Антон «Преподаватель задержал на лекции. Уже выхожу.»
Дотлевающая сигарета со всей силы впечаталась в стенку урны и полетела вниз к своим собратьям. Дальше по плану: три слайса жвачки в рот, масляные духи по линии челюсти и антисептик на руки. Все улики уничтожены. Я сильнее обернул шарф вокруг шеи и направился привычным маршрутом до метро через смотровую площадку. До станции «Университет» было добираться гораздо удобнее и быстрее, но Воробьёвы горы манили своими видами и какой-то уютной обстановкой. В воздухе витал запах хот-догов и жжёного кофе, а на смотровой площадке столпились люди вокруг силуэта, беззаботно расхаживающего по парапету. Неужели снова он?—Толпы, толпы московские, Топот тысяч и тысяч и тысяч ног.
Не прозвучал, а прогремел голос, и те самые толпы притихли, прислушиваясь к вещающему — кто-то с интересом, кто-то с насмешкой. А я в который раз поразился тому, как этот человек мог так просто собирать вокруг себя слушателей, крича на всю площадь обо всём, что думает, не боясь даже самых провокационных мыслей, которые многих задевали. Ему было всё равно. Он хотел достучаться до каждого, перебирая голыми пальцами струны души. Возможно, у него даже получалось, – не знаю. Каждый раз я просто проходил мимо, ловя отдалённые обрывки фраз, ведь задерживаться было нельзя, но сегодня... сейчас было по-другому. Я не хотел уходить. Я хотел хотя бы раз дослушать до конца.— Москва – слоёный пирог, Москва – бесконечный и грязный панк-рок, Москва – помойка, Москва – Бог Москва – клубок кольцевых дорог,
Впервые мне выдалась возможность рассмотреть его: чёрные обтягивающие джинсы с дырками на коленках, кожаная куртка, ярко-голубая шапка, чудом державшаяся на затылке, и абсолютно блаженное выражение лица. Он был доволен собой. Он был доволен тем, что делает. Он был доволен тем, что его слушают. Он... вдохновлял.— Клубок постоянно спешащих людей, Наркодельцов и клубных блядей, Пробитых детей и убитых идей, Бедноты, черноты, тошноты и мечты. Здесь пропадёшь ты.
Уже пропал. А может, я и не существовал никогда по-настоящему? Слова проникали прямо внутрь, растворяясь в крови, которая вскоре разнесёт их по всему организму. Это было сродни выкуренной сигарете. Нет, это было даже лучше. Он бросал вызов, и я словно негласно бросал его вместе с ним.— А я на кухне сижу, Курю, Портвейн пью, заедая бычками в томате – закусывая,
Он ловко спрыгнул с парапета, и только сейчас я осознал, что всё это время шагал вперёд, теперь подойдя практически вплотную.— И мальчика обнимаю красивого. Русого.
Он поднял взгляд, встретившись с моим, и время будто остановилось. Его глаза – чистая корочка льда в первый день заморозков. Наступишь подошвой ботинок, а по тонкой пластине с гулким хрустом поползёт трещина. Вот и внутри меня что-то хрустнуло. Безвозвратно. Без шанса на починку. Люди вокруг вдруг засуетились и начали стремительно расходиться в разные стороны, и только когда острые черты лица напротив озарил красно-синий мерцающий свет, мне стала ясна причина. Полицейская машина скрипнула тормозами на обочине, и уже в следующее мгновение дверца резко отворилась, выплевывая наружу грузного мужчину в форме. — Опять ты? В этот раз ты никуда не уйдёшь, паршивец! — прорычал он, и парень с насмешкой перевёл взгляд в ту сторону, разрывая между нами зрительный контакт, тем самым стряхнув с моего сознания пелену. Мне было не по себе, словно я только что очнулся от гипноза, но ещё больше не по себе становилось от того факта, что на нас надвигался полицейский, который уже потянулся за дубинкой на поясе. Вот чёрт. — Бежим, — шепнул парень мне на ухо чуть приподнявшись и, не дав опомниться, схватил за руку, рванув в противоположном направлении. Сзади слышались разъярённые выкрики полицейского, к которому присоединился его коллега, ветви деревьев хлестали по лицу и цеплялись за одежду, словно пытались так же задержать, гуляющие парочки в парке возмущённо отпрыгивали, уступая дорогу, а я чувствовал лишь холод чужой ладони в своей руке, который медленно отступал, превращаясь в пылающий огонь. Я вдохнул полной грудью и мне захотелось смеяться от переполняющих чувств, которых раньше никогда не было. Оглушающий свист ветра в ушах, бурлящий в крови адреналин и окрыляющее чувство свободы. Код чёрный. Все приборы вышли из строя и перестали отвечать на сигналы. Экземпляр сломался. Мы бежали очень долго и остановились только тогда, когда бесконечные дорожки парков и улиц сменились дворами. Блеск окон высоток отражал оранжевый закат, превращаясь в бесконечное зарево с неторопливо плывущими облаками. — Чёрт... Утром же была открыта, — проворчал парень себе под нос, свободной ладонью впиваясь в металлическую сетку ограждения, и, бросив на неё оценивающий взгляд, хмыкнул, — Ну полезли тогда. — Туда? Как мы через колючую проволоку перелезем? — мой взгляд упал сначала на сетку, а потом на наши до сих пор сцепленные ладони. Я прокашлялся и убрал обе руки