Долгая дорога домой

Они голосовали на шоссе, и Джуниор их тут же вспомнил: за последние два дня он не раз и не два видел на фестивале в толпе эту странную парочку, — ослепительную высокую квартеронку и едва достающую ей до плеча хохочущую девицу в рыжем, явно ненатуральном парике и чертовски открытом белом комбинезончике в облипку. Он смутился и этого парика, и комбинезончика, и смуглых бесконечных ног, и круглых бледных коленок, как может смутиться только вчерашний выпускник в клетчатой рубашке и очень-очень старой машине, но всё-таки притормозил. Лучше я их довезу докуда им нужно, самоотверженно подумал Джуниор, чем их подберёт кто попало. Откровенно говоря, не то чтобы это был слишком героический поступок: настоящая жизнь Кеннета Карпентера едва-едва началась: два дня он провёл в дороге, первый раз ночевал в мотеле, первый раз в жизни три дня скакал как молодой конь на фестивале, и теперь со свойственной молодости самоуверенностью ехал в Массачусетс. По его расчётам, он должен был прибыть в пункт назначения за два дня до огласки результатов вступительных. Что он будет делать, если не получит стипендию, Джуниор предпочитал не думать. Вероятно, будет подрабатывать где-нибудь в такси, или подавать кофе и пончики в каком-нибудь придорожном дайнере, или… Изящный кулачок деликатно, но уверенно постучал по стеклу. — Ах ты чёрт, — сказал Джуниор и вдарил по ручке двери изнутри. Дверь тут же открылась. Красавица рыбкой нырнула на переднее сиденье, а её подружка — назад (задняя-то дверь, слава богу, не имела привычки залипать). Джуниор удивился и обрадовался. Он почему-то решил, что обе они сядут назад. Он затолкал пустую банку колы в карман на передней дверце. От обеих его новеньких спутниц пахло свежестью. Джуниору страшно захотелось понюхать собственную подмышку, хотя непонятно, что нового он там ожидал унюхать после трех дней рок-фестиваля. — Класс, — сказала рыжая сзади, — за что я люблю старые американские машины, так это за простор. — Здравствуйте, — сказала её подруга и протянула Джуниору узкую ладошку, — меня зовут Клара. А это… — Вокивокаммэст, — сказала рыжая, — что означает “белая антилопа”. — Это мужское имя, — заметила Клара. — Тогда Монгво, что означает сова. — Монгво сгодится, — кивнула Клара очень серьёзно, — а что, навахо тебе уже надоели? — Ни за что на свете, — сказала Монгво и чем-то зашуршала на заднем сиденье, — но тогда бы меня звали Мануэлита или что-то в этом роде. Монгво мне нравится больше. — Джуниор, — сказал Джуниор и выругался про себя. Он попадался на эту ловушку всякий раз при новом знакомстве. Уж здесь-то, в дороге, никакого Кеннета Карпентера Старшего не было. — Привет, Джуниор, — хором сказали обе девицы. Рыжая в голос захохотала и протянула Кларе маленькую пачку Double Bubble, а Клара улыбнулась и, привстав, затолкала пачку в карман шорт. У неё была дивная полулунная улыбка. Джуниор заставил себя смотреть на дорогу. Сзади что-то зашебуршало, он зачем-то бросил на заднее сиденье быстрый взгляд — и чуть было не съехал на обочину: на периферии зрения мелькнули, как вспышка, голые белые ноги и лифчик, совсем детский, тоже белый и, кажется, в цветочек. — Простите, — сказал Джуниор, когда вывернул руль обратно, — я не хотел подглядывать. Вжикнула молния джинсов, и Монгво просунулась между их с Кларой сиденьями. Рыжего парика на ней уже не было, а была огромная синяя футболка и объёмные — и как они помещались в парике — лёгкие, как пух, одуванчиковые кудряшки. Она взбивала их пальцами. — Как в “Красотке”, — безмятежно пояснила она, — только наоборот. — В смысле, на самом деле, ты блондинка, а не рыжая, — пробормотал Джуниор. — Смотрел, — восхитилась Монгво, — уважаю. Ретро это здорово. Её, казалось, совсем ничего не смутило, но Клара посмотрела строго на них обоих. Чтобы переключить тему, Джуниор спросил: — А почему навахо? — Во время Второй мировой, — немедленно откликнулась Монгво, — в американской армии работала группа радистов-шифровальщиков. У навахо нет письменности, а язык страшно сложный, поэтому им не было нужды в специальных шифрах, никто из врагов не мог его быстро выучить. — Ей кажется это ужасно романтичным, — сказала строгая Клара, но в голосе её сквозила скорее гордость. — Ну, поэтому я и выучила навахо, — сказала Монгво. Клара опять улыбнулась своей загадочной улыбкой. — Врёшь, — сказал Джуниор и тут же устыдился собственного нахальства. — Да я всё время вру, — с удовольствием сказала Монгво и похлопала его ладошкой по плечу, — Джуниор, Джуниор, приём, ты будешь сэндвич? Они втроём съели по толстому, очень домашнему сэндвичу с сыром, ветчиной и огурчиками, с обрезанной корочкой, болтая о том о сём, и Джуниор наконец-то сообразил, что ему кажется в них таким странным — нет, на самом деле, странным в них было всё, но, кусая сэндвич, он понял: это были чертовски домашние девочки. Примерно такие же домашние, как он сам. Ну как же хорошо, подумал он со странной гордостью, что они встретили именно меня. Он вспомнил тут же, что и на фестивале ни разу не видел их пьяными или в шумной компании отбитых торчков, — разве что посреди танцпола, танцующими как в последний день мира. Тёмные волосы Клары тогда разлетались по плечам и спине, и полиэстрово-оранжевые пряди Монгво неестественно взлетали вверх и вниз в свете больших фестивальных стробоскопов. А теперь Клара собрала свои прекрасные волосы в пучок и, явно стесняясь, достала линзы и надела узкие очки-капельки. Но когда в