На месте сердца зияющая пропасть. Рука, испещренная язвами и ожогами, легко скользит внутрь — тело бросает в легкую дрожь, только и всего. Вокруг — туман из гнилых человеческих тел, ничком лежащих на полу, — с кашей вместо лиц, вывернутыми руками и ногами и головами без скальпов, что-то продолжавших шептать сквозь вырванные зубы и языки. Вокруг — ангелы Небесные, принявшие не подходящий для них облик, а потому некрасивые, с облезлыми крыльями и очень несчастные. Эфир, стоящий стеной, пьянит и не допускает возможности такому смертному как он оглядеться, а он и не урывает большего от данного ему. Только искренне признается в любви — и доказывает это раз за разом.
Телевизор приглушенно гудел на фоне в комнате Хиёри, пока тот сидел в изголовье кровати с несколькими журналами рядом. Вечерело поздно, и ему было разрешено ложиться ближе к полуночи, пусть ничего это особо и не меняло. Сезон дождей достигал апогея, и влажность начинала постепенно уравновешиваться, а голова не болела так часто, как это было чуть меньше двух недель назад, в «сливовые дожди», как нежно называл мерзкую майскую слякоть его психотерапевт. Он всегда приносил с собой бутылку воды, блистер с какими-то таблетками и плитку шоколада с орехами. Орехи были слишком крупными, жесткими и вообще пресными, и Хиёри всегда выкидывал их в ведро под своим письменным столом. Психотерапевт говорил, что в орехах много клетчатки, кальция, калия, каких-то минералов и витаминов, и сам съедал по кусочку за их ежедневные встречи. В дверь постучали, не пренебрегая чужим личным пространством. — Я зайду, Хиёри? — спросил психотерапевт по ту сторону двери и стоял там до самого момента, как мальчик тихо разрешил войти. — Прости, что разбудил тебя. Не знал, что ты захотел вздремнуть в такое время. Психотерапевт учтиво умолчал про то, что для него неожиданно, что Хиёри вообще спал, и только было видно, что его это исключительно радовало. Мальчик приподнялся с места и размял напряженные плечи. В туловище неприятно потянуло, и он нахмурился, протирая слипшиеся глаза. — Тебе снилось что-нибудь? — спросил психотерапевт неспеша, разложив на своих коленях блокнот с офисной ручкой. На ней были инициалы А.С., а она сама была безвкусно белой, механической. Точно таких же была куча в банке на его письменном столе. — Нет. Я просто дремал, пока дожидался вас, — только ответил Хиёри и, чуть подумав, поделился. — Мне никогда не снятся сны, вы же знаете. Он повыше натянул на себя одеяло. Его очевидно напрягала и пугала эта тема, хотя лицо оставалось невообразимо непроницательным, как будто у него был лицевой паралич. Иногда по нему пробегали судороги, а самого Хиёри дергало, его губы поджимались на секунды, напрягалась челюсть, и приступ тут же отступал. Притупившаяся реакция на раздражитель была наиболее явной, когда у Хиёри начинался неожиданный и такой же секундный тремор ног или рук, когда он впивался пальцами в основание ладоней и сжимал их у пробегающих почти у самой поверхности вен и пялился на них, не прекращая трястись. Нейронные связи нарушались, и у него были частые проблемы с памятью и мелкой моторикой, и психотерапевт из всех сил старался избегать любых провоцирующих тем. — Ты просто не запоминаешь их, — мягко настоял он. — Я говорил тебе записывать любые воспоминания после пробуждения. Неужели нет никаких успехов? — Не скажу. Но я все равно не могу разобрать, что это такое, даже если записываю чуть ли ни по пунктам. Это сплошная бессмыслица, — Хиёри чуть нахмурился, но его глаза все равно были стеклянными и рассеянными. Проблемы со зрением генетически передавались ему и сейчас из-за пережитого стресса провоцировались с нездоровой силой. Он не мог вытерпеть яркого освещения, а потому зашторивал окна целыми днями и не включал мощных светодиодных ламп, только слабый синеватый ночник на батарейках. — Ну знаешь, сны очень часто не имеют никакого смысла для нашего трезвого ума. Ты можешь «пересматривать» свои сны рано утром и не видеть в этом ничего странного, а уже к середине дня понять, что смысла в происходящем не было ни малейшего. Так что это не твоя ошибка. — Но а если я хочу понять этот «смысл»? — вдруг резко спросил Хиёри. Его лицо было твердым, словно под детскую кожу подложили пласты стали, брови не были сведены, разве что основания глаз напряглись, а взгляд смотрел прямо, жестко, уверенно. — «Смысл» не есть ли сама «истина»? У нее нет копии, она одна на всех людей, записанная в Священном Писании и подстроенная под каждого индивидуально. Но почему тогда я вижу этот смысл совершенном разным? Не меняюсь же я местами с каким-то другим человеком, чтобы его смысл казался для меня истинным. Что если тот смысл, который я вижу в — как вы сказали — трезвом состоянии, не есть Истина в своем виде, лишь Иллюзия, Ложь? — Хиёри, — спокойно оборвал его психотерапевт и аккуратно взял за трясущуюся руку. Мальчик вздрогнул и поднял затуманенные глаза на врача. Уродливого, грязного, увядшего и просто некрасивого цвета были они — зеленые вперемешку с гнилым коричневым, вдобавок потемневшие из-за слепоты. На удивление, на этом бедном больном ребенке они смотрелись ненормально правильно. — Это всего лишь сны. Они почти не важны в реальной жизни, лишь иногда помогают понять других людей лучше. Тебе не следует думать об этом так старательно. Просто… в следующей раз, когда на тебя нападут подобные мысли, старайся их законспектировать, если меня не будет рядом. Когда ты будешь записывать их, то сможешь потихоньку успокоиться и аккуратно уложить их, чтобы понять, что ничего страшного в них нет. Хорошо? Стеклянные уродливые глаза смотрели без проблеска интереса на человека напротив. — Хорошо, — послушно согласился он и уперся взглядом куда-то в край темно-синего покрывала. Оно неравномерно натягивалось к одному из дальних краев, и Хиёри машинально поправил его, убирая складки спереди и укутывая себя в кокон со всех сторон. — Мне приятно, что ты прислушиваешься к моим советам, — размеренно, не давяще, чтобы не было ни намека на возвращение к ситуации минутой назад, улыбнулся психотерапевт. Потом он чуть сосредоточился, настроив контакт с Хиёри, и указал на все еще работавший телевизор. Мальчик непроизвольно посмотрел туда же. — Тебя не беспокоят крутящиеся новости? Все-таки тут есть много утренних и вечерних детских передач. Ты не можешь переключить канал или просто его выключить? Хиёри озадаченно уставился на экран, где передавали прогноз погоды на ближайшую неделю. Сезон цзю в провинции ожидался долгим и унылым. — Я не смотрю новости, мне просто нравится шум на фоне. Когда мелькают имена родителей, мне даже кажется, что мы сидим на каком-то праздничном обеде в кругу дальних родственников. Голос телеведущих такой же монотонный и невыразительный, как я привык слышать. Разве что темы, которые озвучиваются, незнакомы мне, но я могу легко игнорировать эти мелочи, — Хиёри повернулся обратно к психотерапевту, рассеянно заметив. — Вы завтра не придете? — Увы, — врач качнул головой. — Мне нужно будет заехать к начальнику по личному вопросу. Пробуду у него пару дней. Взгляд Хиёри еще больше притупился, стал глухим, чуть отчаянным, и, очевидно, он был на грани, чтобы снова не впасть в припадок. Психотерапевт же вовремя придвинул ближе стул и, положив руку ему на плечо, мягко улыбнулся. — А за такую мою вольность могу дать тебе целое одно желание. Совершенно любое. Чтобы ты чувствовал себя лучше, когда я вернусь. Давай, выбирай. Сделаю все, что пожелаешь. Удивление ярко промелькнуло на детском лице, он напрягся, уставился непроглядной скучной чернотой на него, и только в этот единственный миг образовавшийся от взрыва хаос вдруг собрался обратно и оледенел в сингулярности в его глазах. Где-то далеко подала свои последние предсмертные хрипы Бетельгейзе, втянулась сама в себя, приготовилась к невообразимо страшному и красивому взрыву, ожидаемому по всем уголкам Млечного Пути, и вдруг… успокоилась на еще несколько сотен тысяч лет. — Я бы хотел посмотреть на их могилы. — Ах… Ну, конечно, — неожиданно даже для себя тихо вздохнул психотерапевт. Можно было догадаться, что попросит этот мальчик, с самого дня обнаружения трупов попавший сюда на лечение. — Я все устрою. Обещаю. — Обещаете? — непонятно зачем переспросил он, как будто не веря, что его родителей от него вовсе не прячут как какой-то военный охраняемый объект. — То есть… клянетесь? — Клянусь, — кивнул врач и протянул Хиёри руку с оттопыренным мозолистым мизинцем. Тот непонимающе смотрел на него несколько секунд и потом неуверенно приложил свой. — Это будет наша общая клятва.***
