И горек моря аромат

— Талькова убили. Ника замерла, напряжённо прижимая трубку к уху. Ей хотелось ослышаться. Хотелось ошибиться. Сердце загорелось, закровоточило. Больно, хоть вырывай. — Ты что несёшь? — хрипловато спросила она, сжимая трубку так, что пальцы стали белёсыми. — Талькова убили! — истерично воскликнула Яна. — Ты телик не включаешь, что ли?! Вся Москва на ушах! В голове загудело. Девушка прикрыла глаза, стараясь не захлебнуться от боли. Турбина не помнила, как положила трубку и отошла к окну. Кажется, во дворе резвилась детвора. Стоял октябрь, было прохладно, но грустное солнце ярко и стремительно пробивалось сквозь рыжеющую листву. Ника схватилась за подоконник. Грязно выругалась. Ей вдруг до дрожи захотелось спрыгнуть вниз. Она уже падала. Она уже хотела быть птицей. Вот только взлетала почему-то всегда только вниз. «Этого не может быть. Яна, сука, всё ты врёшь!», — с ожесточением подумала Турбина, не замечая, что дышит с хрипом, тяжело, словно пробежала приличную дистанцию. Сама не помнила, как нашла пульт от «ящика» и включила его. Все новостные программы трубили о том, что сегодня в «Юбилейном» неизвестный убил Игоря Талькова. Вся кожа Ники была покрыта мурашками. Хотелось взвыть от боли. От неверия. От невозможности поверить. Закрыв глаза подрагивающей ладонью, она медленно опустилась на пол. А потом завыла. Выла долго, отчаянно и озлобленно. Чёртов мир. Блядский мир. Добренький Бог?! Бог, в которого верил Игорь? Почему он забирает лучших? Почему забирает незаменимых?.. В сущности, что у них было? Не так уж и много. Два дня у моря. Май. Ялта. Вишнёвый закат облизывал бархатное полотно неба, море шебуршало, шепталось. Как-то совершенно по-шамански. Ника тогда была особенно неловкой и неряшливой. Постоянно чесала голову, поправляла рукава вытянутой красной футболки, много курила. Она восхищалась Игорем. Она боготворила его. Но даже он этого не знал. Или знал? Иногда Турбиной казалось, что этот мужчина знает всё, все тайны Вселенной. И уж тем более раскусил влюблённую в него девчонку! Пусть она и скалила зубы, отвечала невпопад и едко, он всё равно был участливым и тёплым. — Мне очень нравятся твои стихи. Они настоящие, — неповторимый голос Талькова, такой хрипловатый, мягкий, мужественный, всё переворачивал в её душе. — В последнее время я почти не пишу, — развязно ответила Ника, затягиваясь. — Почему? — Игорь тоже затянулся. Красиво. Сексуально. — А я же ребёнок-вундеркинд, забыли? Детям свойственно вырастать! — нахально ответила Турбина. Пусть её лучше считают оторвой, чем слабой, напуганной и уставшей. А она была именно такой. И знала это только Галич, которая упорно вытягивала её из дерьма. Верила в неё. Наивная и добрая. Милая… Вот только Ника чувствовала, что не потянет. Не сможет оправдать надежд. Она выросла. Она уже окончила школу. Она уже прошла несколько кругов ада. Она уже была игрушкой старого ублюдка там, в Швейцарии, от которого сбежала сломя голову. Ему было семьдесят шесть. Спасибо матери — постаралась. Мать. Начало всего. Человек, который приводит тебя за руку в этот мир. Человек, которого Ника так беззаветно любила. Которую так боялась потерять. Я надеюсь на тебя. Запиши все мои строчки. А не то наступит, точно, Ночь без сна. Собери мои страницы В толстую тетрадь. Я потом Их постараюсь разобрать. Только, слышишь, Не бросай меня одну. Превратятся Все стихи мои в беду. Эти строки она посвятила ей, этой женщине. Матери. Маме. Мамочке. Тогда. Давно. Когда она ещё была нужна всем, потому что была ребёнком. Когда её ещё не отправили в логово старого ублюдка. Теперь всё изменилось. Появились угловатые движения, нервозность в словах, тяга к забвению, интерес к самоубийству. Умирать страшно. Не хочется. Кто-нибудь, остановите… Но и жить тяжело. Больно. Она боялась чёрного цвета. Сумерек. Одиноких осенних вечеров. Она боялась тишины своей неуютной квартиры, поэтому в ней часто