небольшом рюкзаке Клары, в котором она искала маленький термос с водой, мелькнул перцовый баллончик, он немножко за них подуспокоился и спросил: — А куда вы едете? — Международный аэропорт Ричмонд, — сказала Клара, — в принципе, ты можешь высадить нас у любой автобусной остановки, какая попадётся на пути. — Нет-нет, я еду через Ричмонд, — сказал Джуниор. — Правда? — восхитилась Монгво. Клара только посмотрела на него понимающе. — Ну, вообще-то, на самом деле, нет, — стесняясь, сказал Джуниор, — но мне всё равно где-то надо проболтаться два лишних дня. — Лишних дня до чего? — спросила бесцеремонная Монгво. — До поступления в MIT, — сказал он, обмирая от того, как это звучит, — ну, или до того, как я с треском провалюсь и пойду работать в такси. — Куда именно в MIT? — спросила Монгво странным голосом. — Математика, — сказал Джуниор и неопределённо помахал рукой. — Вот так таак, — сказала Монгво. — Здорово, — мягко сказала Клара. Тогда Джуниор спросил, а где учатся они, — и почти без удивления обнаружил, что Клара уже два года учится на лингвиста в Гейдельберге, а Монгво на год его младше и хочет взять gap year и не делать ничего. Клара с этим пучком на голове и правда больше походила на лингвистку, чем на модель, но так она нравилась Джуниору даже больше. Они почему-то заговорили с Кларой про литературу, сначала про Шекспира, потом про Уоллеса, потом вдруг переключились на The Beatles, потом Джуниор начал, стесняясь, пересказывать ей тезисы своей выпускной работы в колледже. Конечно, делать этого ни в коем случае не следовало, но Клара так внимательно слушала и так искренне кивала, что, когда они остановились в каком-то придорожном аттракционе (“Самая большая в мире сковородка!”) поужинать гамбургерами, Джуниор понял, что впервые в жизни ужасно влюбился. Гамбургеры сервировали на маленьких чугунных сковородках, Джуниор отдал Кларе свой коул слоу, а Клара отдала ему свою картошку. Джуниор отошёл умыться и, стоя перед чистым небольшим зеркалом среди белого и зелёного кафеля, с удивлением обнаружил, что ничуть этим фактом не расстроен. Ну и что, весело подумал он, что мы никогда в жизни больше не увидимся. Ну и что, что она учится в Германии. Ну и что, что я младше неё. У меня вообще судьба такая. Джуниор я, в конце концов, или нет. Зато вокруг лето, и я еду поступать в лучший в мире университет, и у меня ещё несколько дней лета в запасе. Ему захотелось что-нибудь запеть во весь голос. Когда он вернулся, они уже ели мороженое, и только тогда он сообразил, что Монгво почти ничего не говорит уже несколько часов. Он присмотрелся к ней повнимательней, потому что так и не успел её рассмотреть. Она была самую малость полноватой, и светлоголовой, и с мимикой такой выразительной, как будто её создал не просто Господь Бог, а лично Норман Роквелл. Он почувствовал себя неловко, сообразив, что внимание, которое он проявлял к Кларе, явно не могло остаться незамеченным. Но как сгладить эту неловкость, он не знал. Девушки тихо переговариваривались о чём-то, склонив друг к другу головы — тёмную и светлую — и ему вдруг стало ужасно интересно, как же её зовут на самом деле, Монгво с круглыми совиными глазами и белыми-белыми ресницами. Спрашивать было неловко: словно бы нарушать чужую игру. — Я поменяю рейс, — сказала Клара, — надо же мне быть такой растяпой. И сяду всё-таки на автобус. — Клара у нас опять перепутала восемь утра и восемь вечера, — весело сказала Монгво, — и теперь опаздывает на самолёт. Джуниор ужасно испугался, что Клара сейчас сядет на автобус и уедет от него, и поэтому быстро сказал: — Я могу ехать всю ночь! Тогда мы будем в Ричмонде часов в шесть утра. Или даже в пять. Они посмотрели на него с совершенно одинаковым выражением лица. Джуниору пришла в голову иррациональная мысль: а ведь они, наверное, сёстры. Хотя они были такие непохожие, что из них можно было легко составить комический дуэт. Эббот и Костелло. — Я совершенно не хочу, чтобы из-за моей рассеянности кто-то страдал, — сказала Клара, и он внезапно услышал в её безупречном английском едва заметный немецкий акцент. — Если ты откажешься, — честно сказал Джуниор, — то у меня не будет лучшего в мире летнего приключения. Я обожаю ехать по шоссе, выспался вчера перед дорогой и вообще вожу аккуратно. Хочу быть рыцарем. — Соглашайся, Клара, — сказала Монгво, — он же водит как папа. И вдруг снова помрачнела. — Он не водит как папа, — ревниво сказала Клара, и Джуниор удивился и похвалил себя за наблюдательность. Он сказал: — Ну? — Ладно, — сказала Клара, — ты меня ужасно спасаешь, потому что на завтра всё равно больше нет билетов. Но тогда я тебя угощаю ужином! — Лучше купи мне колы в дорогу, — сказал Джуниор, — и тогда мы будем квиты. Монгво улыбнулась ему, сверкнув своими крепкими, очень белыми зубами, и он с удивлением понял, что вовсе она не грустит и не ревнует, а скорее очень довольна, что Клара ему так нравится, и вообще ярлык некрасивой подружки к ней как-то совершенно не клеится. Конечно, они почти сразу уснули на заднем сиденье, голова к голове. Джуниор прикинул, что если он заложит лишние полчаса на объезд Нэшвилля, то дорога будет поживописнее. Его переполняло безумное летнее счастье. Он опустил стекло, убедившись, что на заднее сиденье не слишком-то дует, и, немного рисуясь сам перед собой, высунул в окно руку, согнутую в локте. Впрочем, ехать так было неудобно, но он не расстроился, вернул руку на руль, отхлебнул тёплой колы и засмеялся сам