По новостям передавали погоду. Сезон дождей печально сказался на жизни юга в этом году, и сейчас на окраине Осаки уже третий день подряд стояли стеной дожди. Ливни онукэ редко затягивались так долго и уже шли на спад, оставляя после себя разве что монотонно моросящий дождь из затянутого тучами серого неба. В столице сейчас было ужасно душно, а гидрометр еле-еле перемежался с 97 до 100 процентов в полдень. Медсестры просили не открывать окна даже на ночь, чтобы случайно не поймать простуду, и они постоянно приходили по два раза в день, чтобы проверить какие-то средства для осушения воздуха, валяющиеся на полу. Из-за этого становилось еще жарче и разве что не хуже, оставаться на месте в таком помещении было невозможно, и Хиёри ночью еще чаще копошился и вертелся, вставал каждые двадцать минут, чтобы попить воды, и до трех часов колебался, пить ли принесенное работниками снотворное. Глотать лишних таблеток при отсутствии аппетита хотелось еще меньше, чем двигаться. Только к второй половине дня, когда принесли обед и из него был съеден только говяжий бульон с лапшой, к нему постучались. Терапию остановили на время отлучки его врача, и только одним днем к нему привели девушку, слезно признававшуюся, что, как его дражайшей кузине, ей нужно в кратчайшие сроки пересечься с ним. Таких как она было много, они все были либо близкими друзьями его родителей, имена которых он слышал чуть ли не впервые, либо такими же дальними родственниками, встречавшимися с ним не чаще раза в три года. На этот раз девушка принесла с собой ведерко клубники, и среди кучи несвязных, нетактичных и даже неэтичных вопросов с ее стороны он запомнил его ярче всех. Ведерко было пластмассовым и в него был вставлен красный в некрасивый горошек платочек, а внутри лежала щедрая кучка красных налитых клубничин. Они оказались удивительно сладкими, сами по себе были полыми, а у хвостиков внутри собирался природный сахар. Клубника оказалась поразительно вкусной и только оставила странное чувство кислой насыщенности внутри рта, когда он съел за раз почти все ведерко, а к нему пришла медсестра. Она так и застыла в дверях. Мальчишка, не притрагивавшийся ни к какой еде кроме жидкой без цельных кусков мяса и пахнущей не чем-то явнее горелого угля, сидел чуть ли не в обнимку с полупустым ведром клубники, с липкими сладкими пальцами и губами, которые уже начинало жечь от сока. — Понравилась клубника, Хиёри-кун? — ласково, нежно, чтобы не спугнуть закрытого ребенка, спросила она и подошла к столу забирать остывший обед. — Она в меру сладкая и не тянет на языке, — признался мальчик, облизав пальцы. Те, как и вся кожа, отличались исключительной сухостью. — Мармелад в сахаре неприятно липнет к зубам, а зефир и безе я не люблю вовсе. Персики шершавые, и их неприятно кусать, бананы сами по себе не сочные и не вкусные, а яблоки невозможно выбрать так, чтобы понравилось. Соки в разы непритязательней к сортам. Хиёри свесил с кровати ноги, наблюдая, как убирается женщина. Они приходили каждый день и каждый раз заводили странные беседы ни о чем, спрашивая о том, как прошел его день, как он себя чувствует и не нужно ли чего-то. Люди очень не любили молча находиться в компании друг друга, особенно детей — это Хиёри понял быстро. Не было понятно, со всеми ли пациентами точно так же общаются эти люди, дежурно выполняя свою работу, но сейчас эта медсестра правда казалась почти расцветшей как эпифиллум. — Это потому что ее принесла та девушка? Она многое значит для тебя? — слишком эмоционально некорректно вырвалось у нее, и женщина резко закрыла рот. Напрягать еле-еле затянувшиеся раны было запрещено, но жалость к этому ребенку пересиливала ее время от времени. Его психотерапевт не раз идя по коридору и заводя с персоналам маленькие беседы упоминал о его душевном состоянии, рассказывал, что ему удалось пережить, и то, как он преодолевает сам себя. Говорил, что тот идет на поправку, а потому упоминания о родственниках должны были быть сведены к минимуму. Новостного канала, игравшего в этой комнате почти сутками, хватало вдоволь. Поэтому она сразу поправилась. — У тебя связаны приятные воспоминания с клубникой? Чуть нахмурившись, Хиёри признался: — Нет, я думаю. Она просто вкусная и мне она нравится. Он задумался. У него никогда еще не возникало мыслей, чтобы что-то такое мелочное как клубника могло иметь скрытые ассоциации, связи с приятным или просто важным. Как вообще люди воспринимают и оценивают «связь» одних, материальных, вещей с другими — абстрактными, невидимыми, неосязаемыми? Это не вязалось в суть вещей, как и любые подтексты под таким простым действием как проснувшаяся любовь к сладкой клубнике. — Я могу приносить ее тебе вместо апельсинов, к которым ты… Так и не притронулся, — Женщина незаметно вздохнула, взглянув на страшно полный поднос с едой. — В середине дня как перекус. И на завтрак могу попросить покрошить ее тебе в кашу. Как идея? — Это точно будет так же вкусно? — усомнился Хиёри, которого вязкость овсянки никогда не привлекала. Психотерапевт, однажды заглянувший к нему на один из завтраков, только-только научил его правильно избегать ожогов, собирая кашу ложкой с краю, а не дожидаясь, когда она полностью остынет. Хиёри сомневался, не создаст ли крошенная в кашу клубника какую-нибудь еще проблему. Да и вкус. Кто знает, не станет ли клубника такой же пресной? — Конечно, — заверила медсестра, засобиравшись на выход, сияя как начищенная монета. — У тебя будет самая вкусная каша в нашем здании. Она ушла, укатив за собой тележку. Комната Хиёри снова опустилась в душное одиночество, в котором ему дышалось невообразимо лучше и свободней, чем среди людей. Мальчик придвинулся ближе к изголовью кровати, почти сел и уставился на зашторенное окно, пропускавшее единицы света. Отсутствие психотерапевта вгоняло его в неприятную депрессию, приступы случались куда чаще и ему очевидно не хватало понимающего слушателя. Несмотря на тотальное равнодушие к сосуществованию рядом с другими людьми и самим людям в целом — точнее простую отчужденность и неимение присущей другим детям прыти и энтузиазма в поисках друзей, он чувствовал сильную привязанность к своему психотерапевту. «На фоне такой трагедии даже месяц близкого контакта с другим человеком вызовет эмоциональную привязанность, так что я хочу дать ему максимум заботы и поддержки, чтобы не дать травме пройти вглубь», — говорил он сам коллегам. Повидавшие подобное своими собственными глазами, а не просто узнавшие о ситуации по слухам, дети такого возраста требуют окупающего и закрывающего любые, даже малейшие последствия внимания. Так он заявлял всегда. — Хиёри! Я надеюсь, что ты не спишь! — раздалось после трех равномерных стуков где-то в седьмом часу за дверью в его комнату. — Мистер Ки, — откликнулся Хиёри и поспешил сам открыть дверь. — Вы вернулись! Мужчина заулыбался и растрепал кудрявые светлые волосы ребенка, когда в помещение следом за ним зашел еще один человек. Он был одет в красивый костюм, похожий чем-то на отцовский — только очевидно не подделку, которой отец так открыто гордился перед знакомыми, — и держал в руках трость с лакированной темно-красной головкой. На голове его была круглая фетровая шляпа, прям копия из фильмов про сицилийскую мафию. Сам мужчина был подтянут, прям и достаточно высок для японца. И почему-то смотрел на Хиёри он совсем не свысока, даже если на каблуках был выше его чуть ли не на половину. Тем временем психотерапевт прошел вглубь комнаты и провел за собой мальчика. Он присел на одно колено и, обхватив обе руки Хиёри, заглянул в глаза. — Как ты провел это время, Хиёри? Все было хорошо? Тебе не докучали? Не обижали? — Нет, все было хорошо, — честно ответил он, потому что ему правда не на что было жаловаться. — Вот и отлично, — улыбнулся психотерапевт. — Ты еще не забыл о нашем обещании? (Хиёри отрицательно мотнул головой.) Тогда позволь тебе представить моего хорошего знакомого. Шинобу Гокуджо-сан, ты уже мог про него слышать. Он отведет нас к твоим родителям, а также понаблюдает за тобой. Считай это контрольным экзаменом перед исполнением обещания. Психотерапевт развернул Хиёри лицом к мужчине, и тот, так и стоявший в стороне, чтобы не мешать, подошел ближе. — Здравствуйте, — вежливо поздоровался мальчик, как его приучили с детства. Этот человек не вызывал доверия, казался склизким и не самым приятным типом, но не в открытую опасным, которого следовало бы либо избегать, либо постоянно подбирать слова, ходя как по минному полю. Он был важной личностью в иерархии места, в которое его поселили, и избегать этот факт было нельзя. Все-таки так бывает, что роли людей не совпадают с их действительной значимостью. — Привет, Хиёри-кун. Зови меня так, как тебе будет удобно. Все-таки я хотел бы стать с тобой близкими друзьями. Мужчина скупо улыбнулся, но не так, как это делали строгие преподавательницы в его старой школе, когда Хиёри правильно решал примеры или без запинок зачитывал иностранные стихи, и протянул руку. Уголки глаз его опустились, чуть упали на глаза брови, а крылья носа распахнулись, создав почти идеальную улыбку красивого мужчины своего возраста. Хиёри непроницательно смотрел на него несколько секунд и принял рукопожатие, как будто он был уже взрослым. Хватка Гокуджо Шинобу не была особо сильной, в ней не было скрытой агрессии, превосходства или требования подчиниться, — она просто была твердой, как и бывает у взрослых мужчин. — Мне передавали, что ты чувствуешь себя в последнее время все лучше. — Я правда чувствую себя хорошо, — подтвердил Хиёри, потому что от него это ожидали, да и он на самом деле не чувствовал себя плохо, чтобы об этом говорить. А потом зачем-то добавил. — Думаю, сейчас я чувствую себя даже лучше, чем когда-либо еще, Гокуджо-сан. Мужчина на секунду переглянулся с психотерапевтом и потом так же доброжелательно-располагающе сказал: — Рад слышать, — добавив позже: — Твой лечащий врач вернулся десять минут назад и сразу пошел к тебе, так что я пойму, если ты захочешь провести время вместе с ним… — Я хочу встретиться с мамой и папой прямо сейчас, — почти перебил Хиёри. Глаза его смотрели размыто, скучающе, как будто заместо глазного хрусталика там было мутное свалочное стекло с кучей микротрещин, в которые забилась пыль и грязь. Мальчишка даже моргал реже обычного человека, словно его глаза уже даже не нуждались в увлажнении роговиц. — Без проблем, — послушно согласился господин Гокуджо. — Ты хотел бы принести им что-нибудь? Цветы, конфеты, игрушки? Может, что-то личное? Я тебя не тороплю, ты же понимаешь. Хиёри задумался на время, его рука непроизвольно дернулась к свастике на своей шее. Гокуджо искоса уловил, какими неровными и неаккуратными были его пальцы — заусенцы кровоточили, ногти и кожа по краям были огрызены, а с самих кончиков сползали старые слои, как бывает, когда пальцы постоянно чешут. На это жаловались медсестры не раз — мальчишка, задумавшись, начинал непроизвольно грызть ногти и чесаться, когда набирал слишком горячую ванну и ему становилось некомфортно. В итоге ноги и предплечья никак не могли утратить уродливой красноты, сколько бы мазей не использовали. — Я хотел бы принести им букет эрики и голубой ипомеи, они часто стояли у нас в вазе дома. И еще, наверное, корзинку клубники.***