в карманы пальто. — У тебя вон ноги длиннющие, даже не заденешь, — он пожал плечами, поправил съехавшую на бок шапку и несколькими ловкими движениями перебрался на другую сторону, словно делал это каждый день, а я невольно засмотрелся на открывшуюся полоску голой кожи на пояснице. — А зачем мне вообще перелезать? — Хочешь загреметь в обезьянник за нарушение общественного порядка, когда тебя поймают? — Эй, но я же ничего не сделал. — Ты убежал, а значит виноват. — Это ты меня утянул за собой. — Ты мог не идти за мной. Я хотел что-то ответить, но вдруг осознал, что отвечать-то и нечего. Я мог не идти за ним. Я мог вырвать свою ладонь и остаться на месте, ведь не сделал ничего плохого. Но я побежал. Это был мой выбор. И теперь я виноват точно так же, как и он. — Хорошо, — я неуклюже перелез через ограждение, в последний момент зацепившись подолом пальто за проволоку, которое с треском порвалось, оставляя клочок ткани на остром металле. — Вот же... — Да ладно, хрен с ним, — парень поднял вверх истерзанный подол и снова пожал плечами. — Всё равно тебе не идёт это пальто. Можно было возмутиться, сказать, что строгий крой придаёт мне солидности и хорошо смотрится на широких плечах, но я не стал, потому что самому это пальто никогда не нравилось. Зато нравилось моей маме. А тут без вариантов. — Куда мы идём? — Куда глаза глядят, — а его голубые глаза с осторожностью глядели по сторонам и вдруг раздражённо зажмурились, открываясь уже в мою сторону. — Давай туда, скорей, — он указал на строительные леса у стены небольшой хрущёвки и похлопал меня по спине, подгоняя. — Патруль разъезжает по дворам, и если мы сейчас не исчезнем, то они схватят нас за задницу. А мы уже влезли в закрытый двор, так что больше идти нам некуда. — Зачем мы вообще сюда влезли? — А почему бы и нет? — он ухмыльнулся одним уголком губ и, напоследок подмигнув, полез вверх по лестнице. — Не стой истуканом. Такую шпалу со всех углов видно. — А сам-то! — возмущение медленно подступало к горлу. У него словно не стояло никаких фильтров между мозгом и языком, поэтому все мысли озвучивались сразу, без задержки. Это подкупало и отталкивало одновременно. — Поэтому я и не стою, — послышался голос уже на лестнице сверху, и мне не оставалось ничего, кроме как последовать за ним. Раз начал, то нужно идти до конца. Мы кое-как преодолели три пролёта строительных лесов и вместо того, чтобы пролезть дальше, он вдруг зацепился руками за балкон слева и перевалился внутрь. — Эй! — я позвал его вот так глупо, ведь до сих пор не спросил имени, но ответа не последовало. Он словно испарился, а я на мгновение потерялся, всерьёз задумываясь о том, был ли он на самом деле или я всё-таки тронулся умом. Я посмотрел вниз и сглотнул. Высота небольшая, но если с моей врождённой неуклюжестью я полечу вниз, то будет как минимум – перелом, как максимум – медленная болезненная смерть. Оба варианта меня на удивление устраивали, поэтому через несколько секунд колебаний я всё же допрыгнул до балкона, нелепо перевалившись через металлический парапет с хлипкой обшивкой. Парень лежал на бетонном полу с закрытыми глазами, а я еле поборол в себе желание провести пальцами по согнутым голым коленям, аккурат достающих до моих ладоней. — Чего встал? Ложись. Если ты думаешь, что так тебя не видно, то боюсь тебя огорчить. — Как тебя зовут? — лечь рядом я не решился, поэтому сел в противоположном углу, подтягивая к себе ноги. — Амвросий. — Ты серьёзно? — А ты как думаешь? — он приоткрыл глаза и посмотрел на меня каким-то нечитаемым взглядом. Вроде совершенно серьёзным, но озорные огоньки, плескающиеся в лазурной синеве, выдавали хозяина с потрохами. Или это лишь закат отражался в радужке, – сложно сказать. — Думаю, что это неправда. — Тогда Аполлинарий. — Тоже неправда. — Аглай? — Нет. — Арсений. — Уже больше похоже на правду, но всё равно нет. — Ну как знаешь. Можешь называть меня просто «А». — Я всё же предпочту Арсения, если ты не против. — Ну раз ты предпочитаешь Арсения, кто я такой, чтобы тебе мешать? — он нагло ухмыльнулся и отзеркалил моё положение, сев напротив, а я мысленно проклял себя за довольно двусмысленную фразу. Идиот. Рядом с ним я и сам перестаю думать о том, что говорю. — А я Антон. — Я знаю. — Откуда? — У тебя табличка на шее висит, — я нахмурился и посмотрел на свою грудь, чем вызвал лукавый еле слышный смешок. — Ты такой доверчивый. Прелесть. Ну какая табличка? — Чья это квартира? — я решил перевести тему, потому что уши начали предательски гореть, наверняка уже покраснев. Да он просто издевается надо мной. — Чья-то. Наверное, — Арсений пожал плечами и склонил голову на бок, изучая моё лицо и постоянно задерживая красноречивый взгляд на ушах. Чёрт, так и знал. — Ты не знаешь балкон чьей это квартиры? То есть сначала ты меня сделал соучастником нарушения общественного порядка, а теперь взлома? Может пойдём кого-нибудь убьём для полноты картины? — Во-первых, мы