себе. Странным образом внимательная и спокойная Клара внушила ему непоколебимую уверенность: всё будет хорошо. Он получит стипендию и уж конечно попадёт на лучшую в мире кафедру. Сонный голос сказал ему в спину: — Тебе поштурманить? Спать ещё не хочется? — Ни в одном глазу, — честно сказал Джуниор, — спи, мне не мешает. И дорога тут прямая. — Перевозбудился, — сказала Монгво весело. — Ага. Доехал бы сейчас до Массачусетса без остановок. — Часов тридцать, — прикинула она, — тяжёлый случай. Ну если что, буди, я тебя сменю. Его это почему-то удивило. — Ты водишь машину? — Да по мне, хоть самолёт, — сказала она и зевнула, — ну, твою чудесную тарантайку точно доведу. — Ладно, — сказал он, — если что, я тебя разбужу. Кажется, она заснула обратно раньше, чем он успел договорить. Они проспали всю ночь, и он разбудил их в половине шестого у аэропорта. Клара по-детски потёрла кулаками свои прекрасные оленьи глаза и зевнула в ладошку, и сердце Джуниора затрепетало. — Привет, малыш, — весело сказала Монгво, которую, кажется, вовсе не смутил сон на заднем сиденье. — Малыш? — Сокращенно от “Джуниор”. — Ужас, — честно сказал Джуниор. Она с ехидцей посмотрела на него. — Тебя так что, мама называет? — Нет, — сказал он. — Значит, будешь Малышом. Он подхватил скромный Кларин багаж и пошёл за ними, посмеиваясь. Он никак не мог её раскусить, эту забавную девицу. Когда они с Кларой обнимались в аэропорту, он подумал, что они, наверное, очень редко видятся. — Ну что, — сказал Джуниор, когда они вернулись в машину, нагревшуюся от солнца, — куда тебя везти? У меня еще два дня почти до объявления результатов экзаменов. — Ну вообще, — сказала Монгво, — куда угодно, только не в Массачусетс. — Ты это сказала потому, что я еду в Массачусетс? — Может быть, — сказала Монгво, — а может быть, потому что я на самом деле там живу и сбежала из дома и теперь буду работать подавальщицей в маленьком придорожном кафе. Он представил еë в смешной голубой шапочке-наколке, почему-то с бейджиком с надписью "Дора". — Как тебя на самом деле зовут? — спросил Джуниор. — Ты чего, — сказала она и округлила глаза, — ты зачем все портишь? — Я просто хотел знать, что будет написано у тебя на бейджике, — сказал он виновато. — Маргарет, — сказала Монгво, — или Мейбл. — Милдред, — сказал Джуниор, чтобы сгладить вину. — Милдред не работает подавальщицей, — укоризненно сказала Монгво, — она работает в газете. — Пишет кулинарную колонку, — сказал Джуниор. Монгво с уважением на него посмотрела. Это был самый странный разговор в его жизни. — Спроси меня, как меня на самом деле зовут, — сказал Джуниор. — Мне неинтересно, — весело сказала Монгво, — но если ты хочешь, спрошу. Как тебя зовут? — Кеннет, — сказал Джуниор, — Кеннет Карпентер. — Вау, — почему-то восхитилась Монгво и вдруг достала из кармана пачку папиросной бумаги и машинку для самокруток, — Кеннет Карпентер, у тебя тут можно курить? Она ловко скрутила самокрутку, и Джуниор почему-то расстроился, но сказал: — Тут еще до меня было накурено, так что валяй. Она достала коробок спичек и вдруг с шиком зажгла одну о стекло. — Вау, — сказал Джуниор. — Хороший табак нельзя поджигать зажигалкой, — сказала Монгво со знанием дела, — только спичкой. Ткнула спичкой в носик самокрутки, затянулась и вдруг страшно закашлялась. — Боже, — сказала она, — какая ужасная, ужасная гадость. Она выкинула самокрутку в окно и высунула язык. — Хочешь сигаретку? — Боже упаси, — сказал Джуниор, — чтобы еще и я так же опозорился. — Ну вот. Ни себе, ни людям. А хоть расческа у тебя есть? Джуниор сунул руку в бардачок и достал плоский новенький синий гребешок. — Тебе, по-моему, щетка посерьезнее нужна, — сказал он, покосившись на еë кудри. — Да ну, — сказала она и вытащила еще листочек папиросной бумаги. Приладила его между зубьев и вдруг поднесла гребешок к губам. Пока Джуниор косился на неë украдкой через плечо, она взяла несколько вполне пристойных нот из "Дыма над водой". — Ого, — сказал Джуниор, — какие штуки ты умеешь. — Очень щекочет губы, — грустно сказала Монгво, — долго я так не поиграю. Но все равно приятнее, чем курить. Она наиграла еще что-то простое, но незнакомое. — У меня папа курит, — сказал Джуниор, — ненавижу запах дыма. — У меня тоже папа курил, — сказала Монгво, — когда слезал с наркотиков. Джуниор сделал круглые глаза, но потом с облегчением сообразил, что она, судя по всему, шутит. У неë, он уже понял, был такой специальный завиральный тон, очень смешной, одновременно предельно серьëзный и абсолютно безответственный. — Это который водит как я? — Ну да, — сказала Монгво, — правда, теперь он плотно сидит на ноотропах и витамине D. Так и не скажешь, что хуже. Она опять помрачнела. И вдруг Джуниор со всею возможной ясностью понял, что она, скорее всего, сбежала из дома. Из своего благополучного дома, где с сэндвичей обрезают корочку. Он торжественно поклялся себе эту тему больше не поднимать. — Между прочим, мы движемся в направлении Массачусетса, — сказала Монгво, — ну, по крайней мере, не в обратном. — Ну да, — сказал Джуниор, — ты же не сказала, куда тебя везти. — Если бы я знала, — сказала она, — ладно, езжай в Массачусетс. Слезу где-нибудь по дороге. Ему почему-то стало еë ужасно жалко. Он протянул ей бутылку колы, чтобы хоть как-то еë порадовать. Она взяла, но пить не стала. — Семейные проблемы? — спросил он. — Ага, — сказала она, — расскажи лучше о себе. Я, между прочим, к тебе в машину обратно села, чтобы дать тебе ссылку