меры воспитания

У всех бывали плохие дни. У Альберта Вескера в последнее время плохих случалось на порядок больше чем хороших. Он высыпает в чашку несколько ложек растворимого кофе, прислоняется лбом к выпирающему над кухонной столешницей ящику шкафа и с тихим вздохом потирается о него. Ни единой мысли. Ничего. Кажется, мозг медленно превращается в сахарную вату, будто бы плавящуюся на солнцепеке. Даже если никакого солнцепека нет и не может быть: без двадцати три часа утра, он стоит посреди погруженной в полумрак кухни и он определенно заебался: как бы привычно не было работать по ночам еще со времен службы в арклейской лаборатории, каждая из таких все равно неподъемно тяжелая. Продолжая опираться лбом о крышку ящика, Вескер осторожно снимает чайник с подставки (маленький ублюдок имеет обыкновение плеваться горячей водой вокруг, если он не в настроении), заливая кофе кипятком. И даже не проливает мимо. Маленькая победа на пути к большим свершениям. Если бы Айронс не вышвырнул его из участка несколько часов назад, сейчас он бы сидел за приличным дубовым столом в окружении синих стен и чувствовал бы себя куда спокойнее. Брайан может и был отъявленным мешком с дерьмом, но он знал своих парней и он за них переживал. И наивно подумал, что если Альберта Вескера отправить домой, то Альберт Вескер будет там спать. Ха! Если бы! Вескер прячет зевок в сгибе локтя и подносит подрагивающую ладонь к ободку чашки, стараясь не смотреть на ворох бумаги, небрежно разметавшийся по широкому кухонному столу. Ебучие рабочие отчеты для информационного отдела, которые он пишет днем в одной куче. Ебучие исследования Биркина, в которые он погружается ночью — в другой. «Альберт, мне кажется, я на пути к чему-то новому!» «Вескер, где детали по оп с прошлой недели?» «Альберт, посмотри, пожалуйста, я уверен, что упускаю что-то важное!» Когда он последний раз полноценно высыпался? Пожалуй, что в прошлой жизни. Он неторопливо размешивает порошок с водой, подцепляет чашку за ручку со столешницы и треплет волосы. С тихим тоскливым вздохом перебирается за стол, обреченно подтягивая к себе ближайший файл с логотипом «Амбреллы» в верхнем правом углу и несильно прикусывает колпачок ручки — ночь только начинается. Пора возвращаться к работе. Надежда на то, что он сумеет сегодня закончить большую часть отчетов для информационного отдела, испаряется, как только в полной тишине раздается скрип двери. Вескер медленно поднимает голову от стопки бумаг на кухонном столе, глазами царапая стену погруженного во мрак коридора через дверной проем. Мягкий щелчок замка: незваный гость плавно запирает за собой входную дверь. Плохо. Очень плохо. Воспитанное годами недоверия и подозрения ко всему заднее чувство надрывно кричит, что это не внезапный домушник, отчаявшийся настолько, что решился вломиться в квартиру капитана S.T.A.R.S. Он выпрямляется и бросает взгляд на темную рукоять кастомной беретты, выглядывающую из кармана висящей на ручке кухонной двери куртки. Успеет ли? Не успеет, — отвечает ему выступающий из темноты высокий силуэт. Вескер сдавленно скрипит зубами. С этим нельзя дергаться — одно резкое движение, и он окажется лежащим лицом в пол с тяжелым ботинком на горле, и он продолжает тупо сидеть, глядя в улыбающееся суровое лицо. Единственный серый глаз вгрызается в его лицо. Сергей. Первый всплеск панической растерянности накатывает резким сметающим с ног штормом — будь оно проклято альтернативное миссурийское торнадо — и он так же медленно откладывает в сторону ручку, так же медленно собирает в тонкую шаткую кипу документы, так же медленно поднимается из-за стола и крайне медленно отставляет стул в сторону, опираясь на его спинку. Швырнуть в