ты сидишь здесь, а я развожу огонь и иду греть воду, — тоном, не терпящим возражений, заявил Мо Жань. — Гав! Гав! — Гоутоу попытался привлечь внимание и к себе. — Ну, хорошо, кормлю пса, развожу огонь и иду греть воду, — потрепав пса за холку, поспешно поправился он. *** Сейчас, сидя в бочке, в которую он решительно забрался тоже, клятвенно пообещав Ваньнину, который сверкнул на него глазами и попытался остановить, что не имеет никаких иных намерений, кроме того, чтобы вымыться и согреться, Мо Жань, прикрыв глаза, наслаждается ощущением тепла и спокойствия. — Эта бочка мала для двоих, — прерывает его мысли Чу Ваньнин, ёрзая и пытаясь устроиться поудобнее. — Значит, купим другую, побольше, — прядь его волос настойчиво лезет в глаза, и Мо Жань шумно дует, пытаясь убрать её с лица. Волосы тяжёлые и мокрые, так что это особо не помогает. Тогда он берёт прядь в руки, и, не удержавшись, подносит к губам и целует, с наслаждением вдыхая любимый родной запах снова, второй раз за этот день. Весьма опрометчиво, потому что тело, словно по команде, реагирует на него вполне естественным и ожидаемым образом. Под кожей сверху вниз прокатывается жар, и продолжающий ёрзать Ваньнин вот совсем никак не помогает. — Ты мог бы, пожалуйста, сесть вот так? — Мо Жань какое-то время терпит эту медленную пытку, а затем подхватывает его за талию и усаживает ровнее между своих расставленных ног. — Так нормально? Кожа под его ладонями такая непривычно тёплая от горячей воды, такая мягкая, что хочется погладить. Что он и делает, не удержавшись, проходится пальцами по выступающим рёбрам. И немедленно об этом жалеет, потому что Ваньнин дёргается, словно от щекотки, и снова ёрзает, съезжая ниже. «Великие боги, если вы сейчас слышите, дайте сил», – Мо Жань мысленно возносит молитву, надеясь, что его усилившаяся реакция останется незамеченной. Тщетно. Чу Ваньнин открывает рот, чтобы что-то сказать, но осекается на полуслове. В комнате, наполненной горячим паром, становится ещё жарче. — Бесстыдство! — до него не сразу, но доходит, и тогда кончики его ушей мгновенно вспыхивают алым. Надо же. Его сокровище даже сидя обнажённым в бочке ещё может думать о стыде. Мо Жань не может удержаться от смешка. — Это потому что ты рядом. Ты же знаешь, как сложно мне держать себя в руках, когда ты вот так близко. Он легонько, совсем немного подаётся бёдрами вверх и прижимается сильнее, крепче завлекая Чу Ваньнина в кольцо горячих рук. — Не бойся, — помедлив, произносит он едва слышно над его ухом. — Я не буду делать ничего… ничего такого, если тебе не хочется. Он ослабляет объятия, позволяя Ваньнину решить самому, и откидывается на шершавый край бочки. Обычно такой холодный, словно изо льда высеченный Чу Ваньнин каждый раз распаляет его сильнее раскалённого горна, а пожар, бушующий в его крови, сжигает в пепел. Мо Жань пытается успокоить свои мысли, дышит глубоко, с шумом втягивая ноздрями воздух. В конце концов, он пообещал только помыться, и не пойдёт на поводу у своих желаний и разгоряченного органа внизу его тела. — Такой глупый, — после небольшой паузы произносит Ваньнин и придвигается ближе, запрокидывая голову ему на плечо, и чуть поворачивает её набок, так, что Мо Жань видит, как подрагивают его ресницы. — Как я могу бояться. Но здесь мало места. Мало места, чтобы… Мо Жань не даёт ему договорить. Наклоняется и сначала просто на миг касается его губ своими, отстраняется, затем неспешно перемещается от губ к скуле и переносице, двигается выше, касаясь смеженных век, повторяет путь обратно, а потом ласково и очень бережно углубляет поцелуй. В комнате повисает тишина, и даже шум снова зарядившего дождя за окном, не может её нарушить. Только хриплое дыхание двух любящих друг друга людей и потрескивающие в огне поленья. Вся моя нежность тебе, Ваньнин. Весь мой огонь, всё тебе, чего ни попросишь.