Место, куда Шинобу Гокуджо и его лечащий врач, привели Хиёри, не находилось так далеко оттуда, где он обитал последнее время. Им даже не пришлось брать машину или просто выходить на улицу — почему-то в тот момент, в комнате, Хиёри совсем не думал, что до могил своих родителей ему пришлось бы ехать чуть ли не на другой конец страны. В голове весь их путь остался лишь пустым местом — путались коридоры, этажи, на которые они то опускались, то поднимались на лифте. Все это казалось огражденным от остального мира полигоном или просто муравьиной фермой, и, думая об этом и людях в офисных одеждах, постоянно мелькавших перед ними, он пришел в себя только когда они спускались по лестнице куда-то вниз. В носу тогда зашевелился какой-то цветочный запах, перебивший идущий от букета, тишина как будто сковала окружающее пространство, и это ударило в голову куда сильней шума по всему зданию. Они спускались и спускались по ветвистой лестнице, и в какой-то момент Хиёри даже поднял голову, чтобы посмотреть, сколько пролетов они прошли, — светлые очертания потолка оказались так далеки от них, что ему стало не по себе. Психотерапевт все время держал его за руку, и Хиёри шел за ним чисто по инерции, неосознанно отвечая на вопросы говоривших время от времени людей. Вспомнить хоть один из них было невозможно. Когда же из-за поворота показалась застекленная резная дверь, события начали складываться в осознанную картину, как будто его вернули на путь повествования. Светлая, ухоженная и ненавязчиво пахнущая свежестью оранжерея встретила их уютной тишиной. Зеленая-зеленая стена туевика выросла прямо перед ними в конце главной каменной тропы. Гокуджо нагнулся и легко пролез сквозь низкий проем купола, и они все оказались на миниатюрной, скрывшейся ото всех и как будто такой же робкой полянке. Здесь был высажен еще молодой бонсай, а вокруг него, чтобы в будущем не помешать дереву, стояли могилы. Две свежих и одна, посередине, уже с могильным памятником. На мраморном камне с символикой А.С. значилось имя и одиноко висел цветочный венок. Гокуджо достал из сумки за своей спиной горшок с молодым ликорисом и сел на колени перед могилой, не отрывая взгляда от имени. — Здесь похоронен мой сын, — сказал он через время, пока Хиёри стоял в стороне, невидяще уставившись на могилы. — Умер, упав с десятого этажа. Один из жильцов забыл закрыть окно на лестничной клетке, и он, не заметив, оперся на него и выпал на улицу. Так уж получилось, что прямо под ним находился забор, и его грудь просто распороло насквозь, пробив при этом левый глаз. Врачи не смогли никак помочь ему, хотя они у нас могут многое. Голос Гокуджо звучал спокойно, ровно, смиренно, собранно, но он не прерывал зрительного контакта со скупой могилой ни на секунду. Он как будто в своей исповеди общался с мертвым сыном, в который раз неслышно и немо прося прощения. Все это было похоже на какую-то очень интимную, оголяющую и открывающую все слабые места тайну, которой Гокуджо захотел с ним поделиться в их первую встречу. Хиёри мог бы почувствовать себя избранным. В это же время Гокуджо, наконец двинувшись, залез к себе в карман и достал тонкую серебряную цепочку с крошечным, то ли игрушечным, то ли открывающим миниатюрную шкатулку ключом. Он положил его рядом с вазой и поднялся, разворачиваясь к ним двоим. — Я оставлю вас наедине с ними, чтобы не смущать. Прогуляюсь тут неподалеку, — и ушел, не оборачиваясь. Хиёри же все так же смотрел на два свежих, ничем не украшенных кусочка земли, на которых только и стояли маленькие деревянные дощечки с именами и датами. Ничего другого не могло определить эти чистые прямоугольники земли как могилы, и Хиёри не спешил класть на них букет. Он просто смотрел на них, даже не двигаясь почти. И если бы человек рядом все-таки не потряс его за плечо, возможно, продолжал бы так делать, пока не упадет без сил. — Хиёри, — позвал психотерапевт, и мальчик отчужденно повернулся к нему. В глазах как и всегда не отражалось даже его собственного отражение. — Не молчи. Мальчик не ответил и вообще не отреагировал, просто развернувшись обратно к могилам. Казалось, что он смотрел на совершенного незнакомых ему людей, пустое место или что-то с улицы, что не цепляет взгляда, а просто попадает в поле зрения в какой-то подходящий момент. Что-то, что забудется через десять минут или будет неправильно увидено. — Хиёри, — настойчивее позвал ребенка его лечащий врач. — Это твои родители, Хиёри. Мама и папа. — Мама… и папа? — переспросил он непонимающе, как будто говорил эти слова первый раз в жизни. — Да, мама и папа. — Это не мои родители, — вдруг с твердой уверенностью, такой железной, что психотерапевт даже опешил на секунду, заявил Хиёри и озлобленно уперся взглядом на захоронения. — Это определенно, совершенно точно не они. Они не могут быть тут. — Хиёри… — Почему вы пытаетесь меня обмануть?! Зачем вы это делаете?! Это ведь очень неприятно, когда вас обманывают! Больно и неприятно! — мужчина не успел понять, как так произошло, что мальчишка подскочил к нему, резко приобретя заячью прыткость и ловкость, и воткнул ему в предплечье ручку. Давление было чрезмерно сильным, как будто он и правда хотел проткнуть ему руку, и мужчина едва смог устоять на ногах, когда мальчишка навалился на него и из-за импульса сумел сдвинуть с места. Врач молниеносно скрутил ребенка, чтобы тот не начал ковыряться ручкой в его руке, и так же быстро отбросил ее в сторону. Ничего серьезного, но неожиданность сыграла свое — рана была неаккуратной, и на месте обязательно должна была остаться синяя точка. — Что ты творишь?! — собравшись, мужчина отвесил ему пощечину, чтобы привести в себя, хотя сразу после удара Хиёри даже не пытался как-то вырваться. Он выглядел донельзя смирным и обескураженным, глаза его были распахнуты, но все равно не выражали ничего кроме недоумения и непонимания. Психотерапевт слишком эмоционально вздохнул и опустил их обоих на землю. — Прости. — Они ведь… всегда хотели быть похороненными «у себя», — вдруг залепетал Хиёри, глотая слова и захлебываясь волнением. — На заднем дворе нашего дома, перед этим проведя традиционное омовение губ и принеся их тела Дереву. Они… они даже купили дачный домик на Якусиме, чтобы быть похороненными среди деревьев, а на заднем дворе я каждое утро поливал наше деревце-криптомерию. Это было их посмертное желание… Так почему же… почему? Мужчина осторожно положил руку на голову бормочущего себе под нос ребенка и приобнял, прижимая к себе. Мальчишка на секунду замолк, пораженно глядя на ткань пиджака прямо перед своим носом, и вдруг разразился безудержным, горьким и совершенно отвратительным плачем. Что-то человеческое, детское слышалось в этом вое и одновременно холодило кожу, заставляло напрягаться, вытаскивая щипцами из потаенного сознания какие-то ассоциации и скрытые воспоминания о чем-то страшном и ужасном. Врач аккуратно гладил десятилетнего ребенка по спине, пока тот содрогался в рыданиях на его груди, и думал, что только что открыл дверь к мерзопакостной хтонической твари, которую даже адские слуги удержать не способны. Что тварь эта — дикая, неуклюжая и очень несчастная. Ее не приласкать, не обнять, не объяснить простого человеческого, а только взмахнуть рукой — да учить работать по команде, как Павловской собаке, иногда только искоса жалостливо посматривая. — Хиёри, ты же взрослый мальчик, послушай меня и пойми, пожалуйста, — глядя на светодиодные панели, заменявшие для растений здесь и некоторых людей в этом мире солнце, начал он. — Твои родители убили себя из-за банкротства — потери всех денег, способных обеспечивать себе жизнь. Это происходит по разным причинам — в большей части, потому что появляется большой долг. Это когда ты взял у друга карандаш, сломал его и не вернул новый, в качестве компенсации за прошлый. Твоим родителям не хватало денег оплатить долг, и они покончили с собой. После их смерти долг не аннулировался, просто перешел на другую собственность, эквивалентную задолженности. Так, например, ваш дачный дом стал деньгами для оплаты долга. Мальчишка притих, навострив уши, и весь напрягся, как будто боясь пропустить хоть слово. — И знаешь, Хиёри, земля в Японии исключительно дорогая — такая дорогая, что сама покрыла долг. Это огромная удача, потому что в твою личную собственность перешла ваша квартира в городе. Сейчас она находится в нашем распоряжении, но после совершеннолетия она полностью перейдет в твое пользование. Но разве не настоящая удача? До смешного дорогостоящая была такая удача, скорее как милостыня и жалкая подачка для ребенка с судьбой мусорной крысы. Хиёри молчал, стискивая в пальцах края пиджака мужчины. Он бездумно пялился куда-то сквозь него и выглядел до