Сергея? Оттолкнуть в сторону? Использовать как щит? Едва ли что-то поможет. — Какая встреча, — русский мягко ухмыляется, выставляя напоказ ряд желтых зубов, и Вескер не сводит глаз с выпирающего правого верхнего клыка — чуть более массивного, чем остальные. Вескер ловит немую угрозу в изгибе седых бровей. Ему пиздец. пиздецпиздецпиздецпиздецпиздец Вескер с силой сжимает деревянную спинку. Не поворачиваться к Сергею спиной. Двигаться медленно и осторожно. Главное успеть оказаться на улице. Вбежать в любой магазин. В забегаловку напротив. На заправку. Куда-нибудь, где будут люди. Куда-нибудь. Он уже знает, что не успеет. Видит по тому, как уверенно русский двигается; по тому, как Сергей неторопливо снимает пальто, вешает его и, вежливо выждав несколько секунд, шагает в залитую холодным светом совмещенную с кухней гостиную. И Вескер пользуется этой паузой, чтобы разжать панически стиснутые пальцы, сделать глубокий вдох и отшатнуться к стене, прикрывая спину. — Доброй ночи, полковник, — равнодушно пожимает плечами он. Единственный глаз Сергея расчетливым хищным взглядом обшаривает угол квартиры, прежде чем русский расплывается в довольной полной самолюбия усмешке. — Чем обязан? Сергей не отвечает. Они оба знают, зачем он пришел. Вескер медленно отступает вдоль стены, вжимаясь в нее предплечьем. Осторожно, отсчитывая оставшиеся шаги до широкого подоконника приоткрытого окна — совсем немного, восемь широких шагов — и… (о, он потратил слишком много времени, высчитывая расстояние до каждого возможного спасительного выхода почти из любой точки квартиры) Он не выйдет из участка еще месяц, если уползет от Сергея целым. Вообще не выйдет из участка. При любом исходе. Ни за что не выйдет. Ни за что. Ни за что. И Айронс даже за шкирку не вытащит его из офиса. Их «встречи» не кончаются хорошо с начала девяносто второго года. И в лучшем случае он отделается парой лишних синяков и разбитым лицом. В худшем… после последней серьезной стычки Спенсер пообещал сдать Сергея на расходный материал — он не мог просто встать чуть больше недели. Они всегда ненавидели друг друга. Возможно, дело было в том, что Сергей прекрасно понимал, что таким, как Вескер доверять нельзя. И был совершенно прав. Русский вежливо застывает в нескольких шагах, продолжая путешествовать холодным цепким взглядом по кухонной стойке, и Вескер делает еще два шага, вжимаясь в светлую стену позвоночником. — Тебе не кажется, что мы давно не выпивали вместе, как старые добрые друзья? — интересуется Сергей, опирается бедром о кухонную стойку и исследует пальцами зеленую бутылку «Fox and Dogs». Крепкие пальцы сдавливают горлышко. — Альберт. Ему никогда не хотелось сблевануть от звука своего имени так сильно. — Мне кажется, что мы никогда не были «старыми добрыми друзьями», Сергей. Нельзя было оставлять сраную бутылку сраного виски на виду, но он так хотел помнить о том, что после работы можно будет когда-нибудь расслабиться. Глухой стук заставляет его вздрогнуть: русский ставит бутылку обратно на столешницу, оглаживает крышку пальцами несколько раз и улыбается, все так же самодовольно. Улыбкой больше похожей на собачий оскал, чем на изгиб человеческих губ. Они молча смотрят друг на друга: Вескер — в ожидании удара. Сергей — с интересом охотника, загнавшего добычу в угол. И Альберту очень не нравится быть этой добычей. — Возможно, стоит это исправить. что значит «исправить» что значит «исправить» что значит что что что Вескер панически вцепляется в угол подоконника рукой. Так рядом. Спасительный прыжок со второго этажа. Так. Сука. Рядом. Он смотрит краем глаза на приоткрытое окно, готовясь схватиться за белую ручку в прыжке и тут же снова впивается взглядом в чужое