ночевали случайные знакомые. Она боялась своих ночных кошмаров. Она боялась будущего. Она боялась одиночества. И была так бесконечно одинока… — Меня забаловала слава. Теперь слава ушла. Мне не пишется, — добавила Ника и усмехнулась. Кажется, тогда она цитировала слова какого-то мерзкого журналиста, который писал о ней статью. — Ничего, так случается. Вдохновение ветрено. Ты подожди, — бархатисто ответил Тальков. Она тонула в его сером взгляде. Она хотела, чтобы он вошёл в её жизнь. Стал другом. Стал кем-то очень важным. Ах, прикоснуться бы тогда к шепчущему сказки морю, как прикасаются к мечте! — Когда вдохновение вернётся, я посвящу вам стих, — кивнула Ника просто для того, чтобы что-то сказать. Он — социальный певец. С крестом на груди, в косухе, с гитарой, растрёпанными волосами и мудрым взглядом Пророка. Кумир. Она — угасающая звёздочка на поэтическом Олимпе разваливающейся страны. Да что у них могло быть, кроме того времени, проведённого в Ялте? Их познакомил Дербенёв. Они говорили. Обо всём и ни о чём. Турбина жутко волновалась, от этого вела себя ещё жёстче и грубее, нежели обычно. Игорь не вёлся: мягко улыбался, негромко говорил. Его ничего не задевало, а энергия, которую источали его тело и душа, была оглушающей и ослепляющей. А потом он уехал — гастроли. Ника впервые за долгое время почувствовала себя выздоровевшей. Тальков, сам того не ведая, залечил её раны. Сидя на тёплом песке и слушая шёпот прилива, Турбина тогда нарисовала указательным пальцем сердце. Она не надеялась, что они когда-то ещё пересекутся и будут просто общаться, как старые друзья. Но в августе он позвонил. — Может быть, встретимся? — предложил будто бы вскользь. Сердце Ники затрепетало.  — Ну давай, — ответила она, начиная нервно тереть лоб. — Когда и где? Они встретились неподалёку от ВДНХ. Перед свиданием Ника долго вертелась у зеркала, хотя никогда особо не заботилась о своей внешности, но в тот момент ей хотелось быть самой красивой. Она накрасила губы алой помадой, сильнее обозначила свою родинку на лице, расчесала ярко-рыжие волосы, чтобы лежали послушно, надела джинсовую юбку, чёрные колготки, чёрную рубашку и кожанку. Выглядела броско. Под стать модному Талькову, который с прищуром смотрел, как она шагает в его сторону. Они были в каком-то кафе, а потом долго бродили по городу. Турбина ни разу не закурила — не хотелось. Даже выпить не тянуло. Он рассказывал о новых стихах и песнях, отвечал на её вопросы о прошлом. На прощание Игорь положил ладонь на её щёку, притянул к себе и нежно поцеловал куда-то в скулу. — Ты замечательная, — сказал он мягко. — Ты тоже ничего, — ухмыльнулась Ника, внутренне трепеща. «А ведь он женат. Занят. Не твой. Чужой. Женат… Да какая разница?».  — Увидимся ещё? — Тальков отпустил её. Сразу стало холодно и одиноко. Она читала в его взгляде интерес, и не могла поверить. Улыбнулась и почесала нос. Кивнула. А он пропал. Отгремел август, начался сентябрь. Ника извелась. Она много пила, запустила и без того грязный дом, то и дело хватала трубку и прикладывала к уху — не отключили ли? Грустные гудки отвечали ей: «Не отключили. Ему просто плевать на тебя». Наговори мне целую кассету весёлых слов. И — уезжай опять. Я буду вспоминать тебя и лето Не только клавишу нажав… Чешуйками дождя покрыты, Как две большие рыбы у причала Стояли корабли. Нас в них качало, Как в люльке… Но это был не страх, а счастье. Тогда не ждали мы ненастья. Оно пришло чуть-чуть поздней… Нас позабыли, или мы забыли Те города и улицы? Дымом окутан город. Он уже не наш. Магнитофон собрал всю память нашу, Нажму я только пальцем На клавишу. Не выдержала — нашла Дербенёва. Выклянчила у него номер Талькова. Вела себя, как девчонка! Позвонила ему поздно вечером в конце сентября, мокрая от дождя, злая. Трубку подняли почти сразу. Это был Игорь. — Ты забыл, что я выросший ребёнок-вундеркинд? А кому они интересны, да? — озлобленно