ещё ничего не взламывали. Во-вторых, я не убиваю по вторникам. — Какое упущение! Не знаю, откуда во мне взялось столько язвительности, но ситуация была настолько из ряда вон выходящая, что мозг просто отказывался работать так, как обычно. Слышали бы меня сейчас родители. Родители... Чёрт! Я должен был быть дома ещё минут двадцать назад, если судить по цифрам «19:04» на смартфоне, а на кучу оповещений о пропущенных звонках и сообщений от матери даже не хотелось смотреть. Я мог бы прямо сейчас одуматься и поехать домой, заслужив терпимое наказание, пока не вернулся отец, потому что иначе можно сразу рыть себе могилу. Но дело в том, что я не могу. Разум отключился ещё там, на смотровой площадке, с первыми призывами Арсения к действиям. И сейчас, распробовав сладковатый привкус свободы, было практически невозможно подавить свои желания и принять разумное решение. Это как дать ребёнку конфету и тут же её отобрать. Нет уж, я заслужил свою грёбаную конфету! Телефон с авиарежимом полетел в рюкзак, а на его смену пришёл серый винстон с неизменной парой в виде ярко-розовой зажигалки. Арсений сразу же протянул руку и вытащил сигарету, вставив её меж своих искусанных губ. — Не думал, что такой прилежный мальчик курит. Курение убивает, ты ведь знаешь? — он потянулся в мою сторону, и я, поняв без лишних слов, щёлкнул зажигалкой, освобождая трепещущий огонёк, который тут же перебросился на кончик сигареты. В ледяных глазах, смотрящих прямо на меня, играли черти. Он наклонился слишком близко, ладонью упираясь в пол между моих ног, и это положение было настолько интимным, что внизу живота сразу приятно защекотало. Арсений хмельно улыбнулся, отстранился и блаженно выдохнул облачко ядовитого дыма. — Можно ли счесть это лицемерием, если сам в этот момент куришь? — я скептически изогнул бровь и тоже затянулся. — Не-а. Мой голос требует курения. Эта томная хрипотца придаёт моим стихотворениям особый притягательный шарм, понимаешь? — о, я прекрасно понимал. Этот голос творил со мной какие-то невероятные вещи, и причина, по которой Арс собирал вокруг себя столько людей начинала прорисовываться намного яснее. — Если я не буду пить, курить и вести беспорядочный образ жизни, то наврежу своей работе. И кстати, — последние вихры дыма растворились в вечернем воздухе, и бычок отправился в пепельницу на подоконнике, которую я заметил только сейчас, — разве тебя не учили, что отвечать вопросом на вопрос неприлично? Его тон был таким по-строгому серьёзным, что захотелось по привычке виновато опустить голову в пол. Меня словно отчитывали за недостаточно высокую оценку в школе или порванную футболку. Но потом в его глазах промелькнуло что-то такое, что я бы назвал азартом. Он играл со мной, а я проглотил правила не жуя. — А это разве не считается лицемерием, если сам в ответ задаёшь вопрос? — А разве я похож на приличного человека? — Арс ехидно поиграл бровями, а я смущённо отвёл взгляд, сдаваясь без боя. Может я проиграл, ещё даже не начав игру? Я выглянул из-за парапета, в попытке посмотреть не уехал ли патруль, но взгляд приклеился к зданию МГУ, что виднелся вдалеке сквозь щель между серых хмурых многоэтажек. Оно утопало в багряном закате почти исчезнувшего за горизонтом солнца, словно горело. Горело в адском пекле, а сгущающиеся чёрные тучи, что нависали над шпилем, предвещали ещё большую бурю. — Почему ты учишься там? — прозвучал тихий голос практически у мочки уха, заставив меня вздрогнуть. Он снова слишком близко. — Потому что это ведущий вуз страны, престижное образование, которое откроет мне любые двери и сделает из меня человека, — прочитал я точно мантру, которую вдалбливали мне на протяжении многих лет. — Хорошо. Спрошу ещё раз, только ответь теперь своими словами, а не чужими. Почему ты учишься там? — Потому что это ведущий вуз страны... — Своими. Словами, — перебил Арсений, и я тяжело вздохнул. Хватит притворяться. В этом больше нет никакого смысла. — Я не знаю... Потому что мне так сказали. Потому что решили уже давно. Потому что другого выбора у меня не было. — Выбор есть всегда. Вопрос только в том, хватит ли у тебя сил и смелости решиться на более сложный выбор. Я сдавленно засмеялся. — Ты меня не знаешь. — Не знаю. А ты себя знаешь? Кто такой этот «я»? Я вот себя не знаю совершенно. Для кого-то я один, для кого-то другой, кто-то может посчитать меня высокомерным, злобным идиотом, кто-то прекрасным, вдохновляющим гением, а кто-то простоватым чудным добряком. И кто будет прав? Никто. Потому что «я» — это всё сразу и ничего одновременно. Во мне миллион таких «я», и только я сам решаю, каким мне быть, — Арс сел на моё место и достал из рюкзака пачку винстона, прикурив теперь самостоятельно. — А ты боишься быть самим собой, другим собой, потому что кому-то этот другой может не понравиться. Тебе ли не похер? Да пошли они! — Ты херню несёшь, — злость начинала подступать к горлу. Он лез совершенно не в своё