такой степени опустошенно, что не мог просто двинуться. — Нет, — ответил наконец он, не дергаясь и никак не реагируя. Слова как будто стали продолжением длинной цепочки мыслей в его голове и звучали до той степени органично, что мужчина мог предугадывать слова наперед. — Они умерли не из-за банкротства. Они ни за что не умерли бы по такой глупой причине. Это просто произошло, потому что должно было произойти. Эта глупая причина стала катализатором. Глупая причина, которая никогда не была истинной. Это просто… нелепо, ошибочно, никчемно. Люди никогда не умирают добровольно, подгоняемые преследуемым разорением, во время ссоры, не угрожают друг другу, а потом поочередно застреливают и вешают себя. Это очевидно… не из-за банкротства. Голос содрогался в непонимании, слова кишели сомнениями и вопросами к вселенной, ответы на которые он бы все равно не понял. Его глаза смотрели в пустоту, сливаясь с ней воедино — в темно-зеленую, кишащую тварями, которым не следует появляться на свету, и одновременно глухо-пустую, без проблеска здравой мысли и помощи на другой стороне. Это было зеркало только в одну сторону, доступ к которой всем в этом мире был закрыт. — Скажи, Хиёри, — вдруг позвал врач, и мальчишка неосознанно поднял голову. — Ты хотел бы после того, как вырастишь, перехоронить своих родителей в место, которое они пожелали? — Да, — твердо, как с ним бывало, заявил он. — Тогда давай заключим сделку, — мужчина отстранил Хиёри от себя и заглянул ему в глаза, чтобы тот точно его услышал. — После того, как ты чуть подрастешь, ты станешь работать на эту компанию, а когда заработаешь денег, сможешь оплатить переправку праха на территорию Якусимы. Я понимаю, что это минимум, но это единственное, что ты можешь сделать. Так что? Согласен? — Согласен, — не медля и не раздумывая, подписался Хиёри и протянул как в прошлый раз мизинец. Глупо колебаться, когда результат останется идентичен вне зависимости от процесса. — Это будет наша вторая клятва, — чуть улыбаясь, заметил врач, и мальчишка, рассеянно оглядевшись по сторонам, сказал: — Клятва асунаро.***
Так прошли годы. Детали стерлись из памяти, оставив после себя только размытые очертания — и то в большей части из-за частого упоминания среди знакомых или же самостоятельного анализа и постоянного возращения к ним, если случалась стрессовая ситуация. В целом же, шесть лет пост-травматической жизни в стенах компании, взявшейся опекать его не ссылаясь на финансируемые детдома, а лично, под прямым присмотром, действительно не пестрили яркими событиями, как будто сжавшись в сплошную неделимую линию на кардиограмме его покойных родителей. Выделенная квартира на семнадцатом этаже высотки в некотором отдалении от главного здания — компания занимала несоизмеримо огромную территорию, вклинившись в официальные торговые компании и заняв их места не убирая с рынка, — была удобной и пустой, как и офисы этажами ниже. Во всю стену в главной комнате, как будто насмехаясь, стояло затемненное снаружи панорамное окно, и оно было единственным, что Хиёри мог вспомнить, когда кто-то спрашивал у него, где он живет. После переезда спустя полгода лечения, по сути, открывались какие-никакие возможности коммуникации с другими людьми, проживавшими здесь схожим образом, но ни одной должной связи ему наладить так и не удалось, и на «своем этаже» Хиёри так и остался то ли привидением, то ли невидимкой в дорогой одежде. Первое время его навещал его же психотерапевт, еще реже — Шинобу Гокуджо, который всегда приносил с собой какие-то дорогие безделушки, которые могли бы ему понравиться. Он же нанял ему репетитора по иностранным языкам и математике, и к пятнадцати годам он уже знал экстернатом школьную программу, сдав на хорошие оценки экзамены внутри его прошлой школы. Помимо того его оставляли на неполный рабочий день в фармацевтической конторке на девятом этаже, где он, по сути, зарабатывал свои деньги. Там же раза три в месяц он получал по рецепту ограниченную дозу препарата, обещавшего сбавить его постоянный нервоз и тревогу, и Хиёри верил — по крайней мере, не смывал их прямо в упаковке в унитаз, уверяя что ему просто хотят промыть мозги. Таблетки-то и не приносили особого дискомфорта и не мешали стабильной жизни, вызывая разве что некоторые побочки, если он отказывался от них на время резкой болезни. И если не присматриваться, жизнь его была до абсурда обычной. Хотелось ли Хиёри самому так верить, на фоне чего он и подстроил свою никчемно рвущуюся, отторгаемую и просто не способную быть проглоченной китом большой рыбиной жизнь по трафарету наблюдаемых со стороны примеров, или же все это так и было, ясно стало только тогда, когда Шинобу Гокуджо решил сам заключить с ним кровный контракт. Место было пафосно и расплывчато обозвано Чистилищем. И до того иронично звучало оно в изолированном от окружающего мира, переполненном жаром гудящих и шипящих машин помещении, что действительно с точки зрения обычного человека напоминало Ад. Ограниченная кучка людей, включенных в процесс, не встречалась Хиёри в компании ни разу, и он тут же, без лишних мыслей увидел почему. Неочевидное отличие концентрировалось в токсичный едкий дым и мешало дышать, усиливая напряжение до космических отметок. Люди, с какой-то точной, опознанной и обозначенной целью, страшней дикого зверя в его же среде. Гокуджо тогда провел его к самому дальнему, отдельному угловому столу, забитому кипами документов, цветных бумажек с неаккуратными заметками, докладов, и кучей переполненных дневников и папок. Горы отчетов, каких-то логических ошибок, анализа алгоритмов машины, создаваемой прямо за этим столом, превышали любые допустимые значения, и Хиёри казалось, что начни кто-то разбираться непременно увязнет в этом болоте. Не иначе как пытаться развязать Гордиев Узел — точно так же невозможно, сверхчеловечно. Рядом с главным блоком на полу стоял переносной принтер с полупустой пачкой бумаг и еще одной нераспечатанной тут же, а посередине стола лежали несколько свежих листов, скрепленных степлером. Заглавными черными буквами значился заголовок и краткая аннотация с обведенными синей ручками отдельными словами, которые неаккуратно перекрывала красная печать АСУ-НАРО. Имя: 22E09. Категория: Эксперимент Аида. Отчет с XX.XX.20XX: нестабильный. — Это, Хиёри-кун, — сказал тогда Шинобу Гокуджо, протянув мальчишке пачку листов. — Записи работы одного из объектов проекта, которым наша компания занимается независимо от рынка и прессы. — Создание самостоятельных искусственных интеллектов? — Потрясающе, да? — двойной смысл засквозил в словах мужчины, но Хиёри промолчал, не ища подтекстов, потому что просто-напросто не был способен улавливать атмосферу в голосе. Для него мало что имело какие-нибудь эмоциональные привязки — как будто сплошной текст энциклопедических словарей. — Для тебя ведь не секрет способ работы нейросетей, Хиёри-кун? Заданный извне алгоритм действий из условий «Если…»-»…то» и многомилионной библиотеки данных, которыми компьютер апеллирует за секунды. Но наша задача берется куда выше. Воссоздание настоящих или максимально приближенных к ним людей, с их собственным проявлением эмоций, философией, взглядами на жизнь и предпочтениями. Может, тебе даже удавалось слышать слухи, как с помощью генетической инженерии нелегально клонируют людей? Все-таки все слухи вырастают на основе чего-то реального. Мужчина улыбался, гордый своим детищем до глубины души. Он же — основатель — или же один из его главных звеньев — всего криминального мира Японии, человек, окрыленный идеей и идущий прямо к ее реализации, тот, кого бы не безосновательно можно было называть монстром, если бы не каждый человек, почувствовавший боль смерти близких, не мечтал в своих эгоистичных снах о том же. В иерархии современного общества ничего не изменилось — тот, кто первый начал обстрел валяющимся на тротуаре пистолетом, тот и победил. — Я не понимаю, — сказал Хиёри тогда, потому что все сказанное и увиденное не складывалось в общую картину, как это бывает в паззлах. Они, как компоненты, обозванные буквами латиницы, просто вставали в строй и при отдалении копировались бесчисленное количество раз, точно растровые изображения, не превращавшиеся ни во что целиком, а просто копировавшие себя. — Я знаю, — вздохнул Гокуджо и до этого смотревший на мальчишку впритык дотронулся до выключенного монитора на стене. — Тебе может быть сложно понять это все сейчас, но постарайся хотя бы запомнить. Воссоздание личности — процесс емкий, долгий, тщательный, в разы сложней предсказания погоды. Уследить за всеми нюансами невозможно, потому что их развитие спустя только пять витков превысит десятки тысяч вариантов. Но для всего есть решение, и для такой задачи — тоже. Редуцирование, упрощение до момента, когда реализация будет зависеть не от прошлых, случайных в масштабе человеческого понимания, действий, а от тех, которые руководствуются логикой. То есть грубо говоря — младшего возраста, когда человек только начинает сформировываться как личность под окружающими нормами и табу, людьми и их поведением, эмоциональным воздействием. Сейчас да и в ближайшем будущем создание искусственных интеллектов с сознанием растущих детей — это самый безопасный вариант, где шанс ошибки снижается до минимума. Шинобу прировнял папки на столе и достал одну наугад, вытянув оттуда длинные бумаги с метровыми корректировочными записями. На его лицо просачивалась горькая усмешка. — Это все — попытки воссоздания моего сына. На основе правительственных документов, моих, я