на Кларин фейсбук. Если ты мне понравишься. Ты почему сам не попросил? — Я подумал, — почти честно сказал Джуниор, — что эта поездка будет самое классное летнее воспоминание в моей жизни. Если я не поступлю, то зачем ей таксист-неудачник. А если поступлю, то у меня времени, наверное, не будет даже на переписку. Я ж поступаю на кафедру математического моделирования, к профессору Германну Готтлибу. Он сказал это с приличествующим предмету придыханием. Математику он любил больше всего на свете. Монгво хмыкнула. — Там же приписка к кафедрам с третьего курса, — сказала она. — У меня есть публикация, — сказал он, — в Cent. Europe. J. Math. В лицо ему бросилась краска, и он запоздало понял, что вряд ли она способна оценить достижение, настолько узкоспециализированное. — Опа, — сказала Монгво, — ну тогда, наверное, другое дело. Но Кларин фейсбук я тебе не дам. Во-первых, ей мама не разрешает дружить с математиками. А во-вторых, ты должен был за него бороться, а не заливать про прекрасное воспоминание. Я не могу понять, ты либо такой ужасно мудрый, либо конченый осëл. — Я конченый осëл, — честно сказал Джуниор, — пожалуйста, дай мне Кларин фейсбук. — Я подумаю, — загадочно пообещала она, — а вообще я есть хочу. Они остановились в придорожном Макдональдсе и набрали какое-то нечеловеческое количество еды. Припарковались на заправке, разложили на заднем сиденье и оценили масштабы. Над заправкой играло какое-то странное, непривычное радио. — Ты точно все это съешь? — спросил Джуниор. — Нет, — довольно сказала Монгво, — но я приложу все усилия. Как вкусно! — Ты так ешь, как будто тебе это запрещали. — Может, я должна была поступать на художественную гимнастику, — сказала она своим завиральным тоном, — и провалилась. Джуниор приложил все усилия и не улыбнулся. — Что, не похоже? — весело спросила она, — тогда я хотела поступать на марсианскую программу в NASA, но провалилась. — Туда же не набирают школьников, — сказал Джуниор и помахал картофельным ломтиком. Есть он уже не мог. — На марсианскую как раз набирают, — сказала Монгво, — чтобы после подготовки возрастной ценз пройти. — Тогда не провалилась, — сказал он, — наверное, тебя мама не пустила. Поэтому ты и удрала из дома. Он тут же выругал себя за тему побега, но она как будто бы не расстроилась на этот раз. — У меня нет мамы, — беспечно сказала она, — еë съел кайдзю. И папу съел. А вообще я приëмная. — Э, нет, — сказал Джуниор, — сколько тебе лет-то? Какие кайдзю? Или ты на самом деле старше? — Как какие, — сказала Монгво, — а погром в Нью Йорке помнишь? Когда разлом уже закрыли. — Точно, — сказал Джуниор, — тогда сходится. — Вот, — удовлетворенно сказала она и залпом допила колу. Захрустела льдинкой. — Я теперь ходить не смогу. Ох, Джуниор, блин, ты знаешь эту песню? Как она называется? Я еë двести лет не слышала. Джуниор захохотал. — Знаю, знаю. Это из одного старого кино. Эй, ты куда? — Я буду танцевать. — Ты же ходить не можешь! Она сделала страшные глаза: — Кто тебе сказал, что я собираюсь ходить? Давай, танцуй тоже. Вставай, вставай. Растряси картошку. — Ну уж нет! Она потянула его за рукав и он вдруг поднялся. Она была ужасно смешная, он не мог перестать хихикать, а ей как будто нравилось его смешить, и они скакали как бешеные на пустой заправке, пока Монгво не надоело и она не сообщила, что пора ехать. — Я все ещё в Массачусетс, — напомнил Джуниор. — Ой да неважно уже, — отмахнулась Монгво, и он ужасно обрадовался, потому что постоянно боялся, что она вдруг объявит, что вот здесь готова слезть и уж конечно не оставит фейсбука. Они въехали в штат в торжественном молчании. — У меня живот болит, — сердито сказала Монгво, — нельзя же столько смеяться. Прекрати меня смешить немедленно. — Это ты меня смешишь, — сказал Джуниор замогильным голосом. Сам от себя не ожидал. Действительно, в устах Монгво смешным становилось абсолютно всë. Они, считай, два дня провели уже бок о бок — а он все не мог ничего про неë понять. Такая она была: то простецкая, как официантка придорожного кафе, то внезапная, как реклама нижнего белья с покемонами в Cent. Europe. J. Math, то вдруг серьёзная, как колонка редактора там же. Одно в ней было несомненно хорошо: приключение не кончалось. Он даже не изводил себя мыслями про поступление. За одно это он был готов везти её на край света. Монгво вздохнула и проводила взглядом указатель. Вдруг Джуниор почувствовал, как атмосфера в машине едва уловимо переменилась. — Так ты что, на самом деле не хотела в Массачусетс? — спросил он виновато. — Ну. Я же так тебе и сказала, — отмахнулась она, — ничего, проехали уже. Завтра сяду на автобус в никуда и всю оставшуюся жизнь проведу в никуде. — Подавальщицей? — зачем-то спросил Джуниор. — Ага, — сказала Монгво. Она достала из рюкзака куртку и закуталась в неë, нахохлившись, как птенец. Куртка была ей велика. — А всë-таки, — сказал Джуниор, — что у тебя на самом деле приключилось? — Фигня у меня приключилась, — сказала она, — крах всех ожиданий. Детско-родительский конфликт на постном масле. Драма. Лучше и не спрашивай. Вечерело. — Лучше и не спрашивай — значит, правда не спрашивать? — уточнил Джуниор, помолчав. — Или наоборот, непременно спросить? Я, знаешь, не очень в таких вещах. Она фыркнула откуда-то из своего гнезда, протянула руку и потрепала его по голове. — Правда не спрашивать, — сказала она, — ты где ночевать-то собираешься? — В каком-нибудь хостеле в Бостоне, — сказал Джуниор, — или прямо