улыбнулась Ника. Она выпила для храбрости. — Здравствуй. Рад тебя слышать, — спокойно ответил Тальков. — Извини, что не позвонил — дела и проблемы. Как всё разгребу, наберу. — Не надо. Зачем? — чуть ли не срывающимся голосом ответила Турбина. — У тебя своя жизнь. Не впускай в неё кого попало! — Ника… — До свидания, Игорь Владимирович! — и бросила трубку. Он не перезвонил. Она напилась и отключилась. Не хотела даже думать, что начала ему «тыкать». Через неделю девушка не выдержала и позвонила сама. Извинилась. А потом вдруг начала читать свой свежий стих: — Что останется после меня? Добрый свет глаз или вечная тьма, Леса ли ропот, шёпот волны Или жестокая поступь войны? Неужели я подожгу свой дом, Сад, который с таким трудом Рос на склоне заснеженных гор, Я растопчу, как трусливый вор? Ужас, застывший в глазах людей, Будет вечной дорогой моей? Оглянусь на прошедший день, Правда там или злобы тень? Каждый хочет оставить светлый след. Отчего же тогда столько чёрных бед? Что останется после тебя, Человечество, С этого дня? — Через полчаса буду у твоего дома, — поставил мужчина перед фактом и положил трубку. Ника, не помня себя, наплевав на свой потрёпанный и отёкший видок, обулась в грязные кроссовки, накинула джинсовую куртку и выскочила на улицу. Пока ждала Талькова, взволнованно курила. Он приехал на новом автомобиле. Улыбнулся тепло и сдержанно — как всегда. — Ты почему не оделась? Простудишься, — сказал он вместо приветствия. — Морская душа не простывает, — парировала Турбина, стараясь не смотреть на мужчину с откровенным обожанием. — На чай пригласишь? — спросил тот, пытливо глядя в её глаза. — У меня срач, — смущённо ответила Ника, отбрасывая сигарету. — Обещай мне не курить, — вдруг произнёс он весьма серьёзно. — А что взамен? — с вызовом. — Что хочешь? — Что хочу? — улыбнулась широко. — Да. — Тебя, — шепнула и, обняв Игоря за плечи, потянулась к его губам. Он принял её, обнял, обдавая благодатью. «Милый мой, родной, ты только будь со мной. Только будь. Я буду молиться на тебя. Ты будешь моею церковью», — с восторгом думала Турбина, когда мужчина углубил поцелуй, прижимая её к себе. — Обещаю не курить и не пить, — говорила она с улыбкой, когда через час он покидал её квартиру. Покидал уже в каком-то совсем другом качестве. Не как знакомый и не как друг. Снова поцеловались на пороге. Ника хотела, чтобы он забрал её с собой, сунув в карман, как перчатку. Не удержалась — так и сказала. — Перчатка моя, — рассмеялся Игорь и погладил щёку девушки. Знала бы она, что это была их последняя встреча! …Ника выла так долго, что заболело горло. Она уже ничего не чувствовала. Даже себя, лежащую на полу и кусающую до крови кулаки. На похороны Талькова, казалось, собралась вся Москва. Люди плакали и галдели, поэтому даже пришлось устанавливать гроб с Игорем в вертикальное положение, чтобы на него могли посмотреть. Ника, облачённая в чёрные джинсы и такой же вытянутый свитер, была везде: и на прощании, и на погребении. Почти не вынимая сигарету из губ, она прятала глаза под тёмными стёклами очков. Когда Талькова начали закапывать, она чуть не бросилась туда, в яму. Внутри всё разрывалось и ныло.  — Прощай, моя сказка, — прошептала она. Ники не станет 11 мая 2002 года. Она снова выпадет из окна. Это будет её финальный полёт. Накануне ей приснится Игорь. Они будут сидеть на кухне в какой-то «хрущёвке», за окном будет брезжить простуженный осенний рассвет. — Ты обещала не курить, — с укором скажет Тальков.  — А ты обещал быть, — хрипловато ответит Турбина. Падать окажется больно. Но ещё больнее приземляться. Зато уходить — легко. Не страшно. Ведь тебя ждут. Нику похоронят напротив могилы Игоря Талькова. При жизни она так боялась одиночества. После смерти она уже не будет одна.

Дождь. Ночь. Разбитое окно. И осколки стекла застряли в воздухе, Как листья, не подхваченные ветром. Вдруг звон. Точно так Обрывается жизнь человека.