правда сожалею об этом, очень скупых воспоминаний, каких-то фотографий и видео с еще старых кассет, мнений знакомых. И как ты можешь увидеть, из такого не создать даже атома настоящего человека. Если даже придать всему этому жизнь — получилось бы недееспособное нечто, с искривленным восприятием действительности и без способности просто-напросто ужиться в своей оболочке. Хиёри молчал, дожидаясь, когда у мужчины будет достаточно сил продолжать. Гокуджо, кажется, был ему благодарен за это. — И я ведь… ведь правда сожалею о том, что не смог помочь ему. Но я совершенно бессилен — что тогда, что сейчас, и одновременно боюсь, что спустя время, когда меня окончательно одолеет Альцгеймер, я не смогу вспомнить его, — горькость его слов отдавалась в воздухе, и от нее становилось неприятно дышать, забивалось горло, а от жара работающих во внезапно опустевшем помещении пекло глаза. А мужчина продолжал, пересиливая себя. — Но сейчас я понимаю, что неважно, точен ли будет этот образ с тем, какой я знал раньше. Эмоции прошлого не вернуть, и я легко мог в тот момент видеть его совсем другим, чем тем, каким он мог бы быть прямо сейчас. Так что сейчас, Хиёри-кун, я хотел бы попросить тебя о просьбе… — Вы мой босс, — оборвал его мальчик, и глаза его непроницательной блеклостью смотрели на мужчину. — Прикажите мне что угодно, и я выполню это ценой своей жизни. — Именно поэтому… — тихонько пробормотал Гокуджо и уже четко заявил. — Я хочу, Хиёри-кун, чтобы ты занялся созданием искусственного интеллекта моего покойного сына. Точнее не так — созданием нового, основанного на твоем восприятии человека под его именем, искусственного интеллекта. Я хочу, чтобы ты создал самостоятельную личность, ничем не отличную от реального человека. Я требую от тебя этого. Мальчишка смотрел нечитаемо, жутко, слишком глубоко и пусто, не вызывавший ни одного предположения и сравнения. Просто… смотрел. — Я сделаю это, — и вдруг добавил, растянув обескровленные губы в страшной улыбке. — Ведь это наша общая клятва, да, господин Шинобу?***
[1:35 AM] «Приятно познакомиться! Меня зовут Соу Хиёри :р» [1:40 AM] «Что? Это не имя персонажа одной новеллы? В ней еще такая девочка-яндэрэ с розовыми волосами. С тесаком постоянно ходила» [2:05 AM] «Эм… нет, это мое настоящее имя. Не верится, что у меня есть тезка в какой-то игре >:( Я возмущен!» [2:07 АМ] «Да ты гонишь. Скинь фотку свою» [2:09 АМ] Одно вложение. [2:10 AM] «Чел да ты совсем заврался! Или ты так поржать надо мной захотел? Косплеер херов. Копия конечно как влитая заценил. Но рял тупая шутка» [2:32 AM] «Без понятия о чем ты»***
Рабочий компьютер с переписанной для проекта базой данных горел и гудел, пока в программных вкладках шел анализ дефолтной информации и без перебоев исполнял любые вводимые требования. Как будто тыкать иголкой в Куклу Вуду или оголенные мышцы человека, рефлексы объекта 22Е09, которого для простоты Хиёри называл Дабл-ту, работали отлично. Как и подобает машине, подстроенной под типичную логику. Первое же, что вписал он в рабочую среду программы после Трех законов робототехники, было: «ЕСЛИ человек под именем СОУ ХИЁРИ, то есть мой руководитель, пропадет на длительный срок без напоминаний о себе, ТО я полностью перенимаю все его ХАРАКТЕРИСТИКИ и беру его ИМЯ». Время шло, работа продолжалась, совершенствовался проект, «рос» ребенок внутри него. Хиёри проводил за работой девяносто процентов своего времени, брал ноутбук в любое общественное место, покупал отдельно для него еду, засыпал, включая ночник, потому что Дабл-ту боялся темноты. Для него не оказалось проблемой создать все это, передать четко до той степени, что он сам иногда забывался и начинал в моменты панических атак просить у него помощи. Проснувшись, полностью изможденный и все еще уставший, он видел только экран, переполненный ссылками на расслабляющие видео, открытыми аудиофайлами с успокаивающей музыкой, заметками со способами самостоятельной борьбы, подбадривающими картинками и обязательно — напоминанием наведаться к психологу. Дабл-ту легко вел с ним непринужденные беседы, остро шутил, иногда даже не упускал возможности игриво флиртовать в свои заданные пятнадцать лет, и именно тогда, в его день рождение, Шинобу Гокуджо снова посетил его с отчетом. Он одобрительно улыбался, наблюдая за работой операционной системы, раз за разом высвечивающимися ответами в командой строке, автоматическим созданием аккаунтов в соцсетях и придумыванием к ним паролей, прохождением тестов на темперамент и тип личности. И только тогда, когда Хиёри попрощался с ним, и ноутбук самостоятельно выключился, Гокуджо нервно вздохнул и осторожно присел на кровать. Хиёри принес стакан с минеральной водой, потому что читал, что это помогает при стрессе. Мужчина благодарно принял воду и прикрыл глаза. — Я… поражен твоей работой, Хиёри-кун. — Рад, что потраченное время не пропало даром, — скупо улыбнулся парень, и в его взгляде не было ни тени радости или чего-то еще. — Но даже при всем этом, это не конечный результат, — зашел со стороны и для собственного спокойствия тоже Гокуджо и неопределенно взмахнул рукой. — Несмотря на прописанное от и до внутренние поведение, для реализации проекта потребуется внешняя оболочка, человеческое тело и голос, которые и будут приёмником. Я… по понятным причинам не хотел бы использовать внешний вид своего сына, так что я хочу, чтобы ты точно так же занялся этим. — Это часть нашей договоренности? — спросил Хиёри непроницательно, не зная да и не задумываясь, по каким причинам мужчина, возжелавший возродить своего ребенка, не хочет видеть его. Кивок заставил туевик дать обещание завтра стать кипарисом. Но как бы ни была легкой задача с созданием искусственного интеллекта, поиск подходящего внешнего облика предполагаемого человека стал проблемой вдохновения. Хиёри вдруг попал в замкнутое пространство, герметичное и изолированное от всего мира, где не было ничего кроме него самого. Ограниченность в неограниченном современном мире скручивала его и вводила в паранойю до степени безысходности, когда ни скролинг в интернете, ни просто люди с улицы не вызывали ни единой мысли о том, чтобы стать основой для проекта. Лица были не те. Не достойные роли, которой сам Хиёри еще не мог с точностью определить цену. Он пытался даже как-то переложить себя самого на него, но почти сразу отдернул себя от нее как от огня. Мелькала и идея посоветоваться с самим Дабл-ту, но Хиёри и сам понимал, что тогда просто переложил бы ответственность на другого, да и… это было просто невозможно. Время шло. Текло тягуче-скучно, но и не так, чтобы стоять на месте, и стало непонятно, как во всей этой суете он достиг восемнадцатилетия. Шинобу Гокуджо встретил его счастливой отцовской улыбкой, подарком в лице проплаченной на два года квартиры его бывших родителей и теперь официальным рабочим контрактом на роль фармацевта. На могиле матери и отца тогда остался лежать букет ирисов и корзинка свежей сочной клубники. Точно так же незаметно Хиёри поймал себя за мыслью, что гуляя по городу даже в рабочее время удлинял путь через дворы и сворачивая с главных улиц. После совершеннолетия его тянуло к школьным дворам, в которых теснились кучи детей, и чувство горькой тяги и пародии на ностальгию скручивало живот, потому что именно тогда — остановившись в постоянной работе, поймав кризис, — он ощутил острое желание прожить жизнь обычного ребенка. Что-то человеческое теплилось тогда внутри, неспособное понять себя, а потому трансформировавшееся в тяжесть челюсти и постоянный зуд. Жалость впритык к зависти хлюпала в его ботинках в конце мая, когда он спустя достаточное время пришел снова к своей старой школе, стоя невдалеке от других детей, чтобы не попасть в бушующую толпу, но и не так близко, чтобы показаться навязчивым охранникам. Сезон дождей в этом году оказался грозным и настойчивым, и Хиёри приходилось иметь по зонтику на каждое свое рабочее место вместе с запасным костюмом и нескользящими кроссовками. Момент, когда Хиёри ощутил хоть что-то, настал внезапно, бахнув на него как сугроб снега или огромная налившаяся сосулька. Сердце сделало один резкий удар и застряло в глотке, заставив его непроизвольно встать на цыпочки и поднять подбородок. Что-то судьбоносное произошло в ту секунду, что-то, чему он не мог дать описания ни словами, ни рисунками, ни электронной музыкой, мучившее его уже долгое время, вдруг приобрело физическую форму — и вышло на территорию школьного двора, залипая в приставку.***