в машине. Так можно воображать, что я ещё не приехал. Если честно, я схожу с ума от ужаса при мысли, что могу не поступить. — Напиться нам надо, — со знанием дела сказала Монгво, — очень, очень надо. Идея Джуниору ужасно понравилась. Здравый смысл трепыхнулся было, но слабо. — В Бостоне? — спросил он неуверенно. — Нет. Прямо в Кембридже, — твёрдо ответила Монгво. — Мне двадцать, — сказал он. — Во всём штате опустили планку с двадцати одного до девятнадцати, — сказала она и помахала рукой с растопыренными пальцами у себя перед лицом, — им очень нужны деньги в бюджет, не иначе. Ты чего, знать надо такие вещи про город, куда учиться едешь. И они напились прямо в Кембридже, устроившись в каком-то большом пабе — сначала совершенно пустом, а потом страшно переполненном. — Ой, — сказал Джуниор, когда в паб ввалилась какая-то большая компания плечистых ребят, — это ещё кто? Сразу стало шумно. Могнво быстро стянула свою куртку, с которой так и не расставалась, вывернула её наизнанку (с изнанки куртка была тёмно-синяя), снова надела, пробубнила что-то из-за воротника, и Джуниор чуть не подавился пивом. — Академической ебле? — Гарвардская команда по академической гребле, — повторила она очень внятно и по слогам, — но твоё предположение мне тоже нравится. Я считаю, зачем рвать когти в Кембридж, если все твои академические заслуги сводятся к тому, как хорошо ты умеешь гребсти. — Грести, — сказал Джуниор. — Я так и сказала, — сказала Монгво, которая сказала совершенно не так. — Но вообще я понимаю, о чём ты, — поспешно сказал Джуниор, — спортивные стипендии, всё такое. Туфта. Монгво захихикала. — Господь, кто-то ещё говорит “туфта”! — Кто-то ещё? — Кроме моего папы. — Который водит как я? — Не, другого. — Ага, — сказал Джуниор, смутно припоминая, что от темы отцов и детей разговор следовало уводить. — Вот тебе и ага, — сказала Монгво и допила пиво. Они помолчали, потому что стало очень шумно. — В октябре здесь будет боооольшая регата, — сказала она. — Академическая? — По большей части. Он фыркнул в кружку с пивом и тоже постарался допить. Честно говоря, первую кружку она выпила так лихо, что Джуниор испугался, что опозорится. Но он не опозорился. Честно говоря, он довольно хорошо держался и даже шутил. Монгво тем временем легко вскочила на ноги. — Пошли-ка я покажу тебе фонтан. — Ты как будто здесь живёшь, — сказал Джуниор, осторожно балансируя, — всё знаешь. — А я не говорила? — пробормотала она. — Ты говорила, в Массачусетсе, — ревниво сказал Джуниор. — Кембридж — в Массачусетсе, дубина, — ласково сказала она и выскользнула на улицу. Джуниору чуть не прилетело по носу дверью. Когда он выбрался-таки вслед за ней, она уже вывернула куртку обратно на зелёную сторону. — Я телефон забыл зарядить, — спохватился Джуниор, — тебе не надо? У меня есть батарейка. — Нет, — сказала Монгво, — индейцы не пользуются телефоном. Она куда-то пошла, поразительно проворно для человека, только что прикончившего две кружки пива — и Джуниор заспешил за ней. На спине её большой, не по размеру, куртки красовалась по кругу надпись: команда Массачусетского Технологического института по академической гребле. Они так и не вспомнили утром, кому из них двоих принадлежала эта гениальная идея: влезть в открытое по летнему времени окно на первом этаже здания, где располагалась приёмная комиссия; взломать внутренний портал университета; узнать результаты до их официального оглашения. Джуниор припоминал, что говорил, что не доживёт до утра — а Монгво клятвенно обещала его спасти. Тогда, ночью, способ показался ему занятным. Сейчас ему было даже думать об этом страшно. Они сидели на мосту Лонгфелло, свесив ноги вниз. За их спинами то и дело сновали пешеходы и велосипедисты. У Джуниора раскалывалась голова. Монгво с видом поразительно цветущим ела гамбургер. Он с ужасом спросил её в десятитысячный, наверное, раз: — Как ты думаешь, они меня не узнали? — Откуда, — беспечно сказала она, — они ж тебя ни разу не видели. Там была пара человек из администрации, ночной охранник и такая темень, хоть глаз выколи. — Я дурак, — сказал он, — теперь они точно меня не возьмут. — Результаты вывесят к вечеру, — сказала Монгво, — спорим, ты в деле. — Да я даже зайти туда не смогу. — Я тебя уверяю, лет через шесть будешь голым плясать в том самом фонтане, который я тебе вчера показывала. — Обещаешь? — Нет, конечно. Что я тебе, оракул, что ли. Может, ты только прикидываешься умницей. Джуниор тяжело вздохнул. Интересно, подумал он, как они в самом деле собирались взламывать внутренний портал университета? То, что он математик, ещё не значит, что он хакер. Правда, навыки хакера им не потребовались. Он ещё пытался сфокусировать глаза на экране авторизации, когда Монгво перевернула клавиатуру перед его носом и подцепила ногтем жёлтую клейкую бумажку. — И логин, и пароль, — сказала она, — тёёётки. По правде говоря, в фильмах всегда самое сложное было — взломать компьютер. Оказалось, что самое сложное — это понять, что к чему в гигантском корпоративном портале с мучительно неудобной системой навигации и криво прилепленным сбоку гугл-поиском. Он бы, наверное, нашёл, что хотел — если бы дверь внезапно не распахнулась. — В окно, — крикнула Монгво и потащила его за собой. — И часто ты так развлекаешься? — спросил Джуниор сурово. По правде говоря, он уже почти был готов обвинить её в своём непоступлении. — Прыжками из окон? Да периодически, — сказала она и пожала плечами. Он только головой