расслабленное улыбающееся лицо. «Исправить» Нельзя было отводить взгляд даже на секунду. Он запоздало замечает, как нога в массивном тяжелом ботинке поднимается. Тут же ныряет вправо. Рывок к окну. Еще один шаг. Пока есть шанс. Пока есть шанс. Пока есть… пальцы вяло скребут по пластику, когда все его тело внезапно оказывается слишком тяжелым. Руки конвульсивно стискивают пластик. Сергей восстанавливается слишком быстро. Резкая и острая, боль впивается в тело со следующим коротким ударом под правое ложное ребро со спины, и Вескер издает запоздалый вскрик, безжизненным мешком мышц и костей соскальзывая с подоконника на пол. Тазовые кости бьются о пластиковое закругленное ребро. Очки слетают с его переносицы и проскальзывают по подоконнику. Он скребет коленями по стене, пытаясь удержаться любой ценой на ногах, когда мясистые сильные пальцы впиваются в волосы на его затылке. Его лицо встречает ребро подоконника вслед за тазовыми костями, и он непроизвольно всхлипывает: из глаз течет, и слез оказывается слишком много — он захлебывается ими, они стекают по носоглотке, они оказываются везде, и он судорожно скулит, пытаясь сморгнуть влажную пелену с глаз. Не получается. Сергей не отпускает: его, как собаку, за волосы тянут от окна вглубь комнаты, и он вяло пытается швырнуть тело в сторону, чтобы только освободиться от сильной хватки. Не получается. Его встряхивают и приподнимают над полом, заставляя упереться ступнями в пол, и Вескер шмыгает носом, сквозь пелену слез пытаясь балансировать на трясущихся ногах. У него нет даже шанса выиграть этот бой. Русский бьет, не замахиваясь, но толчок приходится ниже грудины в диафрагму, и мир теряет привычные размытые очертания. Потолок оказывается сверху, и он летит спиной вперед в кухонную столешницу, грудой костей осыпаясь на пол. Легкие схлопываются. Он не может дышать. Вместо вдоха — жалкое подобие беззвучного надрывного хрипа. Вескер жалобно приоткрывает рот, ловя челюстями воздух, но вместо этого только скрипит зубами о зубы, беспомощно хлопая глазами. Сергей смотрит на него, качает головой и перегибается через подоконник, плотно закрывая окно. Вескер выдавливает из легких сдавленный кашель и надрывно с силой втягивает сквозь зубы воздух. — Не стоит беспокоиться, Альберт. Я все улажу, — русский смеется, и этот смех похож на липкий обволакивающий гнилостный нарост плесени, постепенно покрывающей кончики его пальцев, пробирающейся выше и выше, погребающей под собой плоть. Вескер издает тихий плачущий стон, когда в его лицо врезается кулак. Затылок впивается в шарнирную ручку выдвижного ящика, и перед глазами вспыхивают маслянисто-переливчатые светящиеся пятна. Он вскидывает локоть наугад, ловя очередной удар на его ребро, в последней попытке защитить лицо. Пинается. Изо всех оставшихся сил. Кажется, его ступня влетает Сергею в грудь. Русский не отстраняется — чужое тяжелое тело только придвигается ближе, и сквозь хаотичный гул, перебиваемый тихим неизвестным постукиванием чего-то в висках, он слышит чужое взвешенное дыхание. Широкая ладонь ловит его щеку, и он сдавленно рычит, дергаясь вперед, стряхивая ее, когда вторая наотмашь бьет по верхней губе. В основание затылка снова впивается ручка ящика. Во рту слишком много крови, она сладкая и слегка горчит, смешиваясь со слезами. Чертовы удары в нос — из глаз не перестает течь, и он ничего не видит, захлебываясь кровью и слезами, ощущая всем телом тепло чужого присутствия. Воздух рядом с ним смещается слабым порывом перед тем, как его голова дважды мотается из стороны в сторону. Он больше не может вдохнуть через нос. «Исправить» Крепкие пальцы обвивают его шею, и Сергей склоняется, сильным рывком поднимая его на