дело, думая, что всё знает. — И не трогай мои вещи! — я выхватил из его рук свой рюкзак и накинул на плечо, из-за чего Арсений почему-то рассмеялся. — Вот! Уже голос прорезался. Молодец. Первые шаги сделаны. Глаза закатились сами собой. Кем он себя вообще возомнил? — Я ухожу. Патруль наверняка уже давно уехал, так что смысла тут сидеть вообще нет, — не успел я и шагу ступить, как в мою ногу чуть выше колена вцепилась чужая холодная рука. И в моём взвинченном состоянии я бы точно, как минимум возмутился, но сейчас просто не мог пошевелиться, словно всё тело парализовало. — Не уехал. Они уже пару недель пытаются меня за зад схватить. А зад у меня классный и так просто они от него не отстанут. Так что сиди, — за это время уже успело окончательно стемнеть, так что ехидная ухмылочка Арсения теперь подсвечивалась только оранжевым огоньком от сигареты в его губах и тусклым светом из соседних окон. А я как послушная марионетка сел напротив, устало протягивая ноги между его согнутых коленей. — Почему ты выступаешь каждый день на смотровой площадке, зная, что тебя там ждёт полиция? Есть же много других не менее людных мест. Зачем так рисковать? — я действительно не понимал, задаваясь этим вопросом каждый раз, когда видел его яркий силуэт, расхаживающий по парапету. — Я ждал. — Ждал чего? — Когда ты наконец осмелишься подойти и послушать, — Арсений смотрел теперь совершенно чистым и откровенным взглядом, за которым не пряталась никакая другая эмоция, отчего его глаза стали ещё красивее, хотя, казалось, это невозможно. — Я? — Да. — Но почему? — У тебя были такие грустные глаза, затравленные, кричащие о помощи. Вот я и решил помочь, — он говорил об этом так, словно это было обыденностью, как, например, почистить утром зубы или помыть руки перед едой, а я не смог удержаться от скептического смешка. — С чего ты вообще взял, что я подойду? — Потому что ты хотел. Ты каждый раз шёл в мою сторону, смотрел с интересом, но в последний момент вдруг передумывал. Тебе нужно было ещё немного времени, чтобы решиться. И вот мы здесь. Не жалеешь? — Жалею, если честно, — я устало потёр шею и откинулся на спину. — Теперь даже не представляю, сколько мне будет стоить эта выходка, — тучи над головой сгущались, и от порывов холодного ветра хотелось ещё сильнее закутаться, но сидящий напротив Арсений, который как воробышек хохлился и беззащитно притягивал к себе наверняка замерзшие колени, обезоруживал. Я снял с шеи большой коричневый шарф в клетку и протянул вперёд. Арс принял его неуверенно, но, когда замотался в него как в плед, стал намного довольнее, и мне почему-то самому стало теплее. — Но знаешь... Я бы жалел больше, если бы не решился. Арсений тепло и немного самодовольно улыбнулся, подтянул к себе за лямку мой рюкзак и снова вытащил пачку, протягивая сигарету уже мне. Но взять я её не успел, потому что холодные пальцы приблизились к моим губам и, немного мазнув подушечками по потрескавшейся коже, оставили сигарету там. Глаза в глаза. Щелчок зажигалки. Горячее дыхание и раскат грома где-то вдалеке. Он снял свою шапку и, пригладив мои растрёпанные кудри, надел её на меня. Без шапки он выглядел намного серьёзнее и старше, а я наверняка выглядел как идиот. Но это абсолютно неважно. Сейчас вообще ничего не важно. — Я никогда не хотел быть экономистом. Не хотел все старшие классы общаться только с репетиторами, чтобы сдать ЕГЭ на максимальные баллы. Не хотел всё лето зубрить программу первого курса, чтобы быть самым подготовленным в группе. Не хотел всё-таки прийти и осознать, что ты нихрена не понимаешь и всё это было зря. Не хотел учить программу ещё усерднее, через силу и нервные срывы, не хотел всё и всегда делать идеально. Прошло всего два месяца, а я уже ненавижу это место. Я ничего этого не хотел. — А чего ты хотел? — Я... — я задумался и понял, что сказать мне собственно и нечего. — Я не знаю чего хотел. Я был всегда так сильно нагружен, что даже не оставалось времени просто подумать о своих желаниях. Я так привык, что за меня всё решают, что никогда и не думал о том, чего на самом деле хочу. — Никогда не поздно всё бросить и начать жить так, как тебе хочется. Ведь если не любить жизнь, то зачем жить вообще? — Ты рассуждаешь слишком легкомысленно. Не всё так просто, — я покачал головой и засмотрелся на трещинку, что поползла по оконному стеклу. Мне не хотелось смотреть на него. Мне не хотелось думать, что он прав. — Как раз-таки всё просто. Это вы, люди, всё вечно зачем-то усложняете. — Я не могу всё бросить. — Почему? — Да потому... — мой голос почти сорвался на крик, но я вовремя вспомнил, где нахожусь, поэтому медленно и шумно выдохнув, продолжил уже спокойно: — Потому что для хорошей жизни нужны большие деньги, а это значит престижное образование... — Ты снова говоришь чужими словами. Это вообще не главное. — А как по-другому можно просто наслаждаться жизнью? — По-твоему, только богатые могут наслаждаться