покачал. Они встали и побрели куда глаза глядят. Джуниор дулся на Монгво и скроллил ленту в телефоне. Монгво рассеянно смотрела себе под ноги. Они уже почти добрели до гостевой парковки кампуса, на которой он оставил вчера машину — славной открытой парковки в старой части города — когда вдруг увидел огромный плакат. Плакат в шесть рук тащили какие-то ребята, явно студенты. Двое были в белых лабораторных халатах. За ними шла весёлая, неопрятно бородатая толпа. На плакате было непонятно написано: “Слава радиоактивной селёдке”. И ещё: “Добро пожаловать домой, “Юпитер”! Толпа вопила на множество голосов, что собирается кого-то качать. — Ох ты ж ёлки, — сказала Монгво, — ох ты ж ёлки! — Академика потеряли, — крикнул кто-то из толпы. — Качать академика, — не разобравшись, завопили все. Джуниор с завистью проводил их глазами. Это и были, как он понял, молодые учёные с “Юпитера”. На парковке стоял автобус с большой надписью “порт” на синем борту. У автобуса ещё кто-то разгружал большие цветастые рюкзаки. Около парковки стоял какой-то человек в жёлтой штормовке. Он громко говорил по телефону и вертел головой туда-сюда. Сначала Джуниор подумал, что это тоже молодой учёный, но, по правде говоря, он был не таким уж молодым. И тут Джуниор его узнал. Вообще-то в этом не было ничего удивительного: территория кампуса MIT была земля титанов. И всё-таки он толкнул Монгво плечом. — Смотри, это же доктор Ньютон Гейзлер, — прошептал он. Монгво изменилась в лице. И вдруг доктор Гейзлер тоже их заметил. Сначала Джуниору показалось, что он смотрит прямо на него. А потом он махнул рукой и крикнул: — Марша! Так вот как её зовут на самом деле, — подумал Джуниор, сообразив внезапно, в чём же дело. Она побежала к нему навстречу, и они обнялись — доктор Гейзлер так и не выпустил из руки телефона. — Марша, — сказал доктор Гейзлер, — как хорошо, что я на тебя наткнулся. Тут такое дело, тут Германн не отвечает на звонки. Ты когда последний раз была дома? — Он всегда отвечает на звонки, — сказала Марша куда-то ему в плечо, — сейчас перезвонит. Может, он просто в ванной. — А где твой телефон? — Сел, наверное, — сказала Марша очень честным голосом. Доктор Гейзлер встряхнул её за плечи: — Марша, вы, что опять поругались? — Нет, — сказала Марша, — погоди-ка, а как давно он на звонки не отвечает? — Как давно ты ему не звонила? Я дозваниваюсь с шести утра, — сказал доктор Гейзлер, — хотел сделать сюрприз, чёрт бы меня побрал. Надо было вчера позвонить, по спутнику. На кафедре его с позавчера не видели. Я позвонил Марине. Марина говорит, в кабинете горел свет всю ночь, а калитка заперта, но она думала, что он просто работает допоздна, как обычно. — Вот чёрт, — сказала Марша и прижала ладонь ко рту, — только не опять. — Такси не едет, — сказал доктор Гейзлер, — я позвонил в скорую, они вроде приняли вызов, но там большая авария, перекрыто шоссе. — Так можно через поля, — сказала Марша. — На такси?! Такси не поедет через поля. Она обернулась на Джуниора, который ничего не понимал, бросила на него полный отчаяния взгляд, и он сообразил, что нужно делать. — За мной, — сказал он. Доктор Гейзлер не задал ему ни единого вопроса, только протянул руку для рукопожатия. Рука у него была мягкая и немного влажная, а рукопожатие — коротким и твёрдым. Джуниор застеснялся было своей пыльной машины, но сообразил, что, видимо, доктору Гейзлеру не до того. — Я вперёд, — сказала Марша, — папа, пристегнись. Малыш, дуй пока за воон тем грузовиком, у красного дома направо. Доктор Гейзлер продолжал набирать и сбрасывать какой-то номер. — Направо, — говорила Марша, — ещё направо, а теперь налево, — а Джуниор послушно крутил руль. Они быстро проехали через старый Кембридж, где-то сбоку мелькнул и исчез знаменитый мост. Машин вокруг становилось всё больше, скорость движения замедлялась, и когда он почти совсем уже остановился, Марша снова сказала: — Вот здесь направо. И он послушно вывернул на обочину. Когда машину жутко тряхнуло — канавка, разделявшая обочину и кукурузное поле, была шире, чем показалось Джуниору на первый взгляд — он посмотрел на неё. Она грызла ноготь на большом пальце. Он убедился, что все четыре колеса миновали препятствие, и спросил шёпотом: — Папа? — Потом расскажу, — ответила она таким же шёпотом, — тут чуть-чуть осталось. Жёсткие кукурузные стебли били машину по капоту. Это выглядело совсем не так зрелищно, как в кино, и Джуниор сбросил скорость ещё. Сзади доктор Гейзлер, похоже, куда-то дозвонился — и оба они обернулись на него, но он, прикрыв рукой трубку, сказал: — Кафедра, — и снова заговорил в трубку, и тут машина выскочила поперёк грунтовки. Марша махнула рукой, указывая направление. Он крутанул руль вправо и наконец набрал скорость. — Стой, стой, — воскликнула Марша, — проскочим же. Прямо за полем стоял большой старый синий дом, утопающий в зелени — сколько её было видно за невысоким зелёным забором. За домом указывала прямо в небо метеорологическая вышка. Зонд трепетал на ней бело-красным рождественским чулком. Доктор Гейзлер выскочил из машины, открыл калитку и бросился в дом. Марша побежала куда-то в сад и почти сразу крикнула: — Папа! Смотри! Доктор Гейзлер высунулся в окно. Марша помахала зажатым в руке кнопочным телефоном. — Что ещё за чертовщина, — сказал он. — Лежал под вышкой, — сказала Марша, — в твоих настурциях. Звякнул колокольчик. — Ох, Ньютон, это вы приехали? — сказала старушка, наполовину просунувшись в калитку, — Тут