ноги. Снова. Знакомое положение — горячие тяжелые пальцы по-хозяйски обхватывают его горло, с силой сжимаются, перерезая судорожные попытки вдохнуть. Сергей тянет его выше, вжимает бедрами в стену и улыбается-улыбается-улыбается, и сквозь плывущее от слез темное марево перед глазами Вескер с трудом фокусируется на массивных желтых камешках его зубов, они кажутся похожими на огромных белых слепней, забивающихся в рот мертвым телам. Он видел много таких в арклейской лаборатории. Тела не всегда привозили в нужной кондиции — все равно мертвых воскрешаете, зачем вам? Зачем? Какая разница, в какой мертвый организм колоть живые клетки? Русский молчит: он никогда не говорит лишнего, а если и говорит, то лучше бы молчал, лучше бы языка в этом проклятом широком рту никогда не было. И пульсирующий болью и исходящийся спазмами в слипшихся легких Вескер думает только об одном — о том, как хорошо выглядел бы Сергей с разможженной под массивным прессом для утилизации биоотходов головой. Сергей разжимает пальцы, и он запоздало с силой вталкивает в грудь воздух, хватается за него зубами, языком, челюстями, и русский со снисходительной улыбкой наблюдает, как его голова (наверняка по рыбьи!) дергается, когда он наспех глотает пропитанный кровью воздух. Осознание приходит почти сразу. Сергей держит его одной рукой. Грубые пальцы с силой врываются в мякоть рта, раздирая лопнувшие губы в кровавое месиво, и Вескер непроизвольно всхлипывает, сглатывая кровь, когда его челюсти разводят в стороны, не давая стиснуть зубы. Так еще больнее дышать. Желудок конвульсивно дергается: у него во рту чужие пальцы, и он непроизвольно хрипит, дергаясь челюстью вперед, стараясь схаркнуть лишнюю слюну: если его начнет рвать — он захлебнется. Сергей прищуривается, и у Вескера подкашиваются ноги, он наваливается ртом на чужие горячие руки, давится ими, и вторя — сомкнутая вокруг его горла — вытягивает его за шею во весь рост, прижимая к стене. — Постарайся немножко постоять. Он жмурится. Не думать. Не думать. Не думать. Сергей разжимает пальцы вокруг его горла и вплетается ими в волосы на его затылке. Тяжелое крепкое колено упирается ему в живот. Не сильно, но достаточно твердо, чтобы удержать на ногах и не позволить вырваться. Ну, конечно, а то он в настроении пробежать марафон. Пальцы исчезают из его волос. И давление на нижнюю часть живота становится сильнее: Сергей очень хочет удержать его на месте. Вескер беспомощно прикрывает глаза, лишь бы не видеть масляный холодный взгляд. Крепкие пальцы перестают насиловать его рот, мерно устраиваются на деснах, не позволяя сжать зубы. Нижняя челюсть предательски ноет от напряжения. Он ловит себя на том, что забывает сделать очередной вдох, и его легкие отзываются горчащим ноем. Сквозь густую тишину и наваливающийся мрак полубессознательности прорезается хруст тонкого металла. Звук подозрительно знакомый, и Вескер приоткрывает глаза, скашивая взгляд вниз, пытаясь рассмотреть сквозь слезы, что именно Сергей делает. Русский тихо усмехается над его головой. И Вескер по-собачьи взвизгивает: не может сдержать болезненного короткого визга, когда между разбитыми разодранными губами между разведенных челюстей протискивается холодное стеклянное горло бутылки. «Исправляет», блять. Его голову вскидывают вверх одним резким движением из-под подбородка, и он дергается, когда в глотку безжалостно вливается теплая обжигающая жидкость, раздирая ободранное небо в месиво. Он почти падает вниз, пытаясь вырваться из сильной хватки, но пальцы вокруг шеи сжимаются еще сильнее. Предупредительный удар в колено выбивает из него второй неконтролируемый короткий вскрик. Сергей запрокидывает его голову еще сильнее, и Вескер с трудом расслабляет