жизнью? Как твои одногруппнички, да? Такой жизни хочешь? Да вот только они сидят с золотой соской во рту и колокольчиком в руках, при каждом звоне получая всё, что захочется. А вот отбери у них всё это, и они как черепашки, перевёрнутые на спину, будут лежать, не зная, что делать. Это не жизнь. Это какая-то вымученная симуляция, придуманная лентяями и тупицами. Легко наслаждаться жизнью, когда у тебя есть всё, но какова цена этому, если из настоящего они имеют только деньги? У них больше ничего нет и у тебя не будет, если пойдёшь по тому же пути. Я не говорю, что зарабатывать много денег плохо, но если это достигается путём саморазрушения, то это того не стоит. Научись ценить себя, свои мысли, живи в гармонии с собой, никого не слушай, радуйся мелочам, занимайся тем, что тебе нравится, и тогда ты поймёшь, что значит по-настоящему наслаждаться жизнью. Стань настоящим. — вдалеке сверкнула молния, озарив наши бледные лица, а по ощущениям она попала прямо в меня. Арсений держал меня за плечи и будто гипнозом вливал слова куда-то глубоко внутрь, а я провалился в его глаза и не мог пошевелиться. Он смотрел на меня так, словно я медленно умираю, и если не услышу прямо сейчас всего, что должен, то окончательно пропаду. Может так оно и было? Может. Сигарета, что медленно тлела всё это время в руке, догорела до фильтра и жаром лизнула огрубевшую кожу пальцев, отчего я болезненно шикнул и откинул её в угол, а оранжевый огонек провалился сквозь щель парапета и падающей звездой исчез в темноте. Хотел бы я быть на его месте. Мне вдруг стало так невыносимо тоскливо, что хотелось сжаться в комочек и заплакать. Я потерял столько времени, живя не своей жизнью, что всё теперь кажется таким новым. Словно я только сейчас родился и пробую каждый миллиметр на вкус. Но послевкусие во рту осталось неприятное, протухшее, тошнотворное, потому что другого я никогда чувствовал. Потому что ничего другого не знал. А парень напротив пах летним вечером, грецким орехом и моим серым винстоном. — А ты наслаждаешься жизнью? — охрипший голос будто не мой, будто не из моего рта вылетели эти слова, будто другой «я» задал этот вопрос. Тот другой «я», который так долго спал и наконец проснулся. — Думаю, да. У меня нет всего, что я бы хотел, нет тех возможностей, которые есть у других, таких средств, чтобы позволить себе чуточку больше, чем нужно. Но у меня есть я, любимое дело, стихи, настоящие чувства и весь мир под ногами. А ради этого уже стоит жить, — Арсений грустно улыбнулся и отстранился, садясь уже не напротив, а перпендикулярно так, что одна моя нога оказалась у него за спиной, а другая под его ногами. И это было так... по-домашнему. Словно мы сидели в таком положении уже тысячу раз. — Расскажи мне о себе, — я ничего о нём не знал, и каждая клеточка моей души желала узнать хоть что-то, а лицо Арсения говорило лишь о том, что его эти слова застали врасплох. Он не будет ничего говорить. Он будет защищаться. Я понял это уже сейчас, до того, как он сказал хоть слово. — Я не рассказываю о себе на первом свидании. Мало ли второго не будет, а я уже всё на блюдечке выложил. Я слишком люблю себя, чтобы меня знали многие, — Арс говорил игриво, вроде бы шуточно, но это точно было правдой. — А это свидание? — А ты хочешь, чтобы это было свиданием? — А ты будешь опять меня попрекать в том, что я отвечаю вопросом на вопрос? — А ты снова будешь называть меня лицемером? Мы одновременно засмеялись и опустили взгляд в холодный пустой пол. Я снова проиграл в этой игре, но теперь мне не было обидно. Мне было приятно смотреть на смущенную широкую улыбку Арса, которую, я уверен, видели немногие. И в этот момент я чувствовал себя победителем. Гром звучал всё ближе, в воздухе чувствовался отчётливый запах озона, а Арсений сильнее кутался в мой шарф, прикуривая ещё одну сигарету. Этой пачки хватило бы мне на месяц. К светлой коже на голой коленке прилипло пару бетонных крошек, и я не подумав стряхнул их пальцами, задержав ладонь немного дольше положенного. Уши вновь загорелись, а Арсений будто и не заметил. Только приподнятый уголок губ выдавал истинные эмоции. — Я люблю театр. Всегда нравилось наблюдать за тем, как люди вкладывают душу в то, что делают. В слова, в движения. Так, как ты, например. — Нравится, как я выступаю? — Нравится, — я смотрел на него долго, отчаянно, и, казалось, смотрел бы всю ночь, но тяжёлая капля дождя разбилась о мой нос, заставив вздрогнуть и отвести взгляд. Одна капля превратилась в десятки, а потом и вовсе начался такой сильный ливень, что пальто практически сразу стало насквозь мокрым. — Хорошо! — Арсений поднялся на ноги, забавно щурясь от попадающих в глаза капель и, держа в зубах уже потухшую сигарету, встал на тонкий парапет балкона, держась за металлическую балку.— Улица провалилась, как нос сифилитика. Река – сладострастье, растекшееся в слюни. Отбросив бельё до последнего листика, Сады похабно развалились в июне.