На улице было ужасно холодно, ее знобило, а мир перед глазами расплывался от стресса, страха и невозможности что-либо предпринять. Выброшенная из старой конторки своего отца прямо на свалку с внутренней стороны дома, где только собаки шатались в поисках недоеденных объедков, она сидела так долгое, очень долгое время. В горле стоял комок то ли нервов, то ли желчи от отсутствия еды с самого утра, и в хаосе мыслей она вдруг ясно уловила только одну — если она сейчас попытается куда-то пойти, трясущиеся ноги уронят ее на третьем же шагу. Окончательно разломанный от очередной драки сотовый был разряжен, только жалкая сумка с ее школьными вещами лежала рядом, — из одежды лишь свободная ветровка и джинсы. Ночь в это время года не особо горела желанием помогать ночующим на улице детям и не сбавляла обороты, продолжая держать в форме разомлевших за теплые дни японцев. В голове не было ни единой идеи, и она просто сидела здесь, в одной позе, чтобы экономить тепло. Из-за холода голова не отключалась окончательно, ставя ее в положение насторожившегося зайца. Только дикая истощенность и усталость мешали качественной работе инстинкта, и она дремала без сна, забываясь в каком-то душном тумане, охватывающем все пространство вокруг нее электрическим полем. Где-то в подкорке мозга зашевелилось чувство страха, паника и холод вырвали ее из напряженной дремы, и она почти вскрикнула, когда подняла голову. Парень с пронзительными нефритовыми глазами, раскрытыми слишком широко, чтобы чувствовать себя комфортно, стоял, ссутулившись, прямо над ней и открыто улыбался. — Прости, что напугал, — доброжелательно сказал он, и голос его был приятным, теплым, но все равно напрягающим. Он сам был таким же — в выглаженном черном костюме да с кустом не чесанных и не аккуратно подстриженных кудрявых зеленых волос. Взгляд никак не мог сфокусироваться на нем целиком, отвлекаясь постоянно на какие-то детали, подсознательно вызывавшие чувство фрустрации и оттого беспокойство. — Ты что здесь делаешь в такое время? Потерялась? Девочка молчала, просто не зная как признаться. Парень перед ней загадочно усмехнулся. — Тебя изнасиловали? Она распахнула глаза и уставилась на него, от шока не выдавив ни звука. Спокойствие и линейность, с которой он озвучил свое предположение, заставили совсем потерять связь с реальностью. Губы ее затряслись, как будто в припадке, глаза зажгло от горечи. — Значит, я все-таки прав… — Да нет же! — гаркнула она зло, стирая рукавами кофты слезы и отворачиваясь, чтобы не показаться еще более жалкой. Мысль, что незнакомый человек, видит ее такой, вгоняла ее в огромную панику. Когда мама еще была в их семье, она всегда учила ее держать лицо и ни при каких обстоятельствах не показывать слабости. Даже в такой ситуации. — Меня просто… выгнали из дома…! — Вот как, — сказал этот человек без интонаций и вдруг присел прямо перед ней на колени. Девочка дернулась, замерев на месте. — Я могу помочь тебе. Найти место для ночлега и свободного заработка. Ты уже совершеннолетняя, ведь так? — Ч-что вы такое несете?! Я не буду заниматься проституцией! — искривилась в лице девочка, пораженная такой наглостью и чуть униженная. Она никогда не думала, что после ухода из дома отца, первое, предложенное в качестве работы, будет именно это. Такое… мерзкое и ужасное для любой женщины. Парень же неожиданно притих, непонимающе уставившись на нее в ответ, и девочка даже смутилась чуть-чуть. Он казался неожиданно потерянным, обескураженным, даже отчаянным, как будто сам испугался куда больше. — Прости, я, кажется, не так выразился, — быстро спохватился парень. — Я просто работаю управляющим в санатории и мог бы помочь тебе устроиться и найти подработку. Я бы никогда не потребовал от другого человека платы сексом… Последнее тот прошептал почти неслышно, как будто говорил сам себе. Девочка нахмурилась, но уже не из-за страха, а скорее непонимания и смущения. Этот человек был странным. — Зачем вам это? Какая вам выгода от этого? Парень в очередной раз стушевался, и вся напущенная броскость исчезла, трансформировавшись в какую-то болезненную неординарность, вызывавшую только неловкость и явное ощущение преследующей по пятам опасности. Непредсказуемость девиантных видов в природе всегда воспринималась животными агрессивно и искоренялась по возможности, потому даже сейчас эволюционировавший мозг распознавал любые не определяющиеся сигналы в том же ключе. — Я… просто сам в раннем возрасте потерял родителей и выживал, так что я тебя прекрасно понимаю. Можешь считать, что я пытаюсь таким образом отблагодарить приют, взросливший меня в то время, — он неловко улыбнулся, потупив взгляд. «Понятно. Гонимый чувством вины и жалости к себе прошлому, видит во мне себя и хочет создать иллюзию той помощи, которую он не смог получить в нужный момент», — догадалась девочка, но все равно скептично прищурилась. — У вас есть гарантии? — Да, конечно, — кивнул он и достал из кармана визитку. — Теперь веришь мне? — Верю, — недовольно призналась та, все еще не расслабляясь до конца. На визитке значилось «Соу Хиёри, бухгалтер», что могло обозначь совершенно любой круг специализаций и навыков человека перед ней. — Так… как тебя зовут? — спросил он, улыбнувшись почти смущенно и очень приятно. Невозможно было не улыбнуться в ответ, и девочка чуть нахмурилась, пытаясь подавить ростки симпатии. Доверять кому попало даже в своем подчиненном состоянии было нельзя, но ей очень-очень этого хотелось. Она вздохнула, прикрыв глаза, и резко успокоилась. — Не могли бы вы сами придумать мне имя, Хиёри-сан, — попросила она неожиданно серьезно, словно планировала сказать это с самого начала. — Мое настоящее имя… будет только напоминать о прошлом, так что я хотела бы полностью от него избавиться. — Ты просишь меня об этом? — Парень недоверчиво прищурился и смущенно кашлянул в кулак. — Не проще ли самой это сделать? Я чувствую себя несколько неловко от такой ответственности. — Все нормально, если вы откажетесь, — вздохнула она, и в ее голосе засквозило разочарование. — Я не буду давить на вас в своей абсурдной просьбе. Просто… для меня имя многое значит, и я хотела бы получить его от человека, видящего меня первый раз в момент «рождения новой меня». Я хотела бы эгоистично перенести на вас обязанности «родителя», но прекрасно понимаю, что это неприлично. Когда из хаоса рождаются в далеких галактиках звезды, а ученые засекречивают их сияние, звезды получают Имя. Они живут в роли Безымянных долгие тысячи лет, не зная, что есть на самом деле, и в возможности только ждать. Только когда они будут замечены, опознаны, подобраны, они становятся кем-то. Имя не берут, Имя — дают. — Тогда как насчет Хинако Мишуку? — вдруг спросил парень, и девочка вздрогнула, распахнув черные глаза. Она еле-еле кивнула, видя перед собой что-то расплывчатое и вселяющее надежду. Человек перед ней протянул ей руку. — Приятно познакомиться. Меня зовут Соу Хиёри. А тебя? — Хинако Мишуку, — приняла рукопожатие Хинако и искренне, смущенно, любяще улыбнулась. — Позаботьтесь обо мне. Имя Соу Хиёри этому парню совершенно точно не шло. А Хинако Мишуку ей — лучше всех.***
Графический планшет скрипел под кистью, на ноутбуке играла какая-то приятная музыка. Хиёри, не отрываясь от экрана, редактировал чертежи и анфас модельки. Папка с десятками разных вариантов все пополнялась и пополнялась, чтобы потом можно было легче выбрать итоговый вариант. Там же, в подпапке, были заархивированы и рассортированы сделанные впритык и искоса фотографии. В самостоятельном движении, в состоянии покоя, когда его кто-то вел за собой, — и с тысячами разных вариаций эмоций на лице. Он тупил взгляд, его брови морщились, глаза бегали, пальцы начинали сжимать края пиджака или теребить синие чуть секущиеся волосы, мальчишка сам сильно сжимался, стараясь занять как можно меньше пространства, когда испытывал смущение. Злился он не ярко — старался контролировать мимику и голос, и это было так по-человечески несдержанно и явно, что вызывало только затупленный восторг. Радость тоже пробегала на его лице тенью, мимолетом, но очень явно, если смотреть на него днями напролет, потому что родители приучали его к сдержанности с самого детства. Но когда он оставался с теми, кому доверял, яркая как Солнце улыбка расцветала на его лице, под синими глазами залегали кисточки и появлялись тоненькие линии морщинок точно паутинки. Разве что грустил и пугался он почти одинаково. «Хей, так значит это то, как я буду выглядеть?» — высветилось в командном окне в углу экрана, когда Хиёри снова сверился с фотографией. На ней мальчик с синими волосами сидел на скамейке около учителя по физкультуре, потому что плохо себя чувствовал. — «Мило <3» — Он интересный персонаж, — линейно, не отвлекаясь, ответил Хиёри и занялся проработкой повседневной одежды. — Я даже сказал бы, что он особенный. Типа будущего несостоявшегося ученого, чью идею выкупили за копейки, а потом открыли новую форму льда в центре Юпитера. Ответ долго не приходил, и Хиёри даже немного насторожился, не произошел ли какой сбой. Это было невозможно по определению, но будучи слишком занятым и отвыкшим от этой занятости он мог не полностью оценивать ситуацию. Нужно было в критические сроки возвращаться в режим. «Это звучит слишком странно и саркастично. Ирония в предложении из умных слов выглядит не очень», — и через секунду снова: — «Хочешь встретиться с ним?» — Зачем? — нахмурился Хиёри, слегка озадаченный. «Ну…», — куча многоточий заполнила черный прямоугольник, и Хиёри почти услышал эту детскую, еще несформировавшуюся мальчишескую интонацию. «Все-таки прототип «меня» это этот мальчик. Тебе бы следовало сблизиться с ним, узнать получше, чтобы подправить в моей личности какие-то детали. Вдруг я буду в корне отличаться от него настоящего просто потому что ему нравится мисосиру?» — Ты так остришь, что я точно могу сказать, что ты и сам прекрасно знаешь ответ, — вздохнул облегченно и немного нервно Хиёри в секундой панике от мимолетной потери контроля. — Внешность и поведение расскажут о человеке куда больше, чем близкие отношения, кто бы что ни говорил. Теория о трех лицах — и только. Как бы парадоксально это ни звучало, именно первое лицо можно принимать за истинное. То, которое всегда при себе, среди людей. Так что и общих знаний мне будет хватать сполна. Хиёри помолчал немного и вдруг расплылся в мягкой, покровительственной улыбке. — И раз ты говоришь все это, я могу быть уверен в своей правоте на сто процентов. «Приятно слышать. Не теряйся», — пришло сообщение, и ноутбук