спазмирующее горло, послушно глотая, как можно быстрее, лишь бы это кончилось. Лишь бы давление на челюсти сошло на нет. Лишь бы он мог наконец полноценно вздохнуть. Теплая волна алкоголя заставляет его ноги подвернуться — ему на мгновение кажется, что он сейчас захлебнется, что желудок отзовется резким спазмом, и он выхаркает его содержимое, и Сергей не позволит ему опустить голову. Он снова не может дышать; легкие останавливаются, и он чувствует, как судорожно сокращаются мышцы живота. Он не справляется. Первые тонкие струйки скатываются по его подбородку, горячие и горькие, и Сергей издает тихий недовольный «т-цок». Его лицо выныривает из мягкой окутывающей темноты. вескер вжимается спиной в стену, вяло пытаясь упереться непослушными руками в жесткое плечо и оттолкнуть. Вместо этого русский останавливается сам. Горло бутылки давит на небо, и он с облегчением тихонько вдыхает через нос, когда поток жидкости прекращается: Сергей смешливо щурится, неторопливо стеклянным покатым горлышком изучая его щеки изнутри, и он унизительно всхлипывает. Послушно обмякает в его руках, повисая на держащих его за волосы пальцах и упирающемся в бедра колене. Он в с трудом пропускает через нос воздух, медленно и через силу наполняя легкие. Пока может. Русский не шевелится. Только чего-то ждет, и Вескер с трудом разлепляет склеенные слезами и кровью ресницы, мутными глазами ища в темноте широкое серьезное лицо, и тогда Сергей снова широко улыбается, перед тем как снова запрокинуть его голову, вбивая затылок в стену, и он давится воздухом, когда очередная горькая затапливающая горло волна перекрывает кислород. — Пей, — коротко приказывает он, — мы не закончили. Вескер невольно всхлипывает, давясь горечью, слезами, слюнями, кровью и дешевым виски, и кровавые обжигающие капли соскальзывают по ободранным разорванным в мясо губам. Стекло медленно с тихим хлюпаньем выскальзывает из его рта, последними каплями заливая его разбитые губы. Русский наклоняется ближе, прижимая мокрое горлышко бутылки к его щеке, вытирая о его скулы кровь, слюни и остатки алкоголя. И разжимает пальцы. Вескер валится на пол безжизненным парализованным комком слез, крови и слюней. Тяжелая горячая рука с силой тащит его за волосы, вздергивает его на колени, заставляя упереться нижней челюстью о крышку стола. Колени разъезжаются в стороны, и он прогибается в спине с тихим шипением, с трудом удерживая на столе голову, беспомощно поддаваясь затылком назад, когда давление на кадык становится невыносимым. Зря. Его подбородок с гулким стуком встречает деревянное лакированное ребро. Челюсть опасно хрустит. Сергей присаживается на край стола, продолжая держать его за волосы, и его пальцы с силой вдавливаются в скальп, царапая короткими ногтями. — А теперь давай поговорим, мой старый друг. Неестественно выгнутая шея отдает болью между лопаток. — Иди нахуй, — хрипит Вескер, локтем заезжает по чужому колену и ловит кулак в щеку. Его голова беспомощно мотается в сторону. — До меня дошли слухи, что ты не доволен своим служебным положением и намереваешься нас покинуть, Альберт. Он медленно приподнимает голову, и маленькие кровавые пузыри, надувающиеся под ноздрями, с тихим жалобным хлюпом лопаются. От короткого удара ребром ладони. Еще одного. И еще. И еще. А потом наступает темнота, в которой потолок не шатается, даже не плывет, только давит со всех сторон, тяжелый, до омерзения горячий и склизкий под пальцами. Почему потолок под пальцами? Он приподнимается на трясущихся руках, и Сергей не пытается его остановить — ублюдок знает, что сейчас он едва ли может представлять хоть какую-то… угрозу. Сломленная гордость болит сильнее каждой смятого в кровавое месиво