Он не говорил, – он изливался наравне с оглушающим дождём. За спиной сверкали молнии, слова растворялись в раскатах грома, а я растворялся в нём. Вскочил следом и держался на расстоянии вытянутой руки, чтобы успеть поймать, если этот сумасшедший вдруг не удержит равновесие, когда в следующий раз слишком сильно зажестикулирует. А на лице улыбка, та самая, настоящая, которой было в жизни непозволительно мало. Потому что сейчас невозможно не улыбаться, ведь такого я больше никогда не увижу. В этот момент было идеально всё.— Я вышел на площадь, выжженный квартал надел на голову, как рыжий парик. Людям страшно – у меня изо рта шевелит ногами непрожеванный крик. Но меня не осудят, но меня не облают, как пророку, цветами устелят мне след. Все эти, провалившиеся носами, знают: я – ваш поэт.
— Слышь, поэт! Если ты сейчас же не заткнёшься, то я ментов вызову! — послышался невнятный крик соседа снизу, а Арсений начал читать ещё громче, срываясь на ответный крик.— Как трактир, мне страшен ваш страшный суд! Меня одного сквозь горящие здания проститутки, как святыню, на руках понесут и покажут богу в свое оправдание. И бог заплачет над моею книжкой! Не слова – судороги, слипшиеся комом; и побежит по небу с моими стихами под мышкой и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
Он поклонился соседу, молнии, что в тот момент сверкнула, и наконец спрыгнув обратно на балкон, мне. — Браво! — я хлопал в ладоши, разбрызгивая падающие капли в стороны, и, казалось, совсем потерял голову. — Это твои стихи? — Тюю, — Арсений легонько стукнул меня по лбу и покачал головой. — Это Маяковский, глупенький. — Я исправлюсь, — и говорил я совершенно искренне. — Замёрз? — Промок насквозь. — Ну пойдём тогда. — Куда? Ответа не последовало, потому что Арс без труда открыл балконную дверь и зашёл внутрь квартиры. — Стой! Ты вот так просто вломишься в чужую квартиру? — Почему чужую? Это моя квартира, — он пожал плечами и щёлкнул выключателем, выгоняя темноту из комнаты, а я так и продолжал стоять посреди балкона, нелепо открыв рот, не в силах что-либо сказать. — Если хочешь остаться там, то я настаивать не буду. Пелена спала и на смену удивления пришло возмущение. Я залетел в комнату и захлопнул дверь, затем открыл её снова, взял рюкзак и теперь захлопнул её окончательно. — Зачем мы тогда сидели там столько времени как идиоты, раз это твоя квартира? — Я ждал. — И чего ты ждал на этот раз? — Пока ты промокнешь насквозь, чтобы тебе пришлось полностью раздеться здесь, — Арсений говорил всегда абсолютно серьёзно с нотками игривого флирта и понять, шутит он или нет, было практически невозможно. Актёр бы из него вышел великолепный. А может он им и является, – кто знает. Я смотрел на него испуганно, скорее даже волнительно, а проклятую шапку хотелось натянуть по самые уши, чтобы их не было видно. — Не буду я раздеваться. — Хозяин – барин. Тебя никто не заставляет. Но тогда я выдам тебе тряпку, чтоб вытирал пол, потому что с тебя капает на ламинат, который от влаги может вздуться. А свой ламинат я люблю, — на Арсе становилось всё меньше одежды. Он просто снимал с себя футболку и штаны, совсем не стесняясь того, что я нахожусь совсем рядом. Человек противоречий – он так бережно и ревностно оберегал чертоги своего разума, равно как тело не имело никаких секретов. А я смущённо отводил взгляд, цеплялся за детали комнаты и щели в ламинате, – лишь бы не смотреть на обнажённого парня напротив, который только этого и ждал. Интерьер будто не меняли с советского времени: затёртая «стенка» из тёмного дерева, хрустальные бокалы в серванте, старая магнитола с большой коллекцией кассет, столик в углу с пишущей машинкой и кучей бумаг, прикреплённых прямо к стене, бюст Ленина на полке и цветок в коричневом горшке, пару кресел и матрас, наспех заправленный пушистым пледом. Я словно вернулся на несколько десятилетий назад, и если многим не нравился этот «бабушкин» стиль, то мне он казался невероятно уютным, с большой историей и душой в каждой детали. — Ну так что, тряпка или сухая одежда? — спросил Арсений, стоя посреди комнаты в одних пижамных штанах, и растрепал свою мокрую чёлку, отчего капельки сорвались вниз и проделали путь от плеч до дорожки редких волосков внизу живота. Я сглотнул и снова отвёл взгляд. Мокрая одежда тяжёлым грузом тянула вниз, а конечности начали медленно неметь от холода. Пора сдаваться. — Сухая одежда, — буркнул я себе под нос, а потом решил всё же уточнить, — Только мне с футболкой, пожалуйста. — Тебя это смущает? Я дома вообще без одежды хожу, но ради твоего спокойствия надел штаны. — О, ну спасибо большое, мне теперь намного спокойнее, — я недовольно скинул пальто, которое с громким хлопком плюхнулось вниз и принялся расстёгивать прилипшую к телу рубашку. — Может выйдешь или отвернёшься? — Да нет, спасибо. Мне и так нормально. Он точно издевался надо мной. Раз он не отворачивается, тогда это сделаю я. Ведь если я не вижу человека, то и он меня не видит. Так ведь