Воспоминания — ядовитые занозы

Жесткая кровать и перьевая подушка дают закрыть глаза на время. Асирпа поймана и находится у Тсуруми. Они снова впереди команды Сугимото, как бы те не были настырны. Цукишима чувствует, что они скоро их нагонят. Но пока что перед глазами лишь девушка со спутанными волосами. Ее улыбка. Море. Бесконечный поиск ее тела в воде. Избитые руки веслами и стертые пятки и колени. Воспоминания — ядовитые занозы. А потом всплывает из гущи лицо Тсуруми. Эта тварь. Цукишима сглатывает накативший ком и пытается все забыть вновь. Он не хочет помнить. Хаджиме не выдерживает, разлепляя глаза и замечая тихо вошедшего в комнату младшего лейтенанта. Как необычно для него.       — Цукишима, — Които прикрывает дверь и проходит к его койке: это даже кроватью назвать сложно.       Сержант неспешно садится на край, тогда так Отоношин предпочитает взять деревянный стул и взвалиться на него уже с привычным шумом. Младший лейтенант облокачивается предплечьями о спинку и упирается в них закругленным подбородком.       Цукишима выжидающе глядит в ответ прямо в глаза. Никакого страха. Никакого испуга. Какой ты солдат, если будешь пасовать от одного лишь зрительного контакта?       — Да, сэр? — веки Хаджиме едва заметно дрогают.       Които спокойно читает в лице смертельную усталость и ему на самом деле не хочется донимать его расспросами сейчас, но потом может быть много проблем с Сугимото и Ко. Тсуруми пытается разговорить девчонку, рядом с ним Кикута и еще пара солдат на экстренный случай — а они происходят всегда, чего только и можно ожидать от Бессмертного, — но Отоношин уверен, что и Тошидзо Хиджиката не заставит себя долго ждать. Они с Цукишимой только пешки в умелых руках усатого шахматиста с безумными тараканами.       — Почему ты тогда хотел убить Танигаки и Инкармат? — прожигает изнутри одними глазами.       Сержант чувствует, что он, вероятно, беспокоится — это надо срочно искоренить.       — Потому что они ослушались приказа первого лейтенанта Тсуруми, конечно же, сэр, — Хаджиме быстро моргает, но взгляда не отводит.       Они играют в игру, и Отоношин понимающе молчит.       — Тогда почему ты спас меня и сам нарушил приказ? — Които обводит взглядом комнатенку и снова выстреливает им же в Цукишиму.       Он серьезен, хоть все еще ребенок, который не поймет Хаджиме, и он не видит смысла делиться раной. Ничем не лучше, чем позволить другому насыпать туда соли. Однажды уже насыпали достаточно. Отоношин не может помочь ему.       — Это была моя ошибка, младший лейтенант Които. Я прошу прощения. Еще раз, — Цукишима не выдерживает, переводя взгляд на руки старшего по званию.       — Да, это была твоя ошибка, которая могла обернуться выговором. Может, и смертью, — непоколебимость сменяется непониманием. — Зачем так рисковать собой ради меня? Ты постоянно это делаешь.       Его взгляд полон горечи. Подобно Цукишиме, он также временами находится в путах призраков прошлого. Кислота разъедает все хорошее, но Които умудряется выбираться, выживать, пока Хаджиме безвозвратно тонет. Зачем он пытается вытащить его? Почему младший лейтенант старается отплатить ему той же монетой?       Маски слетают с актеров. Забытые тоска и одиночество, смерть и ненужность, потеря и предательство — все сплетается воедино, перемешивается, блистая новыми красками, когда Които рывком набрасывается на Цукишиму.       — С-сэр! — Хаджиме опешил, сводя руки за спиной Отоношина.       Които, будто наглый и одинокий ребенок, которым он, без сомнения, всегда являлся для Цукишимы, без вопросов усаживается на колени и крепче прижимает к себе своего подчиненного. Сержант чувствует его сердцебиение.       — Вы бы хоть сняли кирзачи, а то постельное белье испачкаете, — Хаджиме прикладывается щекой к плечу Които.       Он почти ничего не ощущает, позволяя векам спуститься вниз, или это очередная неправдивая мысль? Веки тяжелеют, и глаза — вместе с ними. Теплота позволяет телу размякнуть, а сознанию — на время забыться. Затуманиться. Цукишима погружается во тьму, откуда нет выхода, но горячие руки на щеках становятся проводником сквозь нее. А непривычно обжигающее дыхание окончательно вытягивает из липкого омута.       — Сэр, — Хаджиме выдыхает ему в губы, пронзительно всматриваясь в полные настойчивости глаза. — Я не стану Вам отказывать, но Вы можете пожалеть.       — Я перебил кучу людей, Сержант Цукишима. Мне ли об этом беспокоиться? — Които отстраняется настолько, чтобы серьезно взглянуть прямиком в уставшие глаза.       Сержант не выдерживает.       — Не веди себя как разбалованный ребенок, — Хаджиме хмурится, позволяя себе поддаться эмоциям. — Это может ранить тебя намного больше. Что ты будешь делать, когда я умру?       Но Отоношин не такой уж ребенок и не позволит недооценивать себя.       — С черта с два мой подчиненный умрет, пока он мой подчиненный!       — Вы слишком самоуверенны, — выдох вырывается наружу, пока Цукишима устало потирает переносицу.       Этот мальчик невыносим.       — Цукишима, я приказываю воспринимать мои слова всерьез! — Отоношин упирается руками в плечи подчиненного, и тот вынужден снова обратить свой взор на него: юного, но пережившего к этому моменту неисчислимое количество ужаса.       Хаджиме помнит, как он кричал в трубку своему отцу. Помнит, как тащил его собственными руками с Огатой. А теперь и с Асирпой похожая история. Может, его жизнь от того представления и изменилась лишь в лучшую сторону, Хаджиме уверен, что это не было поступком, заслуживающим поцелуя. Цукишима недостоин внимания Които, но и не мог дать ему умереть. Такие же чувства, погребенные под пеплом воспоминаний, новой волной разрывают его сердце на части. Он не хотел вспоминать это вновь. Сержант знает — они оба будут страдать до тех пор, пока черви не будут въедаться в их тела где-то в лесу под елью или сосной.       Цукишима поднимает взгляд и тут же опускает.       — Младший лейтенант Които, я тоже серьезен. Я не хочу, чтобы Вы в крайнем случае страдали, — пустота уничтожает все вокруг, позволяя сержанту смотреть сквозь обмундирование Отоношина и даже его тело в никуда.       — Я не буду. Обещаю, — он снова вбирает чужое лицо в свои руки: теплые, грубые. Мозолистые пальцы оглаживают покрытые пушком щеки.       — Нас могут хватиться в любую секунду, — Хаджиме не отступает, отталкивая собственное сгорающее желание.       — Мы всегда можем придумать, из-за чего произошла свора.       Этот взгляд — Цукишима не в силах устоять. С новым выдохом его лицо расслабляется, и он вверяет себя младшему лейтенанту. Новая ошибка в жизни Които и болезненно старая — в жизни Хаджиме.       Ладони пристраиваются на талии, и Цукишима подается вперед, накрывая обветренные губы своими, еще более сухими и жесткими, давно позабывшими о нежности. Които подхватывает с энтузиазмом, целуясь неумело, немного смущаясь, но Хаджиме берет все в свои руки. Можно назвать это кривым уроком, который впоследствии испортит жизнь Които.       Но как бы там ни было, Цукишима предупреждал, и теперь все будет на совести младшего лейтенанта, который атакует его быстрой чередой поцелуев. У Хаджиме нет и шанса на сопротивление, а потому, прикрыв глаза, отдается моменту, жадно отвечая на каждое прикосновение.       Душа подобна горящему сараю, но этот огонь очищает. Жжется неприятно, однако боль перетекает в облегчение, стоит только удариться головой о стенку. Теперь уже отдаленное дыхание охлаждает увлажненные и порозовевшие губы, а беспокойство робко выглядывает из-за фантомного угла раненой души. Временами даже можно не говорить: у Които все написано на лице. У Цукишимы же расцветает полуулыбка, сопровождающаяся усмешкой.       — Что смешного? — Отоношин дуется, часто промаргиваясь. Он и сам не ожидал, что сердце будет пулеметом стараться разрушить грудную клетку.       — Ничего. Вы слишком много переживаете, сэр, а еще чересчур любопытны. Однажды это Вас погубит, — Хаджиме почти чувствует симпатию, зарождающуюся глубоко в недрах.       — Не тебе беспокоиться о том, что меня погубит.       — Но я же Ваш подчиненный.       — Это я должен о тебе беспокоиться, раз так.       И как с ним спорить? В обычной перепалке Цукишима бы с легкой смог даже повысить голос, но сейчас — совсем другое дело.       — Ваше дело, сэр. Я не могу Вам перечить.