клетки его тела. Он тяжело и сдавленно дышит, свернувшись в жесткий жалкий комок у чужих ног, обхватив колени трясущимися слабыми руками, униженно вжимая голову в плечи. Конечно, он намеревается покинуть «Амбреллу». Когда-то Спенсер говорил им с Уильямом, что они особенные. Нахуй такую особенность. — Прошло всего двадцать минут, и ты уже не стоишь на ногах. Тебе не кажется, что пропускать приемы пищи несколько неразумно для капитана Специальной Тактической и Спасательной Службы? Или ты просто не умеешь пить? Слова сливаются в единый белый шум где-то над его головой под сводами давящего потолка, шевелящегося комками гноя и пыли, и Вескер с трудом фокусируется взглядом на окровавленных дрожащих пальцах со сбитыми краснеющими костяшками. Он не смог себя даже защитить. Сергей улыбается. Наклоняется, с силой хватает его за скулы, сжимая в ладони основание подбородка, и его пальцы врезаются в мякоть щеки и давят-давят-давят, и Вескер послушно оседает на его руке. Он почти не чувствует: вместо боли — давление. прикосновения. Что-то давит, и только, и он с трудом удерживает глаза открытыми. — Н’хуй п’шел, — хриплые невнятные и непонятные слова стекаются в одно, тяжелое и неподъемное, и он не может даже пошевелить языком, чтобы опустить его из-под ряда верхних зубов. Веки тяжелые, и ресницы липнут друг к другу, но отключаться нельзя: Сергей все еще непростительно близко. И Сергей не закончил. И Сергею явно не нравится то, что он только что сказал. Потому что его резким слитным движением поднимают и рывком ставят на колени. Мир шатается, рассыпается на осколки, и Вескер цепляется несгибающимися пальцами ухватиться за пол, но ладони противно проскальзывают по паркету, и костяшки его пальцев врезаются в подошву обитых металлом ботинок. Он падает на локти, приподнимая бедра, пытаясь выпрямиться, но тело непослушное и тяжелое. Тело полумертвое. Полуразвалившееся. Кровь на языке саднит сильнее, чем болят разорванные губы и ушибленная правая почка. никогда больше не пить никогда никогда ник ог д а н икогданикогданиког Размеренное горячее дыхание угрожающе опаляет затылок. Его дергают за воротник измазанной в крови рубашке, заставляя привстать. Голова запрокидывается, когда чужое колено врезается в живот. А потом раздается мокрый сдавленный крик. Его крик. Вместе с резким жалобным воплем изо рта начинает течь. Горечь раздирает его глотку, резкими сильными толчками выплескивается из приоткрытого рта, и он растягивается на полу, жалобно хрипя сквозь рвотные позывы, и желчь смешивается с кровью, слюнями и алкоголем, выхаркиваясь на светлых вычищенный пол. Вескер надрывно кашляет, отползая, откидывая тело от Сергея на несколько шагов, опираясь на дрожащие локти. Ему жарко. Его раздирает изнутри. Горло пульсирует так, будто Сергей выдирает из него штопором застрявшую пробку, и она впивается в стенку желудка, давя снизу вверх на диафрагму. Вдоха нет. В носу вспыхивает жжение, и он давится рвотой, когда течь начинает из обеих ноздрей, и рвота смешивается с кровью и соплями, мерными сильными толчками выплескиваясь на пол. Вескер надрывно кашляет, выплевывая остатки воздуха из легких и алкоголя из желудка. Хорошо, что он действительно не завтракал. Он перекатывается беспомощно по полу, сворачиваясь в комок на боку и сдавленно и тяжело дыша через нос. Желудок пульсирует, и он с трудом подтягивает колени к груди, цепляясь скрюченными пальцами за паркет. Вдох. Выдох. Медленный горчащий выдох через рот. Он давит скулеж и медленно выдавливает содержимое легких, расслабляя живот. Вдох. Между лопаток врезается мощный каблук. Сергей, надавливая каблуком на позвонки медленно ведет его по полу, заставляя изогнуться и со сдавленным свистом