Джордж вернулся с поля полчаса назад и сказал, что видел вчера вечером из окна скорую помощь. Я уж пыталась вам перезвонить, рассказать, но у вас же занято было всё время. А мне ничего не сказал, пока я его напрямую не спросила! Говорит, кто же знал, что это так важно. Так вы позвоните. Его в Сполдинг, наверное, увезли. — Уже звоню, — сказал Ньютон и бросил Джуниору кнопочный телефон, который ему передала Марша, — юноша, позвоните, пожалуйста, на Хоторн плейс, я набрал номер, и спросите, не привозили ли к ним вчера профессора Готтлиба. Гер-манн Готт-либ, — сказал он по слогам, видимо, неверно трактовав замешательство в глазах Джуниора, но тут же отвлёкся на собственный телефон, видимо, дождавшись оператора. Старушка стояла, прижав к груди обе ладони. — Готт-либ, — сказал он ещё раз в трубку, — ага, спасибо. Марша, он всё-таки в Сполдинге. Поехали. — Это же хорошо, — несчастным голосом сказала Марша, — папа, это хорошо, что он в Сполдинге? — Погоди минуту, — сказал доктор Гейзлер и снова исчез в доме. Джуниор беспрекословно поспешил за руль. Марша присоединилась к нему через минуту, а доктор Гейзлер — через три. В руках он сжимал коричневую лакированную трость. — Правильно, — убеждённо сказала Марша, — куда он без неё. Папа, а что с ним случилось, тебе сказали? — Нет, — сказал Ньютон, — пусть бы только не снова инсульт. — Дай я позвоню, — сказала Марша, — или пусть лучше Клара позвонит, ей не имеют права отказать. — Сколько времени сейчас в Гейдельберге? — спросил Ньютон. — Да уж, — сказала Марша, — раньше доедем, чем дозвонимся. Джуниор, смотри, с грунтовки на шоссе налево, оттуда на развязку, а дальше пилим в город, в обратном направлении пробки не будет и через кукурузу ехать больше не надо. Джуниор покорно вдавил педаль в пол. Он подумал: пожалуй, это приключение перешло все возможные рамки. У больницы ему, конечно, пришла в голову правильная мысль: а не посидеть ли в машине. Но Марша дёрнула его за рукав, и, пока доктор Гейзлер выскочил из машины и понёсся куда-то по явно знакомому маршруту, она потащила его за собой — кажется, по инерции, как девочка таскает плюшевого медведя. Вернулся доктор Гейзлер, на ходу натягивая халат, вдавил кнопку лифта, подождал, переминаясь с ноги на ногу, две минуты, не дождался. Рванул по лестнице, и Марша за ним, ну и Джуниор тоже — теперь-то уж совсем глупо было ждать в холле. Он тут же запыхался, но испугался, что отстанет. Вообще-то, если подумать, ему всё-таки следовало бы отстать — но Монгво — Марша, конечно, Марша — оглянулась на него на лестничном пролёте, и он, увидев её перепуганные совиные глаза, поднажал ещё. — Па, погоди, — сказала Марша, но Ньютон Гейзлер её, похоже, не слышал. Он дёрнул ручку двери. — От себя, — шёпотом подсказала Марша, но он уже справился с дрожащими руками, и они все трое ввалились в палату. Рядом с единственной в палате постелью медсестра в жизнерадостно-голубом хиркостюме прилаживала капельницу. Пациент с ужасом перевёл глаза с Ньютона на Маршу, потом непонимающе уставился на Джуниора. — Простите, — сказал Джуниор очень тихо. — Ну, по крайней мере, это не реанимация, — преувеличенно бодро сказала Марша. Она вся немножко осела, как пирог, который слишком рано вытащили из духовки, даже кудри как будто примялись. — Что вы здесь делаете? — царственно сказал Германн Готтлиб. — Почему ты не отвечаешь на звонки? — спросил Ньютон, — что с тобой случилось? Господи. Нет. Молчи. Молчи, я угадаю. Ты полез на вышку, да? Ты один полез на вышку, чтобы поправить метеозонд. Не мог кого-нибудь попросить. И конечно, тебя там скрутила судорога. И конечно, ты упал. И сломал… ногу сломал? Мать твою, Германн Готтлиб! — Редкостная наблюдательность, — сказал доктор Готтлиб, указав на подвес, на котором действительно покоилась его правая нога в сером чехле фиксатора. Медсестра, кажется, хотела что-то сказать, но доктор Гейзлер выбросил руку ладонью вперёд. — Германн, ты не отвечал на звонки, — сказал он угрожающе, — и Марина сказала нам, что видела скорую возле дома. Что я должен, по-твоему, был подумать? Что ты поймал второй инсульт? — Мой телефон, — сварливо сказал доктор Готтлиб, — вероятно, всё ещё лежит где-нибудь в твоих синеньких цветочках. Его выронили санитары, когда паковали меня как багаж. — Ты мог бы сразу из больницы позвонить мне, — сказал доктор Гейзлер, — или Марше. Ты вообще должен был сразу позвонить мне или Марше. Почему ты этого не сделал? Германн Готтлиб смерил его уничижительным взглядом. — Тебе просто было стыдно, — сказал доктор Гейзлер, — о, ты надеялся, что никто из нас не узнает, что ты видите ли опять сломал ногу, потому что ты старый идиот. Что нас не будет дома, что Марша уехала, а я ещё месяц буду в море без нормальной связи, и всё пройдёт на тормозах. О, Германн. Ооо, Германн. — Я не спрашиваю тебя, какого чёрта ты здесь делаешь, — грозно сказал Германн Готтлиб, — но почему здесь Марша? Джуниор покосился на Маршу краем глаза и едва не фыркнул от неожиданности. Рядом с ним стоял ещё один Германн Готтлиб, только чуть пониже, чуть потолще и значительно кудрявее. Доктор Готтлиб словно бы отразился в её подвижной мимике, как в зеркале. Они уставились друг на друга с непередаваемым одинаковым выражением ослиного упрямства, поджав губы совершенно идентичным образом. — Ясно, — сказал доктор Гейзлер и развёл руками, — что на этот раз? — Марша уже неделю должна быть в Флориде, — сказал Германн, — это на полторы тысячи миль южнее по побережью