это работает? Рубашка полетела вслед за пальто, и вскоре я почувствовал на своей спине горячие пальцы, от которых по коже поползли разряды тока. — Что это? — обеспокоенный шёпот и пальцы, оглаживающие огрубевшие выпуклые следы. — Шрамы от ремня, — я закрыл глаза и глубоко вздохнул. Его прикосновения ощущались как заживляющий бальзам, как холодная мазь от ожогов, и мне словно действительно становилось легче. — Было больно? — Да. Было нестерпимо больно. Особенно, когда ремень попадал на ещё незажившие раны. Действенный метод воспитания, — я болезненно усмехнулся и замер, когда тонкие руки обвили мою грудь, а щека прислонилась к выпирающим позвонкам. — Мне очень жаль. Ты не заслужил этого. — Мне тоже жаль. Через пару секунд Арсений отстранился, положил аккуратно сложенные вещи на кресло и всё-таки вышел из комнаты, а мне сразу стало невыносимо пусто. Кажется, я достиг точки невозврата. Дождь продолжал настукивать незамысловатую мелодию по оконному стеклу, в ванной сушилась промокшая одежда, из магнитолы приглушённо доносилась до боли знакомая песня восьмидесятых, а ладони обжигало теплом большой кружки с чаем и каким-то алкогольным бальзамом. Мы разговаривали обо всём и ни о чём одновременно, периодически прерываясь на внезапные порывы Арса что-то написать. Он предложил положить сушиться на батарею мои учебники и лекции, но я отказался, сказав, что они мне больше не понадобятся. Теперь уже точно. Тусклый свет от настольной лампы и оранжевые лучи уличных фонарей служили единственным освещением, придавая комнате особенную романтическую атмосферу. Стрелка часов уже давно перевалила за полночь, третья кружка волшебного чая осела в голове блаженным расслаблением, а мой взгляд в последние полчаса не мог оторваться от россыпи родинок по всему телу Арсения. Моя рука сама потянулась к бархатистой коже, но в последний момент остановилась. Имею ли я вообще право к нему прикасаться? — Можно? — голос мой стал совсем тихим и хриплым. Арсений еле заметно кивнул, и подушечка указательного пальца мягко опустилась на родинку у внутренней стороны локтя, едва касаясь, продолжила путь выше, останавливаясь на родинке на плече, провела по выраженной челюсти, что напряженно сжалась, указав родинку на скуле. Я встретился с внимательным и горящим взглядом напротив, позволив себе задержаться на нём некоторое мгновение, чтобы продолжить вести пальцем теперь вниз, нежно оглаживая острые ключицы и следующую родинку на них, закончив свой путь на границе рёбер, что высоко вздымались из-за сбивчивого дыхания. — Это созвездие Цефея. Одиннадцатое по величине созвездие Северного неба и двадцать седьмое всей небесной сферы. Неправильный пятиугольник, — я поднял взгляд и снова утонул в бездонной синеве. — Мне оно напоминает дом. Большой и тёплый дом, где в самом центре... — ладонь опустилась в центр «созвездия», аккурат под грудной клеткой, — бьётся сердце. Арсений судорожно вздохнул и накрыл своей ладонью мою. — Сильно бьётся? — А моё? — Мы снова играем в эту игру? — А ты этого хочешь? — А чего хочешь ты? И я проигрываю в третий раз, потому что вместо ещё одного вопроса медленно касаюсь его губ своими. Я сделал то, что хотел. Я ответил на вопрос. А моё сердце билось как сумасшедшее, каждым ударом отдавая в виски горячей пульсацией крови, дождь продолжал барабанить по стеклу, а внизу живота ощущались до боли приятные спазмы. Я ожидал, что он меня оттолкнёт, упрёт руки в плечи и отодвинет подальше, сказав как обычно что-то завуалированно странное. Но всего через мгновение Арсений согласно приоткрыл губы в ответ, проникая в мой рот горячим языком. Его ладонь запуталась в моих беспорядочных кудрях, и он притянул меня ближе, не оставляя между нашими телами ни миллиметра. Я прижал податливое тело к стене, ладонями обхватив его лицо и нежно поглаживая большим пальцем ту самую родинку на скуле. На вкус он был терпким, пьянящим, полностью срывающим крышу, а мне было мало. Всего мало. Его мало. Я подхватил Арсения под бёдра и мягко опустил на матрас, нависая сверху. Он был таким чертовски красивым, а тусклый свет от луны позволил увидеть тот затуманенный взгляд, от которого тут же перестаёшь нормально соображать. Глаза уже даже не голубые — чёрные, расфокусированные, пылающие. — Я от тебя с ума схожу, — шепнул я на ухо, проводя кончиком носа по пульсирующей вене на шее, в которую хотелось вгрызться зубами, поощряя все свои животные хищнические инстинкты. — Ну так сходи. Не останавливайся... Сходи, — Арсений поймал мои губы своими, впиваясь настойчиво, практически просяще. Потянул за края футболки, отбрасывая её в сторону, и притянул ближе, соприкасаясь кожа к коже, пальцами аккуратно оглаживая выпуклые шрамы на спине. Я больше не мог держаться. Хотелось Арсения всего, без остатка. Я раздвинул его ноги шире, прижимаясь давно отвердевшим членом к его, и медленно толкнулся, срывая с припухлых от поцелуев губ томный стон. И ещё раз. И ещё. В паху болезненно ныло, требуя разрядки, а Арсений