перевернуться на живот, мазнув виском по луже из рвоты и крови. Вескер вспыхивает. — Я надеюсь, мы выяснили, что твоя преданность «Амбрелле» безмерно велика, а твоя благодарность лорду Спенсеру не имеет границ? — одноглазый урод усмехается. Его каблук перемещается со спины на основание шеи, и Вескер застывает, стараясь не шевелиться. — Ты знаешь, как меня беспокоят подобные вопросы. Тело упрямо содрогается в конвульсиях. — Альберт, мы выяснили, что тебя все устраивает? Надо дышать. Он с трудом втягивает сквозь пылающую носоглотку очередной поток воздуха и так же медленно выдыхает. Давление на шейных позвонках угрожающе усиливается, но этого все еще недостаточно, чтобы по-настоящему навредить. Пока. Наверное, останется след. — Альберт. Он не может ответить, только издает тихий нечеловеческий хрип и коротко кивает, падая лицом в паркет. Сергей остается довольным — неподъемный вес исчезает с его шеи, позволяя наконец сгорбиться и сжаться в комок, утыкаясь носом во влажную ткань плотных штанов. Кажется, мир умирает вместе с ним. … Из-под густого белесого марева выскальзывают теплые осторожные руки. Они ощупывают спину, задевают вспухающие темнеющие синяки, и он тихо и надрывно выдавливает из легких ошметки воздуха, пытаясь их поймать — больно. Слишком больно. — Капитан! Он? Увольте, он… исследователь? Морщится, пытаясь удержать вес на локтях, и суставы расходятся крупной дрожью, заставляя его рухнуть грудью в скользкий темный паркет. — Сэр! Перевернуться на бок, закрыть печень от очередного пинка и сжаться, в ожидании удара. Удара нет. Есть только руки — они медленно, но настойчиво разгибают его, ощупывают, поглаживают, и тошнота рывком подступает к глотке, когда эти самые руки несильно надавливают куда-то под ложными ребрами. Под лицом оказывается пластиковое поганое ведро. Серое. Щербатое. Знакомое. По ребру ряд тоненьких потёртостей, и они обжигают нижнюю губу, когда он проскальзывает подбородком по пластику. Его снова рвет. Над виском раздается встревоженный возглас, и он морщится, почти падает лицом в собственное белесое месиво с красными ползущими по нему разводами и задыхается. горло обжигает, надрывные сокращения желудка отзываются болью в отбитых почках. Теплые пальцы мягко удерживают его за плечо, поддерживают ведро, убирают волосы со лба, держат, укачивают, гладят по дрожащей спине. Слишком много рук, и он запуганно вздрагивает от каждого прикосновения, послушно выблевывая кровь, слюни и желчь, в страхе, что чужие пальцы залезут в глотку, надавят на корень языка, и он захлебнется собственной рвотой, потому что эти пальцы никуда не уйдут, они останутся и будут давить-давить-давить, пока его будет трясти. — Ты меня слышишь? Какой знакомый голос. Не Сергей. Кто-то другой. Кто-то легче: тело рядом с ним суетливо шевелится, что-то делает-мечется и постоянно трогает-трогает-трогает. Он пытается поймать тяжелыми руками незнакомые ускользающие пальцы, и не может даже коснуться. Крис…? Губы осторожно вытирают чем-то мягким и шершавым, когда перед глазами мелькает светлый росчерк. — Где я? — смоченное кровью и хлынувшими из желудка остатками виски горло саднит, и вместо него говорит что-то другое хрипит рваными голосовыми связками. Вескер тянется и ощупывает шею, чтобы… чтобы убедиться, что Сергей… Уже явно наливающиеся цветов синяки вспыхивают болью, как только он бегло пробегается по ним основаниями ладоней заместо несгибающихся пальцев. Все на месте. Из него не вырезали наживо ни куска плоти. В конце концов, очередной гость бы уже поднял крик. — Дома, — «дома» это где? он невольно мотает головой, с трудом пытаясь разлепить склеенные веки, и что-то под костями черепа вспыхивает огненным росчерком. Прохладные