выключился, оставив Хиёри одного. Работа шла. Модель объекта 22Е90 находилась уже в бета режиме, оставалось лишь окончательно подкорректировать детали мимики, гармоничность и физическую логику одежды вместе с прической. Гокуджо навестил его еще на начале работы, оценив выбор своего подчиненного, и скупо, но одобрительно пожелал удачи и наилучших пожеланий, обещав каждую неделю скидывать аванс ему на карту. В ритме той работы Хиёри не особо и требовались большие деньги, но он ничего не говорил и продолжал работать не прерываясь почти ни на что. По природе приспособленный к большим нагрузкам он мог легко не спать сутками, но потом быстро и продолжительно терял концентрацию и силы, а потому все-таки был вынужден контролировать режим сна и питания. Одновременно с графическим воссозданием Дабл-ту, которого принципиально или же по привычке продолжал называть так, а не именем человека, которым этот объект должен был стать, Хиёри раза два в неделю настраивал слежку за ним. Это было не так необходимо при избытке данных — что слуховых, что визуальных, — но Хиёри обозначал свои порывы как минуты перерыва. АСУ-НАРО еще с детства давало ему карт-бланш на любые необоснованные решения, потакая каждому капризу, и привычка не отказывать своим желаниям сохранилась и во взрослой жизни. — Средний карамельный латте, — доброжелательно и понимающе улыбнулся он бариста, работавшей здесь с шести утра, и та вежливо кивнула ему, встав за кофемашину. — Пожалуйста, — протянула она ему стаканчик и замешкалась. Хиёри остановился, готовый к разговору за кассой. Раньше обеда в этом кафе не появлялось много народа, и персоналу было откровенно нечем заняться. — На работу спешите? — Скорее с нее, — улыбнулся Хиёри. — Дел так много, что на стенку готов лезть. Босса на совещание вызвали, так я сразу оттуда со всех ног. — Не прилетит? Со всех ног раз, — поддержала девушка без тени флирта. Хиёри любил таких людей и с радостью был готов иметь с ними такие приятные короткосрочные связи, когда оба знают, что никогда больше не встретятся. — Еще как прилетит. С работы, наверное, даже вылечу. Хиёри развернулся и пошел на выход в приподнятом настроении. День начинался прекрасно и должен был продолжиться точно так же. — У вас красивая стрижка, — крикнула девушка ему вслед, и Хиёри остановился, непроизвольно дотронувшись до русых кудряшек, с которыми всегда было сложно управиться. Кучи сухих шампуней, гелей, ополаскивателей, которыми приходилось пользоваться каждый раз кучу времени, валялись дома исключительно потому что он был без понятия, как удержать эти кудри в нормальном состоянии. — Вам определенно точно не стоит терять свой цвет. Поверьте моему слову, вернуть его будет очень сложно. — Спасибо, я учту, — крикнул он ей в ответ и вышел из кафе. Тем же вечером он пришел домой, закутанный в красный шарф. Кислотный, настораживающий, неприятный из-за слишком большой яркости зеленый пестрел в волосах, вызывая непроизвольное отторжение и желание отвернуться. Ноутбук автоматически включился, и на экран выскочило приветственное сообщение: «Не ожидал от тебя, если честно. Тебе же плевать на внешность, так почему сегодня такие порывы? И… что это за уродский шарф?» Хиёри устало упал на кровать, уставившись невидяще в потолок. Он чувствовал себя ужасно вымотано, словно проработал весь день в цеху, таская центнеровые мешки с цементом. Глаза слипались, побаливала голова, и не было никаких эмоций, тело опустело от чувств вместе со стаканчиками кофе, единственными попавшими в его желудок за сегодня. Чувство голода никогда его не донимало, ел Хиёри только когда вспомнит об этом, но сейчас его тянуло только блевать и лежать с закрытыми глазами, даже не намереваясь спать; и он не ощущал ни капли воодушевления или хотя бы радости. Хиёри был настолько опустошен, что на подсознательном уровне чувствовал, что не сможет встать с кровати еще дня три. «Хорошо, я понял, расскажешь, когда встанешь». «Поешь». Когда Дабл-ту тактично отключился, Хиёри открыл уставшие глаза и, неестественно перевернувшись набок, сполз с кровати. Шарф пах синтетикой, а волосы, вымытые и вычищенные дорогими профессиональными средствами парикмахером, были слишком легкими и мягкими даже по ощущениям головы, и непривычность внешнего вида вызывала паранойю и панику. Хиёри дышал через раз, рвано, с большими вдохами, пялясь в одну точку, пока приступ постепенно не спал, и тогда наконец поднялся к рабочему монитору. Он открыл неаккуратный, самый первый и основной набросок внешности 22Е90 и несколькими кистями нарисовал на аватаре синий шарф, в который фигурка куталась, как будто болела простудой. Потом чуть подумав, немного растрепал бирюзовые волосы и перенес зеленую шапку чуть ниже, открывая лоб. Хиёри скосил взгляд в сторону, и его снова затрясло.***
День, когда проект 22Е90 был окончательно утвержден, наступил куда быстрей, чем Хиёри планировал. Гокуджо пришел к нему в квартиру с контрольной проверкой следующим же утром, когда он написал ему в третьем часу ночи, и выглядел намного опрятней и ухоженней его самого, страдавшего озверевшей бессонницей и тревогой последнюю недели. Прошлый препарат уже не помогал, и Гокуджо сказал об этом первым, только завидев кучи пустых упаковок на столе в гостиной. Он обещал посоветоваться с фармацевтом и через день сам занес ему рецепт с полностью белой и чистой упаковкой антидепрессантов и вдобавок к ним — ферменты. Мужчина пробыл в доме Хиёри не так долго, как это должно было быть, и ему самому казалось, что делал он это все просто чтобы убить время, и к концу их встречи улыбался очень искренне, как никогда раньше. Как кто-то очень близкий, а не член якудза. Кажется, он правда был счастлив, и дарение другим чувства счастья показалось Хиёри в тот момент удивительно прекрасной вещью. Только ощущение недосказанности, неправильной формулировки витало в воздухе, но Хиёри действительно не мог определить почему именно. У него просто не было на то возможности. Работа продолжалась. Разработки искусственной механизированной имплантации уже не раз практиковались АСУ-НАРО, и Хиёри даже планировал заказать у них же себе протез левого запястья, которое он сильно повредил, когда ходил за нужным бумагами в бухгалтерию через цех. Были несколько раз воссозданы бюсты и туловища роботов, которые, по секрету, сейчас работали в архивах компании, но создания очеловеченных моделей осуществлялись впервые. Удачно, но уже через полтора месяца ему в рабочий кабинет, не предупредив, ввезли на кресло-коляске куклу. Она выглядела почти как больной лечебницы — в белой широкой майке и штанах, не прикрывавших ног. Место капельницы заменял планшет с показателями, которые уже как двенадцать часов находились в состоянии «Стабильно». — 22Е90 работоспособен и полностью логичен, но мы допускаем возможность, что через время могут возникнуть проблемы. Он еще находится на стадии тестирования, но мы посчитали правильным показать вам его сейчас, — сказали ему и ушли, оставив их наедине. — Мы заберем его обратно через время. Первое, о чем Хиёри подумал в тот момент, что копия была идеальной. Перед глазами стояли фотографии и сам человек, взятый под модель, — и этот же человек как будто сидел перед ним на инвалидной коляске. Кукла аккуратно, зная, что резкие движения сейчас ограничены, подняла руку и улыбнулась ему. — Приятно наконец увидеть тебя, — немного осипши, как будто выдыхая горячий воздух и хрипя, сказал первое в своей жизни объект 22Е90. Его голос был таким же, какой был у человека, за которым Хиёри следил на протяжении очень, очень долгого времени. — Как ты себя чувствуешь? — неожиданно нервно спросил Хиёри, пока в голове бешено метались мысли. Кукла озадачено оглядела свои не полностью активные руки, не двигающиеся ноги, подвигала головой, как будто разминая каркас шеи. Карикатурная человечность играла в каждом ее движении, и Хиёри чувствовал нарастающую панику. — Как пережеванная шредером бумага, — сказала кукла уже четким голосом и так серьезно нахмурилась, что стало понятно, что это был сарказм. Хиёри резко ощутил себя куда лучше. — Ты хорошо постарался. Окончательные тесты кукольной механики в пределах лаборатории закончились чуть меньше чем за неделю и на дальнейшую реабилитацию объект 22Е90 отправили жить к Хиёри. Жизнь, по правде говоря, несильно поменялась. Новое сожительство приносило не более занятости и так большого пространства и только больше нормальности, когда человек, встроенный в ноутбук, наконец приобрел тело и голос. Приходилось разве что чаще ходить в лаборатории на проверки функционала, выбирать в торговых центрах одежду на двоих и иногда готовить какие-то новые рецепты чисто из резкого желания порадовать, а не утолить голод питающейся электричеством машины. Они жили как какие-то очень близкие друзья, незаинтересованные в отношениях, и Хиёри спустя полгода обнаружил, как гораздо лучше чувствует себя психологически, а в груди при взгляде на развалившегося на пуфе Дабл-ту с джойстиком в руках теплела соленая карамель. Психолог говорил, что из-за нехватки социальных контактов время от времени будет проявляться тактильный голод, а потому ему следовало завести неприхотливого питомца. Хиёри похоронил шиншиллу через четыре месяца рядом с могилой мамы, а еще через месяц, для симметрии, — одну рядом с папиной. Равносильно своей устоявшейся линейной работе, к которой он мало-помалу пришел, успокаивался и он сам, растя внутри себя счастье от спокойной жизни успешного человека. Верить в свою обыкновенность, непроизвольно