подо мной извивался, прося больше и нетерпеливо приподнимая бёдра навстречу. Я отстранился, поддел пальцами резинку его пижамных штанов и вдруг замер. Я абсолютно не знал, что делать дальше. Страх окутал каждую клеточку тела, превратив его в безжизненный камень. У меня даже не было опыта с девушками, но в этом случае ты хотя бы знаешь всё в теории, а сейчас... — Я просто никогда... — Тише-тише-тише, — Арсений меня перебил, поднимаясь и перехватывая инициативу. Одним резким, но аккуратным движением, он перевернул меня так, что я оказался снизу, растерянно распластавшись на сбитых простынях. Арс схватил меня за бёдра, резко подтягивая на себя и ловя губами рваный выдох. В лёгких не хватало воздуха. В комнате стало невыносимо душно. Арсения было по-прежнему мало. Он впился в шею губами, втягивая внутрь тонкую кожу, и медленно глубоко вдохнул воздух, проводя кончиком носа от ложбинки между ключиц до места за ухом. — Ты крышесносно пахнешь. — Это духи... — Не-е-ет, — протянул он, пьяно улыбаясь, — ты пахнешь невинностью. Ладонь Арса скользнула под резинку моих штанов, задевая пальцами разгорячённую плоть, а в меня словно снова попала молния. Он сделал несколько плавных движений от основания до головки, размазывая предсеменную жидкость по всей длине, при этом неотрывно смотря в глаза и улыбаясь со странной смесью нежности и самодовольства от моей реакции. Я стыдливо закрыл глаза, подставляя каждый сантиметр тела под юркий горячий язык, и замычал сквозь закушенные губы, когда он прижался к моему члену своим, обхватывая оба ладонью. Повторяя одни и те же простые движения, он то замедлял темп, то ускорял, периодически прижимаясь вплотную, чтобы поймать мой очередной стон губами, отчего накрывало ещё сильнее. Каждая новая волна наслаждения была всё ярче и ощутимее, приближая меня к пику. А я всё не мог открыть глаза, но когда открыл, то тело снова прошибло током. Арсений дрожал, с каждым новым толчком становясь всё блаженнее, и не переставал смотреть на меня, будто пытаясь запечатлеть в памяти каждый момент. Ко влажному лбу прилипла прядь волос, а на шее багровел засос, который я даже не помню, когда поставил. Никого прекрасней я в жизни не видел. И никогда не увижу. Я пропал. Без шанса на спасение. По телу прошлась сладостная судорога, волнами обтекая каждую мышцу до кончиков пальцев, а через несколько секунд Арсений излился следом, издавая глубокий утробный стон. Он навалился сверху, нежно целуя меня в висок, а я мог думать только о том, что если это сон, то я не хочу просыпаться. — Ты в порядке? Я не мог ответить, только легонько кивнул, пытаясь восстановить дыхание, а он низким хриплым голосом засмеялся мне в шею, заставляя дышать ещё сдавленнее. Мы лежали так ещё долго, медленно водя пальцами по остывающей коже и нашептывая на ухо какие-то глупости, от которых завтра мне будет наверняка стыдно. Наспех помывшись, мы вернулись в постель, которая всё ещё пахла красивыми словами и сексом, и я даже не заметил, как провалился в сон, засыпая в объятиях самого прекрасного мужчины. Я уже говорил, что не хочу просыпаться? Но реальность редко совпадает с желаниями, поэтому, как только луч солнца настойчиво стал пробиваться сквозь ресницы, я открыл глаза и на мгновение не поверил, когда увидел рядом мирно сопящего Арсения. Чёлка спала на глаза, и я еле сдержался, чтобы не поправить её пальцами, спускаясь вниз по скулам и короткой щетине. Он выглядел таким умиротворённым, никакого хитрого взгляда и хищной ухмылки — лишь ровное дыхание и подрагивающие ресницы. Я бы хотел такую фотографию, но не уверен, что имею на это право. Как и на то, чтобы узнать, что творится в этой сумасшедшей голове и огромном внутреннем мире. Но я обязательно попробую. Я болезненно закусил губу и выпутался из пледа, медленно поднимаясь на ноги. Мне пора уходить. Вещи за ночь совсем не высохли, но это последнее, что меня сейчас волновало. Одежда холодным комком повисла на теле, и я посмотрел на себя в зеркало: растрёпанные русые кудри, торчащие из-под голубой шапки, синяки под глазами, шея, усеянная фиолетовыми кровоподтёками и взгляд... Впервые мои глаза светились, впервые они были такими насыщенно-зелёными. Они впервые были живыми. Я вышел в комнату, написал на первом попавшемся листочке пять слов, взглянул на Арсения в последний раз и, накинув на плечо рюкзак, вышел на балкон, вылезая на улицу тем же путём. В воздухе пахло сыростью и опавшей листвой. Я курил промокший серый винстон, который жутко горчил, и шёл вперёд, даже не обходя лужи. Я шёл домой. Я шёл брать жизнь в свои руки. Я шёл без страха, ведь теперь мне было куда идти. Я шёл вперед, зная, что когда Арсений проснётся, то увидит пять заветных слов, которые теперь как крылья несли меня вперёд. Ведь я знал, что завтра найду его на том же месте, читающим свои стихи на парапете. Быть может, мы снова встретимся и будем убегать от полиции, которой снова не удастся нас поймать. И быть может…«Завтра я полюблю тебя снова.»