ладони обхватывают его лицо. Крис. Обеспокоенный голос раздается совсем рядом, и он невольно щерится, не в силах разглядеть за мутной грязной пеленой слипшихся ресниц, насколько Редфилд близко. — Хей-хей-хей, Вескер, сэр, теперь все хорошо, я тут. Ты не вышел на работу, и Айронс отправил меня посмотреть, что случилось. Айронс? Вескер тихо хмыкает: наверное, Айронс пересрался за него. И правильно. Хер он теперь выйдет из офиса во внерабочее время. И тут же корчится — разодранные губы вспарывает секундная резь. Наверное, он что-то хрипит, потому что Крис внезапно оказывается еще ближе, и его неровное дыхание опаляет щеку. — Тише, капитан, расслабься. Кто тебя так? Вескер с трудом разлепляет глаза. Пальцев на его плечах становится словно еще больше. Бледное встревоженное лицо Криса выныривает из плывущего каруселью мира. «Капитан». Мышление Редфилда оставалось для него за гранью доступного — найти начальника на полу в луже собственной крови и рвоты и все еще относиться к нему… с уважением. Вескер встряхивает мутной головой. Желудок обжигает волной боли, когда он слабо пытается разогнуться, и он снова прижимает колени к груди, пытаясь нащупать пряжку ремня, чтобы ее ослабить. Не-его-руки, теплые и уверенные, осторожно накрывают ладони, и он невольно вздргивает. Крис сдавливает его пальцы, отводит в сторону и тащит за металлическую пряжку, заставляя ее со смачным металлическим лязгом раскрыться. — Попробуй попить, — мягко, но настойчиво предлагает Крис, и Вескер кривится, размышляя над тем, стоит ли добровольно пропустить между разбитых губ ободок чашки. — Это просто вода. Он пытается. Правда пытается. Глотка спазмирует, выталкивая воду обратно, и тонкие струйки стекают из уголков приоткрытого рта на грязные влажные от пота и крови джинсы. Тело сопротивляется инстинктивно, наполненное памятью того, как Сергей, сдавив основание его челюсти, крепкими тяжелыми пальцами удерживая его рот приоткрытым, с силой впихнул между зубов горлышко бутылки и запрокинул его голову, удерживая его на ногах, пока в глазах не потемнело. Очередной спазм сотрясает желудок, волной прокатываясь по ушибленным органам. Жидкость наждачкой царапает горло изнутри, и он тут же сгибается пополам, цепляясь непослушными жёсткими пальцами в собственные колени, содрогаясь: звук доходит гулким раздражающим барабанные перепонки и заднюю стенку глотки изутри — он надрывно кашляет, упираясь локтями в пол, выхаркивая багровые остатки воды, смешанные со слюной, в услужливо подсунутое пластиковое ведро. Нос дерет как от тампонады: вода выхлестывается через ноздри, стекает по губам, и крупные капли соскальзывают с подбородка, разбиваясь о его дрожащие пальцы. — Блять, — сдавленно рычит себе под нос Крис, — прости-прости-прости, я не… блять, ты как? Нам надо в больницу? Вескер брезгливо корчится. Кажется, у него болит все. — Не надо, — рот обжигает. Приступ кашля заново открывает остановившееся кровотечение, и он размазывает по подбородку кровь из разбитых губ, прижимая руки к лицу, закрываясь от света и шума. Прячась. Спасаясь. — Помолчи. Немного. Минуту. И молчит ведь. Молчащий Редфилд вообще явление поразительно-редкое. Он медленно соскребает себя с пола, отползая подальше от светлых желтушных пятен на темном паркете и приподнимается, упираясь локтем в дверной косяк. Только колени все равно не справляются с его весом, и Вескер по стене соскальзывает обратно на пол, царапая светлые обои ногтями. Каждая мышца отзывается болезненной тяжестью. — Капитан, чем я могу… Омерзительное слово. — Хватит так меня называть, Крис, — влажно хрипит он. — Я сейчас… на «капитана» похож меньше всего. Крис вздыхает совсем рядом. — Как скажешь, Вескер. Где у тебя аспирин?