подстраивая нужным образом повседневную жизнь, прямо как в детстве, было куда легче, чем бороться с отступившей и притупившейся тревогой. Дабл-ту однажды сказал ему, сидя на кровати, пока Хиёри настраивал на ноутбуке какой-то фильм: «Разницы между человеком и куклой особо нет. Разве что универсальность, в которой куклы выигрывают. Остальное — глупые предрассудки, завязанные на мнение, что хрупкость определяет цену и тем самым качество. Но не кажется ли тебе, что тот же скопированный файл не будет отличаться ничем от исходного? Только «опытом», проведенными этапами работами, временем, потраченным на создание. Это то же самое как обесценить упорный труд и израсходованное время человека, достигшего высот в каком-то деле. Мало кто признает, что большая часть успеха, — удача, а потому всегда скажет, что достиг всего сам. В конечном счете между идентичной копией и оригиналом не будет никакой разницы, если не говорить где есть кто. Или уверить, что оригинал утерян». Впрочем, его состояние и правда стало куда стабильнее, и одним утром Хиёри даже отказался от привычной дозы препарата, убрав его в шкаф у рабочего стола. Дабл-ту сидел тут же, на пуфе у панорамного окна. — Идешь против системы? А не поздновато ли максимализм подростковый включился? — Решил пока чувствую себя нормально отравлять себя химией поменьше, — вздохнул Хиёри и покрутил ручкой между пальцев. — Да и для них же одни плюсы. Можно сказать, делаю одолжение, не убивая себя раньше времени. — Ну, нельзя же так говорить, Хиёри-кун, — с приторной издевательской интонацией сказал Дабл-ту и приложил руку к губам. — Мы же все тебя тут так любим. А особенно твои гениальные мозги, и уже готовим заспиртованную колбу с пометкой «Хрупко», чтобы при перевозке никакие полости не налезли на друг друга, а ты сам не стал ощущать себя студентом педагогического. — Сплюнь, мне жалко детей при таком варианте развития вселенной. — Вижу, ты еще держишься, остришь. Как думаешь, сколько еще продержишься? Пять минут? Полчаса? Может, час? Когда ломка начнется, давай признавайся! — Ты так уверен, что депрессия на меня нахлынет сразу же, как я уберу пачку таблеток из поля зрения? — скептично нахмурился Хиёри, и Дабл-ту очень нежно улыбнулся, покачав головой. — Нет, конечно. Прости, я ничего плохого не имел в виду, — и встал, как-то плавно, но неожиданно приблизившись. Личное пространство было единственным, на что Хиёри реагировал сумбурно и слишком ярко, а потому почти сразу непроизвольно напрягся и сжался. Кукла же заговорила чересчур серьезно, заглядывая в глаза. — Ты ведь правда думаешь, что нужен для всех нас просто как хороший материал для работы? Как человек с нестабильной и ненормальной формой мышления, сумасшедший, которого так удачно смогли прихватить в разгар его травмы? — Нет, — честно и напряженно выдохнул Хиёри сквозь губы, и Дабл-ту горько улыбнулся. — Конечно, нет. Ведь тебя люблю я. Так ты написал в моей программной системе. Эгоист ты все-таки, Хиёри-кун, — улыбалась, улыбалась, улыбалась кукла, слишком похожая на человека. Она смотрела прямо, очень четко и без капли злости или недовольства своими чувствами. Хиёри не было совестно ни капли. — Но знаешь, мы же оба понимаем, что по-другому никогда бы не было. И понимаем, почему все происходит так, а никак иначе. Тебя же, Хиёри-кун, даже компьютер, искусственный интеллект — или просто человек, что одно и то же — не сможет никогда полюбить. Никогда и ни за что. — Ты… — выдохнул Хиёри, чувствуя нарастающую панику. Потеря контроля при слишком открытом разговоре, озвучивающим вещи, скрываемые им так долго изнутри, мешала здраво соображать, и он был на грани сознания. Дабл-ту же резко схватил его за левое запястье, чтобы унять приступ; так, как знал только Хиёри, и это стало точкой Лагранжа. — Прими себя, наконец, Хиёри, — сказал Дабл-ту и резко опустил его руку к своему паху, задрав майку. Женские половые губы прижались к нереагирующей ладони. — С самого начала ты знал, к чему все придет, знал, что будет, так почему ты не можешь принять реальность? Принять меня. Кукла прижала неактивные пальцы Хиёри к себе и аккуратно впустила их внутрь, давя и массируя клитор. Человек перед ней не реагировал, тупо пялясь ей в макушку. Ни сексуальный, ни романтичный контакт не вызывали в нем никаких реакций, как что-то инородное, отдаленное, к нему не относящееся. И сейчас Хиёри не двигался, не испытывал никаких чувств, только слушал и боролся сам с собой. — Тебе нужно просто понять, что ближе меня у тебя никого никогда не будет, — серьезно сказала кукла, развигая пальцами внутренние половые губы и проникая в себя еще дальше. Тепло и теснота тела могли показаться настоящими для человека, хоть раз вступавшего в половую связь с другими людими. Кукла делала все сама, продолжая говорить. — Ты создал меня из желания наконец понять мир, людей, которых ты боишься, и себя самого. Я думаю, рассуждаю, прихожу к тем же выводам. И так было бы в любом случае. Потому что ты не можешь иначе, ты не видишь мира в той перспективе, которая помогла бы тебе. И как бы ты ни старался скопировать других людей, перенести их на бумагу или в компьютерный код, ты в любом случае получишь только извращенную карикатуру себя самого. Горизонт жизни для тебя будет всегда ссужаться в одну точку, с какой стороны ты ни подойдешь и как бы себя ни обманывал. Твои глаза не способны увидеть мир по-другому, а потому и создаешь ты — только себя самого. — Дабл… — попытался возвать Хиёри, в панике дернувший рукой и тут же вернувший ее на место. — Прекрати, — не отреагировав на его выпад, твердо сказала кукла. — Я не хочу принимать это имя. Зови меня так, как ты называл бы себя. Шин Тсукими. Ты же с детства отчаянно желал встретить именно его. Верил, что только этот человек сможет наконец открыть тебе глаза и спасти тебя. Ты отказался от своего имени только ради того чтобы не потерять эту дарившую тебе жизнь надежду. Ты не помнишь, как тебя зовут, потому что принудил себя забыть. Шин заставил пальцы внутри себя двигаться, тереться ногтями о стенки, иногда давить ими, растягивать и крутить, большим пальцем постоянно стимулируя клитор. Хиёри не мог сказать точно, но образ репродуктивной системы у кукол все-таки редуцировали, опустив канал шейки матки куда ниже, из-за чего даже при неполном погружении он мог почувствовать сопротивление наружного зева. — Ты прекрасно знаешь, почему Шинобу ведет себя так, почему дарит подарки, часто приезжает попить кофе, иногда забывается и называет другим именем. Он видит в тебе своего сына, видит его во мне и медленно сходит с ума, потому что в просьбе помочь избавиться от напоминаний и своего прошлого воссоздал его самого, — Шин надавил пальцами на наружный вход, не разрешая Хиёри никак двигаться, и в эту секунду они правда были единым целым. — Ты как паразит, тебе не ужиться в этом мире, и из-за давящей паники ты подстраиваешь этот мир под себя, искривляешь его как сверхмассивная черная дыра. Или джет, становясь центром новой жизни для других людей. В этом мире у тебя есть только ты сам. — Шин, я… — выдохнул Хиёри и вдруг почувствовал, как бешено, но невероятно правильно билось его сердце. Внутри Шина не было пульса — и сердца тоже, а потому в груди Хиёри оно стучало за них двоих. Шин нежно переплел их пальцы вместе и, прошептав очень важные слова ему тихо-тихо в губы, поцеловал. Что-то случилось за эти секунды контакта губы, шершавых и очень упругих наощупь, — что-то важное, ничем не повлиявшее на жизнь всего мира. — Теперь есть только мы, — сказал Шин, заглядывая ему в глаза. Хиёри чувствовал себя счастливым. Но все еще неполноценным. Кванты продолжили расщипляться на гуглы всевозможных вариаций.***
В контрольном центре на шестом этаже было тихо, Мейпл не появлялась уже неделю, как получила любовное письмо с демагогией красивых бессмысленных слов, и иногда только просила дать ей на время Шина поговорить с ним о прекрасном. Они сошлись на почве веры в любовь и справедливость, и Хиёри не горел желанием рушить их хрупкий сахарный мирок. Иногда только налетала непроизвольная усталость и опустошенность при виде их понимающих и милых взаимоотношений. Не то чтобы это была зависть, скорее разочарование от неспособности понять всего этого. Даже его кукольная версия была несоврешенна в вопросах чувств и их интерпретаций. — Что делаешь? — спросил Шин, включившись в какой-то момент. Он скучал и в такие моменты любил подоставать его, как-то несерьезно нарушая баланс работы. — Да так, Майли дала доступ к своим камерам. Думаю, кого из них первым убьют, — улыбнулся Хиёри, прищурив яркие нефритовые глаза, и ткнул накрашенным женским пальцем в экран. Шин задумчиво выпятил вперед губы и отключился с экрана, залезая в базу данных. — Эта девочка… Канна Кизучи кажется слабой, — предположил Шин и преисполнился предсказуемой жалостью. — Бедняжка. Мне ее так жаль. Хиёри задумался, в полной уверенности, что девчонка проживет прямиком до его этажа, и проследил за происходящим. Мужчина в очках с очень толстыми линзами и внешним видом злого ученого успокаивал маленького мальчика в одежде кошки и свою ученицу, поднимая всех на ноги и сглаживая углы. Он был учителем — потрясающим учителем с сильными способностями психолога, и очень явно гордился этим, но без бахвальства. Он был качественной опорой для людей, попавших в такую ситуацию, и легко признавался, что испытывает эмоции наравне со всеми. Хиёри усмехнулся, зная первую жертву наверняка. Дорогие ему люди всегда умирали первыми, даже если это были всего лишь копии.