Атлантики. — Я звонила им, — сказала Марша, — ииии угадай что. Меня нет в списках на вступительные! Па, помолчи! Меня там нет, потому что кто-то с чрезвычайно длинными руками позвонил своим приятелям из NASA и теперь меня нет даже в конкурсных списках, представляешь! Потому что я слышала, как кто-то звонил Уилкинсу! Кто-то звонил своему приятелю Уилкинсу, чтобы меня вычеркнули из списков! Потому что кто-то считает, что космос это слишком опасно для девочек! Кто-то, кто без меня не может справиться даже с трёхметровой вышкой, чтобы не сверзиться и не сломать себе шейку бедра! — Это берцовая кость, — сказал доктор Готтлиб, почему-то очень обиженно. Джуниор посмотрел на медсестру, а она посмотрела на него. Он пожал плечами. — Германн? — с нажимом спросил Ньютон. — Марши нет в списках, потому что Маршу берут без вступительных, — буркнул Германн, — я действительно звонил Уилкинсу справиться, как она, и он сказал, что троих кандидатов берут без вступительных, в том числе, Маршу. Ньютон, они набирают в марсианскую программу детей, господи, я просто не хочу об этом думать. Но это не значит, что ей можно околачиваться в Массачусетсе, когда у неё сборы завтра во Флориде. Это всё-таки космос, а космос это армия. Наступила тишина. — Так ты звонил Уилкинсу, — сказала Марша почти беззвучно, — чтобы убедиться, что меня взяли? Ты что, чтобы протекцию мне составить, Уилкинсу звонил? Она больше не была похожа на Германна Готтлиба. Она была похожа на пятилетнюю девочку, которая только что уронила на сандальку очень большое мороженое и сейчас, вот прямо сейчас начнёт реветь. Доктор Гейзлер подошёл к тумбочке и взял с неё стакан воды и оранжевый пузырёк, вытряхнул на ладонь жёлтую таблетку. — Марша, — сказал Германн Готтлиб очень строгим голосом, — а вот скажи мне, почему они тебе не позвонили, Марша? Почему NASA до тебя не дозвонилось? Ты же не хочешь сказать, что ты выключила телефон? Первое правило этого дома: мы никогда не выключаем телефон! А если бы тебе захотел позвонить отец! Марша! Если ты снова это сделала… — Папа, не меняй тему, — сказала Марша, — какого дома вообще, мы в больнице. Ньютон вздохнул, бросил таблетку обратно в пузырёк и сказал: — Дети, брысь. — Нет, — сказал Германн Готтлиб, — она дослушает до конца. Прекрати немедленно эту нахалку выгораживать, Ньютон. Если бы ты сам не смог до неё дозвониться, что бы с тобой было? Помнишь, что с тобой было в прошлый раз, когда твоя дочь выключила телефон? Марша стиснула кулаки, бросила “пошли, Малыш” и направилась к двери. Джуниор поспешил за ней. Они вместе вышли в пустой светлый коридор . Вслед за ними вышла медсестра, нервно прижимая к груди синюю планшетку. Марша прислонилась к стене, сползла на пол, вытянула ноги. У неё дрожала нижняя губа. Джуниор сел рядом. У него немного кружилась голова. — Вот он, твой обожаемый профессор, Малыш, — сказала она и указала пальцем себе за спину, — живооой. И почти целый. Слава богу. — Ты мне вообще когда-нибудь врала? — спросил Джуниор несчастным голосом, — или всегда говорила правду? — Конечно, врала, — сказала Марша и всхлипнула, — я же всё время что-нибудь болтаю. Просто такая у меня вот дурацкая жизнь. Что ни соври, правда-то всё равно смешнее. — Ньютон Гейзлер твой отец? — Приёмный, — сказала Марша, — мои родители погибли в Нью-Йорке при нападении кайдзю. — А профессор Готтлиб… — Как бы тоже да. Но неофициально. — И ты правда поступила в космическую программу NASA? Она удивлённо посмотрела на него. — Погоди-ка. Выходит, так. — Может, ты и самолёт водишь на самом деле? — Месяц назад получила PPL, — сказала Марша и подвигала плечами, — и ещё я немножко прыгаю с шестом и чемпион штата по фридайвингу. — О-бал-деть, — сказал Джуниор, — а что насчёт навахо? — Ashiiké t'óó diigis léi' tółikaní ła' ádiilnííł dóó nihaa nahidoonih níigo yee hodeez'ą́ jiní, — сказала Марша, — но вообще я продвинулась не сильно дальше википедии. — И я на самом деле поступил в MIT? — Ну конечно, малыш, — сказала Марша, — ты посмотри на себя, ты же такая умница. Только твоей репутации теперь конец. Всё. Можешь искать себе другую кафедру. — Почему? — с ужасом сказал Джуниор. — Потому что ты уже засветился со мной. А моих ухажёров папа спускает с лестницы, — сказала Марша, — превентивно. Когда они ещё не ухажёры. Поэтому со мной никто не связывается. Ты уже понял, он тиран и деспот. — Доктор Гейзлер? — сказал окончательно запутавшийся Джуниор. — Профессор Готтлиб, — язвительно сказала Марша, — твой неподражаемый профессор Готтлиб. Джуниор вздохнул. — Я ему, конечно, объясню, что ты не мой ухажёр, а Кларин, — тревожно и задумчиво сказала Марша и покровительственно похлопала его по плечу, — но это не слишком-то поправит дело, потому что Клара-то ему как раз родная дочь. По крови и по паспорту. — Не надо ему говорить, что я Кларин ухажёр, — сказал Джуниор и со значением на неё посмотрел. Марша хихикнула. Он весело спросил: — Ты ведь опять меня дурачишь, да? — Нет, — сказала она, — я просто немного драматизирую. Папа правда ужасно злой. И шовинист каких свет не видывал. Протекцию мне решил составить, видал! И про лестницу правда. Это только один раз было, но с тех пор у меня в общем-то и не было ухажёров. Знаешь, у тебя не очень много свободного времени, когда ты готовишься к марсианской программе, ныряешь без акваланга и учишь навахо. — Ну, — сказал Джуниор, — вообще-то когда занимаешься теоретической математикой, времени ещё меньше. И они взялись за руки.